Текст книги "Три килограмма конфет (СИ)"
Автор книги: Нельма
сообщить о нарушении
Текущая страница: 41 (всего у книги 47 страниц)
– Ты сказал три килограмма? Почему именно столько? – решилась я озвучить вопрос, назойливо крутившийся в мыслях какими-то смутными предположениями, которые мне никак не удавалось связать воедино и понять, что именно в этой формулировке кажется таким знакомым.
Набрать код от двери в подъезд показалось мне непосильной задачей, и вместо этого я терпеливо ждала, когда же мама возьмёт трубку домофона, не сводя взгляда с Иванова, слегка замешкавшегося с ответом.
– Когда мы попали в медкабинет после того урока физкультуры и ты пыталась отпроситься у медсестры, сказала, что три килограмма конфет помогут тебе забыть о пережитом стрессе. Не знаю почему, но я запомнил эту фразу и потом, уже после нашего формального примирения, решил взять её за идею.
Я развернулась к нему, полна решимости хотя бы попытаться высказать свои эмоции поцелуем: лёгким и мимолётным, если ему захочется отвернуться от меня, или долгим, неторопливым, выражающим всё наболевшее за время нашей ссоры, если он захочет ответить. Но именно тогда с противным скрипом разъехались двери лифта, которым мы впервые решили воспользоваться, вместе зайдя в подъезд, а ещё до того, как мы успели выйти на площадку, настежь распахнулась и дверь в мою квартиру.
Мы с ним синхронно прислонились друг к другу плечами, стушевавшись под удивлённым взглядом моей мамы. Она осмотрела меня с ног до головы, задержавшись подольше на лице, наверняка мертвецки-бледном после недавнего обморока, потом дотошно оглядела Максима и нахмурилась, добравшись до его боевого ранения.
– Мама, это Максим, – я отмерла первой и успела подтолкнуть его в спину как раз незадолго до того, как лифт задребезжал, высказывая желание отправиться дальше по своим делам. Жаль, обстоятельства складывались так, что у меня не было возможности ехидно напомнить ему о том, что он, вообще-то, сам очень хотел познакомиться с моими родителями и даже обижался на мои осторожные уговоры повременить с этим, а теперь притих и напрягся, словно ему предстояло зайти в клетку с разъярённым львом.
Но если бы меня спросили, кто опасней: лев или моя мать в паршивом настроении – я бы искренне задумалась над ответом.
– Здравствуйте… – непривычно тихим и робким голосом отозвался Максим, переводя жалобный взгляд с меня на мою маму, проявившую больше догадливости и утешительно бросившую ему:
– Можно просто Екатерина.
– Мам, можешь обработать рану?
– Могу, – тяжко вздохнула она, не забыв быстро закатить глаза с фирменным выражением «вечно у тебя одни проблемы» на лице. Прошла вглубь квартиры и бросила через плечо: – Раздевайтесь, мойте руки и проходите на кухню.
Изначальная растерянность Иванова быстро сменилась молчаливой задумчивостью, и мне не терпелось спросить, не жалеет ли он о том, что согласился прийти. Но вместо этого я только бросила ему тихое «не переживай», когда в ванной комнате мы схватились за одно полотенце.
– Итак, что произошло? – с ходу спросила мама, рукой указав Максиму на стул прямо напротив неё, пока сама она продолжала раскладывать на столе флаконы, бинты и пластыри, воодушевлённо копошась в нашем огромном чемоданчике-аптечке. Он покорно сел на подготовленное место, но отвечать не спешил, из-за чего ей пришлось снова закатить глаза. – Меня интересует только то, в каких условиях была получена травма.
– С лестницы упал.
– Рассечение о край ступеньки?
– Мне показалось, что об лёд, который был сверху.
– Удар был именно в результате падения? – уточнила она, осторожно прикоснувшись пальцами к краю раны и разглядывая её с искренним любопытством. Он еле заметно поморщился и выдал сдавленное «угу», поглядывая в мою сторону. – С какой высоты? Голова не кружится, не болит? Не тошнит?
– А как же врачебная тайна? – неожиданно насмешливо вставил Максим и взглядом указал на меня, прислонившуюся к дверному косяку со скрещенными на груди руками и нервно покусывающую губы.
Такой дерзости я от него точно не ожидала и уже было открыла рот, мысленно выбирая, в каком именно направлении готова отправить его с такими шутками. Но мама посмотрела на меня задумчиво, кивнула и вдруг легонько улыбнулась, будто посчитала его претензию действительно забавной.
– Полина, сходи пока, переоденься, – мягко предложила она, ввергнув меня в ещё больший шок, чем прежде. Разве можно было подумать, что родная мать пойдёт на поводу у дурацкой прихоти Иванова в ущерб интересам собственной дочери?
А интересы у меня были самые что ни на есть собственнические. Мой обиженный Максим, моя вина в его разбитом лбе, а значит, и мне предстоит сводить его с ума своей заботой. Но как это делать, если меня внаглую выставляют за дверь, лишая возможности вникнуть во все подробности происшествия и узнать все нюансы его состояния?
Недовольно поджав губы, я отправила ему убийственно-укоризненный взгляд, отгоняя от себя мысли о том, что выглядит он совсем неважно: побледневшие губы, болезненный цвет лица и слипшиеся от крови волосы по краю проступающего огромного синяка. Несмотря на то, что мне пришлось уйти, успокаивала лишь уверенность в том, что моя мама точно не выпустит его, досконально не осмотрев.
Удалялась я с гордо поднятой головой и крайне оскорблённым видом, однако не успела дойти до своей комнаты, так и замерев посреди коридора, когда услышала тихий и вкрадчивый вопрос Максима:
– Вы, наверное, ненавидите меня?
– А должна бы? – в голосе мамы звучал неподдельный интерес и, на счастье, совсем не было тех ледяных ноток раздражения или презрения, которых я так опасалась, решив привести его к нам.
– Это ведь я виноват в том, что Полина тогда тайком уехала из дома. Я так сильно хотел познакомить её со своей семьёй, а на новогодние праздники как раз один из тех редких моментов, когда мы собирались все вместе. И это было… очень эгоистично с моей стороны.
– Отрадно это слышать, – заметила мама, и я уже по интонации угадываю, что она улыбается краешком губ. – Но Полина достаточно взрослая, чтобы осознавать последствия своих поступков, именно поэтому я считаю вполне справедливым то наказание, которое она понесла за свой обман.
Дальше слушать я не стала: на цыпочках прокралась к себе в комнату, аккуратно прикрыла за собой дверь, боясь любым не вовремя прозвучавшим скрипом выдать своё присутствие при разговоре, явно не предназначавшемся для моих ушей. А сердце билось ненормально быстро, и губы складывались в улыбку, и по телу расходилась приятным теплом нежность к нему, упрямому, самоуверенному и настойчивому.
У меня появилось самое главное – надежда. Не верь он в нас, не желай наладить отношения, что мы по глупости чуть окончательно не сломали, разве стал бы делать всё это?
Быстро скинув с себя форму, заляпанную грязью и каплями крови, по-видимому, успевшими попасть на одежду, пока Максим выносил меня за пределы гимназии, я поспешила вернуться на кухню, где мама уже вовсю давала рекомендации по уходу за раной, настойчиво советуя ему не упрямиться и наложить швы, чтобы не осталось заметного шрама.
Я молча наблюдала за тем, как он, отблагодарив за помощь мою маму, поспешно одевается в коридоре, намеренно стараясь не смотреть на меня. А ведь он не мог не заметить, не почувствовать на себе мой испытующий и жалобный взгляд, умолявший любым жестом, словом, мимолётным касанием, даже приподнятым вверх уголком пухлых губ дать мне подсказку, что же ждёт нас дальше.
И когда он присел, чтобы завязать шнурки на ботинках, я не удержалась и сделала робкий шаг вперёд, протянула руку и кончиками пальцев коснулась его светлых волос, по-особенному мило топорщащихся на затылке. Мягкие и шелковистые, они словно ластились под подушечками и в то же время отправляли по ним быстрые, острые, сильные импульсы, напоминавшие разряды тока.
Максим замер на мгновение, и если бы не это, я бы всерьёз решила, что он и вовсе ничего не почувствовал: спокойно закончил со своей обувью, поднялся на ноги, снова отводя от меня взгляд, и даже сам открыл входную дверь.
– Максим… – позвала я шёпотом, ощутив, как горло перехватывает болью удушающих слёз, за тонкой пеленой которых его силуэт начинал постепенно расплываться перед глазами. Но самым противным было то, что мне в действительности нечего было ему сказать.
Ни одной достаточно веской причины, чтобы вырвать из него обещание вернуться. В мою квартиру, в мою жизнь… а из мыслей и сердца его, напротив, ничем уже не прогнать, не вытравить, не выбросить.
Мне оставалось только смотреть в его широкую, напряжённую спину, загородившую собой весь дверной проём, и с первобытным ужасом и болезненным отчаянием думать о том, что это может быть конец.
– Прости, Поль, – так же тихо ответил он, не оборачиваясь, – мне нужно ещё немного времени.
========== Глава 37. Про окончательную капитуляцию. ==========
– Хороший мальчик. И что ты его от нас так долго прятала? – хмыкнула мама, выглянув в коридор и убедившись, что дверь захлопнулась именно за ушедшим Ивановым.
– Потому что дура, – тихо пробубнила я под нос и ушла к себе в комнату, отказавшись даже от столь необходимого после долгого пребывания на улице тёплого душа, которого требовали ноющие мышцы и раскрасневшаяся от холода, зудящая кожа. Потому что я боялась, что мама захочет развить эту тему или задать мне несколько вопросов о случившемся, а у меня совсем не было сил и желания говорить о чём-либо, хоть как-то связанном с событиями этого сумасшедшего вечера.
Меня словно разорвали, перемололи огромными жерновами и растёрли в порошок, а потом попытались сгрести получившуюся пыль в одну кучку и придать былую целостную форму. Нужно ли говорить, что ни черта из этого не вышло?
Единственное, чем милосерден ко мне оказался минувший день, это ощущением невыносимой усталости, благодаря которой я заснула, только коснувшись головой подушки, и впервые с нашей ссоры спокойно проспала всю ночь подряд, не просыпаясь в тревожном бреду каждые полчаса и не мучаясь сумбурными, изматывающими кошмарами. А главное – я не успела спуститься в самое сердце преисподней, куда неизменно вела кривая лесенка самобичевания.
Во вторник я встала с удивительно ясным сознанием и конкретной целью добраться до Максима, чего бы мне это ни стоило. И в гимназию спешила как никогда раньше, расстёгивала куртку прямо на ходу, чтобы не потерять ни одной секунды и тотчас же броситься в другую часть гардероба, где было закреплённое за ним место.
Увы, там меня ждало первое разочарование в виде абсолютно пустой вешалки. Зато, задумчиво слоняясь среди завешанных одеждой рядов, я внезапно врезалась в Чанухина, тоже выглядевшего крайне задумчивым.
– А Максим сегодня не придёт? – спросила я, потирая ушибленную о его плечо переносицу и чертыхаясь про себя. Давно следовало научиться смотреть перед собой, а не оглядываться по сторонам прямо на ходу.
– Не-а, – качнул головой он и только потом развернулся и внимательно посмотрел на меня, словно только в тот самый момент вообще заметил, с кем разговаривает.
– Он в порядке? – на всякий случай уточнила я, хотя ещё вчера, перед сном, коротко изложила суть произошедшего в сообщении Артёму и попросила держать меня в курсе, если что-то вдруг случится. Но и не спросить я не могла, надеясь по крупицам собрать хоть какую-то информацию о Максиме.
Однако Слава выглядел потерянным и, несколько раз быстро моргнув пушистыми ресницами, осторожно, неуверенно, расплывчато произнёс:
– Вроде бы, – и настороженно уставился на меня, явно догадываясь, что этот вопрос был задан не просто так.
Я тоже явно догадывалась, что он ещё не видел своего друга со вчерашнего вечера. И можно было предположить, что Иванов приехал и сразу лёг спать, а утром просто не успел попасться Славе на глаза, или скрывался специально, не желая отвечать на логично возникшие бы вопросы, но… Но что-то подсказывало мне, что причина совсем в другом.
Например, в том, что кто-то просто не ночевал дома.
И этот кто-то сейчас поправлял узел на своём галстуке, пытаясь прикрыть с его помощью недостающую на рубашке пуговицу, вырванную очень яростно, так, что ткань в этом месте чуть топорщилась ошмётками оставшихся ниток. И та часть рубашки, что виднелась из-под тщательно застёгнутого на все пуговицы пиджака (это у Чанухина-то, который надевал его только по праздникам и после минимум трёх подряд просьб завуча) была помята до неприличия. Точь-в-точь так же, как вещи его друга, что мне пришлось отглаживать всего пару дней назад.
Впрочем, всё это пустяки. По сравнению с тем, как ощутимо от него пахло не сигаретным дымом или даже женским парфюмом, а именно тем тёплым и уютным ароматом, что всегда так привлекал меня в комнате Марго.
– Увидимся на обеде, – мне пришлось поспешно ретироваться, чтобы скрыть от него по-детски глупый смешок, так и просящийся наружу начиная с той секунды, как на меня снизошло озарение по поводу вероятного развития вчерашних событий. На фоне ссоры с Максимом, драки с Романовым, обморока и знакомства мамы с моим потенциально-бывшим парнем мне удалось напрочь забыть об увиденном вчера, во время дискотеки.
Оставалось только сжимать кулачки и надеяться, что у Риты и Славы наконец всё станет хорошо. Чуть более определённо, постоянно, понятно, чем все предыдущие месяцы сомнений и метаний, на фоне которых их вчерашнее поведение выглядело просто феноменальным прорывом.
Продержавшись до середины первого урока, я украдкой взяла телефон и написала Иванову сообщение, на которое очень долго смотрела, прежде чем отправить, терзаемая сомнениями. У меня не было ни единого предположения, что делать, если ему снова взбредёт в голову меня игнорировать. Только отпустить ситуацию и снова послать его к чёрту, лелея очередную обиду.
≪ Как ты себя чувствуешь?
На быстрый ответ (и ответ вообще) я не особенно рассчитывала, что совсем не мешало мне сосредоточенно и безотрывно всматриваться в экран телефона, пока он обнадёживающе не мигнул подсветкой.
≫ Как человек с обычной шишкой на лбу, к которому относятся как к смертельно больному.
≫ Ты сама как, Поль?
Как я? Как человек, который умер и воскрес несколько раз подряд и от одного лишь короткого сообщения, простого вопроса может восстать из плотного пепла отчаяния и взлететь от счастья. Оказывается, достаточно лишь на секунду вернуться назад в прошлое, где мы могли непринуждённо переписываться часами напролёт, чтобы испытать такую искреннюю радость.
Пальцы сами собой набрали откровенное «я скучаю по тебе», но голос разума остановил меня прежде, чем это оказалось отправлено. Не время. И совсем не так мне хотелось сказать об этом: упираясь взглядом в испещрённую мелкими царапинками поверхность стола, вместо того чтобы смотреть в его пронзительно-голубые глаза, и сжимая в руках телефон, когда пальцы могли бы нежно касаться его тёплой, чуть шероховатой на костяшках и подушечках ладони.
≪ Нормально. Пытаюсь крепко стоять на ногах)
Увы, на этом наше общение так и закончилось, только успев начаться, а вместе с тем снова испортилось настроение, опустившись до той нулевой отметки, когда мне даже дышать казалось очень скучным и утомительным. Апатия оплетала меня тугими силками, подобно дементору высасывала все жизненные силы и покрывала мир вокруг толстым слоем серой пыли.
Мне было до того мучительно «никак», что недавнее «плохо» уже не казалось настолько ужасным. Тогда меня ломало изнутри, но после периода ненависти к себе и горьких слёз наступал момент, когда я брала себя в руки и думала-думала-думала, придумывала один за другим варианты, как исправить то, что сама же натворила. А теперь мои мышцы, мысли, чувства одревеснели, заплесневели и поросли мхом, превращая меня в бестолковую и пустую куклу со стеклянным взглядом и выражением полного безразличия на лице.
Стоило отдать должное Наташе: она терпеливо выносила мою кислую мину, ни разу не высказав недовольства, и проявляла столько воодушевления, что сполна хватало на двоих. Точнее, даже на троих, как пришлось убедиться, когда к нам перед обедом присоединилась витающая где-то в облаках Марго с лёгкой улыбкой на губах.
Было так странно смотреть на неё, счастливую и умиротворённую, впервые за долгое время спокойно смотревшую по сторонам, а не озиравшуюся, как затравленный зверёк. И от радости за неё мне и самой хотелось улыбаться, скинуть налипшую на сердце холодную плёночку меланхолии и снова поверить, что всё ещё может быть хорошо.
– Где там шляется Чанухин? – пробурчала Натка, выглядывая из-за спины одного из парней, шумной компанией столпившихся прямо перед нами. По мере того как их количество увеличивалось, наша очередь к буфету всё сдвигалась назад, но даже бойкая и самоуверенная Колесова не решалась высказать негодование, скептически оглядывая этих лбов класса восьмого-девятого, уже успевших обогнать меня в росте.
Хотя будь тут Максим, не преминул бы заметить, что большинство людей обгоняет меня в росте ещё при окончании детского сада.
А ведь не такая я и низкая, на самом-то деле. Вон, тот же Коля Остапенко, что тоже пытался под шумок прибиться к нашей компании, подобравшейся максимально близко к прилавку с едой, и оказался бесцеремонно послан Натой в конец очереди (а нечего было подлизываться к Таньке и смеяться над её шуточками), был выше меня на каких-то еле заметных пару сантиметров. И со своими одноклассницами я была наравне, по крайней мере, до очередного урока физкультуры, где приходилось снимать туфли на высоком каблуке.
Ученики всё прибывали на обед, и в помещении становилось изнурительно душно, словно кто-то решил хитроумно разогнать толпу, выкрутив отопление на максимум. Пока я расстёгивала ещё одну пуговицу на своей блузке, а Наташа закатывала на своей рукава, мерзлячка Анохина лишь неторопливо стягивала с себя пиджак.
И, как оказалось, очень хорошо, что она не сделала этого раньше.
– Рит, – тихо позвала я, озираясь по сторонам, чтобы убедиться, что поблизости нет никого из адептов школьной секты слухов и сплетен. Хорошо, что мой заговорщический тон сразу привлёк её внимание и, перехватив вопросительный взгляд светлых глаз, мне не удалось сдержать хитрую улыбку. – Лучше не снимай. Блузка очень просвечивает и видно…
– Как сильно ты ударилась о чей-то рот, – пришла мне на выручку Натка, при этом бесцеремонно ткнув пальцем прямо в ключицу мгновенно смутившейся Рите. Там, под тонкой полупрозрачной тканью, ярко выделялась россыпь бордово-синих пятен, которые начинались от шеи, причудливым зигзагом спускались вниз и кокетливо прятались под очертаниями светлого кружевного белья.
– Кажется, – покачала головой я, склонившись ближе к подругам и снизив громкость своего голоса до самого минимума, – это проступает надпись «мы просто друзья».
Марго быстро вернула себе спокойствие, укоризненно посмотрела на нас, широко улыбающихся, и накинула пиджак обратно. И можно было решить, что ей всё равно, но взгляд её упрямо потянулся вниз, к носкам собственных туфель, как случалось каждый раз, когда она нервничала и пыталась это скрыть.
– Я смотрела в зеркало перед выходом, и вроде не было видно, – пожала плечами она, не став оправдываться или убеждать нас, что это ничего не значит.
Значит, ещё как значит. И все микро-шаги друг другу навстречу, постепенно совершаемые ими за последний месяц, и замаскированные под танец объятия, и кричащие о страсти следы на коже, и вырванные пуговицы. И тем более то, как медленно Слава подходил к нам, без труда просачиваясь сквозь шумную толпу, и не сводил с Марго взгляда, искрящегося предвкушением и желанием. Он остановился рядом с ней, опустил ладонь на талию – аккуратно и вполне невинно, но глаза его будто не переставая ласкали её, прикасались к каждому сантиметру тела, фанатично трогали-трогали-трогали и не могли оторваться.
Да всё это значило больше, чем любые слова банальных признаний. Больше, чем можно было описать.
Они просто стояли рядом, но на них всё равно оглядывались и смотрели с интересом. Потому что чувствовалось между ними то особенное, что невозможно не заметить и при этом не нужно выпячивать наружу.
У нас с Максимом было не так. Всё не так. Мы с ним просчитывали свои шаги и думали о мнении окружающих, только я из страха осуждения и желания сделать всё правильно, а он – из отчаянного стремления доказать всем вокруг, и в первую очередь самому себе, что вправе делать то, что захочет. Я прогибалась под правила, он хотел сломать их и презрительно швырнуть себе под ноги. А в итоге оба мы стали заложниками своих комплексов и ожесточённой борьбы со всем миром, в которой теряли свои истинные лица.
Я искренне считала, что мы шли на какие-то компромиссы ради друг друга, но на самом деле – просто замалчивали проблемы. Мы не разговаривали. Так, чтобы по-честному, без прикрас или попыток ничем не задеть другого, поэтому вся накопленная правда просто вылилась из нас в пылу прошедшей ссоры.
Высыпалась на голову щедро скопившимися претензиями и взаимными обидами, которые теперь нужно было как-то смыть с себя, а потом понять и простить друг другу.
– Итак, вчера, пока наши ответственные и обязательные дежурные отлучились на минутку покурить и больше не вернулись, – с сарказмом начала рассказывать Натка, стоило нам всем занять только освободившийся стол, – на празднике не обошлось без происшествий.
– Кто-то напился? – снисходительно уточнил Чанухин, охотно приняв из рук Колесовой очередное огромное яблоко, создание которого явно не обошлось без современных достижений генной инженерии.
– Издеваешься? Да вчера пили вообще все, кроме нас! – закатила глаза она. – Дошло до того, что у компании каких-то малолеток прямо в зале вылетела из рук и разбилась бутылка с портвейном. В зале! Заставила этих придурков всё убирать, пока учитель не пришёл, так один себе руку порезал об осколки, его я сразу отправила домой.
– Нат, это я почти никого не досматривала, – тихо отозвалась Рита и поёрзала на стуле будто от смущения, на самом деле чуть ближе придвинувшись к сидящему рядом Славе, который выслушивал пламенную речь Наташи с выражением ироничного безразличия на лице. – Вот они и протащили…
– Цыц! – шикнула на неё Натка и снова вперилась в Чанухина своим «именно ты виновен во всех этих бедах» взглядом. – А потом я обнаружила в туалете блюющую девятиклассницу. Долбанных полчаса я бегала к кулеру с водой, помогая ей прийти в чувство, а потом ещё провожала её до дома – хорошо, что живёт она неподалёку от меня и я опоздала не настолько, чтобы мои родители успели поднять тревогу.
– Очень увлекательная история, – съехидничал Слава, нагло ухмыляясь. – А от меня ты чего хочешь?
– Пфф, благодарности, конечно же! И признания моих заслуг по сохранению вашего светлого лика перед завучем.
– Шпасибо, – бросил он, как ни в чём не бывало пережёвывая яблоко.
– И извинения за сердечки.
– А это была идея Макса.
– А он не должен был сегодня прийти? – Марго посмотрела на странно замершего Чанухина, потом на уставившуюся на него Наташу и, наконец, на меня, нервно закусившую нижнюю губу от осознания того, что никто из них до сих пор не в курсе произошедшего вчера.
– Он подрался с Романовым, – тихо произнесла я, оглядываясь по сторонам, чтобы не оказаться подслушанной. Если бы вчера кто-то стал свидетелем драки, слухи бы уже вовсю ходили, а раз нет – стоило приложить максимум усилий, чтобы сохранить это в тайне и не обеспечить Иванова новыми проблемами с руководством гимназии.
– Что? – воскликнула Наташа.
– Что? – в унисон ей переспросила широко распахнувшая глаза Рита.
– Круто, – хмыкнул Слава, словно действительно обрадовавшийся этой новости. – И каков финальный счёт?
– Максим рассёк себе лоб, – неохотно ответила я, поморщившись и передёрнув плечами от неприятных воспоминаний, – а Романов… я, если честно, даже не посмотрела, что там у него.
А ведь я и правда настолько распереживалась за Иванова, что больше ничего на тот момент перед собой не видела и не слышала. И обратила бы внимание, пожалуй, только не хватай у Романова головы – и то не факт. До чего же нелепой и забавной на этом фоне выглядела ревность Максима и упоминания о моей старой симпатии к его врагу.
– Сегодня он не пришёл на занятия, – нерешительно добавила Анохина и боязливо покосилась на Славу, то ли правда отпустившему непростую ситуацию между ними и Димой, то ли просто великолепно умевшему скрывать свои чувства. И вероятность и того, и другого, была абсолютно равна.
– Надеюсь, у него что-нибудь посерьёзнее разукрашенного лица, – хмыкнул Слава, и вот тогда-то стало проще простого различить в голосе нотки злости и еле сдерживаемого раздражения.
И мне было так странно поймать себя на мысли, что я с Чанухиным полностью согласна. Мне, всегда придерживающейся стороны «переговоров» в любом конфликте, очень настороженно и пугливо относящейся к открытой демонстрации физической силы и всегда считавшей отталкивающим зрелище чьей-либо драки, теперь просто до безумия хотелось встретить Романова с синяками, царапинами и гипсом на тех самых мерзких пальцах, что вчера до боли впивались в моё плечо.
А ведь он и не делал ничего плохого никому из нас. Разве что проявил чуть больше пугающей настойчивости, чем следовало, а главное – просто оказывался рядом в моменты нашей слабости. Подбодрил меня в первый учебный день, очаровав своей харизмой, попался под руку Рите, цеплявшейся за любую возможность спровоцировать Чанухина на действия, осознанно или не очень подставлялся под вспыльчивого Максима, нарываясь на конфликт. И мы велись, как дети, принимая придуманные им правила игры.
Оставалось только восхититься хитростью Димы и тем, сколько дерьма скрывалось за приятной внешней оболочкой.
***
К тому, что на следующий день Максим придёт в гимназию, я была подготовлена. Спасибо ему за рьяное желание познакомить меня со своими братьями, потому что Артём явно проникся идеей свести нас обратно и сообщал мне о любых изменениях как в планах Максима, так и в его настроении.
Единственное, что было лишним, – просьба Тёмы хотя бы попытаться изобразить удивление и неожиданность, когда я встречу его брата. Нечего тут изображать: ступив в коридор нужного мне этажа и увидев Иванова на расстоянии примерно трёх метров от себя, я остановилась, как вкопанная, увязнув в превратившемся в болото полу, и сжала моментально вспотевшими ладошками края своего пиджака.
Дышать стало тяжело. Сначала получилось сделать глубокий вдох, но вытолкнуть из себя этот воздух никак не получалось, словно он застрял где-то в груди, встал поперёк горла, противно заполнил рот и только тогда вывалился со странным шипяще-хрипящим звуком. Потом не выходило снова вдохнуть, хотя я, правда, пыталась: открывала и закрывала рот, как выброшенная на берег рыбка.
Над бровью у него до сих пор был тщательно приклеенный моей мамой пластырь, призванный немного стянуть края раны и минимизировать шрам, который, как она меня заверила, остался бы в любом случае. А ниже красовался огромный синяк, растёкшийся по глазу и добравшийся даже до скулы, отчего выглядел Максим воинственным, грозным и… чуть-чуть несчастным.
Первой мыслью стало тут же броситься на него и зацеловать. Второй – не броситься, а быстро подойти, и не зацеловать, а просто аккуратно прижаться к нему, чтобы ненароком не сделать больно.
Примерно в то же время он, видимо, заметил меня краем глаза (или услышал, как что-то недовольно бормотали его же одноклассники, вынужденные обходить стороной меня, по-глупому торчащую прямо среди коридора) и обернулся.
Искра, безумие, страсть и нежность. Вот что я ожидала и чувствовала внутри, думая о нашей встрече.
А в реальности он заметно смутился, встретился со мной взглядом и… кивнул.
Он. Мне. Кивнул.
Что-то резко и звонко щёлкнуло в моей голове: это опускалась на глаза пелена злости и обиды, а на огромную арену эмоций вырывался неконтролируемый и безудержный зверь по имени Ярость, готовый разнести в щепки всё и всех, кто попадётся под когтистую лапу.
«А не пойти ли тебе в задницу, Максим?» – подумалось мне, и очень сильно хотелось, чтобы именно сейчас он вдруг научился читать мысли. Или понял этот посыл, взглянув на меня, – не зря же мама всегда твердила, что у меня всё на лице написано.
Я мигом проскочила мимо него и залетела внутрь своего кабинета. Чуть не сшибла с ног Колю Остапенко, задержавшегося около первой парты, где сидела Таня, и, кажется, даже что-то заискивающе блеющего перед ней, за что схлопотал от меня брошенное с раздражением и вполголоса «баран». Колесова, уже сидевшая за нашей партой, сначала удивлённо приподняла бровь и усмехнулась, явно намереваясь пошутить что-то на этот счёт, но, всмотревшись в моё лицо, моментально сдулась.
Да, видимо, на нём действительно всё-всё написано.
– Поль, вы… встретились? – начала уточнять Наташа, говоря тихо и неторопливо, будто делала маленькие боязливые шажки по минному полю.
– Да.
– И ты…
– Зла и расстроена. И снова зла. Готова рвать и метать и вообще ненавижу весь белый свет, – оживлённо тараторила я, выгребая свои вещи из сумки и почти истерично швыряя их на стол.
– Может…
– Может и зря я так из-за этого нервничаю, но не получается у меня эту ситуацию просто отпустить.
– А…
– А что делать, я понятия не имею, – всплеснула руками я, ненароком смахнув с края увесистый учебник, с громким грохотом свалившийся на пол.
– Но…
– Но опускать руки я, конечно, не намерена, хотя с каждый чёртовым днём этого хочется всё сильнее, – подобрав учебник, я посмотрела на Натку, подперевшую ладонью подбородок и больше не пытавшуюся что-то сказать. Зато мне хотелось ещё высказаться, и если бы не присутствие целого класса вокруг нас, то вряд ли хоть что-то смогло бы остановить внезапно прорвавшуюся плотину моей откровенности.
Кстати, одноклассники поглядывали на меня с интересом. Не вписывалась злая и агрессивная Полина Романова в картинку привычного мира, где нужно было приложить огромные усилия, чтобы услышать от меня хоть один звук. И тот обычно был лишь тонким и жалобным писком.
Мой взгляд ненадолго пересёкся с прищуром Филатовой, уже принявшей боевую стойку: скрещённые на груди руки, мерзкая ухмылочка и выражение абсолютного превосходства над остальными.
– Что, Романова, плохое настроение? – протяжно пропела Таня, слегка покачиваясь из стороны в сторону, извиваясь совсем как змея, которая поднимает своё гладкое и скользкое тело вертикально над землёй.
Остановить её наступление было почти невозможно. Почти – потому что мало кто пытался, на самом-то деле. Чаще всего это хамство просто спускали на тормозах, отмалчивались или отшучивались, только разводя руками и бормоча что-то вроде «ну это же Таня, она такая». А Таня искала границы дозволенной с окружающими дерзости и, тех самых границ не находя, начинала упиваться своей вседозволенностью. Например, открыто оскорблять даже Наташу, которую раньше никто не смел трогать.
