Текст книги "Три килограмма конфет (СИ)"
Автор книги: Нельма
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 47 страниц)
Я не замечала, как впилась ногтями ему в плечи, пронзая кожу почти до крови, не обращала внимание на его поцелуи, с губ переместившиеся на шею. Просто каждое поступательное движение приносило такую боль, словно кто-то беспощадно елозил куском наждачной бумаги по свежей, ещё кровоточащей ране.
И мне было так плохо и обидно, что хотелось заплакать от жалости к себе, наивной и самоуверенной дурочке, ожидавшей взрывы фейерверков и захлёстывающие с головой волны наслаждения, как в дешёвых бульварных романах. А на самом деле приходилось со всей силы закусывать губу, чтобы сдержать рвущиеся из груди болезненные всхлипы и попытаться ничем не выдать своё состояние перед Максимом.
Потому что перед ним было как-то особенно стыдно.
Он остановился подозрительно быстро, всего через несколько минут, показавшихся мне мучительно долгим, растянувшимся на часы кошмаром. Скатился на бок, обхватил моё лицо ладонями и принялся покрывать его порывистыми, быстрыми поцелуями.
– Очень больно? – в его голосе звучала то ли забота, то ли жалость, необъяснимо покоробившая меня и поддевшая гордость, тут же воспрянувшую и потребовавшую доказать, что со мной всё нормально.
И хоть головой я понимала, что это нормально и нет ничего ужасного в том, чтобы показать свою слабость в такой волнительный момент, но страх снова оказался сильнее. Нелепый страх навсегда остаться для него той девушкой, что корчилась в его постели от боли, вместо того чтобы страстно стонать и извиваться от удовольствия.
– Немного… непривычно, – пробормотала я и даже попыталась выдавить из себя неубедительное подобие улыбки.
– Поленька, – ласково протянул он, поглаживая меня ладонью по щеке. И посмотрел так тепло, успокаивающе, понимающе, что в грудной клетке словно вспыхнуло маленькое солнышко, согревающее сердце своими робкими лучами. – А так не больно? – его пальцы снова пробежались по бёдрам и успели оказаться у меня между ног прежде, чем я по инерции плотно свела их, испугавшись возвращения прежней боли, теперь лишь неприятным ноющим чувством разливавшейся по низу живота.
Но он лишь аккуратно коснулся клитора и слегка надавил на него, на мгновение вернув то самое сладкое ощущение, за которым я так отчаянно гналась прежде. Тело само поддалось неторопливым, уверенным движениям, расслабилось и прильнуло ближе к нему, призывно прогнулось в пояснице, позволяя его руке беспрепятственно трогать меня так, что теперь действительно, по-настоящему хотелось стонать от желания.
– Тебе приятно? – его развратный хриплый шёпот заводил меня ещё сильнее, заставляя забыть о стыде и смущении, будто их и не было никогда. В исступлении прижиматься губами к его влажной от пота шее, крепко сжимать предплечье руки, доставляющей мне удовольствие, и изредка бёдрами подаваться навстречу ритмичным поглаживающим движениям.
– Да, – еле смогла произнести я, задыхаясь от разгорячённого, густого воздуха, сахарной сладостью оседавшего внутри пересохшего рта. Отдельные бессвязные слова проносились в мыслях, неистово рвались наружу и тряслись загнанными в клетку бешеными зверями, не находя своего выхода.
Ещё, ещё-ещё-ещё немного.
Оргазм не ударил мне в голову, не заставил кричать от наслаждения и не разнёсся по телу невиданной эйфорией. Всё скопившееся напряжение просто достигло пика и резко спало, рассыпалось острыми крупинками, странно покалывающими кончики пальцев.
Максим позволил мне отдышаться: какое-то время просто молча водил пальцами по бёдрам и талии, лишь изредка прижимаясь губами к моей макушке. Но полностью прийти в себя всё равно не получалось, и события последнего часа воспринимались бессвязными яркими мазками краски, торопливо и наобум нанесёнными на огромный белый холст. Красное пятно боли, грязно-серая кайма страха и пурпурные разводы удовольствия.
Он ласково провёл вверх по моей руке, от запястья к плечу, откинул прилипшие к шее пряди влажных волос, а потом приподнялся на локте, тщательно всматриваясь в очертания наших тел.
– Поль, только не смотри вниз, ладно? – на всякий случай обхватив пальцами и придерживая мой подбородок, вкрадчиво попросил Иванов. Его расчёт оказался верным, потому что первым делом я на автомате попыталась опустить взгляд туда же, куда мгновениями раньше смотрел он, прежде чем догадалась о причине его предостережения.
– Там кровь? – севшим голосом уточнила я, тут же получив от него согласный кивок. – Много?
– Просто не смотри и всё, ладно? – он предусмотрительно не убирал свою руку и долго вглядывался в моё лицо, пока не получил достаточно подтверждений тому, что я не собираюсь тут же ослушаться. И только тогда отпустил, чмокнул в кончик носа и добавил: – Сейчас ты закроешь глаза, и я отнесу тебя в душ. И ты не выйдешь оттуда, пока я не вернусь и не разрешу тебе этого сделать.
– Звучит очень деспотично.
– Чёрт. А должно было прозвучать очень заботливо, – хмыкнул Максим и широко улыбнулся, поймав мой смущённый взгляд. – До Нового года остался час. Получается, сегодня на праздничный ужин у меня действительно была ты.
Комментарий к Глава 26. Про опрометчивые решения и их последствия.
Я просто постою здесь с ехидной улыбочкой на губах.
Кстати, кто там хотел узнать ситуацию со стороны Максима? Глава от его лица будет через 2-3 следующие главы)
========== Глава 27. Про новогодние чудеса. ==========
Мой самый главный страх развеялся очень быстро. Остался в ушедшем году наравне с глупой и безосновательной влюблённостью в Диму Романова, привычкой замалчивать свои чувства, поразительной инфантильностью и девственностью.
Ничего не изменилось. Телевизор продолжал демонстрировать нам картинку наигранно-счастливых людей, дружно упивающихся шампанским в перерывах между песнями, запах еды с накрытого стола успел расползтись по всему первому этажу дома, а небольшая, но пышная искусственная ёлка так и осталась скромно стоять в углу гостиной – мы наспех обматывали её гирляндой за десять минут до наступления полуночи, путались в проводе и смеялись.
Ну, смеялся больше Максим, за каких-то пару минут выдав три искромётные шутки по поводу моего роста, не позволявшего дотянуться даже до верхних веток, в то время как он, просто вытянув руку, без труда мог бы нацепить на верхушку праздничную звезду, если бы та вместе с другими новогодними игрушками не осталась в коробке, которую убрали на тот самый чердак, ключ от которого давно утерян.
Он шутил – я злилась, огрызалась и прятала улыбку, стараясь ровно настолько, чтобы ему всё равно удалось её заметить.
Он подкидывал еду мне в тарелку, пока я отворачивалась, и внаглую отпивал шампанское из моего бокала, с самым честным видом заявляя, что мне снова показалось.
Он радовался, как ребёнок, когда мы выбежали на улицу смотреть салют, в этом пафосно-элитном коттеджном посёлке мало чем с виду отличавшийся от того, что обычно запускают на Красной площади, а потом тащил меня домой на своём плече и напевал: «В Новый год сбываются все мечты, лучший мой подарочек – это ты!»
Он прижимал меня к себе на просторном диване в гостиной, ворчал и нервничал, когда с моих ног снова съезжал плед, а ещё настойчиво подкармливал салатиками прямо с ложечки и чистил для меня мандаринки.
А мандаринки – это серьёзно. Это, наверное, и правда любовь.
И единственным напоминанием о том, что случилось между нами, стал только вопрос «не болит?», который он произносил неизменно полушёпотом, со смущением, никак не вязавшимся с его обычной манерой общения, и неприкрыто звучащим в голосе чувством вины. Первые два раза этот вопрос застал меня врасплох и вызвал умиление, а следующие раз пять – желание закрыть лицо руками и сказать, что я в домике.
Потому что врать ему мне не хотелось, да и получалось всегда не очень, а низ живота действительно неприятно тянуло тупой, ноющей болью, набирающей силу, стоило только сделать резкое движение.
Приходилось закатывать глаза, переводить тему или отшучиваться, и где-то после очередной моей вялой отговорки и тем моментом на экране телевизора, когда доблестный Поттер со своим рыжим другом играли в волшебные шахматы, я внезапно провалилась в сон, уютно свернувшись клубочком и пристроив голову у него на коленях.
А проснулась уже в его кровати, укрытая одеялом прямо поверх пледа. Между плотно задёрнутых штор виднелась полоса тусклого дневного света, Максима рядом не было и, судя по абсолютно ледяной постели, ушёл он достаточно давно.
После сна меня морозило, поэтому пришлось набросить на себя его толстовку, как раз висевшую на спинке стула, так как мой свитер наверняка так и остался валяться где-то на первом этаже вместе с телефоном, который стоило поскорее найти, чтобы посмотреть время и проверить, не звонили ли родители. Но вопреки собственному логичному и разумному плану, первым делом я отправилась искать Иванова.
Он убирался на той самой вскользь упомянутой раньше веранде, внешне больше напоминавшей оранжерею: потолок и стены были полностью стеклянными, позволяли любоваться ровным снежным полотном на заднем дворе и небом, сейчас затянутым плотной завесой молочных облаков. Четыре плетёных дивана стояли вокруг выложенного камнями прямо на полу очага, судя по остаткам углей внутри, предназначенного для разведения самого настоящего огня.
– Я помню, как отец собирался здесь вечерами то ли с друзьями, то ли с коллегами по работе, – сказал Максим, обернувшись и заметив, каким восхищённо-изумлённым взглядом я окидывала помещение. – Мы с Тёмой специально выходили на улицу, чтобы через стекло подглядывать за тем, как они сидят вокруг огня, курят сигары и пьют что-то из красивых пузатых стаканов со льдом. По цвету мы решили, что это чай, и потом пытались пить его так же. Нам казалось, что это выглядело так круто. По-взрослому.
– Твой отец бизнесмен?
– Он большой начальник в налоговой. Так что скорее олигарх, – усмехнулся он, а потом ещё раз окинул меня пристальным взглядом с ног до головы и покачал головой: – А ну-ка марш за сапогами и курткой!
– И где моё «доброе утро»? – недовольно буркнула я, стараясь как можно незаметнее переминаться с ноги на ногу, потому что выложенный плиткой пол действительно был ледяным, а ещё покрытым слоем пыли, на которой отчётливо остались видны следы от его кроссовок.
– Добрый день, вредина. А теперь марш одеваться!
– А ты не знаешь, где мой телефон?
– У меня, – он достал его из заднего кармана джинс и протянул мне с извиняющееся улыбкой на губах. – Я подумал, будет надёжнее взять его с собой, чтобы не пропустить входящие звонки и сразу разбудить тебя.
Удивительно, но родители действительно ещё не успели ни позвонить, ни отправить мне с десяток сообщений с расспросами про новогоднюю ночь. Удивительно вдвойне, учитывая то, что на часах было почти четыре часа дня.
Быстро утеплившись, я решила попытать счастья в номинации «Дочь, за которую не стыдно» и первая написала маме короткий и очень урезанный отчёт о празднике, даже не соврав о том, что просто допоздна смотрела фильм, лишь утаив, где и с кем это делала. Пришлось снова отгонять от себя противно-назойливый голос совести, беспрестанно возмущавшейся тому, как я поступала с родителями, что в гостях у Максима спала как сурок, и – вишенка на шикарный торт общего самобичевания – что сделала вчера вечером.
Сомнения снова окружали меня сворой взбесившихся псов, которые лязгали еле сдерживающими их силу цепями, предупреждающе разевали огромные пасти с кривыми острыми зубами и закапывали пол обильной жидкой слюной. Наваливались все вместе и разом: так никуда и не исчезнувший страх показаться ветреной и доступной, сдержанный, почти холодный приём после моего появления на веранде и противное ощущение того, что я разочаровала его.
И его тоже.
Сколько себя помню, мне всегда приходилось жить с грузом ответственности за надежды, которые возлагали на меня родители, учителя, брат и даже я сама. И из раза в раз, как бы ни старалась, я не оправдывала чужих ожиданий.
Иванов сортировал коробки, которыми была завалена большая часть веранды, составлял их аккуратными рядами около выхода на задний двор, используя одному ему понятную схему, ведь с виду все они выглядели идентично друг другу. Около диванов валялись огромные чёрные мешки – кажется, примерно такие используют для мусора или чтобы прятать трупы в голливудских фильмах, – наполненные чем-то мягким и завязанные сверху на небрежный, наполовину расслабившийся узел.
– Что необходимо делать? – наигранно бодрым голосом спросила я, приблизившись к мешкам и из любопытства потыкав в один из них пальцем, пока он как-то очень обидно продолжал игнорировать моё присутствие.
– Твоя задача сидеть вот здесь, – его ладони легли на плечи, слегка надавили на них, вынудив меня опуститься на стоящий позади диванчик, а потом упёрлись в спинку, по бокам от моего лица. – И рассказывать мне что-нибудь интересное.
Горячее дыхание коснулось моей щеки, а следом за ним прижались к румяной коже его губы, в несколько быстрых и нежных поцелуев добравшиеся наконец до рта, податливо приоткрывшегося в тот момент, когда он только угрожающе-возбуждающе навис надо мной. Костяшки холодных пальцев мазнули по шее лёгким поглаживающим движением, от которого в моём животе нервно встрепенулись бабочки, охотно расправляя свои крылья.
И тогда я поняла, как сильно боюсь всё это потерять. Остаться без поцелуев, в которых тонула брошенным в воду камнем, забывала обо всём на свете и полностью отдавалась в его власть, с одинаковым восторгом встречая и трогательную нежность, и страстную напористость. Лишиться прикосновений, под которыми тело раскрывалось, распускалось пушистыми яркими лепестками, стремящимися к своему личному солнцу, и той трепетной ласки, что делала меня по-настоящему счастливой.
Чувства к нему так стремительно прорастали внутрь моего сердца, заполняли в нём каждую клеточку, что выдрать их становилось просто невозможно. Слишком больно. Смертельно.
– Я хочу делать что-нибудь по-настоящему полезное, – решительно заявила я, как только он оторвался от моих губ и направился обратно к коробкам.
– По-настоящему полезным будет, если ты отдохнёшь и придёшь в себя после вчерашнего, – в общем-то отлично, что, произнося это, Иванов стоял ко мне спиной, потому что выражение моего лица, поочерёдно вытянувшегося, побледневшего и покрасневшего, наверняка смотрелось очень комично. А у него и так более чем достаточно поводов, чтобы надо мной посмеяться.
– Похоже, чтобы я была при смерти? – голос почти не дрогнул, за что я тут же мысленно себя похвалила. Хотя в груди постепенно закипало дрянное варево из злости, недоумения и обиды, которое рано или поздно найдёт, куда выплеснуться.
– У меня есть веские основания полагать, что ты в смертельной опасности, – хмыкнул он и, поймав мой хмурый, полный ещё не высказанных вопросов и претензий взгляд, приложил руку к губам и заговорщическим полушёпотом пояснил: – Я думал, после такой кровопотери вообще не выживают.
– Максим!
– Я всё ещё тут, солнышко, – он поднял руку вверх и помахал мне, ехидно улыбаясь. – Видишь, уже и глазки не видят. Говорю же, тебе надо отдохнуть.
– Господи, ну почему же ты такой… – у меня явно не хватало словарного запаса, чтобы подобрать подходящий по случаю эпитет. Если кто-нибудь вообще сумел бы придумать, как можно коротко описать человека, который вызывает одновременно обожание, восхищение, нежность и желание изощрённо его убить.
– Такой остроумный? Очаровательный? Сексуальный? – заметив, как я обречённо закатила глаза, он тут же улыбнулся и примирительно выставил вперёд ладони. – Окей, признаю, с последним я точно погорячился.
– Иногда ты просто невыносим, – выдохнула я и, оставив бесплодные попытки переубедить его, поднялась с дивана и схватила в руки одну из ближайших к себе коробок, как назло оказавшуюся действительно очень тяжёлой. Но упрямство и гордость не позволили мне пойти на попятную, и на губах появилась непринуждённая улыбка. – Итак, куда это нести?
– Поль, давай лучше я сам, а? – Максим резко подскочил ко мне и быстро, нервно и настойчиво выдрал коробку из моих рук, словно из неё в любой момент должна была выползти кобра и вцепиться зубами прямо мне в шею.
– У тебя там что, наркотики? Оружие? Коллекция порножурналов?
– О, кажется, мой сарказм передаётся половым путём?
– Нет, это мой собственный. И всё же, Максим, что происходит?
– Да просто позволь мне о тебе позаботиться! Я хочу, чтобы у меня в гостях ты расслаблялась и хорошо проводила время, а не готовила мне поесть и помогала с уборкой.
– Но я хорошо провожу время только рядом и вместе с тобой, – пробормотала я и понуро опустила голову, не в состоянии и дальше выдерживать его прямой, испытующий взгляд, в котором плескалось столько решительности, сколько у меня за всю жизнь не было.
Я ведь знала, что он именно такой: жёсткий и самоуверенный, чётко знает, чего хочет, и добивается этого любой ценой, идёт напролом и скорее прошибёт все возникающие перед желанной целью препятствия, чем попробует их обойти. И безоговорочно принимала изначально сложившееся между нами распределение ролей, где он был большим и сильным, а я – маленькой и слабой; соглашалась со всеми его решениями, подстраивалась под несомненно приятную, но притом настойчивую опеку.
Вот только для человека, настолько желающего позаботиться обо мне, он с удивительным упорством не хотел слышать, чего я на самом деле хочу, и не собирался считаться с этим.
Так мы и сталкивались лбами, искренне желая только самого лучшего друг для друга, но не в состоянии адекватно перенести эти прекрасные порывы нежности в реальную жизнь.
– Что, я тоже перегнул со своей заботой? – получив от меня сдержанный кивок головой в ответ, он осторожно взял мою руку и погладил тыльную сторону ладони, потом неторопливо переплёл наши пальцы, громко и тяжело выдохнул, сбрасывая скопившееся раздражение. – Вот сдались тебе эти коробки именно сейчас. Я прочитал, что пару дней тебе вообще лучше воздержаться от любых физических нагрузок.
– Где прочитал?
– В интернете, конечно же, – поймав мой изумлённый взгляд, Максим смутился, замялся, опустил глаза в пол и невероятно умилительно покрылся румянцем, вмиг растеряв весь прежний гонор. – Что здесь такого? Я просто никогда раньше с этим не сталкивался, поэтому решил разобраться и почитал разные статьи, ну и советы…
Мне пришлось до боли прикусить нижнюю губу, но смех всё равно прорывался наружу мелкими, тихими и рваными толчками. И смешным был вовсе не источник почерпнутой им информации (а если вспомнить мой первый порыв любопытства к этой теме, случившийся года так три назад, страшно представить, чего он там ещё мог начитаться) и не чрезмерно эмоциональная реакция на собственное признание, вмиг придававшая ему вид совсем ещё ребёнка, пусть не по годам смышлёного и наделённого ответственностью, которая и многим взрослым окажется не под силу.
Нет, смешно было то, насколько мы оба глупые и упрямые, когда дело доходит до проявления своих чувств и вынужденной откровенности.
– Ну конечно, посмотрите на неё, ей смешно! – укоризненно заметил он и закатил глаза, за своими картинными жестами пытаясь скрыть растерянность и смущение, слишком хорошо заметные в старательно прячущемся от меня взгляде. – А я вообще-то волновался за тебя!
– Ты замечательный, – вырвалось из самых глубин моего часто бьющегося сердца и расползлось по воздуху сдавленным шёпотом, пока я не раздумывая следовала порывам собственных чувств: обвила руками его талию, сдавила как могла крепко и пристроила лицо у него на груди, не обращая внимания на то, как покалывают кожу жёсткие ворсинки надетого под курткой свитера.
Иванов буквально сгрёб меня в охапку, в очередной раз продемонстрировав внушительную разницу в росте и комплекции между нами, потому что его огромные сильные руки оказались повсюду разом: и гладили меня по макушке, и прижимали к себе ещё ближе, придерживая за талию (а потом и за все места ниже поясницы, куда ему удавалось дотянуться).
– Пару минут назад я был невыносимым.
– Ты невыносимо замечательный, – не поддавшись на провокацию, совершенно спокойным и умиротворённым тоном ответила я. – Так уж и быть, я приму к сведению советы из интернета и пообещаю воздержаться от физических нагрузок. Никаких стометровок или сотни приседаний с этими коробками наперевес. Тогда ты разрешишь мне поучаствовать?
После недолгих пререканий мы договорились, что моей задачей будет открывать и придерживать двери, пока он перенесёт все коробки обратно в гараж, откуда они и были вытащены более полугода назад в ходе поиска очередной утерянной его матерью вещицы и в итоге остались брошены в той части дома, которой пользовались только братья, когда собирались все вместе. То есть примерно раз в год, на новогодние праздники.
Первое впечатление не подвело, потому что Максим и правда был не в настроении, вот только это оказалось никак не связано со мной. Напротив, пока мы занимались уборкой и непринуждённо болтали о всяких мелочах, изредка перебрасываясь маленькими камушками подколок, он успел остыть, развеселиться и, как следствие, начать снова подтрунивать надо мной. Только теперь почти в каждой его фразе мне виделся двойной смысл (хотя, кто знает, – может, он там и был?), отчего с моих щёк не успевал сходить яркий румянец, который, хотелось надеяться, получилось бы списать лишь на влияние мороза.
– Ты, наверное, подумаешь, что я совсем зажрался, но я терпеть не могу этот дом. Как только мне исполнится восемнадцать, я тут же отсюда съеду, – делился он со мной, пока мы вынужденно наводили частичный порядок ещё и в гараже, где всё оказалось скинуто с полок и оставлено валяться прямо на полу. – Пусть с ним связано много разных воспоминаний, но, по мере того как я взрослею, у меня складывается такое странное чувство, знаешь… будто это не он принадлежит мне, а я – ему. Все проблемы, которые здесь происходят, непременно оказываются на моих плечах, а мне это совсем не нужно. А ещё помню, когда отец впервые приехал сюда с тех пор, как они с матерью развелись – прошло лет пять, наверное, потому что очень долго они вообще отказывались общаться друг с другом лично – он скорчил такую недовольную мину и процедил: как можно было здесь всё так запустить. Тогда меня это безумно разозлило, но сейчас-то я, как ни странно, отлично понимаю его позицию.
– А вы с ним общаетесь?
– Ну так…. Своеобразно. Как-то очень давно он сказал нам с братом: «Я дал вам хорошие гены, фамилию и деньги. Как этим распорядиться – ваше личное дело». И это сошло бы за отцовскую мудрость, если бы не означало плохо завуалированное «заниматься вашим воспитанием я не собираюсь», – хмыкнул он, тщательно утрамбовывая коробки на идущих вдоль стены стеллажах. У меня бы не хватило терпения и собственные самые важные вещи привести в такой порядок, над каким он корпел здесь, в окружении какого-то хлама, разделяя его на категории и распределяя коробки по весу: самые тяжёлые на нижние полки, лёгкие – на верхние.
Пока моя жизнь являла собой образец импульсивности, стохастичности и хаоса во всём, от мыслей до действительно важных, решающих поступков, у него всё оказывалось продумано на несколько шагов вперёд, упорядочено и стабильно. Кажется, даже его перемены настроения можно было вписать в алгоритм и получить синусоиду с чётко выверенными координатами, от которых он бы ни за что не отклонился.
Пожалуй, единственное, что совсем не вписывалось в его рассудительность, – интерес ко мне. Своей эмоциональной нестабильностью я привносила полнейшую неразбериху во все его планы, срывала их внезапными импульсивными порывами или приступами беспричинного самобичевания, с которыми он из раза в раз пытался справиться, так же уверенно раскладывая по полочкам все мои страхи, комплексы и чувства, порой не до конца понятные даже мне самой.
И ладно я совсем чокнутая, но как его-то угораздило ввязаться в отношения со мной учитывая то, на какой ноте начиналось наше общение?
– Максим, а помнишь, как мы впервые встретились на поле? – кокетливо протянула я, задержавшись на несколько шагов позади него, и, быстро склонившись к земле, зачерпнула полные ладони влажного, слегка рыхлого снега, приятно скрипнувшего под пальцами.
– Мне действительно стыдно за тот случай, если ты… – он не успел ни договорить, ни обернуться; так и застыл тёмным пятнышком среди сумерек, синей вуалью опускавшихся на заснеженный задний двор, когда запущенный мной наскоро слепленный снежок прилетел ему точно в затылок, белыми хлопьями оставшись в коротких волосах.
Торжество справедливости получилось настолько быстрым и смазанным, что я и насладиться им толком не успела. Потому что Иванов обернулся и уставился прямо на меня с лицом каменно-непроницаемым, показательно спокойным, и лишь его хитрый прищур охотника, завидевшего лёгкую добычу, подсказывал мне: пора спасаться.
Я рванула прочь от него и испуганно взвизгнула в тот же момент, как краем глаза заметила резкий рывок в свою сторону. Догнать меня он мог за пару секунд, но предпочёл от души поиграться, гоняя меня по всему двору, специально замедляясь незадолго до того, как расстояние между нами становилось критически малым.
– Сдавайся, и тогда твоё наказание не будет столь жестоким! – самоуверенно и нагло заявил он, приближаясь ко мне медленно и неотвратимо, по-кошачьи грациозной походкой и с хищной улыбкой на пухлых губах. Я оказалась в западне, уперевшись спиной в прозрачную стену веранды, задыхалась после непредвиденной пробежки на обжигающе-ледяном зимнем воздухе, но при этом давилась смехом.
– Ой как страшно! – мой загнанный вид всё же ввёл его в заблуждение и, когда полностью уверенный в своей победе Максим вальяжно приблизился ко мне на расстояние вытянутой руки, я дёрнулась вбок и успела проскочить мимо него, снова принимаясь убегать.
История, уже случившаяся с нами однажды, повторялась. Но ни один из нас прошлых ошибок не усвоил.
Он всё так же легко купился на образ хлопающей глазами дурочки и упустил победу, которая лишь мазнула по кончикам пальцев шероховатой на ощупь тканью моей куртки. А я всё так же не учла, что его скорость не шла с моей ни в какое сравнение.
На этот раз наше приземление оказалось мягким и почти безболезненным: спасибо внушительному слою снега, в который мы свалились, и, конечно же, самому Иванову, подхватившему меня в полёте и взявшему основной удар на себя. Ощущение дежавю запрыгнуло на моё беспомощно распластанное по сугробу тело в тот же миг, как затылок занемел от холода, взгляд выцепил проступающий рельеф полумесяца на предзакатном небе, а на душе вдруг стало удивительно спокойно.
Хорошо. Так же хорошо, как и в тот полный странностей вечер, когда я впервые настолько чётко почувствовала, что наконец нахожусь именно на своём месте.
И моё место – рядом с ним.
– А теперь будет наказание? – улыбнулась я, наблюдая, как он с голодной ухмылкой нависает прямо надо мной, и только слегка вздрагивала, когда с его волос мне на лицо падали капли слегка подтаявших снежинок.
– Это и есть мой секрет, Полина, – его тёплые губы прижались к кончику носа и легонько прихватили его, будто прикусывая. Он перекатился на спину и потянул меня вслед за собой, и через несколько секунд возни на снегу я оказалась уже лежащей на нём лицом к лицу. Но до желанных горячих поцелуев Максим как раз успел выдохнуть прямо мне в рот: – Я твоё главное наказание.
***
Если и были какие-то неоспоримые плюсы в этом огромном, пугающем и холодном коттедже, где, аки заколдованный принц, жил Иванов, то все они крутились преимущественно вокруг ванных комнат. И дело не только в том, что именно на пороге одной из ванных мне впервые посчастливилось любоваться его эстетически прекрасным телом, вызывавшим повышенное слюноотделение и пробуждавшим нездоровый аппетит (но и в этом тоже, смысл врать).
Просто, в сравнении с обычными квартирами, здесь ванные комнаты поражали наличием свободного пространства, остававшегося даже после того, как в них уже находилось двое. И в душевой, куда меня накануне отнёс на руках Максим, мы оба разместились очень свободно и комфортно. Точнее, разместились бы, если бы он не продолжал обнимать меня и прижимать к себе всё то время, пока струи воды смывали с нас кровяные разводы.
И сама ванна здесь тоже оказалась шикарной: широкой и настолько длинной, что мне впервые приходилось не сидеть, подогнув ноги в коленях, а даже придерживаться за бортики, чтобы ненароком не уйти прямо под обжигающе горячую воду с огромной шапкой ароматной пены сверху.
Мы с Максимом слишком увлеклись поцелуями под открытым небом, опомнились только в тот момент, когда онемевшие от холода губы совсем перестали слушаться. Посмеиваясь и слегка смущаясь, мы ринулись обратно в дом, где тут же разбежались по ванным комнатам, чтобы как можно скорее отогреться.
И теперь, глядя, как на белоснежном кафеле стен оседает мутная пелена конденсата, я уже начинала жалеть, что в ответ на сказанное им «вместе согреемся быстрее» только покраснела, отмахнулась и ускорила шаг, поднимаясь на третий этаж, в гостевую комнату. Потому что даже моя привычка мыться почти в кипятке не спасала: кожу щипало, она зудела и чесалась от быстрой смены температур, но холод успел проморозить меня насквозь, ледяной корочкой осесть на костях, и теперь беспощадно выкручивал и дробил их. Зубы до сих пор изредка клацали, пока моё тело пыталось справиться с устроенным ему стрессом, покрываясь мурашками сразу же, стоило лишь одним опрометчивым движением подставить под поток воздуха голые плечи.
Уверена, с Ивановым действительно было бы теплее. Ведь меня в жар бросало от одних лишь воспоминаний о том, как он прикасался ко мне вчера, приятно наваливался и прижимал меня к кровати своим телом, которое я в полутьме видела лишь соблазнительными очертаниями.
Только спустя сутки спадала первая волна эмоций после нашей близости, и я начинала анализировать произошедшее, всё больше укореняясь в пугающе-забавной мысли, что просто… вообще ничего не поняла. Слишком зажалась от неожиданно сильной боли, сосредоточилась только на ней и из-за этого не чувствовала и не замечала вообще ничего помимо неприятного жгучего ощущения между ног. В итоге свой первый раз я запомнила только его страстными ласками до момента потери девственности и утешительными – уже после.
Конечно, это тоже неплохо, но вовсе не то, чего мне бы хотелось. Я не жалела о своём решении, но испытывала лёгкое разочарование от осознания того, что слишком поторопилась: если бы мы размеренно двигались к этому несколько дней подряд, проведённых бок о бок друг с с другом, как происходит сейчас, мне стало бы проще довериться ему в тот самый решающий момент. И пусть я действительно до головокружения, безумия, похотливого наваждения хотела Максима, одновременно с тем оказалась абсолютно не готова к нашему сексу.
