Текст книги "Три килограмма конфет (СИ)"
Автор книги: Нельма
сообщить о нарушении
Текущая страница: 33 (всего у книги 47 страниц)
– Я спала со Славой, – внезапно прошептала она, подозрительно быстро успокоившись и притихнув.
«Я знаю», – промелькнуло у меня в мыслях, но на деле же я просто прикусила внутреннюю сторону щеки, чтобы болью перебить нарастающую нервозность.
«Я спала с Максимом», – хотелось ответить мне вплоть до того момента, пока не ощутила на языке солоноватый привкус своей крови. Я ведь не осуждала её, но всё равно упрямо молчала, опасаясь осуждения в свой адрес.
– И мне надо… надо сделать тест на беременность, – еле выдавила из себя Анохина под аккомпанемент повисшей в комнате многозначительной тишины. Это вслух я не могла произнести ни звука, зато внутри меня выла сирена, взрывались бомбы, с грохотом рушились бастионы и звонили в колокола; внутри творился хаос и шла ожесточённая война между тем несуществующим светлым и беззаботным миром, в котором мне нравилось прятаться большую часть своей жизни, и миром реальным, непредсказуемым и жестоким, где даже стоя на коленях со склонённой головой можно получить ещё один безжалостный пинок от судьбы.
– Я буду с тобой рядом, если ты захочешь, – наконец смогла произнести я, удивляясь тому, как непривычно спокойно и сосредоточенно прозвучал собственный голос. Так, словно мне самой не страшно до одури, и не трясётся как в лихорадке тело, и не хочется рвать на себе волосы от того, сколько проблем навалилось разом. Так, словно я уже забыла, что мы с Максимом сделали два дня назад на этой же кровати, и перестала думать о том, какими последствиями это с лёгкостью может обернуться.
– Я хочу, – сдавленно кивнула она, придвинувшись ко мне чуть ближе и уткнувшись влажным носом в плечо. Как бы я сама хотела сейчас точно так же пригреться в тёплых мужских объятиях и полной грудью вдохнуть самый любимый запах с ноткой грейпфрута. – Я не могу сама. Оттягиваю уже неделю, потому что мне очень страшно, Поля. Я ведь выпила таблетки, а потом прочитала, что они дают только девяносто пять процентов гарантии. И что я буду делать, если попаду в оставшиеся пять?
– Он не знает?
– Я хотела рассказать ему. И ждала… но теперь это уже не важно. Мне всё равно придётся решать эту проблему самой.
– Я помогу тебе всем, чем смогу. Обещаю, Рит. Всё ещё будет хорошо, – я продолжала гладить её по голове, отчаянно желая поверить в собственные слова. По крайней мере в одном мне не пришлось лукавить: я и правда собиралась помочь всем, чем только возможно, и начать планировала незамедлительно.
В ожидании момента, когда Марго уснёт, я успела задремать сама, но очнулась от того, что несколько пушистых прядей волос щекотали мне нос. Холодный чай так и остался стоять на столе и, аккуратно поднявшись с кровати, я выпила залпом сразу половину кружки, стараясь унять волнение, с новой силой навалившееся на меня вместе с воспоминаниями.
Родители уже собирались ложиться спать, на удивление тактично не став вламываться ко мне в комнату или пытаться узнать, когда Рита отправится домой. И я была безумно благодарна им за это, но сейчас у меня были дела действительно намного важнее, чем долгий разговор по душам.
– Мама, мне нужен телефон, – сходу сказала я, тут же поймав её удивлённый взгляд. Да, я знала, что провинилась, натворила глупостей и очень их обидела. Да, я помнила, что наказания не обсуждаются, не заканчиваются досрочно и не подлежат пересмотру. Да, я опасалась нарваться на настоящий гнев, потому что на самом деле – мы все это прекрасно понимали – очень легко отделалась.
Но мне правда нужен телефон. Настолько, что я готова мириться, ругаться, задействовать шантаж – всё что угодно, лишь бы получить его обратно. И, видимо, эта несвойственная мне раньше решимость очень ясно читалась на моём лице, потому что мама поджала губы и молча достала телефон из своего шкафа.
– Спасибо, – я схватила телефон, опасаясь, как бы она не передумала, и бросилась на кухню, дрожащими пальцами снимая блокировку и с досадой глядя на индикатор заряда батареи, уже загоревшийся красным.
А потом впала в ступор, так и замерев посреди тёмного коридора и часто-часто моргая, не до конца веря в то, что видела на экране. Сорок два непрочитанных сообщения. Все стадии беспомощности и отчаяния, которые я сама прошла с тех пор, как уехала от Максима: раскаяние и неуклюжие попытки извиниться за то, что вспылил, когда мы уже шли к такси, паника и просьбы ответить ему хоть одним словом, добралась ли я до дома и что со мной, злость и обещания приехать вопреки всем моим запретам и вытрясти из меня всю душу, если я продолжу его игнорировать.
Он волновался. Боже мой, он так искренне, сильно, неподдельно волновался всё это время, по-видимому, даже не подумав, что у меня могли забрать телефон. И мама ответила только на двадцать третий его звонок, словно специально растягивая удовольствие от собственного наказания, как оказалось, затронувшего нас обоих.
И я давно признала, что своё – заслужила. А вот он – точно нет.
– Алло? – несмотря на позднее время, он ответил сразу же, но голос звучал настороженно, напряжённо, почти испуганно. – Полина?
– Максим, – прошептала я и обессиленно опустилась на ближайший стул, ощущая, как в глазах встают слёзы. Меня захлестнуло собственными противоречивыми чувствами, и хотелось одновременно смеяться от облегчения, плакать от осознания своей слабости, жалобно скулить и просить, чтобы он приехал немедленно, просто обнял меня, сказал, что всё наладится, и нашёл выход из всей этой дерьмовой ситуации, в которой я не видела ни одного просвета надежды. Если у кого-то и хватит сил разобраться с этим, то только у него. – Максим, мне нужна твоя помощь.
========== Глава 31. Про взгляд с другой стороны. ==========
Если верить таймеру на часах, с последнего неприятного звонка прошло всего лишь шестнадцать минут.
Максим Иванов был совершенно не готов поверить таймеру и смириться с тем, что по установленной самому себе норме ему положено ещё четырнадцать минут медитировать над телефоном и пытаться занять чем-то руки, зудящие от желания снова тыкнуть в экран. Сравнить время. Проверить, не поступило ли за последние пятнадцать секунд нового сообщения или звонка. Вдруг именно сейчас сломался динамик, вырубился вай-фай, пропала сеть?
Сенсор приходит в движение от лёгкого прикосновения пальца, с губ срывается тяжёлый вздох.
Одно из последних фото в памяти телефона – украдкой заснятая старая фотография, которая лежала в коробке у Полинки под теми забавными письмами-угрозами брату. На ней смешная девочка-снежинка с двумя хвостиками и счастливой улыбкой до ушей. Он вроде считал себя нифига не сентиментальным, чёрствым и немного циничным, но всё равно необъяснимо захотел сохранить это себе.
А попросить – не решился. Пришлось действовать тайком, потому что… потому что он всё же мужик, а не какая-нибудь там романтичная девчонка.
Ещё один печальный вздох сопровождает нажатие значка «вызов». Всё же звонить каждые полчаса – дурная идея. Выждать пятнадцать минут уже вполне достаточно.
– Помню, когда я оказался в похожей ситуации… – многозначительно протянул развалившийся на диване Артём, задумчивым взглядом изучавший потолок и прежде уже успевший вставить несколько неуместно-раздражающих комментариев.
– Тебя тоже грубо динамили полдня? – скептически уточнил Максим, с сомнением посмотрев на старшего брата.
– Нет, конечно же, это я динамил, – спокойно отозвался он и бровью не повёл, когда лежащая под рукой Максима подушка прилетела ему прямо по лицу. – Так вот, мой неуравновешенный братец, могу тебе сказать: это бесит. Примерно после получаса настойчивого треньканья я не выдержал и выключил телефон, чтобы не действовал на нервы. Но так как с выключенным телефоном я не мог оставаться вечно, то в итоге включил его обратно и скинул смс что занят и сам перезвоню. И не перезвонил. Но, вёл я к тому, что Полина должна быть той ещё изощрённой садисткой, чтобы видеть всё это и до сих пор тебе не отвечать.
Вообще-то Максим, увы, на собственном опыте знал, что Поля способна именно на такие жестокости. Виноват он был сам: срываться на неё и переходить на откровенный шантаж со своими требованиями в момент прощания стало просто отвратительной идеей. Имей он возможность отмотать время вспять, попытался бы найти подходящие слова, объяснить причины своих страхов и убедить, что ей незачем продолжать скрывать их отношения. Хотя бы не от семьи.
Но сделанного не воротишь. И теперь она дома одна, наверняка расстроена и подавлена, скорее всего, люто ненавидит его за эту дурную выходку, а ему остаётся только сходить с ума от волнения и беспомощно тыкать в экран телефона, словно ожидая увидеть на нём готовую инструкцию по выходу из дурацких ситуаций.
Больше всего его пугали мысли о том, что причина крылась вовсе не в их ссоре, а в том, что с ней могло что-то случиться. Вдруг она вообще не доехала до дома? Вдруг что-то с родителями? Вдруг ей нужна помощь, а он страдает, вальяжно раскинувшись в кресле и заедая стресс печеньем?
Решение возникло моментально. Возникло оно на самом деле ещё в тот момент, когда такси вильнуло жёлтым задом на заснеженной дороге и окончательно скрылось из виду, увозя с собой неизменную причину всех бессонных ночей, переживаний и радостей, приключившихся с ним за последние несколько месяцев.
Максим должен был поехать за ней. И отныне не оставалось ни единого сомнения, что, вопреки её просьбам, нежеланию знакомить его со своими родителями и всем разногласиям, случавшимся между ними, он должен поехать за ней не-мед-лен-но.
И уже резво подскочив с дивана, не намереваясь оттягивать больше ни секунды, он заметил странную тишину вместо привычных длинных гудков, от которых накатывал настоящий приступ паники.
– Полина? – с надеждой спросил он, удивляясь, каким осипшим, дрожащим стал собственный голос.
Если прежде у него и были какие-то сомнения, то теперь они разом испарились, обнажив очевидное: он втрескался по уши. Вот прям так, что вёл себя как единственный жизнеспособный гибрид Ромео, образа Челентано из «Укрощения строптивого» и любого из тех принцев, кто готов был и с драконом сразиться, и на башню залезть, и, конечно же, целовать спящую принцессу.
– Полина наказана, – ледяным тоном возвестили на другом конце телефона, – она лишена телефона и интернета, так что вы, молодой человек, можете смело заканчивать свою атаку.
Однако, Поля ничуть не преувеличивала, рассказывая про свою мать: даже без личной встречи она смогла ввести его в состояние растерянности и какого-то странного транса, хоть режь без анестезии. И у него, под каждую ситуацию находившего как минимум три варианта ответа: смешной, нормальный и очень серьёзный – чуть ли не впервые в жизни не было слов. Буквы разлетались в голове и никак не складывались друг с другом, отталкивались, как однополюсные магниты, и Максим молчал, нелепо приоткрыв рот.
И молчал бы, наверное, и дальше, если бы не вмешался Артём, который решил помочь ему в своей фирменной манере и пнул пяткой в колено, с помощью неожиданной пронзительной боли вернув младшему брату способность мыслить и разговаривать.
– А она в порядке? – сдавленно произнёс он, уже готовый к тому, что сейчас на него обрушится волна негодования и злости, мелкие брызги которой уже почти просачивались через экран и делали его ладони неприятно-влажными.
– Да, она в порядке, – сдержанно ответила женщина, однако голос её неожиданно дрогнул и будто смягчился. Настолько незначительно, что проще было списать это на собственное желание, чем на действительность.
– Извините, – смущённо пробормотал Максим, но ответом ему стали лишь короткие гудки, извещающие о том, что абонент сбросил звонок.
Итак, Полина в порядке, у неё нет телефона, и её мать его ненавидит. И самое обидное, что причины столь недружелюбного отношения к себе он прекрасно понимал и даже разделял: ну кто бы на её месте спокойно воспринял тот факт, что дочь наврала с три короба и сбежала в дом к какому-то неизвестному парню, нагло воспользовавшемуся её юностью и доверчивостью?
Хотя её мать ведь не может знать, чем они занимались незадолго до вынужденного возвращения Полли домой?
Но стоило лишь вспомнить её строгий, безапелляционный тон и голос, похожий на тот, каким когда-то давно тётя со смешными бараньими кудряшками зачитывала положения о разделе имущества при разводе родителей, и по спине тут же пробегал холодок. Может, она и не знает, но определённо обо всём догадывается. Это только его мать настолько слепа и глуха ко всему, что происходит с собственными детьми, что даже не поняла – или предпочла сделать вид, что не поняла, – когда он намекал, что Тёма начал принимать наркотики.
Максим устало прикрыл ладонями лицо и рухнул обратно в кресло, слегка поморщившись от неприятного укола боли в колене. Настроение, до этого уверенно державшееся в отрицательных значениях, неохотно доползло до нуля, а вот подниматься выше категорически не хотело. Наверное, всему виной были ещё целых четыре дня, остававшиеся до конца каникул, провести которые придётся в вынужденной изоляции от Полли.
Взгляд упал на часы, которые как ни в чём не бывало показывали ему, что с их расставания прошло девять с половиной часов. И всё же врут, суки. Прошла чёртова вечность, наполненная унынием, тревогой и странным щекочуще-давящим чувством в груди, сначала по ошибке воспринятым им как тошнота. Подобрать правильное и ёмкое определение этому диковинному зверьку под своими рёбрами никак не получалось, но он неистово кололся, стоило лишь вспомнить прижимающийся к нему тёплый и вечно смущённый комочек, что-то тихо бормочущий про то, какой Максим Иванов придурок.
Придурок, тот ещё придурок. Который загнётся быстрее, чем дотерпит до следующей встречи.
Его уже начинало ломать от нетерпения и желания получить новую дозу. Из рук всё валилось, и пальцы стали какими-то неприятно огромными, неуклюжими, дрожащими оттого, что слишком долго не прикасались к нежной и гладкой коже, не перебирали неторопливо прядки длинных и приятно струящихся под подушечками волос, не оставляли лёгкие, игривые щипки под рёбрами, слегка выпирающими, – это казалось ему особенно трогательным. И губы будто чесались, неприятно пересыхали, немели, в открытую напоминая ему о том, что им был обещан безлимитный допуск к другим, мягким, тёплым и податливо-отзывчивым.
Хотелось привычно схватить её маленькое тельце, прижать к себе и трогать, целовать, нюхать. Она вся такая румяная, ароматная, вкусная, как сахарная булочка.
А Максим, как назло, без сладкого и дня не мог прожить.
Ему очень нравилась её аппетитная фигура с красивыми, плавными изгибами, наличие которых он успел чисто рефлекторно оценить ещё на том самом совместном уроке физкультуры. Тогда пришлось себя одёрнуть и вообще отвернуться, чтобы не поддаться любопытству и не начать откровенно пялиться в вырез футболки (чертовски неинформативный, скромный, отвратительный вырез, как он всё равно успел мельком заметить), лишь бы не попасться перед ней. А уж эта выскочка точно не упустила бы очередного повода беспардонно проехаться по нему своими раздражающе-саркастичными замечаниями, неожиданно задевающими за живое.
Наверное, потому что впервые такой яростный отпор ему давала какая-то пигалица с высокомерно задранным вверх носом.
Как же сильно ему хотелось больно щёлкнуть по этому носу! Первый раз – когда она начала что-то вякать в ответ на поле, на которое он частенько приходил согнать раздражение. Вот и тогда – согнал, только не на мяче. Злость на то, что ей захотелось огрызаться вместо того, чтобы извиниться и уйти, ну или похлопать наивно глазками, как сделало бы большинство, постепенно уступила стыду. Обычно он и правда намного лучше держал себя в руках и на первых встречных не срывался.
Мысль что-то предпринять (подколоть или извиниться – сам точно не знал) пропала на следующий же день, сменившись проблемами более насущными. И про какую-то там дерзкую девчонку он и думать забыл, пока не зашёл тогда в кабинет и не увидел её сидящей за одним из столов.
Вижу цель – не вижу препятствий!
Если Максиму что-то вдруг ударяло в голову, то действовал он немедленно, не задумываясь о последствиях и не всегда понимая, зачем ему вообще это нужно. Так он записался на олимпиаду по физике в девятом классе, попал в команду по футболу, бросил курить и завёл свои первые, они же единственные, они же последние, они же как-я-влип-в-это-дерьмо отношения. И завёл бессмысленную войну с горделивой зазнайкой тоже вот так импульсивно, потому что «просто захотелось».
Да и последнее слово в этой перепалке должно было остаться за ним. Просто потому что он – Максим Иванов, гений, плейбой… Нет, вовсе не так. Потому что он – Максим Иванов и на него слишком давила необходимость постоянно бороться с образом никчёмного младшенького среди одарённых и талантливых братьев или баловня-сына богатого папочки, чтобы вот так взять и уступить такой… как она.
Маленькой, вредной козявке, на каждое его слово пытавшейся выдать своих два. И пусть получалось у неё не всегда, но само рвение уже очень бесило.
И этот вздёрнутый вверх нос! Казалось, что он нарочно попадался именно под его взгляд в коридорах гимназии, неожиданно ставшей очень тесной. А ему всё так же хотелось по нему щёлкнуть, но, по прошествии какого-то месяца, уже легонько и больше в шутку. Потому что нельзя изображать из себя такую гадкую занозу, а на самом деле быть милой, пугливой и забавной. А ещё непозволительно постоянно делать серьёзное лицо, имея настолько очаровательную и завораживающе-красивую улыбку.
И вот, одним ничем не примечательным будним днём, в блёклом и унылом школьном коридоре, она упирала руки в бока и задыхалась от возмущения после очередной его наспех придуманной шутки, а Максим вдруг поймал себя на мысли, что очень хочет этот кончик носа чмокнуть.
И, впрочем, не только его.
Финал. Занавес. Тушите свет.
Не так он себе представлял развитие их отношений. Он его, блять, вообще себе никак не представлял! Но это нечто, завязанное на упрямстве, раздражении и попытках произвести друг на друга (неправильное) впечатление, само выросло, мутировало и начало терзать его день ото дня.
Ночь от ночи, если быть более точным. И вовсе не в том смысле, в котором обычно проявляется влечение у парней его возраста, да и проявлялось не раз у него самого. Просто долго не получалось заснуть. Веки не желали смыкаться, пока мозг не насыщался подробным перечислением всего увиденного и услышанного от неё в этот день. И это делало его ещё более невыносимым, раздражительным и злобным, хотя всегда казалось: ну куда уж больше?
К счастью, сорваться на ней почти никогда не получалось, хотя иногда хотелось до трясучки. Ну не должна была она, вредная до безобразия Полина Романова, занимать столько места в его жизни! Давно бы надо было как следует, грубо и жёстко, поставить её на место, а не позволять и дальше обманываться иллюзорной возможностью всерьёз ему противостоять.
Вот только он чувствовал себя до того паршиво от одной лишь мысли, что снова и снова умудрялся довести её до слёз, что сам себя потом ненавидел. И ведь никогда не делал этого специально, просто у неё оказалась сверхспособность попадаться ему под горячую руку в самые тяжёлые моменты: после новостей о свадьбе матери, очередной сильной ссоры с братом, выговора от вечно недовольного им отца. Стоило очередной жизненной неурядице свалиться ему на голову, как перед глазами тут же некстати появлялась она.
Тогда Максим думал, что некстати. А теперь-то он понимал, что судьба сама настойчиво подкидывала ему пряник вслед за кнутом, а он с упрямством барана от щедрого подарка отмахивался.
И даже осознав, что ему не показалось, это не пройдёт и пора бы перестать вести себя как придурок, он не стал ничего делать.
Во-первых, он обещал себе посвятить этот год подготовке к экзаменам и поступлению в ВУЗ, а не тратить больше времени на очередную головомойку, которую непременно несли в себе отношения.
Во-вторых (на самом деле во-первых), при детальном рассмотрении, которым он занимался с усиленным рвением, Полина выглядела слишком хорошей. Правильной, милой, наивной. Даже немного занудной. Совсем не тот типаж девушек, что мог бы ему подойти.
Он-то всерьёз считал себя разочаровавшимся в жизни циником, которому если и нужны отношения, то «взрослые», построенные в первую очередь на взаимной выгоде, холодном расчёте и удобстве, а не на ванильной чуши для подростков. Всё это он сам себе доходчиво объяснил, потом ещё с десяток раз напомнил и вполне сам с собой договорился.
А потом сорвался.
Вообще-то тяжело было не сорваться, и это просто фантастическое везение, что он не двинул по приторной морде Димы Романова прямо при всех в гуманитарном кабинете. Стоило напрячь всю силу воли и сдержаться только ради того, чтобы услышать окрик своего имени (впервые имени, а не фамилии!) и увидеть, как она пулей вылетела вслед за ним, растрёпанная и так восхитительно-бесцеремонно, уверенно и не раздумывая оттолкнувшая от себя этого идеального мудака.
А ещё тяжелее оказалось не сорваться в тот же вечер, когда на квартире ему так сильно хотелось впиться поцелуем в её губы, что закрадывались подозрения: в её стакане явно было что-то ещё, кроме алкоголя. Что-то настолько крепкое, терпкое, быстродействующее, что проняло его ещё до сделанного глотка.
– Вид у тебя, будто помирать собрался, – заметил Артём, скептически оглядывая развалившееся вместо него на диване тело брата, весь день занимавшееся лишь грустным созерцанием потолка.
– Отстань, Тём, я в печали.
– Общение с будущей тёщей не заладилось? – насмешливо уточнил Артём, судя по хитрой улыбке, не то что не собиравшийся отставать, а напротив, настроившийся на длинный и продуктивный диалог. – С Полиной же у вас сначала тоже не заладилось. Может быть, это у них семейное?
– Иногда мне кажется, что с Полиной у нас как не заладилось, так и не наладится до сих пор…
– Господи, это действительно произошло. Максимка влюбился, – мечтательно протянул Артём, в молитвенном жесте соединив ладони. – Я так мечтал воочию увидеть этот момент, когда ты превратишься в жалобного милого котёночка с голодным взглядом! Уже начал думать, что мой родной брат и правда бесчувственный чурбан.
– А сам-то ты? – вяло огрызнулся Максим, несмотря на все обиды и претензии действительно желавший поговорить сейчас с ним, как в прежние времена. Артём мог сколько угодно дурачиться, шутить и намеренно доводить его своими подколками, но при этом незаметно помогал расставить всё по своим местам и привести мысли в порядок. И он умел слушать и слышать, когда это действительно было необходимо.
Например, когда маленький Максим сам не мог объяснить, почему рыдал весь вечер у брата на плече после развода родителей, ведь они и прежде не ладили и отец уже год не жил дома. Или когда долго не хотел понимать, что значит «не хотели», «получился случайно» и «стало жалко избавляться», спокойно сказанные про него матерью.
– А я за свои чувства уже получил от вас с Никитой по лицу и несколько месяцев игнора, – Тёма положил одну из декоративных подушек на журнальный столик и уселся сверху, поправил воображаемые очки на своей переносице и сцепил пальцы в замок. – Хочешь поговорить об этом?
– Не хочу.
Вспоминать о том случае ему было неприятно, горько, противно, а теперь ещё и стыдно. На самом деле они с Никитой отошли через несколько часов и поняли, что бить брата было последним пунктом в списке возможных правильных реакций на всю ситуацию в целом, но отменить сделанное уже бы не вышло. И нормально объяснить причины такого поступка себе или ему – тоже. Может быть, они просто надеялись, что от пары сильных ударов в голову он вдруг передумает быть геем?
А теперь выходило, что Максим получает от брата поддержку и понимание, когда в этом нуждается, но Артёма даже не попытался выслушать. Впрочем, тот и сам не пытался объясниться. Они оба негласно выбрали тактику замалчивания проблемы, и чем дольше её придерживались, тем сложнее становилось вернуться к начальной точке, вскрыть все карты и переиграть провальную партию.
– Да хорош киснуть, Макс. Соберись и езжай всё исправлять. Включи своё обаяние, возьми цветочки там, тортик. Если её мать набросится на тебя, как химера, будешь ими же потом отбиваться.
– Но Полина просила меня не влезать. Я не хочу сделать всё ещё хуже, чем есть.
– Постой-ка, это не та ли Полина, которая предложила тебе пойти с кем-нибудь из друзей, когда ты звал её на свидание? – Максим ответил ему хмурым и недовольным взглядом исподлобья, осознав, что, сам того не замечая, до сих пор сообщал брату обо всех самых хороших, плохих, возмутительных или особенно счастливых моментах своей жизни. Именно у него он спрашивал, что ему с ней делать и стоит ли что-то делать вообще.
Потому что до последнего не мог понять, правда ли она ничего не понимала о его чувствах или так хитро и умело держала его на поводке, то притягивая ближе к себе, то резко отталкивая.
– Ваши с ней отношения поменялись с тех пор, а сама она – вряд ли. И я скажу тебе то же самое, что говорил тогда: действуй. Если вы собираетесь строить отношения и дальше, то вам нужно делать это вместе, поочерёдно вкладывая по кирпичику. Вот и вложи свой, раздели с ней ответственность за ваш поступок. Ты ведь и сам этого хочешь, разве не так?
– Конечно же хочу, – вздохнул Максим тяжко, хотя бы самому себе признавшись, что ему просто нужно было получить одобрение и поддержку. Потому что на самом деле он очень-очень боялся всё испортить: отношения с родителями Полли и с ней самой, и так слишком много раз прощавшей его за эти короткие праздники. – Поеду к ней завтра утром.
Ещё больше Максим боялся только того, что́ она могла бы сама себе придумать за время их вынужденной разлуки, с такой-то бурной фантазией, его дурацким поведением перед её отъездом и невозможностью обменяться хотя бы парой сообщений и всё обсудить.
Конец дня тянулся так издевательски-медленно, что впору было на стену лезть от нетерпения. Не отвлекала болтовня братьев, не позабавила их длинная словесная дуэль, даже приготовленный Никитой ужин показался каким-то пресным. Иванов чувствовал себя старой окислившейся батарейкой, совершенно ненужной и бестолковой. Обычно, когда ему выпадали очередные трудности, он нервничал, злился, психовал, но параллельно с этим делал всё возможное, чтобы как можно скорее проблему решить. Действовал нагло, уверенно и брал нахрапом.
А теперь его охватила странная, доселе неизведанная меланхолия, оказавшаяся до ужаса противным состоянием. И если вот такая она – любовь, то это настоящая гадость, которую и врагу своему не пожелаешь.
Врагу не пожелаешь, а себе… не то чтобы Максим желал. Но достаточно хорошо знал самого себя, чтобы понять, что сбежать уже не выйдет. Уж если с самого начала не вышло, и он вопреки своей не раз уязвлённой гордости продолжал бегать за вреднючкой, то теперь, после всего, что между ними случилось, глупо было бы надеяться, что его вот-вот отпустит.
Прежняя жизнь, лишённая хаоса, неразберихи и бьющих ключом эмоций, что приносила с собой Полли, отныне казалась ему скучной и серой. Словно он долго жил в чёрно-белом кино, а потом появилась она и всё вокруг запестрело яркими, насыщенными красками. И его тянуло к ней с такой силой, что самому иногда становилось странно, страшно и смешно.
В прошлых отношениях у него не было ничего подобного. Поначалу с Никой тоже было хорошо и очень, даже слишком весело – все их встречи или начинались, или заканчивались в общей компании, где маленькая доза «допинга» и девушка под боком помогали забыться и отвлечься от плохого настроения, проблем и гнетущего ощущения, что жизнь уже подошла к концу и ничего интересного, яркого, впечатляющего в ней больше не будет. В гимназии они с Никой почти не общались, даже на обеде зачастую оставались каждый в своём окружении, иначе бы просто устали друг от друга.
А когда он испугался и завязал со всем этим дерьмом, то с удивлением понял, что кроме вот этих весёлых посиделок их больше ничего и не связывало. Жаль, ей не особенно понравилось пришедшее к нему озарение, и пришлось ещё полгода трусливо поддерживать эту фикцию на нормальные отношения и терпеть её бесконечные мелкие истерики, лишь бы не нарваться на истерику большую.
Вообще-то по общепринятым нормам Максим повёл себя как настоящий, классический в своём роде мудак: сказал ей о разрыве на следующий же день после того, как она получила свой диплом и перестала учиться в одной с ним гимназии. Ника отплатила ему за это сполна, облив грязью как только смогла и сделав так, что в той компании он отныне стал персоной нон-гранта.
Не то чтобы он обиделся или расстроился, но желание снова встречаться с кем-то отшибло напрочь. И он пообещал себе, что не подпишется на это ещё очень долго, вот только выполнить обещание, к счастью, так и не удалось.
– Совсем у тебя, Максим, крыша поехала, – скептически заметил он, уставившись взглядом в царящую в спальне темноту.
Впервые за очень долгое время ему приснился сон. Яркий, красочный и до того реальный, что совсем не хотелось просыпаться. Там его руки крепко-крепко сжимали Полину, гладили по голове и по спине, обводили пальцами контуры острых лопаток и ласкали её шею, а сама она доверчиво льнула к прикосновениям и нежно тёрлась своей щекой о его.
Хотелось ехидно спросить у своего подсознания, почему же сон оказался не эротическим, но ответ возник как-то сам собой: потому что все фантазии последних нескольких недель померкли на фоне того, что уже случилось между ними в реальности.
Приглашая её к себе на праздники, он не то что не рассчитывал на какую-то физическую близость, а даже наоборот – категорически запретил себе к ней прикасаться. Во-первых, боялся любым слишком откровенным прикосновением снова напугать её, как в той кабинке туалета, где он забыл обо всём на свете и напрочь потерял над собой контроль, упиваясь тем, как много она позволила ему. Во-вторых, не хотел торопить события и торопить её, и так испытывая периодические муки совести из-за того, что считал себя не в праве лезть к такой хорошей девочке со своим-то грузом прошлого на плечах.
Кто же знал, что у Поли окажутся совсем другие планы. Кто бы подумал, что она сама коварно соблазнит его и затащит в постель.
Их первый раз был ужасен. Озвучивать это он бы никогда и ни за что не стал, конечно же, но факт оставался фактом. Мало того, что его почти трясло от страха не оправдать ожиданий (а чёрт знает, какие ожидания могут быть у современных девственниц), ещё слегка мутило от волнения и чувства огромной ответственности за всё происходившее. Самым тяжёлым оказалось не остановиться, даже не успев толком начать, и не попытаться скрыть от неё свою тревогу, а смириться с тем, какую боль принёс любимому человеку. Получается ведь, что осознанно и намеренно, пусть и по обоюдному согласию, пусть и другого пути всё равно не было.
