Текст книги "Обнажая местью (СИ)"

Автор книги: Неперелетная

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 29 страниц)

Я падаю на кровать, слыша, как закрывается дверной замок, и, повернувшись к Ладину, пытаюсь рассмотреть его лицо, хотя мой взгляд расфокусирован и слегка затуманен. Через пару секунд парень уже нависает надо мной, криво улыбаясь, и от этого мне становится как-то не по себе. - Вань, ты… - начинаю я, но он, почти сев на мои бедра, прижимает палец к губам, призывая к молчанию. - Родители в соседней комнате, - шепчет он тихо, наклоняясь и целуя шею, а пальцы парня скользят вдоль талии, а затем поднимаются вверх, к воротнику рубашки. - Ваня, - я пытаюсь оттолкнуть его, чувствуя адреналин, но страх словно притупляется алкоголем. - Замолчи, - произносит парень грубо, затыкая меня пылким поцелуем и быстро расстегивая рубашку, бросая ее на пол. Парень словно дает мне несколько секунд форы, стягивая свою футболку и отшвыривая ее, но я не могу сбежать, а кричать почему-то становится бессмысленно и глупо. Я чувствую себя участником какого-то дикого телешоу, которое не могут прекратить или выключить. Ладин тянет меня на себя, расстегивая лиф и отбрасывая и его тоже, затем спускается к джинсам, продолжая целовать слишком страстно и властно, словно показывая, что любые мои действия бесполезны и беспомощны. Я продолжаю несильно, но все же отталкивать его, и, разозлившись, парень, заламывая мои руки, привязывает запястья ремнем к кровати, резко снимая мои джинсы вместе с бельем и нависая надо мной снова. Я не узнаю его: прежний, добрый Ванька, совсем не вяжется с парнем, который собирается изнасиловать меня. Алкоголь по-разному действует на людей, и теперь я знала, каково влияние спиртного, оказываемое на раскрепощенного Ладина. - Ни звука, - произносит тот строго, глядя почерневшими от желания глазами и избавляясь от белья. Он входит в меня резко и болезненно и, не совладав со своим телом, я все-таки едва слышно издаю тяжелый стон, тут же закрывая рот. Ваня останавливается, и я вижу, как на его лице отражается злость. И в мгновение его ладонь прижимается к моим губам, а движения становятся быстрее. Воздуха становится все меньше, а боль растет, и я ничего не могу с этим сделать, ощущая слезы, застывшие на глазах и, благодаря спиртному и ремню, почти обездвижено наблюдаю за Ладиным, видя перед собой зверя, пробудившегося внутри человека. Дышать становится труднее. Боль лишь растет. Воздуха становится все меньше. Тяжелее… Резко присев в кровати, я ощущаю слезы, стекающие по щекам, и, прикрыв рот ладонью, тону в этом потоке неслышимых криков, чувствуя шок и подступившую вместе с ним истерику. «Это просто кошмар», - я слышу свой внутренний голос, который, раздвоившись, тихо произносит то, во что бы я очень сильно хотела верить. Но я знаю, что это не сон. Проснувшись от кошмара за час до будильника, я так и не смогла уснуть, тупо глядя в одну точку и постоянно ощущая мурашки, скользящие по спине, а прохладный ветерок из приоткрытого окна небрежно скользил по плечам, заставляя дрожать, как осиновый лист. Слезы жглись, засыхая прямо на щеках и губах, которые были обкусаны до крови, чтобы поверить в реальность происходящего. Боль не утихала, наоборот, она, словно черная дыра в груди, разрасталась, и я уже ощущала ее приближение, будто бы растворяясь в ней и медленно исчезая. Мне казалось, что я падаю вниз с вышки, словно ныряя, но вместо того, чтобы всплыть, я постепенно погружалась все глубже, сначала пытаясь выбраться на поверхность изо всех сил. Стараясь зацепиться за водоросли, которые, обхватив, лишь резали руки, добавляя боли и жжения в легких, оставшихся без запаса кислорода. Солнечный луч, будто прощаясь, коснулся моего лица, оставляя свой последний поцелуй, и, метром ниже, все погрузилось во мрак. *** Положив выполненные работы на стол Дубровского, я вышла из пустой аудитории, направляясь в класс на последние в своей жизни школьные уроки. Я сторонилась Вани, а кошмар, приснившийся ночью, не выходил из головы, и, постоянно находя какие-либо причины, я садилась одна, не чувствуя желания Платуновой видеть меня своей соседкой. Последний в моей жизни урок истории ознаменовался внезапным освобождением на несколько минут раньше звонка, и, по традиции выпускников, одиннадцатиклассники стали бегать по школе, хохоча и звонко крича о долгожданной свободе, напевая песню Кипелова и всячески привлекая внимание младших классов, смотревших на нас, как на отмучившихся каторжников образовательного учреждения. Подчинившись стадным инстинктам, я бежала вместе с ними, ощущая едва заметную улыбку на своем лице, которая скорее выражала не блаженство, а грусть от оконченных занятий и прощания с учителями. Быстро освободившись от этого своеобразного флешмоба, я вышла из школы, чувствуя камень на сердце, но не имея возможности от него избавиться. Пройдя пару метров за оградой вдоль газона, замечаю сидящую около дерева Светку с сигаретой у рта и, не знаю, почему, подхожу к ней, садясь рядом. - Если ты думала отобрать мое успокоительное, - произносит немного грубым голосом девушка, - только попробуй. Я, бросив сумку и опершись спиной о дерево, лишь поворачиваюсь к ней с грустной улыбкой и заглядывая в голубые глаза девушки, вспоминая наше общее детство. - Дай закурить, - произношу тихо, с легкой просьбой, и Светка удивленно достает сигарету, а затем и зажигалку, а я втягиваю сигаретный дым внутрь. Противно, а легким становится некомфортно, так что, под смех Клиповой, я выкашливаю вместе с дымом эту дрянь, засевшую внутри. - Это так забавно, - произносит она, вновь затягиваясь и выпуская дым, - ты начала курить, а Дубровский бросил. Я, прокашлявшись, понимаю, что сигареты не мое, и наблюдаю за тем, как бумажная трубка медленно становится короче. - Бросил? – спрашиваю несколько секунд молчания, повернувшись к ней. - Ага, - отвечает Светка, - недавно хотела попросить после уроков, а он развел руками. Еще, - она усмехается, - такой довольный стоял, сказал тогда, - девушка напрягает память, будто бы пытаясь процитировать, - «Отучили меня, Клипова». Я обдумываю ее слова, ощущая, как на пару секунд уголки моих губ поползли вверх. - Помнишь, жаловалась на жизнь? – с грустной улыбкой, - Мы почти поменялись с тобой местами, Свет. Вытащила в последние деньки все на четверки и пятерки, а я… - вздыхаю, глядя на сигарету, не желая продолжать. - Мною тоже быть непросто? – произносит девушка, а, повернувшись к ней, я вижу лишь обеспокоенность. - Еще как не просто, - ответив, закрываю глаза, ощущая тепло солнца и дожидаясь, пока сигарета не догорит. *** Пальцы, чуть дрожа, поправляют красную ленту с надписью и советскую парадную форму с кружевными манжетами и белым фартуком. Волосы уложены в простую косу и украшены бантом. - Фото на память! – произносит мама, заставляя меня засмущаться, стоя между ней и отцом перед Никитой, которому мать доверила фотоаппарат. Вижу в дверях Дубровского, который, слабо кивнув мне, приветствуется с родителями, как ни в чем не бывало. - Позер, - вырывается у меня едва слышно, и, почувствовав чьи-то объятия, я невольно вздрагиваю. - Готова, выпускница? – спрашивает Ваня, и я стараюсь натянуть искреннюю улыбку. - Ты не против, если я поищу Настю? – спрашиваю осторожно, но парень, ни сколько не смутившись, отпускает меня, и, тут же став искать подругу среди многочисленных выпускников, я еле нахожу ее в гримерной. - Явилась, - бурчит та, помогая Ирине Юрьевне, классной параллели, прикреплять миниатюрные колокольчики к выпускникам. - Мы можем поговорить? – спрашиваю, заметив, что Платунова совершенно не в духе. - Мы уже говорим, - отвечает она, тут же обернувшись, - ну что вы как малышня! Свободная касса! Я переминаюсь с ноги на ногу, и только когда девушка освобождается, могу позвать ее в сторонку. - Что произошло? – начинаю, сжав губы в тонкую линию, - Я звонила тебе уже раз сто, наверное. - Ты время с Ванькой не теряла, - слегка прищурившись, произносит Настя, сбивая меня с толку. Хочу съязвить что-то в ответ, но нет ни сил, ни желания. С Ладиным я разберусь позже. - Мы сейчас не о нем говорим, - нахмурившись, - что произошло в субботу? - Если бы ты не сказала Андрею о Дубровском, ничего бы не произошло, - говорит серьезно Платунова, и я чувствую обиду в ее голосе, - Знаешь, как сильно он был пьян! - Но Дубро… - начинаю неуверенно. - Не спала я с твоим Пашкой, - почти шипя, говорит Настя, - зато ты с Ванькой… - На сцену! – громко произносит Людмила Владимировна, и, не успев все осмыслить, я уже выбегаю на сцену, и начинается приветственная речь. Кто-то из выпускников рассказывает стихи, а мы тем временем начинаем подготовку к спектаклю. Дубровского не видно, и, успев переодеться, я, последний раз повторяя свой текст, жду окончания торжественной части. Настя убежала, так и не разъяснив ситуацию, и, кроме Миры, в гримерной никого не было. Через пару минут там появились почти все действующие лица, в том числе и Павел Георгиевич. И, проклиная себя, я вышла на сцену. *** Сначала все шло хорошо: сцен с Павлом Георгиевичем почти не было, а слова, выученные неделями назад, не составляли никакого труда для их повторения в игре. Смеяться было тяжело, но приходилось, и, вскоре войдя в роль, почувствовав легкость Элизабет, я забыла свои собственные проблемы, отдавшись спектаклю. Танец с Дубровским тоже не составил сложности, парень, несмотря на наши с ним противоречия, по-прежнему помогал мне, и от этого на душе становилось больнее. - Молодцы, - прошептала Мира, поправив платье и покидая гримерку, оставляя меня один на один с Павлом Георгиевичем, пока все остальные лица были задействованы в другой сцене. - Какая вольная записка, - произношу, глядя на Дубровского, внимательно изучающего меня и совершенно не понимая его действия. Точнее, бездействие. Парень молчит, лишь раздражая, и попытки выяснить полную, а не отрывчатую правду, становятся почти маниакальной идеей. - А вы бы хотели, чтобы на столе, кроме заданий, лежал кто-то еще? Например, Настя, - произношу я, начиная. Нервы находились на пределе; устав от их бесконечной трепки, я желала получить ответ. - Я не спал с твоей подругой, - произносит сухо Павел Георгиевич. Я теряюсь. Правда, которую я так хотела услышать, казалась теперь недостаточно полной. - Почему ты не остановил меня? – спрашиваю тихо. - Потому что ты сама сказала оставить тебя в покое, - в голосе Дубровского послышалась сталь, - а то, что Ладин тупо использует тебя, не видно лишь слепой дуре, - добавляет он неожиданно резко, и, подавив слезы, я собираю волю и все свои силы в кулак. - Ты мог меня остановить! – громко произнеся, я сжимаю губы в тонкую линию, подходя ближе к Павлу Георгиевичу. - Я уже остановил тебя однажды, - отвечает мрачно Дубровский, - когда Ладин приставал к тебе на той пьяной вечеринке. Но ты так и не усвоила урок. Я заглядываю в его глаза, пытаясь найти в них всю правду, а кошмар, появившись в голове, вновь прокручивается в замедленном режиме. - Я никогда тебе не нравилась, ведь так, Паш? – говорю медленно и размеренно. Дубровский собирается что-то сказать, но наш разговор прерывает Анфиса, тут же показывая жестом, что пора выходить на сцену. Почти убегая от Павла Георгиевича, попадаю под свет ламп, на мгновение дезориентируясь, но, собравшись, останавливаюсь, выдохнув. Я слышу его шаги сзади и, повернувшись, встречаюсь со взглядом горе-юриста, видя в нем боль и теряясь от этого еще сильнее. Стремительно подходя, парень останавливается в паре метров. - Я не могу справиться с этим чувством, и вся моя борьба была тщетной, - начинает он, - я очарован вами. Знайте, мисс Беннет, я… я люблю вас. И я искренне надеюсь, что вы согласитесь стать моей женой. Я замираю, а в сердце появляется крохотная надежда, которая почти тут же рушится под жестким прессингом реальности. Павел Георгиевич продолжает говорить, как это чувство зарождалось в его душе, говоря об уязвленной гордости, рассуждая о существовавшем между нами неравенстве, об ущербе, который он наносил своему имени, о семейных предрассудках, которые мешали открыть эти чувства. - Чувство, которое вы испытываете, свойственно принимать с благодарностью, но я ее не испытываю. Я никогда не искала вашего расположения, и оно возникло вопреки моей воле. И неужели вы думаете склонить меня принять руку человека, забравшего счастье моей сестры? Дубровский хмурится, изменяясь в лице, и я продолжаю свою речь, медленно наступая и чувствуя, как боль внутри с каждым словом все крепнет и крепнет. - Вы являетесь главной, если не единственной причиной разрыва мистера Бингли и Джейн. Вы сломали их жизни, мистер Дарси. Или вы можете утверждать, что это не дело ваших рук? Павел Георгиевич собирается что-то сказать, словно потеряв своего персонажа, но, сглотнув, он отвечает холодно и спокойно. - Я не отрицаю, что сделал все, чтобы отдалить моего друга от вашей сестры. О Бингли я позаботился явно лучше, чем о себе, - язвя. - Уничтожив счастье своего лучшего друга, получившего обвинение в ветрености, и Джейн, над надеждами которой смеялось все общество? – вспыхивая, - Но моя неприязнь возникла еще до этого происшествия. Что вы можете сказать по поводу мистера Уикхема, которого вы, мистер Дарси, довели до нищеты? Дубровский тоже вспыхивает, вживаясь в роль. - Вот как вы судите обо мне! – воскликнув, Павел Георгиевич пронизывающим взглядом посмотрел на меня, - По-вашему, я кругом виноват. Но, не задень я вашу гордость искренностью своего признания во внутренней борьбе, которая мешала мне уступить своим чувствам, мои прегрешения были бы прощены. Я не стыжусь чувств, о которых вам рассказал, - его голос становится спокойнее и одновременно опаснее, - а притворство мне отвратительно. Вы думаете, я стану себя поздравлять, вступая в родство с теми, кто находится настолько ниже меня на общественной лестнице? - Ваша манера объяснения лишь избавила меня от сочувствия. С самой первой минуты нашего знакомства, - я чувствую, что внутри разгорается неконтролируемое пламя, и лишь сильнее завожусь, - ваше поведение было доказательством вашей заносчивости, высокомерия и полного пренебрежения к чувствам тех, кто вас окружает. И под действием, - я сглатываю, ощущая вновь слезы на своих глазах и замечая, что Дубровский видит их, взволнованно глядя на меня, - позднейших событий моя неприязнь к вам стала непреодолимой. И в какой бы манере вы, - я чувствую, что голос становится выше, - не сделали мне предложение, мистер Дарси, - я едва заметно качаю головой, - я никогда, - уже тише, - не стану вашей женой. Все мое тело напряжено до предела, и, глядя на Павла Георгиевича в роли Элизабет, я испытываю сильнейшую злость и ненависть, которая, смешиваясь с болью, выдает полное оцепенение. Мы молчим, не двигаясь. Раздаются аплодисменты. Объявляется антракт. Комментарий к Глава 16. Вживаясь в роль Глава получилась большой по нескольким причинам: 1) хотела добавить больше напряжения и искренне надеюсь, что у меня получилось это сделать; 2) так как экзамены почти на носу, приходится взять отдых сроком на 1,5 недели (последний экзамен 11-ого числа, после этого вновь начну писать) Надеюсь, что вы не разочарованы) И что глава вас зацепила) ЗЫ В этот раз перевод "Гордости и предубеждения" был на уровне любительского :) ========== Глава 17. Двое не спят ========== Как только занавес опускается, я, не выдержав, бегу мимо Павла Георгиевича, пряча лицо ладонями, чувствуя его пронзительный взгляд, который почти прожигает спину, скрытую светлым платьем. - Жень… - я слышу голос Миры, обратившей внимание на мои слезы, но поднимаю вверх одну руку, как бы говоря, что все хорошо. Слышу позади шаги Дубровского и, всхлипывая, сажусь на стул, а девушка, почувствовав напряжение, уходит из гримерной, как и остальные актеры, решившие отдохнуть. - Тебе нужно переодеться, - сухо произносит горе-юрист, вставая позади меня, пытающейся подавить эти сопливые стенания, - иначе еще платье испачкаешь. Утирая слезы, поворачиваюсь к Павлу Георгиевичу, изучая его лицо, и, несмотря на холодность, замечая в глазах новоиспеченного учителя волнение и непонятную мне боль. - Хорошо, - шумно дыша, - поможешь? Парень кивает, и, встав, я поворачиваюсь к нему спиной, чувствуя мурашки, появляющиеся при каждом прикосновении Дубровского к платью. Он словно нарочно медленно тянет молнию вниз, изредка задевая прохладными пальцами горячую кожу под мои тихие вздохи. - Спасибо, - шепчу, снимая верх платья и надевая футболку. Наспех надев шорты и повесив платье, подхожу к сумке Светки, и, чувствуя себя воровкой, вытаскиваю из пачки одну сигарету, не обращая внимания на Павла Георгиевича. - Огонек будет? – спрашиваю, повернувшись к нему. - Ты хочешь пасть еще ниже в моих глазах? – отвечает вопросом на вопрос Дубровский, подходя ко мне.