Текст книги "Три килограмма конфет (СИ)"
Автор книги: Нельма
сообщить о нарушении
Текущая страница: 34 (всего у книги 47 страниц)
Вся его хвалёная стрессоустойчивость оказалась пшиком, потому что Максим явно переживал намного больше, чем она. Что казалось ему очень странным: если бы он расстался с девственностью с таким антуражем из боли и крови, наверное, вообще бы никогда больше трахаться не захотел. А Полина очень даже захотела. И быстрее, чем он мог предположить.
Оказалось, не всякая хорошая девочка остаётся такой при выключенном свете.
– Блять. Блять, блять, блять! – от потока мыслей, сменяющихся местами излишне подробными воспоминаниями, сон как рукой сняло. И захотелось вернуться на сутки назад, чтобы мило сопящая во сне любимая вредина жалась под бок и щекотала шею своими волосами, щупала его живот, всерьёз считая, что делает это совсем незаметно, и нежно, невесомо касалась губами плеча. Вся такая сладкая-сладкая и тающая в руках, как кусочек шоколада.
Он протянул руку к тумбе и взял телефон, чтобы посмотреть на время и решить, что делать дальше. Судя по идеальной тишине, все остальные уже спали, и придётся самому развлекать-отвлекать себя до утра от желания сорваться к Поле.
Когда телефон в руке завибрировал, ему первым делом показалось, что всё же удалось незаметно снова задремать. Но взволнованный голос в динамике был очень даже реальным.
– Максим, мне нужна твоя помощь.
***
Поезд выехал из пункта А по направлению к пункту Б в пять часов вечера тридцатого декабря. Расстояние между пунктами один километр восемьсот метров. Средняя скорость поезда пять километров в час. Вопрос: где же шляется поезд, если шестого января он всё ещё не добрался до заданного конечного пункта?
– Я, если честно, вообще ничего не понимаю, – честно признался Максим, обескураженный её рассказом настолько, что не мог понять, за что стоит хвататься в первую очередь. Вставить Славе пиздюлей? Рассказать ему про Риту? Вставить пиздюлей ещё и Рите?
Эти двое успели натворить таких дел, что волосы вставали дыбом. И хотелось бы Максиму уверенно сказать, что Слава не мог тогда соврать или передумать где-нибудь на полпути, но… Слава мог. Это на уроках он позволял себе исправлять учителей, предлагать решения задач, основанные на том материале, который обычно изучают уже в университетах, кичиться своим высоким интеллектом и с лёгким презрением смотреть на одноклассников, на самом-то деле тоже умных и смышлёных ребят.
А за пределами логарифмов и квантовых частиц он становился просто капризным ребёнком, совершенно не понимающим, чего хочет от жизни. Эгоистичным, самовлюблённым и в то же время закомплексованным и неуверенным в себе. Словно единственной его целью было доказать всем окружающим свою неоспоримую уникальность, и любая неудача, любая критика, любая ошибка воспринимались им крайне болезненно.
Они с Ивановым страдали одной болезнью на двоих: синдромом ненужного ребёнка, когда не полученную от родителей любовь нужно любым способом получить от других. Только способы их отличались.
Чанухин выбирал эпатаж. Он мог пропадать где-то несколько дней, мог внезапно сорваться с уроков или прийти в гимназию пьяный, просто чтобы под вечер смеяться над тем, что никто ничего не заметил. А ещё с таким удовольствием поддерживал глупое соперничество между ним и Романовым, которое на этот раз, кажется, перешло все допустимые границы.
– Поль, не переживай, ладно? Я сейчас что-нибудь придумаю, – он попытался говорить твёрдо и уверенно, хотя сам взволнованно ходил по комнате из угла в угол, ерошил волосы на затылке и судорожно думал над поставленной перед собой задачей. – Давай так: ты пришли мне эти фотографии со Светой, а я пока начну искать Славу.
– У меня сейчас телефон сядет, три процента оставалось, – как бы Поля не пыталась бодриться, сдавленный шмыг носом он всё равно услышал.
– Поль, давай я приеду прямо сейчас, а?
– Лучше найди этого мудака, – замявшись ненадолго, решила она, – если вдруг тест будет положительным…
– Я понял. Если это понадобится, я притащу его за шкирку, даже не сомневайся, Поль. Ставь телефон на зарядку и, пожалуйста, только не пропадай из сети, иначе я рехнусь и на этот раз точно заявлюсь прямиком к тебе домой.
– Я не пропаду, Максим. Обещаю, – она замолкла и долго собиралась с силами, прежде чем всё же прошептать в трубку: – Мне очень страшно.
– Я сделаю всё, что смогу. Всё будет… – разговор резко оборвался, и равнодушный женский голос сообщил, что абонент теперь вне зоны доступа сети.
Максим чертыхнулся и со злости чуть не швырнул свой телефон в ближайшую стену. На самом деле ему тоже было очень страшно. Его воображение вовсю рисовало только самые худшие варианты дальнейшего развития ситуации, и они выглядели беспросветным кошмаром, куда они дружно нырнули после сказочно-волшебных праздников. В мыслях промелькнуло, что лучше бы Славе оказаться при смерти и с отшибленной памятью, как в слезливой мелодраме, иначе он просто свернёт ему шею при встрече.
А спустя некоторое время Иванов нервно кусал внутреннюю сторону щеки, сам не замечал, как начинал выдирать у себя волосы, и очень жалел о ходе недавних мыслей. Телефон Славы был выключен, ни в одном чате или социальной сети он не появлялся с вечера того самого тридцатого числа, и, как назло, номер телефона его матери будто испарился из списка контактов, хотя Максим был уверен, что точно сохранял его.
Да и фотографии в обнимку со Светкой сделаны были ещё в первых числах сентября, на общем сборе класса в одном из кафе в честь начала учебного года, о чём он не преминул тут же сообщить Полине. Как и о своём намерении отправиться к Славе домой немедленно, однако послушал её здравые рассуждения и решил подождать хотя бы до рассвета.
Намотав с десяток километров быстрым шагом по району, где жил Чанухин, и не выдержав томительного ожидания, ровно в шесть ноль пять утра Максим позвонил в дверь его квартиры, заранее приготовившись выслушивать возмущения по поводу своего бесцеремонно раннего визита. Как он успел убедиться, окна в его квартире не горели, а значит, его мать спокойно спала и причин для паники не было.
Однако спустя три рваных, настойчиво-противных писка звонка, дверь ему открыла растрёпанная и растерянная после сна тётя Мила, мама Славы. Несколько секунд они молча смотрели друг на друга: Максим – смущённо, пытаясь придумать какое-нибудь объяснение своему приходу, а она – с удивлением, быстро сменившимся настороженностью.
– Максим, что-то случилось? – она плотнее закуталась в наброшенную на плечи шерстяную кофту и воровато оглянулась назад, вглубь квартиры, откуда доносились шаги, хорошо слышимые в утренней тишине.
За её спиной возник высокий худощавый мужчина с залысиной на коротких тёмных волосах, отчего-то показавшийся Иванову смутно знакомым. Тот нахмурился при виде смущённо мнущегося на пороге парня и тихо спросил:
– Мил, что тут происходит?
– Лёш, это Максим, друг Влада, – пояснила она, в то время как Максим чуть челюсть на пол не уронил, быстро сообразив, откуда ему знакомо лицо мужчины. Отца Славы он прежде видел только раз, издалека на улице, но сопоставить его имя и определённую внешнюю схожесть между ними не составило труда.
– А где Слава? – наконец спросил Максим, когда вся разворачивающаяся на лестничной площадке сцена стала напоминать какой-то абсурд.
– Он разве не с тобой? – ошарашено спросила тётя Мила, бросив быстрый и отчего-то виноватый взгляд в сторону сурово поджавшего губы мужчины. – Он ушёл вчера днём, сказал, поедет к тебе.
Из подъезда Максим вышел только через полчаса. Устало опустился на покрытую коркой льда скамейку, потёр ладонями лицо, пытаясь собраться с мыслями и унять страх, скрипучими шестерёнками прокручивающийся внутри живота. Ситуация оказалась ещё более паршивой, чем он предполагал: телефон Слава давно разбил, швырнув в стену в ходе разразившегося в доме скандала, поэтому не оставалось ни единого шанса узнать, где он может находиться вот уже почти сутки.
Что делать дальше, он понятия не имел. Заявление в полицию ещё не примут. Знакомый матери Чанухина, работающий на скорой, обещал через час выяснить, не поступал ли кто-нибудь похожий в больницы. И единственное, что ему оставалось, – это напряжённо думать, куда мог пойти Слава, если не к нему?
А ведь понятно, куда.
– Поль, Рита всё ещё у тебя? – без лишних церемоний спросил Максим, только услышав заветное тихое «да».
– Нет, она ушла минут пять назад. Всё обошлось, Максим. Я так боялась, что…
– Поль, через сколько она доберётся до дома? – он перебил её на полуслове, подскочив со скамейки от внезапно возникшей догадки и снова расхаживая из стороны в сторону, вытаптывая плотную дорожку в рыхлом снеге. – Слава пропал.
– Как пропал? – ошарашено переспросила она севшим голосом.
– У него там в семье… Отец пришёл к ним жить, а у них со Славой всегда были очень натянутые отношения. Они сильно поругались, он разбил телефон ещё перед Новым годом, а вчера ушёл из дома, но ко мне так и не приехал. Если он не у Риты, то я понятия не имею, где его искать. Ты должна сказать ей обо всём этом, ладно?
– Я… да, я поняла, – испуганно лепетала Полина, и он как наяву представил себе, как в этот самый момент она нервно закусывает пухлую нижнюю губу и растерянно мечется взглядом вокруг. Такая маленькая и беззащитная, что хочется сграбастать её целиком и прижать к себе так крепко, чтобы вдохнуть нормально не могла.
Не так должен был проходить этот день. И вообще их каникулы должны были закончиться не так и начаться на совсем другой ноте.
Пока он брёл в сторону дома Риты, глубокими глотками вдыхая ледяной воздух, который должен бы заморозить жгущую огоньком тревогу в груди, никак не мог избавиться от ощущения, что совершил ошибку. Много, очень много ошибок. Каждый день он жалел, что сдуру решил подыграть Полине тогда, в кафе, увидев, как она испугалась и замешкалась при виде своего одноклассника. И ведь не хотел же. И надеялся, что она сама даст задний ход, а в итоге они оба угодили в эту нелепую ловушку.
Необходимость скрываться сначала воспринималась им как какое-то забавное приключение, всплеск адреналина, когда их могли в любой момент застукать за поцелуями. Это было ярко, живо, непривычно и, как он тогда заверил себя, недолговечно.
Ну, подумаешь, день. Да пусть даже два. После того, как он пригласил её домой и даже по счастливой случайности смог познакомить с матерью, Полли должна была убедиться в серьёзности его намерений и перестать бояться того, что происходит между ними.
Вот только этого не случилось. И его терзало желанием взять её за плечи, легонько тряхнуть и спросить, что не так. Почему ей хватило решимости приехать к нему, отдаться, даже принять те моменты его прошлого и настоящего, которых он сам так отчаянно стыдился, но при этом она упрямо продолжала скрывать его от родителей, как прокажённого?
Внезапный звонок от неизвестного номера заставил его напрячься и совсем перестать дышать на несколько мгновений, прежде чем он опознал в приглушённом, бесцветном шёпоте голос Риты.
– Максим, твой друг у меня в квартире, – судя по отрешённому тону, Анохина оказалась совершенно не рада подобному обстоятельству.
– Мне его забрать? – осторожно уточнил Иванов, попытавшись наиболее нейтрально сформулировать свой вопрос. Вдруг они захотят сейчас поговорить? Он бы захотел, да и Слава, скорее всего, захочет – ему есть что сказать и определённо есть много того, что необходимо узнать.
– Да. Пожалуйста, – обречённо попросила Рита, тут же отключившись.
Однако у подъезда его никто не ждал, да и на лестничной площадке тоже. Слава обнаружился у неё на кухне: с наглым и достаточно счастливым видом он поглощал прямо из контейнера котлеты, после холодильника покрывшиеся белым налётом затвердевшего жира. Сама же Анохина была необычайно бледна, подавлена и упрямо отводила в сторону взгляд сильно покрасневших глаз.
– Так, Слава, вставай и поехали, – оценив напряжённую обстановку, смело скомандовал Максим, но получил от друга только укоризненный взгляд, безмолвно спрашивающий, с каких это пор он решил поскорее утащить его от Риты, к которой сам же и подталкивал весь последний месяц.
– Я останусь здесь, – как ни в чём не бывало бросил Слава и демонстративно отвернулся от стоящих в проходе, сосредоточив всё своё внимание на очередную котлету. Рита быстро и рвано выдохнула, будто последние несколько минут пыталась задержать дыхание, а Максим нахмурился, начиная медленно и неотвратимо звереть от выходок друга.
Когда он вышел от его родителей, был уверен, что бросится на Чанухина с объятиями, как сентиментальная девчонка, как только тот найдётся. Но теперь от взгляда на эту самодовольную физиономию человека, который перепугал всех и даже не собирается в этом раскаиваться, возникало непреодолимое желание хорошенько ему врезать.
Слава вёл себя, как дворовый кот: гулял сам по себе, делал что хотел и плевал на чувства окружающих. И это было вполне очаровательно, почти оправдывалось тяжёлым детством, дрянным характером и сложным возрастом, но приносило боль тем людям, кому он оставался дорог несмотря ни на что.
Анохина стояла в уголке, прижавшись спиной к стене, и стеклянным взглядом смотрела в одну точку. Её руки безвольно висели вдоль тела, обкусанные и побледневшие губы мелко дрожали, выдавая скорое приближение слёз, а на лице настолько явно отражалась безысходность, что у Максима больно кольнуло в груди. Желание дать смачную затрещину своему другу стремительно нарастало и становилось почти нестерпимым.
Слава же видел, в каком она состоянии. Ну не мог он не заметить, не мог ничего не понять. И это кричащее в каждом его небрежно-ленивом движении «рыдайте от счастья, что я снова с вами» доводило просто до бешенства.
– Я сказал: вставай. Мы уезжаем, – зло процедил Максим, на этот раз вынудив Чанухина оторваться от еды и поднять голову вверх, чтобы смерить друга убийственно-холодным взглядом, заставлявшим осечься и сконфузиться большинство тех, кому доводилось встретиться глазами с этими полупрозрачными айсбергами, способными потопить не один Титаник.
Иванова же его взгляд абсолютно не трогал. Недавно они уже поссорились из-за того, что он не собирался молча наблюдать за тем, как Слава пытается спустить свою жизнь в канализацию, с поразительным мазохизмом делая всё возможное, чтобы оттолкнуть от себя первую девушку, готовую по-настоящему принять его вместе с ордой воинствующих тараканов в голове. Теперь же он планировал не просто провести воспитательную беседу с окончательно спятившим в своём эгоизме другом, но и в самом прямом смысле выбить из него всю дурь, если понадобится.
Главное, чтобы не получилось так же, как год назад с Артёмом, который вместо возможности высказаться и почувствовать поддержку схлопотал только разбитый нос.
– А я сказал, что я останусь здесь, – тихо и очень медленно отчеканил Чанухин и скривил губы в злорадной усмешке, – но тебя здесь никто не задерживает, если ты не разучился понимать намёки.
Слава поднялся на ноги в тот же момент, как Максим сделал решительный шаг вперёд, намереваясь схватить того за грудки и выволочь из квартиры силком. Но прежде чем между ними успело критически сократиться и без того опасно наэлектризованное пространство, в него успела вихрем ворваться взволнованная Рита. Она упёрлась ладонями в грудь Славе, но посмотреть на него всё равно не решилась, лишь понуро опустила голову вниз и бросила через плечо:
– Максим, подожди, пожалуйста, в подъезде. Нам надо поговорить, – несмотря на очень тихий, усталый, обречённый голос Анохиной, он всё же взял себя в руки и спокойно вышел на лестничную площадку, аккуратно прикрыв за собой входную дверь.
От всего происходящего остался какой-то противный, склизкий осадок внутри. Вроде бы он был уверен, что делает всё правильно, и хотел как лучше, и пытался, как мог, защитить Риту, которой за последнюю неделю и так уже досталось, но всё равно возникало непреодолимое желание отплеваться после всех своих слов и как следует умыться, чтобы скорее смыть с себя это поганое утро.
Он успел только написать короткие сообщения Полине и тёте Миле о том, что Слава нашёлся и с ним всё в порядке, прежде чем тот как ужаленный выскочил из квартиры: растрёпанный, побледневший и словно парализованный от силы переполнявшей его ярости. За его спиной дверь закрылась с нарочито громким хлопком, отчего стёкла в подъезде жалобно дрогнули, а Максим вмиг оставил идею начинать серьёзный разговор по душам прямо сейчас.
Рита ему всё рассказала. Может быть, и не всё, но про своё свидание с Димой Романовым – точно.
Почему-то Иванов с горькой усмешкой подумал, что, окажись она беременна, Слава бы отреагировал более сдержанно. Но такой удар по собственной гордости почти убил его, и на улицу Слава выходил, еле переставляя ноги, разбитый и подозрительно притихший.
И это было очень, очень, невероятно плохо. Хуже агрессивного Чанухина мог быть только он же, ушедший в себя. В такие периоды Максим боялся отойти от него дальше, чем на расстояние вытянутой руки, как-то по-глупому опасаясь, что иначе не успеет схватить его за секунду до полёта в неизвестность.
Просто Слава редко останавливался, не доведя до совершенства то, за что брался. Будь то иностранный язык, продвинутый курс органической химии или страсть к саморазрушению.
Они остановились на границе оранжевого круга, прорисованного на снегу светом стоящего у подъезда фонаря. Слава молча достал пачку сигарет, Максим так же молча выдернул одну для себя и ощутил причудливо-тёплое поглаживание в груди от возникшей тут же мысли, что Поля бы его за это отругала.
В воздухе крутились волчком редкие сухие зёрнышки снега, словно вытряхнутые кем-то из старого цветастого ковра прямо им на головы. Сигареты удивительным образом не помогали успокоиться, и тяжело было понять, то ли это они оставляют такое горькое послевкусие, то ли тишина, вибрирующая и готовая взорваться от сдерживаемых в себе криков гнева и отчаяния.
Ни один из них так и не проронил ни слова ни в ожидании такси, ни по дороге к дому Максима. Он давал Славе время остыть и заодно остывал сам, обмениваясь короткими сообщениями с Полиной, метавшейся от состояния «попробуй его понять и поддержать» до «я хочу свернуть ему шею лично». И она так искренне восторгалась его бестолковыми и почти безрезультатными утренними перемещениями из квартиры в квартиру, что он и сам начинал верить, будто принёс какую-то пользу, а не только устроил переполох на пустом месте.
– Рассказывай, – выдохнул Максим, поставив на столик рядом с Чанухиным пепельницу и бутылку какого-то вина, наугад вытащенного из маминых запасов, в ходе этих праздников опустевших уже наполовину. Чтобы избежать общества назойливо крутящихся поблизости братьев, пришлось выйти на веранду – благо, в очаге ещё оставались мизерные вкрапления не прогоревших углей, способных дать достаточно тепла.
– А у тебя случайно нет косячка в заначке? – уточнил Слава с кривой ухмылкой, скептически посмотрев на предоставленную ему гуманитарную помощь.
– Вот только вчера прикончил. Сейчас спрошу у Тёмы, может, у него завалялось где-нибудь на пару дорожек, – злобно огрызнулся Максим, даже будучи в хорошем настроении считавший подобные шутки ничуть не смешными.
– Да пошутил я, не ворчи как дед старый, – он склонился и обхватил голову руками, застыл так на некоторое время, словно только теперь снова вспоминая все события, которые привели его к этому моменту, начал в полной мере осознавать их реальность. – Мы говорили с тобой по телефону. Я уже собирался уходить, когда мама написала и попросила сначала дождаться её. А пришла вместе с отцом. Это у них такой охуенный новогодний сюрприз вышел: объявить мне, что отныне мы будем жить все вместе и строить из себя нормальную семью. Я. С отцом. Каждый день должен есть за одним столом, сидеть на одном диване и спать в соседних комнатах. Так себе идея.
Да, идея действительно была не из лучших. Чанухин не переваривал собственного отца ровно настолько, что ненавидел даже обращение «Влад», которым называли его родители, всегда и перед всеми представляясь исключительно «Славой».
Нельзя винить его за это, потому что причины к подобной конфронтации были достаточно вескими. Отец Славы был старше матери почти на десять лет и закрутил с ней роман, когда она училась на третьем курсе медицинского ВУЗа, а он – уже преподавал на одной из кафедр, делал себе громкое имя в научной среде и жил в законном браке с женой, по совместительству являющейся племянницей ректора.
И когда выбор встал между разводом, отказом от перспектив и карьеры с одной стороны и новорождённым Владиславом – с другой, его отец без всяких сожалений согласился стать прочерком в свидетельстве о рождении собственного сына.
Первые лет восемь своей жизни Слава про отца только изредка что-то слышал, и, по-видимому, не всегда хорошее. Не удивительно, что он не испытал ни счастья, ни радости, когда этот успешный дядя нарисовался на пороге их съёмной квартиры с лучезарной улыбкой на губах и фирменным «рыдайте от счастья, я снова с вами» выражением на лице, передавшимся по наследству.
С тех пор отец навещал его регулярно, пытался подкупить какими-то дорогими подарками, но Чанухин оставался непреклонен в своём презрении, демонстративно не принимая от него не только игрушки и деньги, но даже обычную шоколадку или самый простой стаканчик мороженого.
– Ну и никуда я не ушёл. Начали выяснять отношения, а выяснили, что мать давно меня обманывала. Они семь лет уже снова вместе, представляешь? Не было у неё на самом деле никакого повышения на работе, и зарплату ей в поликлинике никто не поднимал. И даже никакой ипотеки на нашу квартиру никогда не существовало. Всё это папаня с барского плеча нам подкинул. Включая телефон, от которого я тут же и избавился, – его пальцы дрожали и соскальзывали с колёсика зажигалки, тогда как в пепельнице уже валялись два свежих бычка. Состояние Славы напоминало тихую истерику, и если бы попалось под руку то, что можно было сломать, он бы непременно сделал это. Тем лучше, что сейчас он оказался на надёжном расстоянии от Анохиной.
– Почему ты никого не предупредил?
– А как? Ноутбук я разъебал следом. Не в том я тогда состоянии был, чтобы сначала сесть и разослать всем сообщения. Мы так орали, что соседи два раза участкового вызывали. Даже подрались слегка, – ухмыльнулся Чанухин, прищурившись с явным наслаждением. С одной стороны у него на скуле действительно виднелась уже наполовину зажившая ссадина с желтоватой каймой. – Когда понял и смирился с тем, что моё мнение ни одному из них не интересно, собрался и ушёл. Честно, я даже не заметил, что уже неделя прошла. Для меня всё было как один очень длинный и очень хуёвый день.
– А с чего они должны считаться с твоим мнением? Если ты не берёшь деньги у отца, то берёшь у матери, которая и так в ночные смены пашет постоянно…
– Да знаю я теперь, в какие ночные смены она пашет, – с презрением выплюнул он, схватившись за бутылку вина и начав судорожно снимать обёртку. – Деньги, деньги… не в этом дело. Врать-то мне нахуя было? Вот так внаглую, в глаза, каждый день? Или врали бы уж до конца, к чему эти признания? Семь лет, Макс! А развёлся-то он меньше года назад. Я что, в ладошки от счастья похлопать должен и пустить слюни от счастья, что папочка с мамочкой сошлись?
– Так что именно тебя бесит: что отец был женат или сам факт того, что твоя мать посмела с ним сойтись и не спросила у тебя разрешения? – с лёгкой издёвкой уточнил Максим. – Спать твои родители могут с кем хотят, смирись с этим.
– Смириться? Сам-то ты не очень счастлив был, когда мамаша снова решила замуж выскочить.
– Я хотя бы не бросался драться с её новым мужем и не убегал из дома родителям назло.
– Какой ты молодец! Хочешь, встану и поклонюсь тебе, о образец выдержки и здравомыслия?! – Слава попытался подскочить на ноги, но зацепился ногой за ножку плетёного дивана и тут же ничком рухнул обратно. И вместо того, чтобы продолжить выплёскивать собственную злость, он как-то подозрительно сник, стих, приложился к горлышку бутылки и снова заговорил пугающе-спокойным тоном: – У тебя какая фамилия? Иванов? Как у отца, правильно? А у меня – девичья фамилия бабушки. Не потому что мать так из принципа решила, а потому что папаня запретил. Испугался, что если дать его фамилию, то потом кто-нибудь может узнать и связать меня с ним. Словно этот мудила единственный Коваленко на всю ебучую многомиллионную Москву. И да, мне обидно. Мне настолько обидно от этого, что я предпочёл бы с ним на одной планете не жить, не говоря уже об одной квартире.
– Где ты был всю ночь? – помолчав несколько минут и тоже сделав несколько глотков вина, решил перевести тему Максим. Славу он понимал. И родителей его отчасти – тоже. И поступок Риты, опрометчивый и глупый, тоже мог оправдать. Вот только среди всех этих в равной степени правых и виновных людей теперь спутывался такой плотный клубок непонимания, обид и ненависти, что размотать его казалось сложнее с каждым совершаемым кем-либо из них движением.
– В подъезде у Риты. Бабушка её сказала, что она куда-то недавно ушла, и я подождал на улице, потом зашёл в дом, а потом так и вырубился сидя на лестнице. Я же не знал, что она уже подобрала себе отличную компанию на вечер, – ехидно заметил он, с такой силой стиснув в пальцах очередную сигарету, что та треснула пополам, засыпав его колени трухой.
– Ты пообещал к ней прийти и пропал на неделю. На неделю, Слав! Это у тебя она пролетела, как один день, а у неё, скорее всего, как целый год, – Иванов достал из кармана телефон и открыл фотографии, присланные ночью Полиной. – А вот это выложила Света.
– Ну и что? Это старые фото.
– Но выложила она их два дня назад. Рита их видела. И сделала свои выводы.
– Какие выводы? Что нужно скорее бежать сосаться с Романовым мне назло?
– А ты бы не сделал так же на её месте?
– Ну вот я узнал обо всём и я на её месте, – вяло отмахнулся Слава, резким движением руки чуть не сбив бутылку со стола. – С кем тут у вас можно поцеловаться, да чтобы побыстрее?! А то там одна идиотка до сих пор неотмщённая.
Моментально опьяневший после бессонной ночи и пережитых стрессов, Максим только в последний момент смог сдержаться и не ляпнуть, что с парнями в этом доме любит целоваться только Артём.
– Она рассказала тебе о тесте? – на всякий случай решил спросить он, уверенный в том, что знать о таком нужно, несмотря на просьбы Полины не выдавать этот секрет.
– Ну рассказала, да, – протянул Чанухин задумчиво, – швырнула мне в лицо эту пластиковую херню с надписью «не беременна». Как будто я на расстоянии умею мысли читать и специально от неё прятался.
– И что теперь, Слава?
– Не знаю я, – он снова схватился за голову, несколько раз шумно втянул в себя воздух и досадливо поморщился. – Я не знаю, что делать дальше.
========== Глава 32. Про возвращение. ==========
Когда-то Рождество было для меня одним из самых любимых праздников в году. Родители старались сдвинуть свои смены в больнице так, чтобы непременно отдыхать в этот день, и вели нас с братом на каток, откуда возвращались мы домой традиционно ближе к полуночи с продрогшими и занемевшими от холода руками и ногами, алыми обветренными щеками и чуть осипшим голосом, зато счастливые. Мы пили горячее какао с печеньем, чтобы отогреться и восполнить силы, смеялись и до последнего сидели все вместе на кухне, не желая расходиться спать.
После того, как не стало Кости, все эти приятные сердцу церемонии были намеренно забыты и оставлены в прошлом, а новых так и не появилось. Остались только воспоминания о прежних беззаботных временах, тускнеющие с каждым годом и теряющиеся под наползающей пеленой тоски.
В этом году я проводила праздник преимущественно в собственной постели и в обнимку с телефоном, который мама так и не попыталась конфисковать обратно, несмотря на то, что ожидаемого откровенного разговора с объяснениями и извинениями между нами так и не произошло. Наше с ней общение вообще свелось исключительно к обмену информацией и односложным ответам на эмоционально скупые вопросы, а наблюдавший за этим цирком отец гримасничал и закатывал глаза, однако открыто не высказывал своё мнение по поводу нашего поразительного упрямства.
Максим же в это Рождество не скучал. Он очень живо, откровенно и со всеми сопровождаемыми матами подробностями описывал мне процесс переселения Славы к нему домой, решение о котором было принято спонтанно под влиянием двух факторов, отнюдь не способствующих рациональному мышлению и взвешенным поступкам: бутылки вина и совета Артёма.
Хоть он ни разу этого не озвучил, но я догадывалась, что именно так сильно смущало его в перспективе постоянного пребывания Славы в их доме. Наверное, не так-то просто будет скрыть от него правду о своём брате, живущем в соседней комнате вместе со своим парнем.
Но самой главной темой нашей переписки и нескольких коротких телефонных разговоров стало настойчивое желание Максима приехать и лично познакомиться с моими родителями, а заодно увидеться хоть на пару секунд, которые могли бы понадобиться моей маме для того, чтобы выставить его за порог и решительно захлопнуть дверь прямо перед его носом.
Пытаясь отговорить его от этой авантюры, я использовала такой дар убеждения и способность к дипломатии, о существовании которых прежде не догадывалась. Приводила разумные аргументы, просила потерпеть хотя бы неделю и позволить маме остыть и успокоиться, чтобы их первая встреча имела хоть какие-то хилые шансы на успех. Мне действительно безумно хотелось, чтобы он понравился моим родителям, но в свете последнего происшествия подобные желания походили на несбыточные грёзы.
≫ Хочешь самую банальную из всех возможных шуток?
≪ Ты снова купил мне Растишку?
≫ Эй, я написал банальную, а не уже испробованную!
≫ Я сейчас играюсь с влажной киской!
Следующим сообщением Иванов прислал фотографию, на которой в его ладонь вцепилась зубами и когтями кошка с ошалевшим от происходящего взглядом и мокрой серой шерстью.
≪ Зачем ты мучаешь бедное животное, Максим? У тебя же для этого двое братьев под боком!
≫ Да, точно. И ещё один друг-еблан, который вместе с самыми необходимыми вещами вынес из своей квартиры кота, потому что там никто не будет любить его так, как он.
≫ Нужно бы намекнуть Анохиной, что верный способ заполучить сердце Славы лежит через расцарапанное лицо и обоссанные тапки.
≪ За такие вот шутки мне всегда хочется тебя прибить.
≫ Никаких шуток, Поль. Обстановка серьёзная и напряжённая, как никогда. Кот уже успел нагадить на кухне, оставить следы от когтей на диване, вызвать у Никиты приступ аллергии и два раза вырваться на улицу в попытке совершить побег. Причём второй раз – явно не выдержав напор Тёминой любви.
