Текст книги "Три килограмма конфет (СИ)"
Автор книги: Нельма
сообщить о нарушении
Текущая страница: 43 (всего у книги 47 страниц)
– Это машина его матери. Видела несколько раз, как она забирала его на ней, – глухо отозвалась Марго, от волнения плотно обхватившая своими тонкими пальцами моё запястье. – Значит, родители должны быть в курсе его возвращения сюда.
– Думаешь, после всего случившегося они бы разрешили ему встретиться с Наташей?
– Сомневаюсь… А с другой стороны – разрешили же снова привести её к себе домой, хотя возможный скандал с несовершеннолетней явно подпортит карьеру отцу Яна.
– А кто его отец?
– Павел Валайтис, – я посмотрела на неё округлившимися глазами, чтобы убедиться, что точно правильно всё поняла, и получила утвердительный кивок головой.
Дополнительных пояснений не требовалось: это имя в последний год было настолько на слуху, что даже мне, не особо следящей за политикой, оказалось хорошо известно. Скандальные разоблачения коррупции среди высших чинов, ряд новых мер по обеспечению прозрачности грядущих выборов, неожиданные назначения и перестановки на самой верхушке власти – во всех громких делах теперь непременно фигурировал Павел Валайтис, бывший судья, ныне отчаянный борец за справедливость и активист во благо нашей родины, чей рейтинг среди населения рос в геометрической прогрессии, предрекая его скорый переезд из здания государственной думы через дорогу, прямиком в Кремль.
– И они позволили своему сыну такое вытворять? – ошарашенно спросила я, боясь даже предположить, что было бы, раскопай журналисты хоть какую-то часть истории с Колесовой. А её видео, отправленное его невесте, теперь воспринималось мной не иначе как попытка изощрённого суицида.
– Его очень любят. Боготворят. Ему бы, кажется, позволили вообще всё, что он бы захотел. Его мать до сих пор носится с ним, как с младенцем.
– И на что он способен, Рит? То, что я слышала о нём, рисует картину какого-то инфернального чудовища, а не подростка.
– Я сама не знаю. Мы с ним не то чтобы сильно общались… я была не того круга, – тон, которым она сказала об этом, был на удивление равнодушным, словно её действительно ничуть не волновало деление на какие-то мифические классы людей. – Но он непредсказуемый. Избалованный и ужасно эгоистичный. Даже сама Наташа много раз признавала, что вообще не понимает, что у него на уме.
– Он может сделать ей что-нибудь… плохое?
– Раньше такого точно не было. В отношениях с Наташей он всегда предпочитал насилие психологическое, тем более хорошо знал, как на неё воздействовать. Но теперь… я надеюсь, что обойдется.
Минуты текли медленно, и я отрывалась от окна только для того, чтобы снова взглянуть на часы и убедиться, что прошло всего лишь шесть минут, а отнюдь не несколько часов. К счастью, разговаривали Ян с Наташей в машине, поэтому ученики быстро расходились, не увидев ничего интересного и заслуживающего внимания в факте очередной очень крутой тачки, остановившейся у ворот гимназии. Кажется, кого-то из младшеклассников по утрам вообще привозит на Бентли личный шофёр, разодетый в костюм и фуражку на манер старых американских фильмов, так что здешний народ богатством и понтами уже не удивишь.
Тревога никак не желала отступать, и я до боли обкусывала губы и неимоверным усилием останавливала себя от желания тоже выбежать на улицу. Вряд ли я смогла бы чем-то помочь, а мешать тем более не хотелось, поэтому оставалось только гипнотизировать взглядом поочерёдно то кричащие-яркую машину, то фигуру Иванова, опрометчиво вышедшего на улицу прямо в форме, даже не накинув на себя куртку.
Пусть его рыцарство отозвалось в моей душе трепетом и чистым восторгом, однако за такое вот наплевательское отношение к своему здоровью я всё равно ему обязательно выскажу.
Наташа выскочила из машины так внезапно, что в первое мгновение мы с Марго даже не поняли, что произошло. Парни тоже: они переглянулись между собой и спокойно пошли вслед за ней ко входу в гимназию.
– Наташ? Ты как? – обеспокоенно спросила я, когда, порыскав взглядом по сторонам, Колесова наткнулась на нас и, подойдя, обессилено прислонилась плечом к стене.
– Я… – она облизала губы, потом растерянно посмотрела на приблизившихся Максима и Славу, заметно успокоившись в тот же миг, как поняла, что это всего лишь они, потом потёрла лицо ладонями, словно пыталась привести себя в чувства, прежде чем смогла продолжить: – Да нормально я. Не ожидала, что он сюда явится прямо посреди дня, долбаный мудак.
– И что он сказал? – голос Риты упал до шёпота от волнения, и она инстинктивно, неосознанно схватилась за опустившуюся на её талию ладонь Чанухина.
А Максим встал позади меня, облокотился на подоконник, будто просто выглядывал в окно, и я смогла прислониться спиной к его ледяному после улицы плечу, всё равно дающему ощущение защищённости, и, оглянувшись, поймала его успокаивающую лёгкую улыбку.
– Он сказал мне «спасибо», – скривившись от злости, выпалила Натка, – объяснил, что сам бы и пытаться не стал оспорить договорённость между родителями и друзьями семьи, а теперь свадьба сорвалась сама собой и его вернули в Москву, где можно вовсю наслаждаться прежней беззаботной жизнью.
– То есть он не собирается тебе мстить за то видео? – не веря своим ушам, уточнила Рита, округлившая от изумления глаза.
– Нет! Самая худшая месть – это факт того, что вот этими вот руками, – она злобно зыркнула глазами и покрутила перед лицом до сих пор дрожащими от волнения ладонями, – я сделала его счастливым!
***
– Я чувствую себя обманутым, – честно признался Иванов, рвано выдыхая горячий воздух мне в макушку. Его подрагивающие от долгого напряжения пальцы аккуратно поправляли мою одежду, прилипшую к влажной от выступившей испарины коже, пока сама я не могла даже толком пошевелиться, чувствуя, как ноги предательски подгибаются от слабости. Шероховатая поверхность стены неприятно царапала лоб, но была достаточно прохладной, чтобы продолжать прислоняться к ней в надежде скорее погасить внутренний пожар, вопреки всему словно разгоравшийся ещё сильнее с тех пор, как Максим отстранился.
– Почему? – шепнула я, на удивление ловко перехватив его ладони у своих бёдер и неторопливо развернувшись к нему лицом. Спина по выработанному на отлично рефлексу прижалась к стене подъезда, руки обвили его за шею, а губы – упёрлись в подбородок, чуть солоноватый на вкус.
– Ммм, кажется, я не хотел больше тайком обниматься с тобой в подъезде, – задумчиво протянул он, прихватив зубами мою нижнюю губу и потратив следующие пару минут на жадные и жаркие поцелуи, в которых мы оба, не успевшие восстановить дыхание, медленно задыхались. А когда остановился, то потёрся кончиком носа о мой висок, пытаясь успокоиться, и будоражаще-хрипловатым голосом произнёс: – И трахаться в нём тем более не входило в мои планы.
– То есть это всё-таки был экспромт? – ответом на моё насмешливое уточнение стал его укоризненный взгляд, впрочем, не очень-то вяжущийся с хитрой и довольной улыбкой на губах.
– А это был экспромт? Или ты заранее готовила план моего подъездного соблазнения?
– Я? Соблазнения? Тебе почудилось, – фыркнула я, нагло выдерживая его прямой испытующий взгляд и всеми силами изображая самое невинное выражение лица, на которое вообще была способна, отчаянно хлопая ресницами на широко распахнутых глазах.
Вообще-то да, это именно я его соблазнила. Очень неловко, неумело, торопливо и слегка неуклюже. Путалась в одежде, под которую смело лезла трясущимися от волнения руками, нервно дёргала показавшиеся бесконечными заклёпки, маленькие и большие пуговицы, молнии и тяжёлую пряжку ремня, оставившую мне неприятно саднящую царапину на ладони. Шептала что-то невразумительное и глупое между поцелуями, смотрела на него из-под полуопущенных ресниц, задерживала дыхание, осторожно касаясь пальцами удивительно бархатистой на ощупь кожи на его члене под низкий, яростный рык.
И я, как ни странно, не испытывала стыда. Только пьянящее удовольствие, тёплым мёдом растекавшееся в груди, и странное веселье от собственной шалости.
Эти эмоции перебивали собой и раздражение от прилипших ко лбу и шее мокрых от пота волос, и ноющую боль в пальцах, которыми я скребла по стене под быстрые и ритмичные толчки внутри себя, собрав под ногти ошмётки дешёвой краски, и усталость в мышцах, не привыкших к подобного рода нагрузкам, и даже лёгкий дискомфорт между ног, напоминавший о том, что прежде мы не бросались друг на друга как дикие.
– Может быть, зайдёшь ко мне? – предложила я, взъерошив его влажные волосы и оставив их забавно топорщиться острыми колючками.
– Я бы с удовольствием, Полли, – выдохнул Максим и перехватил мою ладонь, прижав к своей щеке, – но, боюсь, сейчас у нас слишком компрометирующий вид, чтобы показываться на глаза твоим родителям.
– Они вернутся с работы только часа через два с половиной, – пожала я плечами, изо всех сил прикусывая внутреннюю сторону щеки, чтобы не улыбнуться, глядя на то, как до него медленно доходит суть сказанного и вместе с тем картинно округляются от изумления ярко-голубые глаза. – Как раз успеем привести себя в нормальный вид.
– Ох, Поля, – он покачал головой и довольно прищурился, даже в вечернем сумраке плохо освещаемого подъезда заметив, как порозовели от смущения мои щёки, – куда же делась прежняя хорошая девочка?
От упоминания когда-то навязанного мне и столь надоевшего в последнее время образа тихони захотелось передёрнуть плечами и обиженно огрызнуться. Чёрт с ним, мнением общества, но мне до слёз не хотелось, чтобы он считал меня выращенным в тепличных условиях нежным цветочком, к которому и прикоснуться лишний раз страшно.
– Не знаю. Поищем её вместе? – моё пропитанное ехидством предложение вызвало у него широкую улыбку. Именно такую, от которой моё сердце каждый раз билось о грудную клетку, как запертый в банке мотылёк, а мысли склеивались в единую бесформенную массу приторной сгущёнкой восторга. И сам он словно знал об этом, поэтому использовал ямочки на своих щеках как беспроигрышное оружие против моей вредности.
Иванов быстро чмокнул меня в кончик носа, подхватил на руки, перекинул через плечо и потащил вверх по лестнице, на мой родной четвёртый этаж, при этом очень удачно придерживая мои ягодицы своими ладонями.
– Уверен, она сидит связанная где-нибудь в недрах шкафа и не догадывается, что ты здесь вытворяешь, – он цокнул языком, сопроводив это ещё и парочкой увесистых шлепков по моей попе, от которых я только сдавленно ойкнула. – Хотя знаешь, пусть там и сидит. Такая ты мне нравишься больше.
– Какая «такая»? – я покорно висела у него на плече, даже не пытаясь барахтаться или вырываться. Куда уж мне бороться с этой самоуверенной и дурной громадиной, за которой у меня успешно получается спрятаться от всего мира.
– Кардинально не прохожая на ту занудную зазнайку, за которую я тебя когда-то принял.
– К счастью, моё мнение о тебе тоже претерпело существенные изменения с момента нашего знакомства, – хмыкнула я и, заметив, как он собирается выйти на площадку, испуганно взвилась, чуть не свалившись с его плеча. – Максим, опусти!
– Да помню я, помню про твою бешеную соседку-доносчицу, – рассмеялся он, галантно пропуская меня вперёд и терпеливо ожидая, когда я справлюсь с ключом от квартиры, никак не желавшим попадать в замочную скважину. Пальцы до сих пор подрагивали, и мышцы словно окостенели, поэтому приходилось прикладывать усилия, чтобы просто пошевелить рукой.
Кое-как справившись с верхней одеждой и добравшись до ванной комнаты, я застыла напротив зеркала, разглядывая себя, и теперь ясно понимала, что именно подразумевал Максим, говоря про слишком компрометирующий вид. Можно было найти рациональное объяснение и прилипшим к влажной коже волосам, и смятой форме, и растрёпанности – но блеск в глазах выдавал меня с головой.
Это было так странно и непривычно: видеть себя такой. Незнакомой. Счастливой до одури. Излучающей тепло, маленьким солнышком вспыхивающее внутри, если он просто находится рядом.
Максим остановился за моей спиной, обнял меня за талию своими крепкими горячими руками, костяшками пальцев поглаживал сквозь блузку чуть выступающие нижние рёбра, а подбородок опустил мне на плечо, потеревшись щекой о шею. И, слегка улыбаясь, разглядывал нас в отражении с таким упоением, словно до конца не мог поверить, что всё это – реальность.
И я не могла поверить в это тоже.
– Ты не злишься на меня? – я встретилась взглядом с его небесного цвета глазами, в которых словно искрились бликами яркие солнечные лучи. И плевать, что на самом деле это наверняка лишь отблески подсветки, установленной над зеркалом. – Я наговорил столько всего, о чём теперь жалею.
– Нет, не злюсь. Я просто рада, что мы смогли преодолеть это. А ты, Максим? Ты до сих пор обижен из-за моего поступка?
Мои пальцы коснулись его виска и медленно спустились вниз, к подбородку, обведя контур выступающих скул. Чуть царапнули светлую кожу ноготками, оставив один еле заметный розовый след, коснулись уголка пухлых губ, обветренных и шероховатых на ощупь и из-за этого дарящих до странного болезненно-приятные ощущения во время поцелуев. И замерли, купаясь в горячих волнах дыхания, вырывавшегося из его приоткрытого рта.
– Я не обижен, нет. Но испытываю что-то, похожее на страх. Страх того, что ты снова испугаешься и пойдёшь на попятную в самый последний момент.
– Я никогда больше так не сделаю, – обнимающие меня руки сжались так крепко, что вместе с этими тихими словами с губ сорвалось приглушённое «ох!».
– А ещё, Полли, страх того, что ты разочаруешься, как только узнаешь меня получше.
– Я боюсь того же самого, Максим. Что ты поймёшь, как сильно я отличаюсь от образа, сложившегося в твоей фантазии. И сразу уйдёшь, – сил хватало только на то, чтобы шептать ему об этом и при этом не отводить в сторону взгляд, жадно впитывать глазами тёплое спокойствие и непоколебимую уверенность, которые выражало его лицо. Наверное, только благодаря им я набралась достаточно смелости, чтобы говорить об этом так открыто и прямо.
– Мне кажется, я уже узнал тебя достаточно, чтобы всё для себя решить, – произнёс он, улыбнувшись. И этого простого, короткого ответа оказалось достаточно, чтобы сбросить с себя часть сомнений, стальными оковами сковывающих тело.
– Я тоже узнала о тебе достаточно, Максим. Ещё с самого начала познакомилась с худшими проявлениями твоего характера. Случайно узнала то, о чём ты сам не хотел мне рассказывать, – он нахмурился, и мой указательный палец сразу же опустился на маленькую морщинку между бровями, легонько поглаживая её подушечкой по столь полюбившейся мне привычке. – Да, Наташа проговорилась о том, какую роль ты сыграл в том скандале.
– Почему ты мне ничего не сказала?
– Потому что для меня это не важно. Я понимаю, почему ты не стал об этом рассказывать. И поступок твой понимаю и принимаю. Ты дорог мне таким, какой есть, и это не изменится, – я легонько улыбалась, следя за тем, как кончик его носа мазнул вдоль по моей шее и губы прильнули к изгибу, прятавшемуся за оттянутым в сторону воротничком блузки.
Я откинула голову назад и прикрыла глаза от удовольствия, всей ладонью зарывшись в его мягкие, растрёпанные волосы. А потом, напротив, усилием воли заставила себя смотреть в зеркало, словно со стороны наблюдая за тем, как изредка мелькает над светлой кожей и белоснежной тканью розовый кончик языка, как пальцы не спеша расстёгивают одну за другой маленькие пуговки на моей груди, как он довольно жмурится, ласкаясь.
Каждое его движение, каждое прикосновение, каждое мельком пойманное выражение лица складывались в зрелище настолько завораживающее, что я захлёбывалась чистым восторгом.
Он стянул одну половину уже полностью расстёгнутой блузки, оголив моё плечо, и прошёлся по нему дорожкой маленьких, быстрых, мимолётных поцелуев-касаний. А потом бросил хитрый взгляд на наше с ним отражение и замер. Поднял голову, аккуратно коснулся кончиками пальцев маленьких синих пятнышек, выделявшихся на коже.
– Какой же я идиот, – покачал головой Иванов, поджав губы и тут же сникнув. И такой прелестный, наполненный нежностью момент упорхнул, как капризная и почти неуловимая птичка, заметившая присутствие чужака.
Мне же захотелось закатить глаза: Дима Романов, сам того не зная, умудрился испортить всё даже на расстоянии.
– Не ты. Это Романов так схватил меня на празднике, когда ты увидел нас вместе, – упоминание о том случае окончательно сбило весь игриво-романтический настрой, но позволить ему считать себя виноватым в чужой несдержанности я тоже не могла. Хоть и знала, как много таких же следов оставляли на мне именно его пальцы.
– Тем более идиот. Если бы сразу во всём разобрался, то знал бы, что ломать ему нужно не нос, а руки, – проворчал он, разворачивая меня к себе лицом и сразу же прижимая к своей груди.
Так мы и стояли какое-то время: вместе, рядом, наслаждаясь объятиями друг друга. Пуговицы его рубашки холодили полоску кожи, обнажившейся между краями расстёгнутой на мне блузки, и он провёл пальцами над пупком, заставив меня вздрогнуть от будоражащего ощущения покалывания, принесённого этим прикосновением.
– Ты ведь собиралась идти в душ? – его тон был мало похож на вопросительный, а руки уже уверенно стягивали с меня одежду, справляясь с ней намного быстрее, чем получилось бы у меня.
– А ты? – уточнила я, хватаясь за маленькие белые пуговки, нагретые теплом моего тела.
А если бы он прижался ко мне сейчас, то я наверняка просто расплавила их и спалила его рубашку, – настолько сильный огонь разгорался внутри.
– Сколько у нас есть времени до прихода твоих родителей?
– Два часа.
– Отлично. Я успею, – пробормотал он, покусывая и посасывая мою мочку, как сладкий леденец, пока пальцы бегали вверх-вниз вдоль позвоночника, ласково поглаживали шею и дразняще замирали чуть ниже поясницы. Я хотела бы высказать зависший на кончике языка вопрос, но именно в этот момент мой рот оказался занят поцелуем и желание разговаривать тут же пропало. – Успею объяснить тебе последнюю тему по математике, – быстро шепнул он, прервав поцелуй и тут же снова припав к моим губам. – Потому что… увидел случайно… как ты решила последнюю… самостоятельную… и не могу тебе позволить… Ай!
Он дёрнулся от внезапного укуса в нижнюю губу, но посмотрел на меня всё равно с наглой ухмылкой, и я была уверена: снова, паршивец, думает о своих логарифмах.
– Будешь много болтать – и времени на математику у нас не останется, – пригрозила я, расплываясь в коварной улыбке. И снова смело вступила в схватку с ремнём на его брюках.
***
Родители приехали на полчаса раньше ожидаемого. Только их прихода мы всё равно не услышали, да и мало что вообще могли услышать сквозь тот гул звуков, который сами и же создавали на кухне, устроив на столе настоящую вакханалию.
Максим хватался за волосы, закатывал глаза, громко и протяжно стонал и периодически показательно бился лбом об стол, когда я в очередной раз доходила до середины уравнения и досадно ошибалась в какой-то мелочи. Я психовала, дулась, повторяла «ой, всё!» и кривлялась в ответ на его шутки, так или иначе связанные с оценкой моих умственных способностей.
И вообще: сам дурак. После стресса от появления Яна и внезапно устроенного нами вечернего секс-марафона хотелось развалиться на мягкой кровати и как следует выспаться, а не пытаться понять то, что понимать мне совсем не хотелось.
Поэтому появлению в дверном проёме родителей я несказанно обрадовалась, даже прервала свою пылкую речь о том, как прекрасно мне удастся прожить всю жизнь без его дурацкой математики. А вот Максима мне стало искренне жаль: сначала он побледнел, цветом лица идеально слившись с собственной форменной рубашкой, потом его щёки и уши вспыхнули алым, и, пробормотав невразумительное «здравствуйте» и «мне уже давно пора», мигом выскочил в коридор.
Кажется, в армии положено одеваться за шестьдесят секунд? Так вот Иванову на то же самое потребовалось от силы десять. Когда я пришла проводить его (и заодно с ехидцей напомнить, что он сам горел желанием познакомиться с моими родителями), он уже обулся и одной рукой застёгивал куртку, а второй – открывал замок на входной двери.
Единственное, ради чего он пересилил себя и задержался – один маленький, пуританский поцелуй на прощание. Хотя бы не в щёку, и на том спасибо.
А в пятницу я с самого утра не находила себе места и металась, пытаясь как-нибудь унять волнение. Охотно болтала с Наташей, переписывалась с Ритой, специально не слушала, о чём разговаривают мои одноклассники, чтобы снова ненароком не поймать какую-нибудь глупую сплетню.
Но слова «футбол», «игра» и «поле» всё равно постоянно звучали на фоне, как бы я ни пыталась абстрагироваться. И следом, конечно же, шло упоминание Иванова, ярко выделившегося в преддверии очередного матча и своим эффектным разноцветным синяком, и попыткой уйти из сборной. Заодно доставалось и Романову, чей сломанный нос так удачно коррелировал с подбитым глазом Максима.
На победу в сегодняшнем матче никто особо не рассчитывал. После предновогодних разборок в команде отношения между игроками оставались напряжёнными, на тренировках часто ругались, а несколько человек всеми силами пытались вовсю себя продемонстрировать, чтобы занять потенциально вакантное место капитана, чем неимоверно раздражали тех, кто готов был горой стоять за Максима.
Само собой, в таких условиях и речи не шло ни о каком командном духе, что напрямую сказывалось на качестве игры. Сам Иванов признавался, что устал от постоянного напряжения и даже для него каждая тренировка стала тягостной повинностью, а не удовольствием, как раньше.
Однако присутствовать на игре собирались все без исключения ученики гимназии (как и прежде, в добровольно-принудительном порядке по решению администрации), поэтому разговоры окружающих так или иначе сводились именно к этой теме.
А я волновалась так, что к обеду уже успела обкусать себе внутреннюю сторону щеки и сполна напиться собственной крови. Но самым сложным было объяснить причины моего взвинченного состояния Максиму, с самого утра твердившему, что со мной творится что-то неладное.
Неладное – это ещё мягко сказано. Чем ближе становилось окончание учебного дня, за которым следовал футбольный матч, тем отчётливей меня трясло от страха и терзало желанием струсить и отказаться от задуманного. Может быть, я бы подумала об этом всерьёз, если бы не состоявшийся вчера разговор, где Иванов честно озвучил свои опасения, а я… я пообещала ему, что не отступлю. И собиралась выполнить данное обещание.
И как будто в поощрение от судьбы (широкоплечей, светловолосой, голубоглазой судьбы с отличной задницей и неповторимым чувством юмора) уже на последней перемене я обнаружила у себя в сумке неожиданно-ожидаемый подарок: несколько маленьких шариков в непривычно ярко-красной фольге, под которыми скрывались шоколадные конфеты с вишнёвой сердцевиной. Не такие приторно-сладкие, как прежние, с лёгкой и пикантной кислинкой, и если это оказалось просто совпадением – то очень символичным.
– Займёте мне место на трибунах? – спросила я у Колесовой, когда прозвенел звонок с последнего урока и все тотчас бросились собирать свои вещи, торопясь, чтобы занять самую выгодную позицию: поближе к полю для настоящих болельщиков и подальше от учителей и завуча для тех, кто собирался просто дождаться первой же возможности сбежать домой.
– А ты куда? – удивилась Натка, по-видимому, считавшая, что я буду в числе первых же ринувшихся к полю, чтобы поддержать Иванова.
К слову, я и собиралась его поддержать. Так, как от меня не ожидал ни он, ни кто-либо из наших друзей.
Честное слово, я и сама от себя такого не ожидала.
– У меня есть небольшое дело. Приду к началу игры.
– Что-то ты задумала, Романова, по глазам твоим хитрым вижу, – фыркнула она, уперев руки в бока и недовольным взглядом поглядывая на мельтешащих вокруг одноклассников, слишком медленно покидающих кабинет и мешающих свободно разговаривать. – Не поделишься?
– Нет. Скоро сама увидишь, – выдохнула я и виновато улыбнулась ей в ответ. С одной стороны, может быть, мне было бы легче, получи я поддержку и одобрение со стороны друзей, а с другой – хотелось продержаться оставшиеся полчаса и сделать всё именно так, как задумала с самого начала.
Проявить уже эту чёртову самостоятельность, которой мне так не хватало по жизни. Доказать самой себе – и отчасти ещё и Максиму – что я могу принимать смелые решения и брать за них ответственность. Убедиться, что никакие препятствия не смогут помешать движению к своей мечте, даже если препятствия эти в первую очередь в моей же голове. И открыто признать, что я по уши влюблена в неидеального, но при этом самого лучшего на свете парня.
К моему приходу гардероб почти опустел, поэтому я неторопливо брела вдоль рядов с редкими пятнами курток и улыбалась. Потом трясущимися от волнениями пальцами набирала на своём телефоне сообщение, прислонившись лбом к невероятно приятной, бархатистой на ощупь ткани, и вдыхая свежий с горчинкой аромат одеколона, который не портили даже недавно появившиеся табачные нотки.
≪ Ты не забрал свой поцелуй на удачу.
≫ Мне придётся бежать за ним к твоему подъезду?
≪ Достаточно будет просто выйти на поле.
В общей суматохе на меня мало кто обращал внимание. Кто-то до сих пор спорил, что первый занял сладкое место, кто-то оживлённо болтал с друзьями, кто-то сидел, уткнувшись носом в телефон, и низкая фигурка, закутанная в комично огромную тёмную куртку и перебежками перемещавшаяся между нижними скамейками трибун к краю поля, не вызывала особенного интереса.
Оно, наверное, и к лучшему: я успела незаметно добраться до необходимой позиции и остановилась там, откуда вот-вот должны были выйти на поле играющие команды.
Но вышел сначала один лишь Иванов. Выскочил из-за угла и тут же замер, округлившимися от шока глазами уставившись на меня, утопавшую в нагло украденной у него куртке и дрожащую не только от холода.
Наверное, виной всему волнение, но я просто проморгала тот момент, когда он успел приблизиться и схватить меня в охапку, прижимая к себе. Опомнилась только ткнувшись кончиком носа в пышущую жаром кожу у него на шее, увидев перед глазами слегка пульсирующую маленькую венку и ощутив, как крепко сжали меня его руки – если бы не объёмная куртка, я бы уже пискнула от боли.
– И что ты делаешь, Полли? – шепнул он мне на ухо и попытался выдать свою коронную насмешку, но не получалось. Вместо этого голос его переливался звонкими нотками восторга и мягкими, тёплыми – нежности.
– То, что должна была сделать ещё два месяца назад, – мне никак не удавалось отогнать от себя дурацкую улыбку, и хотелось искренне, заливисто смеяться от странного ощущения невесомости. Словно я только что одним движением скинула с себя огромный камень, тянувший меня к земле и не позволявший взлететь.
– Теперь ты тоже стала воровкой курток?
– Это не кража. Я взяла её у своего парня, между прочим! – самоуверенно заявила я и потёрлась о него щекой, услышав воодушевляющий хриплый смешок. – Неужели три килограмма конфет уже закончились?
– Только первые. А сколько их ещё таких будет… – протянул Максим, слегка отстранившись и глядя прямо в моё смущённое и очень счастливое лицо. – Не страшно?
– Немного страшно, если честно. А на нас смотрят?
– Пялятся так, что даже мне не по себе, – будто в подтверждение собственных слов он быстро взъерошил волосы на затылке и улыбнулся, раздразнивая моё трепещущее сердце на мгновение показавшимися маленькими ямочками на щеках.
– Значит, это самое подходящее время, чтобы меня поцеловать!
– Оно не бывает не подходящим, – выпалил он, обжигая своим дыханием мои губы, и тут же охотно и яростно прижался к ним под сплетающиеся звуки улюлюканья, охов и одобрительного свиста за моей спиной.
Комментарий к Глава 38. Про признание собственных чувств.
Вот и конец этой истории. Но не истории героев в целом – впереди нас ждёт ещё эпилог))
К слову, выложить его я постараюсь уже на этой неделе, в пятницу или субботу, так что ожидание не станет мучительным.
А пока пожелайте мне удачи и успехов в смелой и амбициозной попытке успеть так же закончить историю Славы и Риты до новогодних праздников ;)
========== Глава 39. Эпилог, или про то, что люди не меняются. ==========
Любить значит страдать. Чтобы не страдать, надо не любить, но тогда будешь страдать от того, что не любишь. Поэтому любить значит страдать, но не любить тоже значит страдать, а страдать значит страдать. Чтобы быть счастливым, надо любить, значит, надо страдать, но страдание делает человека несчастным, поэтому чтобы быть несчастным, надо любить, или любить, чтобы страдать, или страдать от избытка счастья. Жалко, что ты за мной не записываешь.
– «Любовь и смерть», Вуди Аллен
С Максимом мы разошлись через полтора года.
Вместе прошли через девять кругов ада:
Первый – выбор направления для дальнейшего обучения.
Второй – выбор ВУЗа и факультета.
Третий – подготовка к выпускным экзаменам.
Четвёртый – сдача тех самых экзаменов.
Пятый – подача документов и тягостное ожидание результатов зачисления.
Шестой – попытки распределить мизерные двадцать четыре часа суток таким образом, чтобы помимо дороги в университет и обратно, пар и естественной необходимости в сне и еде оставалось время друг для друга. С трудом, но у нас получалось!
Седьмой – сдача первой сессии, готовились к которой мы, как ни странно, вместе, несмотря на диаметрально разные предметы. Просто по полдня просиживали за учебниками и конспектами, зато плечом к плечу, имея возможность взять пятнадцать минут передышки на кружку кофе и даже более бодрящие поцелуи.
Восьмой – снова подстроиться под изменившееся расписание занятий.
Девятый – пережить вторую сессию, которая отчего-то нам обоим показалась в несколько раз тяжелее первой.
Иногда мы ругались по пустякам, иногда – плакались друг другу, честно признаваясь, как устали. Иногда давали слабину и бросали все дела на целый день, чтобы остаться только вдвоём: ласкаться в постели, гулять по городу, устраивать домашний киномарафон. Главное – вместе.
Окончив первый курс, мы решили отметить своё наступившее совершеннолетие совместной поездкой в Италию. А вернувшись из двухнедельной поездки, приняли взвешенное (ни разу) и осознанное (конечно же нет) решение закончить отношения.
Думаете, наша поездка оказалась настолько ужасной? Напротив! Всё было настолько идеально, как показывают только в фильмах: очаровывающие красотой улицы Рима, пылкие поцелуи под палящим летним солнцем, прогулки до полуночи и ощущение полного блаженства, когда разгорячённые после секса тела обдавало свежим ночным воздухом из приоткрытого в номере окна.
