Текст книги "Три килограмма конфет (СИ)"
Автор книги: Нельма
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 47 страниц)
Последним уроком на сегодня стояла физкультура, даже после знакомства с Евгением Валерьевичем не способная стать хоть сколько-нибудь любимым предметом. Однако наш физрук не позволял отсидеться в раздевалке ни под каким предлогом, даже после скромных девичьих «у меня эти дни», зачастую оказывавшихся наглой ложью, заставлял переодеваться и присутствовать на уроке – то подносить играющим мячи, то протирать запылившиеся после предыдущих учеников маты.
– Итак, ребятки, раз уж вас сегодня так много, проведём репетицию сдачи нормативов, чтобы я мог сидеть, просто наблюдать за вами и ничего не делать. Начнём с подъема туловища из положения лёжа, потом отжимания, а я пока отойду к себе на пару минуточек, – как обычно бодро начал Евгений Вальерьевич, на ходу устанавливая в телефоне таймер на одну минуту, знакомый всем нам до пронзительной боли в животе, всегда возникающей на следующий день после подобных тренировок. – Итак, девочки работают, мальчики нежно держат их за коленки и повторяют счёт до пятидесяти.
Я уже начала выискивать взглядом Колю Остапенко, тихого и слегка зашуганного одноклассника, с которым мы, не сговариваясь, всегда работали в паре на физкультуре, полностью устраивая друг друга демонстративным молчанием. Только на первых двух уроках это выглядело странно, а потом – очень успокаивающе. Но раньше чем я успела заметить тёмную взъерошенную макушку, прямо передо мной как из-под земли вырос Максим с омерзительной плотоядной улыбкой-ухмылкой на губах, которой мог бы позавидовать сам Ганнибал Лектор.
– Я бы посоветовал тебе поторопиться, высшее звено эволюции, – лениво протянул Иванов, быстро кивнув в сторону запускающего таймер физрука и как бы невзначай уставившись в свои пафосные часы с логотипом надкусанного яблока. Мгновенно выйдя из оцепенения, я оглянулась, заметила уже лежащих на матах в изготовке одноклассниц, с грустью посмотрела на предателя-Колю, суетившегося вокруг закатившей глаза Светки и, понимая всю безвыходность своего положения, только наигранно обречённо вздохнула и покорно опустилась вниз.
Вряд ли хоть одни слова могли бы описать весь спектр испытываемых мной эмоций. Гнев, раздражение, смущение, неловкость, беззащитность, испуг. Сама ситуация казалась какой-то странной и нелепой, а Иванов, от которого я ожидала очередных оскорблений ещё в ту секунду, как начала качать пресс, лишь небрежно облокотился предплечьем о мои согнутые и подрагивающие от нервного напряжения колени, сначала ковыряясь в часах, а потом обводя задумчивым взглядом зал, демонстративно не глядя именно на меня.
– Ты вообще считаешь? – раздражённо спросила я, понимая, что вот-вот должен раздаться звонок об окончании положенного на упражнение времени, а этот придурок до сих пор любуется слегка обшарпанной шведской стенкой.
– Конечно же. Пятнадцать, – фыркнул Максим, так и не посмотревший на меня, а потому не заметивший, как я чуть не задохнулась от возмущения, поднимаясь тридцать девятый раз и всерьёз надеясь впервые за все школьные годы действительно честно сдать на отлично ненавистные нормативы. Ведь не должны были пройти даром приложенные ещё летом усилия к похудению.
– Ты настолько тупой, что так и не научился считать дальше пятнадцати?
– я откинулась спиной на мат и уперлась взглядом в потолок, осознав всю бессмысленность дальнейших попыток что-то сделать, когда мне в пару достался мелочный злопамятный засранец, готовый откровенно подставлять меня из желания насолить. В принципе, чего-то подобного я от него и ожидала, но всё равно стало обидно. – А, подожди, сейчас ты наверняка скажешь, что у тебя просто плохая память на числа?
– А чего это ты улеглась? – возмущённо спросил он, наконец соизволив перевести на меня взгляд и внезапно оставив последнюю фразу без ответа, дав слабую надежду на возможность всё же поставить его в тупик и выиграть в этой импровизированной войне.
– А сколько у меня шансов перевалить через отметку пятнадцать?
– Нисколько, – хмыкнул Иванов, прежде показательно оценивающим взглядом оглядев меня с головы до ног. Я только поджала губы, слушая весёлую трель телефона Евгения Валерьевича, извещающую об окончании отмеренного нам времени.
– Что тебе от меня нужно, придурок? – мой голос звучал обречённо и, наверное, немного жалко, как обычно мгновенно выдавая все внутренние переживания.
– Исключительно убедиться, что ты тоже барахтаешься на нижней ступени развития, а то, знаешь ли, не люблю тусить в одиночестве, – довольно ухмыльнулся он и совсем неожиданно вдруг начал наклоняться ниже, больно опираясь всем весом на колени, как-то пугающе пристально и серьёзно всматриваясь в моё лицо. Становилось очень не по себе, и я уже готова была выбросить белый флаг и попросить оставить меня в покое, когда Иванов так же внезапно остановился, угрожающе нависнув надо мной на почти интимно близком расстоянии и чуть сощурив глаза. – Ты что, сейчас заплачешь?
Что может быть хуже, чем разрыдаться из-за какой-то глупости перед ненавистным и презираемым парнем, однажды уже высмеявшим твои слёзы? Я уверенно могла сказать, что более абсурдно-унизительную ситуацию и придумать сложно, но вместо наслаждения жалостью к своей нелёгкой доле мне необходимо было срочно придумать хоть какой-нибудь вменяемый ответ на компрометирующий вопрос и разорвать уже зрительный контакт, вынуждавший чувствовать себя неуютно и растерянно, словно я вдруг оказалась голой. И как у него вообще вышло рассмотреть вставшие в глазах слёзы с того расстояния, на котором мы находились?
Я молчала и соображала, но слишком медленно, вызывая ещё больше подозрений, отчего постепенно впадала в панику, обычно заканчивающуюся, как назло, приступом неконтролируемых слёз. И пока меня мотало по этому замкнутому кругу собственных странных реакций, в зал незаметно успел вернуться учитель.
– Как успехи? – гаркнул Евгений Валерьевич слишком громко, и его хорошо поставленный командный голос сработал как катализатор для моих напряжённых до предела нервов.
В одно мгновение я поняла, что до сих пор валяюсь на мате и веду какие-то беседы с Ивановым, когда все мои одноклассницы уже давно делают вид, что способны отжаться положенное по нормативу количество раз. Именно поэтому, ну и подсознательно предчувствуя отличную возможность сбежать от ответа на неудобный вопрос, я решила скорее подняться, не рассчитав только один немаленький нюанс, до сих пор стоящий – точнее, сидящий – у меня на пути.
Одно движение вверх, и я врезалась лбом прямо в ненавистное самодовольное лицо Максима, не ожидавшего такого манёвра и не успевшего отклониться. Я смогла лишь чуть отстраниться и, не до конца понимая, что именно случилось, во все глаза смотреть за тем, как его пальцы по инерции касаются переносицы, а потом как капли алой крови одна за другой скатываются из носа вниз, прокладывают дорожку по чуть приоткрытым губам, по подбородку, быстро срываются и, недолго пролетев в воздухе, разбиваются о белоснежную хлопковую ткань футболки.
Перед глазами мгновенно проплыли воспоминания из прошлого: больничная простыня с огромными багряными пятнами пропитавшей её крови и тонкий, пронзительный крик, навсегда впечатавшийся в сознание.
– Ну заебись, – услышала я напоследок, стремительно заваливаясь назад в беспроглядную тьму.
========== Глава 5. Про пятна крови на белом. ==========
Сознание возвращалось ко мне маленькими урывками, постепенно сливающимися в одну единую, но всё ещё мутно-расплывчатую картинку. Я слушала усиленный во сто крат звук морского прибоя, пока перед глазами мельтешило чьё-то мужское лицо, в котором в итоге удалось узнать Евгения Валерьевича, скрывавшего волнение под натянутой улыбкой и неестественно бодрым голосом.
– Ну ты даёшь, Романова! – покачал головой физрук, наконец убрав от моего носа ватку с едким запахом нашатыря, от которого неприятно свербело в носу. Я во все глаза смотрела на него, потом огляделась и заметила удивлённо-заинтересованных одноклассников, столпившихся вокруг и о чём-то оживлённо переговаривающихся, а ещё сидящую на корточках Наташку, очень мило держащую меня за руку.
Первой пришедшей мне в голову мыслью стало спросить, что вообще произошло, но уже разомкнув сильно пересохшие губы, я очень отчётливо вспомнила обо всём предшествующем обмороку: поставленный на телефоне таймер, обмен любезностями, не успевшие пролиться, но всё равно замеченные слёзы обиды и бегущие по чужому лицу капли крови.
И тут меня озарило. Иванов!
Если бы не ощущение слабости и лёгкого онемения во всём теле, у меня были бы все шансы повторить недавний фокус и, снова резко поднявшись, ударить уже ни в чём не повинного Евгения Валерьевича. Я принялась испуганно озираться по сторонам, но никак не могла найти ненавистного до глубины души Максима и начинала поддаваться дикой панике, раздумывая о том, не отчислят ли меня из-за этого инцидента. Может быть, Иванов уже в кабинете директора, строчит на меня жалобы? Или его уже забрала скорая, пока я валялась тут без сознания? А вдруг я действительно нанесла ему серьёзную травму или сломала нос? Родители меня убьют, когда узнают.
– А что случи… – начала я, собираясь немедленно выяснить обстоятельства произошедшего, как к своему счастью, горю и стыду заметила виновника всех мучительных переживаний последней минуты и резко замолчала на полуслове. Иванов как ни в чём не бывало показался из-за двери, ведущей в раздевалки, сделал несколько шагов вглубь зала, но потом встретился со мной взглядом и встал, как вкопанный, как-то очень уж подозрительно уставившись на меня.
Пусть это смешно, но я искренне обрадовалась, увидев его живым и внешне абсолютно невредимым. Потом моя радость начала стремительно таять, уступая место страху, потому что мне оставалось лишь догадываться, насколько он сейчас зол и что собирается предпринять дальше в отместку за случившееся.
Зная свою склонность впадать в состояние прострации при любой стрессовой ситуации, я была уверена, что могла бы ещё несколько часов сидеть на мате и испуганно смотреть на него, но Максим внезапно продолжил свой путь навстречу мне, разорвав гнетущий зрительный контакт, а мой взгляд опустился чуть ниже, на его эффектно залитую кровью белоснежную футболку.
– А можно ещё ватку? – я бы и сама себя не признала по этому тихому, шелестящему голосу. К горлу подкатил неприятный ком тошноты, а стены зала начали снова разъезжаться перед глазами, прежде чем до Евгения Валерьевича дошла суть моей просьбы и он вовремя успел сунуть мне под нос спасительный нашатырь, предотвративший второй подряд обморок.
– Полина, ты как? – донёсся до меня обеспокоенный голос Наташи.
– Романова, это что за фокусы такие? – грозно спросил физрук, мгновенно растерявший всю напускную весёлость.
– Боюсь вида крови, – виновато ответила я, махнув головой в ту сторону, где последний раз видела Максима, выглядевшего так, словно тот только что сошёл с экрана какого-нибудь фильма ужасов.
Пока Евгений Валерьевич протянул мне руку, помогая подняться и беззлобно причитая, какая нежная нынче пошла молодёжь, Колесова суетилась рядом, сбивчиво приговаривая, насколько сильно все испугались, а я усердно старалась не замечать смешков за своей спиной. Кажется, стечение обстоятельств и гадкий характер никак не желавшего отстать Иванова внезапно сделали меня знаменитой, только особенной радости от подобной сомнительной славы я никак не ощущала.
– Так, Романова, берёшь себя в руки и топаешь в медицинский кабинет. Твоя задача – не грохнуться ещё раз где-нибудь по пути, где под тобой не окажется мата, а потом целиком и полностью довериться рекомендациям медсестры, – скомандовал физрук, и, внимательно оглядев меня, достал из кармана тёмный флакон, по-видимому, с нашатырём, и сунул мне в ладонь. – А вот это возьми-ка лучше с собой.
– Да я нормально… Это уже бывало, ничего страшного… – бормотала я себе под нос, понимая, что меня не слушают, потому что Евгений Вальерьевич уже вовсю выискивал кого-то взглядом в толпе учеников.
– Иванов! Идёшь вместе с Романовой, – я вздрогнула и обернулась в сторону своего недавно обретённого врага, который когда-то уже успел накинуть на себя толстовку, скрывшую отвратительно-пугающие пятна крови, и теперь с самым непринуждённым видом поджимал стену, сунув руки в карманы серых спортивных брюк. На самом деле я на мгновение даже позавидовала тому хладнокровию, с которым он смог принять прозвучавшее только что указание учителя. – Твоя задача – выпросить справку, что можешь продолжать тренировки, иначе к матчу не допущу, а ещё, если вдруг что, ловить Романову.
Я очень сильно хотела возмутиться, оскорбиться и наотрез отказаться идти куда-то вместе с ним, но чувствовала сильную слабость, смущение от повышенного к себе внимания класса и, в завершение всего, вину из-за всех причинённых неудобств, поэтому не пикнула ни слова, только понуро опустила голову, выказывая полное смирение со своей участью. Тем более, сам Иванов, вместо того чтобы высказаться и отказаться от моей компании, чем сделал бы одолжение нам обоим, только согласно кивнул и неторопливо двинулся в сторону выхода, как бы вскользь мазнув по мне очень серьёзным взглядом.
– Максим, – окликнул вдруг физрук, заметно приободрившийся с того момента, как я смиренно пошла следом за Ивановым, доказав свою способность самостоятельно перемещаться и вполне уверенно держаться в вертикальном положении. – Постарайся вернуться обратно без новых травм, пожалуйста. Полина, – Евгений Валерьевич с хитрой улыбкой посмотрел на меня и, понизив голос, заговорщическим шёпотом добавил: – У нас матч через неделю, поэтому постарайся ничего ему не сломать.
***
Мы шли в напряжённом молчании, давившем на мои и без того расшатанные за последние дни нервы. С одной стороны, я радовалась, что он уткнулся в телефон и беспрерывно что-то строчит с каменно-непроницаемым лицом, игнорируя моё существование, и не горит желанием ни прокомментировать, ни тем более обсудить произошедший между нами инцидент. Но с другой стороны, такое поведение напоминало не вынужденное примирение, а скорее затишье перед неуклонно надвигающейся бурей, а ещё меня не покидала мысль о том, что он, возможно, прямо в этот момент в красках и преувеличительных эпитетах расписывает обо всём кому-нибудь из своих богатеньких родителей в надежде добиться моего скорейшего исключения из гимназии.
Родители меня убьют, если это произойдёт. Хотя нет, мама просто будет хвататься за сердце, пить валерьянку и причитать: «за что же нам выпали все эти испытания?», а отец будет пытаться её успокоить, приводя совсем неубедительные утешительные аргументы и подбирая всевозможные плюсы именно такого расклада событий, от которых маме станет ещё хуже и она начнёт рыдать только сильнее. И вот тогда мне самой подумается, что лучше бы меня убили.
Меня всё время подрывало начать разговор и как-нибудь невзначай узнать о его намерениях, а может быть, наступить на горло внезапно проснувшейся гордости и попросить сжалиться, пообещав больше никогда не бить его (даже случайно), не бросаться оскорблениями и даже не бегать выплакаться на футбольное поле, раз уж это оказалось для него настолько принципиальным.
– И где же твой сарказм? – всё же ляпнула я, когда необходимый нам медицинский кабинет уже показался в конце коридора, и тут же прикусила губу от разочарования, понимая, что это не очень-то похоже на попытку к примирению или конструктивному диалогу между нами.
– Знаешь, я, пожалуй, помолчу, – после небольшой паузы ответил Иванов и быстро, по инерции, коснулся кончиками пальцев переносицы. Вблизи оказалось хорошо заметно, что она покраснела и слегка распухла, а на щеке, как раз с моей стороны, ещё осталось небольшое оранжевое пятно не до конца смытой с лица крови. Стало вдруг очень стыдно и за своё поведение все эти дни, и за постоянно проскальзывающие злобные мысли «так ему и надо», хотя его спокойная и адекватная реакция на случившееся стала приятной неожиданностью и мне надо бы радоваться, что он не стал устраивать из-за этого истерику, не набросился на меня с кулаками или оскорблениями, ведь именно этого я, честно говоря, ожидала от этого психопата.
– Я случайно, – мне хотелось сказать это очень доброжелательно, но прозвучало оно так, будто я просто огрызнулась напоследок.
– Да я догадался, – хмыкнул Иванов, своим ехидным тоном наглядно продемонстрировав, что улучшения отношений не предвидится, а заодно напрочь отбив желание пытаться принести ему извинения. Не то чтобы мне очень хотелось, но въедливая совесть никак не оставляла в покое, ежеминутно подкидывая воспоминания о моём отвратительном поведении.
Он открыл дверь в медицинский кабинет и недовольно уставился на меня, нерешительно переминающуюся с ноги на ногу. Забавно, но имея родителей-врачей, я приходила в ужас от вида людей в белых халатах, застеленных одноразовыми пелёнками кушеток, стеллажей с прозрачными дверцами, за которыми всегда виднелись аккуратно расставленные на полках бутылочки с лекарствами и коробки со шприцами, а ещё от противного, непередаваемого запаха, ассоциирующегося именно с больницей.
Мы так и стояли у открытой настежь двери, глядя друг на друга, но когда из недр кабинета послышался голос медсестры, до меня наконец дошло, что Иванов всё это время не наслаждался моим растерянным видом, а упорно пропускал пройти первой, уже не первый раз за последние полчаса удивляя меня поступками, совсем не вязавшимися со сложившимся о нём мнением. Или я просто ударила его слишком сильно?
К счастью, пересказ всего произошедшего на уроке физкультуры взял на себя Максим, при этом сократив и изменив историю почти до неузнаваемости, самой большой проблемой выставив мой неожиданный обморок.
– А я всегда говорю, что увлечение диетами в таком возрасте чревато последствиями, – ворчала женщина, силком впихивая мне в руки крепкий чай с тщательно размешанными в нём четырьмя кубиками сахара.
– Я хорошо ем, – пыталась оправдаться я, отчаянно краснея.
– Незаметно, – категорично возразила она, угрожающе зыркнув на меня поверх очков, и только убедившись, что я сделала несколько глотков тошнотворной приторно-сладкой жидкости, сменила гнев на милость. – Сейчас нужно как можно скорее восстановить силы и снять стресс, испытанный организмом.
И пока я мямлила о том, что обязательно прямо сейчас заем стресс конфетами, если мне позволят выйти отсюда, медсестра успешно игнорировала все мои попытки отпроситься на волю, сосредоточив своё внимание на Иванове.
– Больно? – бесцеремонно ткнув пальцами ему в переносицу, спросила она. Если честно, в этот момент даже мне стало больно, но он, как ни странно, только еле заметно дёрнулся и выдавил из себя кривую улыбку
– Нет, Алевтина Михайловна, – протянул Максим, старательно изображающий в этот момент невинного ангела, честным и бесхитростным взглядом отвечая на хмурую мину женщины.
– Кровь шла?
– Несколько капель, – уверенно заявил Иванов, а я, так некстати сделав в этот момент очередной глоток чая, подавилась и громко закашлялась, снова обратив на себя внимание. Мне удалось быстро отвести взгляд, уставившись в пол, однако даже не видя выражение его лица, я очень остро ощущала, насколько люто он сейчас меня ненавидит. Вполне резонно, кстати, ведь ему действительно позарез нужна была эта справка, а я могла одной нелепой выходкой всё испортить.
Пока я всеми силами пыталась слиться с выкрашенной в отвратительный цыплячье-жёлтый цвет стенкой, забивая возникающую тошноту всё новыми порциями чая, медсестра продолжала допрос с пристрастием, но в итоге скрепя сердце согласилась выписать столь желанную справку, параллельно продолжая ворчать и на самого парня, и на Евгения Валерьевича, слишком наплевательски относящегося к здоровью вверенных ему учеников. Под монотонный бубнёж женщины оказалось легче лёгкого впасть в состояние полной отрешённости, граничащей с начинающимся сном, и спустя какое-то время я совсем забыла, где нахожусь, и перестала вслушиваться в происходящее рядом, погрузившись в свои гнетущие мысли.
Несмотря на то, что я всегда считала себя натурой скорее склонной к скепсису и прагматизму, нежели к романтическим порывам или действиям в угоду эмоциям, мне зачастую тяжело удавалось подобрать рациональное объяснение своим поступкам. И дело касалось вовсе не случайных сиюминутных капризов вроде желания спрятаться от людей, которым я полностью доверяла, чтобы истерично рыдать из-за повседневных проблем, или попытки поставить на место зарвавшегося наглеца Иванова.
Более чем за год в новой гимназии я так и не смогла найти в себе силы рассказать истинную причину переезда своей семьи, а ещё логично вытекающее из неё объяснение неадекватной гиперопеки со стороны родителей, не раз устраивавших сцены только из-за того, что я не ответила на телефонный звонок или задержалась на прогулке на пятнадцать минут дольше положенного времени.
К собственному стыду, я пыталась как можно реже вспоминать то прекрасное время, когда была не единственным ребёнком в семье. Костя, мой старший брат, надежда, опора и любимец родителей, самый лучший друг из всех возможных, разбился на машине два года назад, возвращаясь домой на выходные из дождливого Питера, где учился в военно-медицинской академии, как и мечтал наш отец. Несколько месяцев его пытались вытянуть с того света, но чуда не свершилось, и с согласия моих родителей в один из предновогодних дней он, уже не способный жить самостоятельно, был отключён от всех поддерживающих аппаратов.
Сразу после этого мы занялись продажей квартиры, потом переездом, моим поступлением, лишь бы скорее сбежать от всех воспоминаний о прежнем тихом счастье, а потом, когда вынужденно пришлось остановиться, никто не знал, что делать дальше. Родители усиленно работали, а всё свободное время тратили на меня, и чем настойчивее становилось их внимание и желание участвовать во всех аспектах моей жизни, тем меньше хотелось делиться с ними чем-нибудь действительно стоящим. Я закрывалась, молчала, иногда даже откровенно дерзила, доводя впечатлительную и легко впадающую в панику мать до слёз, о чём всегда жалела, в итоге извиняясь и рыдая уже с ней за компанию. Никто не мог, не хотел, не находил смелости, чтобы сесть и поговорить обо всём, что случилось. Наверное, это было неправильно, это показатель слабости, но по-другому мы не могли, поэтому играли в новую счастливую жизнь как умели.
Последний раз я видела Костю в больнице, сразу после аварии, но единственное отложившееся воспоминание о тех нескольких минутах в палате до первого в моей жизни обморока ограничилось лишь видом огромных пятен крови на белоснежных простынях.
========== Глава 6. Про сомнительную славу. ==========
Меня вывел из задумчивости лёгкий скрип двери, закрывшейся за вышедшим из кабинета Ивановым. Почему-то мне казалось, что мы должны бы вернуться на урок физкультуры вместе, как и уходили с него, но у медсестры, имя которой я, к своему позору, так и не запомнила, оказалось совсем иное мнение на этот счёт.
– Я же сказала, пока всё не выпьешь – не уйдёшь. Сейчас ещё померю тебе давление, и если всё будет в порядке, выдам тебя на руки кому-нибудь, одна домой не пойдёшь, – решительно заявила женщина и достала потрёпанный старенький стетоскоп из выдвижного ящика, еле открывшегося из-за её чрезмерно объёмного живота, с трудом прикрытого трещащим от натяжения белым халатом.
Шансов выбраться отсюда как можно скорее оставалось немного: давление у меня и в лучшие времена было низким, а уж теперь надеяться на нормальные показатели и вовсе не приходилось. Как назло, я не догадалась взять с собой телефон, поэтому не могла позвонить или написать никому из подруг и надеялась лишь на сообразительность Наташи, которой следовало бы собрать все мои вещи из раздевалки и прийти сюда на помощь после окончания урока. Намного хуже будет, если обо всём решат сообщить родителям, и без того при любой возможности находящим поводы лишний раз обо мне побеспокоиться.
Пока я буквально спала с открытыми глазами, наотрез отказываясь допивать самый мерзкий в своей жизни напиток из-за мерзкого сладкого привкуса во рту, вызывающего в дополнение к головокружению ещё и тошноту, успел подойти к концу урок. Мне еле удалось сдержать вздох облегчения в продолжение весёлой громкой трели, и оставалось лишь дождаться Колесову, которой явно понадобится около получаса, чтобы переодеться самой, собрать всё необходимое и дойти сюда из зала.
Однако уже через пару минут раздался настойчивый и невероятно обнадёживающий стук в дверь.
– Здравствуйте! Я за Полиной Романовой, можно? – вкрадчиво поинтересовалась Рита, просунув в щель приоткрывшейся двери свою кудрявую голову. Она быстро нашла взглядом меня, сгорбившуюся на одной из столь ненавистных больничных кушеток, и приободряюще улыбнулась.
Спустя пять минут, потраченных на выслушивание длинного списка рекомендаций от медсестры, касающихся моего питания, продолжительности сна и образа жизни, мы наконец смогли выбраться обратно в коридор, показавшийся пристанищем свободы, счастья и радости. Даже тут же чуть не сбивший меня с ног мальчуган, с визгом пронёсшийся мимо, вызвал не раздражение, а умиление.
– Поль, ты как себя чувствуешь вообще? Выглядишь, если честно, так себе, – Анохина схватила меня за руку и остановила, чтобы нежно и заботливо пригладить растрепавшиеся на затылке волосы.
– Да нормально. Быстрее бы выйти на улицу, на свежий воздух, – не моргнув глазом, соврала я, чувствуя себя хуже некуда с тех самых пор, как вновь пришлось неимоверными усилиями удерживать вес своего тела на подгибающихся от слабости ногах. Ладонь судорожно обхватила пузырёк с нашатырём, сунутый преподавателем и до сих пор лежавший в кармане спортивных брюк, на которых, благодаря чёрному цвету, совсем незаметными оставались капли чужой крови. Но я-то знала, что они там, и вопреки желанию не могла перестать думать об этом, делая себе ещё хуже. – А где Наташа?
– Ой, действительно, надо ей позвонить! – спохватилась Ритка, округлив и без того большие, чуть навыкате глаза. – Она ведь не знает, что я тебя уже забрала!
– Подожди, как не знает? Это не она тебя попросила зайти?
– Ой, нет. Мы же сейчас сидим вместе со Славой, ну знаешь, Чанухиным, и я случайно увидела у него в телефоне фотографию из входящих сообщений и пошутила, что это похоже на иллюстрацию к «Кэрри», а он рассмеялся и показал мне сообщение, где минутой ранее примерно то же самое написал в ответ, и мы начали обсуждать как тяжело экранизировать Кинга, ну помнишь, я вам с Наткой как-то уже объясняла эти нюансы, – она тараторила, как обычно пытаясь за несколько секунд пересказать какую-нибудь длинную историю, пропуская действительно важные моменты, зато делая акцент на несущественных и малоинтересных деталях.
– Рита, так как ты узнала, что я здесь? – терпеливо спросила я, еле дождавшись маленькой паузы в потоке льющихся из неё слов.
– Ой, Поля, ты совсем меня не слушаешь, – грустно вздохнула Анохина, – я же рассказываю тебе, что Иванов прислал Славе фото окровавленной футболки, он спрашивал код от его шкафчика в раздевалке, чтобы одолжить толстовку. Я, честно, даже не подумала уточнить, как именно Максим разбил себе нос, пока в одном из сообщений не увидела, что в медпункте он вместе с тобой.
– Дай угадаю, это выглядело примерно как «я тут вместе с этой дурой»? – съязвила я, не без удивления отметив тот факт, что Марго беспрепятственно читала переписку Чанухина с другом. Немного странно позволять такое случайной соседке по парте на каких-то несколько дней.
– Ох, Поль, ну чего ты начинаешь…
– Ну, а как? «С этой идиоткой»? – Ритка застонала и возвела глаза к небу, явно набираясь терпения для дальнейшего со мной общения. – Что, характеристика была ещё хуже?
– «С Романовой». А ты ведёшь себя как маленькая, ей-богу. Между прочим, это Иванов написал, что телефона у тебя с собой нет и одну тебя из медпункта не отпустят, так что со звонком я сразу побежала сюда, зная, как ты боишься врачей, – она как раз успела договорить, прежде чем из динамика телефона, небрежно прижимаемого к уху плечом, донёсся взволнованный голос Наташи.
Пока они делились новостями касаемо моей скромной персоны и договаривались о месте встречи, у меня как раз появилось время подумать. Во-первых, порадоваться достаточно неплохому разрешению всей ситуации: Иванов, по-видимому, писал тот поток сообщений только своему другу, поэтому никто не вызывал меня для объяснений в кабинет директора (пока что), а ещё благодаря умению Риты произвести хорошее впечатление мне всё же удалось выйти вместе с ней из медицинского кабинета, несмотря на недопитый даже наполовину чай, худший из всех когда-либо попробованных. Во-вторых, я начинала ощутимо нервничать, слыша имя «Слава» из уст подруги с той же пугающей частотой, с которой раньше упоминала Романова.
– Пойдём, встретимся с Наткой на крыльце, она уже твои вещи собирает, – Марго взяла меня за руку и уверенно потащила к выходу из гимназии, по пути опять рассказывая что-то связанное с загадочным Славой, каким-то чудесным образом знавшим, смотревшим, читавшим и любившим всё то же самое, что она.
Вообще-то мы бы только обрадовались, если бы Рита смогла устроить свою личную жизнь, почему-то всегда ограниченную воздыханием по какому-нибудь актёру из последнего просмотренного фильма (причём разброс типажей метался от смертельно опасного Энтони Хопкинса в «Молчании ягнят» до юного Луи Гарреля, меланхолично поющего «Все песни только о любви»). Несмотря на то, что она была очаровательной, хрупкой, кукольно-прекрасной и многим очень нравилась внешне, эпатажное поведение и слишком ярко выраженные артистичные замашки быстро отпугивали всех потенциальных ухажёров.
– Полина, ты как? – судя по тому, как запыхалась Колесова, расстояние от зала до нас она преодолела бегом.
– Жить буду, – нерешительно отшутилась я и вздрогнула от раздавшегося за спиной смешка нескольких проходящих мимо одноклассников, которые, как мне показалось, смотрели до этого именно на меня. Я жалобно посмотрела на возвышающуюся надо мной подругу и упавшим от волнения голосом осмелилась спросить: – Это выглядело совсем ужасно со стороны, да?
– Ну… – Натка замялась, а потом внезапно сдавленно хихикнула, слегка покраснев. – Ты не представляешь, какой сначала был переполох. Ты без сознания, Иванов весь в крови, никто не видел, что между вами произошло, и в тишине, когда все в шоке на эту картину смотрели, кто-то ляпнул: «Он что, её убил?». Это… это очень смешно, Поля, хотя я понимаю, как тебе сейчас, наверное, тяжело, извини, – она попыталась остановить рвущийся наружу смех, настолько забавно надув при этом щёки, что я и сама не удержалась, растянувшись в вымученно-нервной улыбке. – Знаешь, теперь ты точно прославилась, Романова!
