Текст книги "Три килограмма конфет (СИ)"

Автор книги: Нельма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 42 (всего у книги 47 страниц)

Я-то, наивная, всегда думала, что это исключительно заслуга стойкого характера Колесовой, никогда не дававшей себя в обиду. А оказалось, что так повелось ещё с тех времён, когда за её спиной стоял Ян, которого здесь необъяснимо боялись даже отпрыски тех семей, которые сами имели деньги и связи.

С Филатовой же мы взаимно раздражали друг друга с первого моего дня в гимназии. И ни к кому она не питала столь трепетной ненависти, как ко мне: ни к пухленькой Анюте, ни к сплошь покрытой прыщами Нине, ни даже к тихоне-Сёме, которого природа зачем-то создала по примеру тех слабых и не приспособленных к жизни особей, которым не суждено выжить в животном мире. Нет, все насмешки и придирки доставались непременно мне, а потом и Рите, и Наташе, решившим завести со мной дружбу.

И это пугало. Часто доводило меня до лёгкой дрожи и паники, потому что я редко могла сходу придумать что-нибудь столь же остроумное и ехидное в ответ (и вот тут Максим бы мог недоверчиво приподнять бровь и многозначительно хмыкнуть, приговаривая «ну-ну»), а срываться на банальное «отвали» имело бы смысл, если бы мой голос при этом не звучал так, словно жить мне осталось один вдох да три удара сердца.

А сейчас страшно не было. Было очень-очень плохо, и этот противный писклявый голос вызывал какую-то остро ощущаемую досаду, ведь мне не хотелось тратить свои силы и крайне нестабильные эмоции на ещё одни бессмысленные разборки. И, конечно, я злилась. На Иванова и его дурное поведение, но ничего ведь не мешало мне выплеснуть эту злость на кого угодно, правда?

– Можно? – спросила я у одноклассницы, сидевшей за соседней партой, и кивнула в сторону пустого одноразового стаканчика, принесённого от кулера. Дожидаться ответа, впрочем, не стала, и сразу взяла его в руки, подошла к Филатовой, которая так кстати выдерживала театральную паузу перед кульминацией своего спектакля, и протянула стаканчик ей. – Вот, возьми, это тебе.

– Зачем? – видно, она слегка растерялась, но презрительно искривившиеся губы всё равно спасали положение и помогали сохранить лицо.

– Сцедить яд. Ну, знаешь, как это делают со змеями. Сразу полегчает, – забирать у меня стаканчик она почему-то не спешила, и пришлось просто оставить его на столе и пожать плечами, показывая, что я сделала всё, что было в моих силах.

– Ты вообще ебанутая? – прошипела Таня мне в спину, опомнившись только в тот момент, когда я успела дойти обратно до своего места. Наверное, стоило бы вовсю насладиться её смятением и недоумением и испытать злорадное торжество, впервые одержав маленькую победу над древним злом, но не сегодня.

Сил не было. Совсем. Словно эти перемещения по кабинету были полётом шарика, который не успели вовремя завязать, и вот: он окончательно сдулся.

– Ага, – зачем-то подтвердила я и безвольно опустила голову на стол, спрятав лицо в сгибе локтя.

Чудесное начало прекрасного дня, не иначе.

***

Иванов меня избегал.

В принципе, над этой ситуацией можно было бы посмеяться, но мне она почему-то не казалась сколько-либо весёлой. Только угнетающей, печальной и вызывающей тревогу, от которой под сердцем тягостно ныло.

На переменах он не появлялся в коридорах, явно осознанно пропустил обед и даже в курилке его так и не удалось застать, хотя сама я дважды выходила туда под каким-то нелепо-оправдательным поводом и была готова засунуть куда подальше своё негативное отношение к тому, что он вообще начал курить. И чем больше времени проходило с нашей ссоры, тем больше наше с ним поведение напоминало какой-то детский сад, а сами мы – капризных малышей, не научившихся справляться с малейшими проблемами.

Встретить Максима мне не удалось, зато, в расстроенных чувствах поднимаясь по лестнице, я чуть не врезалась в Диму, остановившегося прямо посередине и явно не намеренного пропускать меня.

– Я как раз хотел тебя найти, Полина, – сказал он, заставив меня напрячься ещё сильнее и настороженно вглядываться в его лицо, ради чего пришлось сильно задрать голову вверх. В голосе его, обычно обволакивающе-бархатистом и очень приятном, сейчас звенели металлические нотки злости, а заметно опухшая переносица была тщательно замазана тональным кремом, из-под которого под ярким дневным светом, льющимся из окна, всё равно проступал синяк.

Рядом с Романовым мне было очень некомфортно. Да и страшно, что скрывать, ведь я прекрасно помнила, как он совсем не галантно хватал меня и силой удерживал, не позволяя уйти, и сейчас повторять это на бис совсем не хотелось.

– Я хотел извиниться за произошедшее на празднике. Я просто выпил лишнего, – сдержанно произнёс он явно заранее заученную фразу, но при этом лицо его так дёрнулось и скривилось, что не оставалось никаких сомнений, что ему ничуть не жаль.

– Это всё? – уточнила я, нерешительно переминаясь с ноги на ногу и думая только о том, как бы скорее оказаться от него подальше. И извинения его мне были не интересны и не нужны, даже будь они действительно искренними, что уж говорить про вот этот фарс, вызывающий больше недоумение, чем желание проникнуться к нему пониманием.

И ради чего всё это? Чтобы сохранить свой образ в чужих глазах? Если да, то Дима оказался ещё более закомплексованным, чем я.

– Всё, – недовольно поморщился он и отодвинулся в сторону, открывая для меня проход, чем я не преминула тут же воспользоваться.

И забыла об этом случае минуты через две, продолжая предаваться унынию и размышлениям о том, имеет ли вообще смысл и дальше добиваться внимания Максима. Да, пусть он в своё время побегал за мной дольше, но он – не я, и между нами уже произошло слишком много, чтобы теперь играть в молчанку и прятки друг с другом.

А он произносил те слова, которые хотелось бы навсегда забыть, а потом целовал так, словно мои губы были антидотом к принятому им смертоносному яду. Отталкивал, прогонял от себя, а следом шёл искать и не давал снова сбежать. Говорил о доверии, но не позволял ни мне, ни себе быть до конца откровенными друг с другом.

Воспоминания обо всех чудесных моментах наших отношений – вот то единственное и последнее, за что я так отчаянно хваталась, чтобы не утонуть в затягивающей трясине собственной слабости. И внутренний голос повторял на взводе, что я просто не нужна ему больше, что нет смысла надеяться на чудо, что именно такой болезненный финал этой странной истории предсказуемо напрашивался с самого начала.

Но мне хотелось верить, что всё ещё возможно изменить. Если не вернуть вспять, то хотя бы заслужить абсолютную честность на прощание.

– Поль, – позвала меня Наташа, нервно дёргая за рукав футболки, пока я сосредоточенно пыталась развязать спутавшиеся на кроссовках шнурки и люто ненавидела спортивную форму, уроки физкультуры, гимназию и, заодно, и всю свою жизнь. – Прочитай.

Она сунула мне в руки телефон с уже открытой перепиской с Ритой, и я чуть не выронила его, пробежавшись по последним строчкам:

≫ Иванов написал директору заявление с отказом от места в футбольной команде.

≫ Слава ничего об этом не знал.

≫ Говорят, физрук в бешенстве.

– Может быть, вам всё же стоит как-то поговорить? – осторожно уточнила Колесова, которая тоже находилась под впечатлением от этих новостей. Мало того, что Максим не был склонен к настолько странным и импульсивно-истеричными поступкам, но и команду свою он обожал и занятия футболом всегда воспринимал по-серьёзному, а не считал обычным развлечением для тех, кому скучно после уроков.

– Чтобы поговорить, нужно обоюдное желание, – буркнула я, пытаясь скрыть от неё свои настоящие эмоции. А во главе их стоял обычный испуг за этого несносного упрямца, о котором я думала – а теперь ещё и невозможно переживала – каждую минуту, не переставая.

Но и поддержать и помочь ему никак не могла, пока он отталкивал от себя всех и решительно жал на красную кнопку саморазрушения.

То, что Евгений Валерьевич в бешенстве, мы успели прочувствовать на себе в первые же минуты занятия. Нет, он не срывался на нас по пустякам, не повышал голос и даже относительно спокойно перенёс и забытую форму, и псевдокашель, и снова забытый реферат от моих одноклассников (да-да, тот самый, чей номер мне ещё до зимних каникул нашёптывал Иванов, а потом, довольный собой, выдал на руки уже готовым – у него оставалось несколько заранее написанных ещё Артёмом).

Но лицо физрука выражало ярость. И играющие желваки, и нахмуренные брови, и поджатые тонкие губы – честно, при виде его со стороны меня невольно посещала мысль о том, что с Ивановым они неуловимо похожи.

И когда где-то у входа в зал мелькнула до боли знакомая высокая и широкоплечая фигура с взъерошенными светлыми волосами, я только несколько раз быстро моргнула, пытаясь прогнать от себя видение, и подумала, что окончательно помешалась на Максиме. Но нет, не помешалась – Евгений Валерьевич поспешно бросил нам резкое «отрабатывайте», а сам скрылся вместе с Ивановым в своём кабинете.

Крики стали слышны примерно минуты через три. Орал физрук, и голос его набирал обороты постепенно, сначала просто пульсировал небольшими толчками выкриков, следом взорвался пугающей канонадой и под конец оглушил нас иерихонской трубой. Добротные стены не позволяли разобрать, что именно он говорил, но скандал набирал обороты и разносился эхом по залу, поэтому все ученики бросили свои занятия и теперь с любопытством прислушивались и переглядывались друг с другом.

Забыв обо всём на свете, я тут же ринулась в раздевалку. Уже дёрнула вверх футболку, но нитка на вороте зацепилась за серёжку и, пока я распутывала её, успела сообразить, что вряд ли успею переодеться: слишком много времени уйдёт на то, чтобы натянуть на себя колготки и застегнуть все маленькие пуговички на блузке, да и тогда мне придётся снова влезть в туфли на красивом, но чертовски неудобном и неустойчивом высоком каблуке.

Быстро перекинув из сумки в шкафчик увесистую стопку учебников и тетрадей, я услышала, как скрипнула дверь в кабинет физрука и по коридору разнеслись глухие торопливые шаги.

Почти успела!

Только вот вылетев следом за Ивановым из раздевалки, я оказалась прямо напротив раскрасневшегося Евгения Валерьевича, который быстро смерил меня оценивающим взглядом, зацепившимся за висящую на плече сумку, и, кровожадно ухмыльнувшись, скрестил руки на груди.

– А куда это ты собралась с середины урока, Романова?

– Я… мне… просто… ну… – замялась я, поглядывая на длинный извилистый проход, ведущий в основную часть гимназии, и оценивая, есть ли у меня шанс сейчас просто сорваться и убежать от учителя, а уже потом придумать для этого достойную отмазку. Бегал он наверняка лучше, но не будет же догонять и тащить обратно нерадивую ученицу? – Мне срочно надо уйти. У меня… эти… женские проблемы! Вот только начались.

– Ой, и у тебя тоже? – ехидно усмехнулся он, кивнув головой в ту сторону, куда минутой ранее ушёл Максим. Я почувствовала, как щёки заливает краска, а внутри всё обрывается от осознания того, что наспех придуманный план провалился. Но Евгений Валерьевич только вздохнул, махнул рукой и сказал: – Ладно, иди. И передай своей проблеме, чтобы он переставал страдать хернёй.

– Спасибо! – радостно воскликнула я, немедленно разворачиваясь на пятках, чтобы успеть догнать Иванова до того, как он снова пропадёт в неизвестном направлении, но была снова остановлена окриком физрука:

– Романова!

– Ч-что?

– А если не вернёшь мне игрока, в пятницу поставлю на ворота тебя. Прямо в том костюмчике с Хэллоуина, чтобы деморализовать команду соперника. Так что постарайся…

– Хорошо, – смущённо кивнула я и побежала в сторону гимназии.

***

Максим сидел на скамейке, глядя даже не на футбольное поле, а просто себе под ноги, словно в слегка притоптанном и грязном от чужой обуви снеге можно было найти ответы на те вопросы, с которыми нам не под силу было разобраться самим. А я остановилась в нескольких шагах от него, вдохнула полной грудью, запыхавшись после бега, потому что его я всё же снова упустила и только каким-то чудом, внезапно очнувшейся интуицией, велением сердца решила прийти именно сюда.

Он не прогонял и не просил уйти – пожалуй, второе оказалось бы намного хуже. Проще вынести, понять, прочувствовать раздражённое и импульсивное «отвали», и намного больнее пропустить через себя парализующее тихое «оставь меня, пожалуйста».

И, как оказалось, принимать на себя удар яростью тоже проще. А смотреть на него, разбитого, подавленного, растерянного, становилось невыносимо с каждой следующей секундой. И воздух, ледяной и свежий, жёг и причинял боль, а снег похрустывал, отсекая каждый мой нерешительный шаг навстречу ему.

Я села около него, оставив между нами пару сантиметров расстояния, которые помогали забыть, что кто-то вообще есть рядом, если ему этого захотелось бы. Но оказалась всё равно настолько близко, что отчётливо слышала, как иногда он с силой втягивал воздух через нос, пытаясь успокоиться, и каждый такой раз сердце замирало и резко ухало вниз.

Мне казалось, что мы просидели наедине друг с другом и своим молчанием несколько часов, прежде чем я осмелела достаточно, чтобы просто повернуть голову и открыто посмотреть на его сосредоточенный профиль. Убедиться, что это он, настоящий и настолько близкий. Поймать себя на мысли, что даже вот так – уже счастлива.

– Почему ты отказался от места в команде? Это же настолько важно для тебя, – я надеялась на какую-нибудь реакцию с его стороны, но Иванов упрямо молчал, только взгляд его оторвался от собственных ног и устремился вперёд, на футбольное поле.

– Значит, не настолько, – спустя какое-то время отозвался он, пожав плечами. – Разве кто-нибудь будет сам отказываться от того, что ему по-настоящему важно и нужно?

– А кто из нас от кого отказался? – с вызовом спросила я, еле сдерживая желание схватить его лицо в ладони и силком развернуть к себе, чтобы видеть его губы, видеть выражение его уставших и потускневших глаз, будто вместе с февральским небом затянувшихся плотной серой пеленой.

– Я от тебя не отказывался…

– А я от тебя? – он дёрнулся и снова уставился себе под ноги, и я могла бы понять это молчание, могла бы засчитать его как неуверенное «да», как банальное «я не знаю» или как полное надежды «нет». Но на этот раз мне не хотелось додумывать, угадывать, строить предположения. Мне нужно было услышать его. Как есть, начистоту, пусть это будет нестерпимо больно. – Скажи мне, Максим. Ты попросил время, и я дала его тебе, и если будет нужно, дам ещё сколько угодно. Но я хочу знать, чего именно жду. Что ты хочешь решить для себя? Дойти наконец до мысли о том, что тебе всё это не нужно?

– Да. Я хотел убедить себя, что мне не нужны и не важны наши отношения. И ты – тоже.

Мою грудь сдавило болью от застрявшего внутри пронзительного крика, от непролитых слёз, от отчаяния, тупым лезвием бьющего по сердцу. Но было ещё кое-что странное в этом терпком, горьком моменте истины: сладкий привкус скорой свободы.

Я хотела освободиться от этих сводящих с ума сомнений. Получить его заветное «да» или убийственное «нет», лишь бы выбраться из тягостного, удушающего своей жарой адского пекла ожидания.

Его взгляд наконец был направлен прямо на меня, но теперь мне не хватало ни сил, ни смелости посмотреть на него, а щёку обжигало таким теплом, словно его пальцы не переставая ласкали её, не пропуская ни миллиметра светлой кожи. Такая вот фантомная нежность, которую пыталось воспроизвести моё тело, отказываясь признавать, что она утеряна навсегда.

– Полли, прости меня, – его ладонь, внезапно опустившаяся поверх моей, была такой огромной и холодной, словно немного, чуть-чуть, самую малость чужой, и от этого пугающего чувства меня внезапно начал бить озноб. А взгляд метнулся к нему в поисках опоры и защиты, которые я получала всегда, когда в этом нуждалась.

И хотела, хотела, очень сильно хотела получить сейчас, хоть в последний раз.

– Ничего у меня не получается, Поль, – Максим рывком притянул меня к себе, обнял за плечи и прислонился своим лбом к моему, и вылетавший изо рта воздух клубами пара скрывал нас друг от друга, разрывая мучительно-близкий зрительный контакт. Всё вокруг так шумело и кружилось, будто я падала в обморок, и эта последняя секунда перед тем, как всё исчезнет, длилась бесконечно. – Не получается себя в этом убедить. А я ведь считал себя рациональным и логичным. Думал, вот сейчас просто разложу всё по полочкам и сам пойму, что мне это не нужно. Раньше ведь всегда получалось, понимаешь? Убедить себя, что мне не нужна полноценная семья и нормальные, как у всех, родители, что я могу спустить на тормозах все ошибки брата, а заодно и сам сделать вид, будто ни в чём перед ним не виноват. Даже с чёртовым футболом это сработало. Пусть это всё наглая ложь самому себе, но у меня выходило обманываться и как-то жить дальше. А тут… всё бесполезно. Не получается у меня без тебя.

– Ты мне очень нужен. И важен. И дорог, – прошептала я, ощущая, как к глазам начинают подступать те слёзы, которые не успели пролиться от горя и стремились на волю теперь, от звенящего и вибрирующего за всеми внешними эмоциями чувства облегчения. – Это правда, Максим.

Я чувствовала его приятное мятное дыхание на своих губах, замёрзший кончик его носа изредка соприкасался с моим, и порывы зимнего ветра трепали и спутывали пряди моих волос, выбившиеся из низкого хвоста, и облепляли наши с ним щёки. И мне впервые не хотелось поцелуев. Не хотелось прерывать этот хрупкий, невесомый момент, в который он стал для меня ближе, чем когда-либо прежде.

Не в момент первого поцелуя и не в тот миг, когда наши обнажённые тела впервые соединились, а именно сейчас. Словно пока мы сидели друг напротив друга, наши души срастались, и это было так больно и так восхитительно приятно.

– Знаю, что и сам во многом не прав, но я так зол и обижен на тебя, Поль. Очень сильно. Но я и подумать не могу о том, чтобы обидеть тебя в ответ. А когда понимаю, что опять ляпнул что-то не то и причинил тебе боль, мне удавиться хочется.

Я взяла в руки его ладонь – ту самую, что до сих пор нерешительно и боязливо лежала поверх моей, крепко прижала её к своей щеке и опустила голову ему на колени. Беззвучно плакала, содрогаясь всем телом, утыкалась носом в сгиб его большого пальца и чувствовала, как Максим лёгким дуновением ветра перебирает мои волосы.

Наверное, стоило что-то сказать. Спросить, уточнить, договориться. Но не хотелось прерывать нашу тишину, казавшуюся самой уютной на свете.

– Не выгонишь меня за то, что я опять реву на трибунах? – попыталась пошутить я, хотя получившаяся кривая улыбочка вряд ли гармонировала с красными от слёз глазами и красным от холода носом.

– Будем считать, что с тех пор я всё же поднялся в своём уровне развития, – хмыкнул Иванов, и у него шутка тоже не удалась: на бледном лице с огромным синяком явно проступала усталость. – Чего ты хочешь, Полли?

– Хочу быть с тобой, – вылетело из меня без раздумий, словно этот ответ давно уже крутился на языке и только ждал подходящего вопроса. – Хочу быть честной и открытой, чтобы у нас не было больше недомолвок. Хочу разговаривать с тобой очень много и рассказывать даже о том, что всегда считала глупым и не важным, и чтобы ты тоже мог поделиться со мной любыми пустяками, которые задевают твоё сердце. Хочу, чтобы мы доверяли друг другу настолько, что не возникало бы необходимости напоминать об этом или постоянно доказывать. Это… слишком много и сложно, да?

– Я думаю, что это намного проще, чем кажется, – он наклонился и прижался губами к моему виску, горячим дыханием щекоча кожу и заставляя сердце биться на предельной скорости. – Знаешь, рядом с тобой мне всегда так спокойно. Это… даже описать тяжело. Что-то такое домашнее и уютное…

– Мне кажется, что я могу завернуться в тебя с головой, как в тёплое одеяло, под которым меня не сможет достать ни один монстр, живущий под кроватью, – призналась я, отчаянно шмыгая носом и прикрывая глаза от удовольствия и смущения, вызванного собственной откровенностью. А потом потёрлась щекой о его ладонь и решилась затронуть ту тему, игнорировать которую было абсолютным безумием. – Максим, я никогда тебя не стыдилась. Совсем наоборот… Я правда боюсь возможных пересудов о том, что я тебе не пара. Потому что ты… ну, откровенно говоря, достаточно известен и популярен в гимназии, а я… не привыкла выделяться. Но я правда хочу…

– Если тебе нужно ещё время, я подожду, – в голосе тут же перебившего меня Максима не было ни раздражения, ни злости, ни разочарования, которые я так боялась услышать. Но по телу побежали мурашки, а дышать стало будто тяжелее, потому что тон его звучал точь-в-точь так же, как произнесённое ещё в новогоднюю ночь «Ты точно этого хочешь?», преследовавшее меня в красочных и приятных снах.

Он не осуждал меня, понимал и принимал. Как и тогда, у меня не оставалось сомнений, что ему окажется под силу смириться с любым моим ответом, каким бы он ни был.

И именно поэтому я снова не смогла отказаться.

– Слишком несправедливо по отношению к тебе будет снова просить о подобном, – меня трясло от холода и волнения, но на губы всё равно лезла счастливая улыбка, которую совсем не хотелось от него прятать. Пусть видит, в самом деле, в какой сахарный сироп меня превращают даже самые простые и невинные его ласки. – Я и сама устала постоянно оглядываться по сторонам, боясь показать свои чувства. Предлагаю начать с самого важного – моих родителей. Какие у тебя планы на эти выходные?

Комментарий к Глава 37. Про окончательную капитуляцию.

Дорогие мои читатели!

У нас впереди последняя глава и эпилог (по размеру он не будет сильно уступать обычной главе).

Я очень благодарна вам за всю проявленную активность, за комментарии, за все плюсики в ожидании главы! Они очень стимулируют меня и показывают, что я трачу своё время не впустую!)

Итак, если у вас ещё есть какие-то вопросы или предложения – самое время их озвучить))

========== Глава 38. Про признание собственных чувств. ==========

Вообще-то, я оказалась той ещё хитрой жопкой.

Потому что мне в любом случае следовало бы убедить Иванова в эти выходные явиться на повторный осмотр к моей маме, за долгие годы работы так и не разменявшей любовь к своей профессии на хроническую усталость и коллективно-бессознательное недовольство начальством, графиком смен и зарплатой. За его рану она действительно переживала (может, отчасти, и за него самого – по моей маме вот так сходу не поймёшь) и донимала меня расспросами: как выглядит синяк, не появилось ли каких-нибудь новых жалоб, которые могли бы указывать на полученное сотрясение. Узнай мама, что Максим всё же собрался играть за команду на пятничном футбольном матче, – ей бы наверняка стало плохо от подобного безрассудства.

Нет, конечно же, я действительно хотела познакомить его со своими родителями. Не просто потому что «надо», а из искреннего и немного наивного желания, чтобы самые дорогие мне люди могли найти друг с другом общий язык.

В конце концов, папа очень любил футбол и хорошее чувство юмора. А мама… мама ценила тех, кто не принимался спорить с её безоговорочно верным и не подлежащим пересмотру мнением.

Но была у меня ещё одна идея. Безумная. Отчаянная. И очень захватывающая и будоражащая моё воображение, стоило лишь подумать о моменте её претворения в жизнь.

Хоть с Ивановым мы и обсуждали постепенное, плавное и мягкое по восприятию признание собственных отношений, я хорошо помнила главный родительский завет: чем быстрее сорвёшь пластырь – тем проще и безболезненней это будет.

Моё вчерашнее внезапное исчезновение с урока физкультуры не осталось незамеченным, и при первой же появившейся возможности Филатова начала отыгрывать свою коронную партию, распаляясь с таким воодушевлением, словно мои поступки волновали её многим больше, чем меня саму. Правда, после прозвучавшей в первом же предложении надоевшей комбинации слов Романова-Иванов-жалкое зрелище я перестала слушать и переключилась на собственные мысли, позволив Натке вступить в ожесточённую оборону.

По крайней мере Колесовой и правда нравилось участвовать в перепалках и всеми силами пытаться сбить с нашей Тани спесь – так почему бы не позволить ей это? Потому что меня совсем не прельщали перспективы погрызться с кем-либо на перемене, и единственным человеком, с кем мне действительно нравилось соревноваться в остроумии, был Максим.

Только для нас это из постоянной манеры общения превратилось в некое подобие ролевой игры, странной прелюдии, которая разгоняла по крови ударную дозу адреналина, подстёгивала азарт и накаляла напряжение между нами до того предела, что непременно следующий потом поцелуй казался взрывом атомной бомбы: он оглушал, сшибал с ног, разрывал на ошмётки и напрочь лишал рассудка.

Хотя после нашей ссоры на меня точно так же действовал вообще любой его поцелуй. И тот, что был вчера на прощание у моего подъезда, когда я зарывалась в его волосы с такой отчаянной жаждой, что наверняка причиняла ему боль, но всё равно не могла остановиться. И тот, каким мы поздоровались сегодня утром в раздевалке, дико набросившись друг на друга и свалив на пол чужие куртки. И тот быстрый и неловкий, что я приберегла для нашей следующей встречи, откладывающейся из-за его необходимости обсудить своё место в команде с директором и Евгением Валерьевичем.

Удивительно, но после нашего с Ивановым примирения я не ощущала ожидаемого прилива беззаботного счастья или приятного волнения. Мне просто было так спокойно, словно все проблемы этого мира перестали существовать и стало абсолютно точно наперёд известно, что впредь всё будет хорошо. Пусть это наверняка и был самообман, но определённо самый лучший из всех, что удавалось для себя придумать.

Прошла уже треть выделенного на обед времени, когда он наконец присоединился к нам в столовой, взъерошенный, слегка раскрасневшийся и особенно умилительно ворчливый.

И пусть останутся при своём мнении все, кто скажет, что занудство не может быть сексуальным. Я убедилась: очень даже может! И невнятное бормотание себе под нос, и морщинка между нахмурившимися бровями, и скрещённые на груди руки – всё, принадлежащее ему, вызывало во мне сладкое и тягучее желание, от силы которого хотелось вцепиться зубами в край стола.

– Ты не ответишь? – спросил Слава, указывая на настойчиво вибрирующий телефон Колесовой, который та демонстративно игнорировала, перевернув экраном вниз.

– Нет, – тут же ответила она, и в голосе сквозила явная нервозность и напряжение.

Я отвлеклась на пришедшее мне сообщение, сначала слегка насторожившись от такого совпадения, но потом, увидев в строке отправителя имя Максима, сразу расслабилась и бросила на него удивлённо-заинтересованный взгляд, прежде чем прочитать внезапное послание.

≫ Если ты продолжишь так на меня смотреть, я разложу тебя прямо на этом столе!

Торопливо спрятав телефон обратно в карман, я поёрзала на месте, поправила волосы, быстро посмотрела по сторонам, убедившись, что никто из друзей сейчас на меня не смотрит, снова поправила волосы и только тогда решилась взглянуть на Иванова. Он развалился на стуле с видом невозмутимым и самоуверенным, нагло ухмылялся и глаз с меня не сводил, наслаждаясь моими алыми от смущения щеками и улыбкой, настойчиво трогающей губы.

Мне хотелось фыркнуть, горделиво задрать нос вверх и сказать ему, что меня таким не испугаешь. Скорее наоборот – раздразнишь ещё сильнее, возьмёшь на слабо и подтолкнёшь к тем поступкам, за которые потом мне будет очень стыдно. Но сначала…

– Наташ? – на этот раз не выдержала Рита, с подозрением покосившись на трезвонивший телефон, и, словно опомнившись, Натка быстро сбросила очередной звонок.

И так ещё несколько раз подряд.

Мы все, не сговариваясь, молчали и смотрели на неё. А она – удручённо закусила губу и уставилась прямо на лежащий на столе телефон с таким затаённым страхом, будто из него, как в японских кошмарах, должна была вот-вот выползти жаждущая нашей смерти девочка-монстр.

Взвинченная до предела, она дёрнулась и почти подпрыгнула на месте от очередного звонка. А потом привычно протянула к телефону руку и всё же приняла вызов.

– Да… нет. Я не могу. Потому что у меня вообще-то ещё есть уроки на сегодня. И мозги тоже, да. Пфф, конечно же нет! Ладно, сейчас выйду, – несмотря на то, что разговаривала она очень уверенно и не стушевалась ни на мгновение, на лице её отображались сомнение и растерянность, а взгляд панически бегал по скучной поверхности стола, с лихвой выдавая внутренние переживания.

– Ты куда? – остановила я резко поднявшуюся со стула Колесову, пытавшуюся держаться бодро, несмотря на вмиг побледневшее лицо. Происходящее нравилось мне всё меньше, и внутренности сжимались от неприятного предчувствия.

– Ян приехал. Хочет поговорить, – пояснила она, передёрнув плечами и криво усмехнувшись. Чанухин тихонько присвистнул, очень эмоционально выразив общее мнение по поводу этого события: прошло уже столько времени после каникул, что все мы, включая и саму провинившуюся Наташу, перестали ждать от него каких-либо ответных действий.

Однако Ян преподнёс неожиданный и не самый приятный сюрприз, и вряд ли стоило рассчитывать на то, что спустя месяц он прилетел обратно в Россию и приехал к гимназии, чтобы просто поздороваться или перекинуться парой слов с бывшей, подставившей его девушкой.

– Ладно, пойдём, – хмыкнул Максим, тоже поднимаясь со стула, а следом за ним подорвался и кровожадно ухмыляющийся Чанухин, который, кажется, единственный взбодрился и обрадовался от того, что воздух вдруг пропитался остро-пряным запахом опасности.

– Думаешь, Ян собирается свернуть мне шею? – Натка остановилась, вцепилась пальцами в спинку своего стула и смотрела на собиравшихся парней с недоумением. В принципе, мы с Марго тоже оказались шокированы и не пытались как-либо это скрыть, успевая только следить за разворачивающимися действиями.

– Ну если так, то я точно хочу быть первым, кто это увидит.

– Ой, Иванов, а может, я не собираюсь дарить тебе такой повод для радости?

– Твоя дурость уже один нескончаемый повод для моей радости, – съязвил он и быстро подмигнул мне, ободряюще улыбнувшись. – Так что заканчивай болтать и пойдём уже.

Стоило им уйти, как мы с Анохиной, не сговариваясь, бросили недоеденный обед и выскочили следом. У больших окон в холле первого этажа уже было несколько заинтересованных разворачивающимся зрелищем учеников, и мы поспешили присоединиться к ним, молясь, чтобы все самые страшные опасения не сбылись.

Внимание привлекала в первую очередь машина, на которой приехал Ян: ярко-бирюзового цвета, вытянутая и низкая, отдалённо напоминавшая красный Мерседес матери Иванова, только визуально – ещё более дорогая и вызывающе-пафосная. Но ни его самого, ни Наташи не было видно, зато Слава и Максим стояли и спокойно переговаривались друг с другом на расстоянии пары метров от машины, немного в стороне, словно просто случайно оказались там в то же самое время.