Текст книги "В поисках будущего (СИ)"

Автор книги: loveadubdub

сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 41 страниц)

Я стараюсь не слишком заметно хмуриться и киваю. Я не знаю, насколько она права, но думаю, что ничего больше не могу сделать.

Думаю, я не буду беспокоиться о том, что случится потом. Сосредоточусь на том, что есть сейчас. Мне многое надо решить, но я справлюсь, наверное.

Это все, что я могу.

========== Глава 60. Джеймс. 24 июня ==========

Новая квартира отца недалеко от моей. Всего пара улиц вверх, вообще-то, и минут двадцать ходьбы. Довольно странно, потому что я не привык, чтобы он был так близко. Когда он в прошлый раз временно переехал в Лондон, я нечасто его видел, потому что был еще в Хогвартсе. А когда я покончил со школой, срочно приобретенная квартира была пуста и готова для меня. Теперь, конечно, там живет Ал, так что она не была свободна для папиного переезда. Я имею в виду, наверное, он мог его вышвырнуть, если бы захотел, но, полагаю, он не до такой степени ублюдок.

Папа на самом деле пытается делать какие-то усилия, по крайней мере так кажется. Не уверен, насколько Ал принимает это, и могу гарантировать, что Лили сбежит в ту же секунду, как вернется домой. Но я пытаюсь принять это, как оно есть, и пытаюсь найти что-то хорошее. Ну, на самом деле мне достаточно плевать, чтобы не думать об этом самому, но Кейт неделями пилила меня, чтобы заставить со всем разобраться. Прощение, объявила она, есть ключ к счастью. Может она и права, не знаю. В конце концов, если бы она не простила меня за то, что я так часто был полным придурком, вряд ли мы оба с ней были сейчас счастливы. Тем более, она намного умнее меня, так что, наверное, знает, о чем говорит.

Ее нет уже чуть больше недели, и поверьте, это не весело. Это странно, потому что мы не женаты уже годы, и всего несколько месяцев назад я жил один и был этим совершенно доволен. Но теперь это просто одиноко. И довольно угнетающе. Я вроде как просыпаюсь, иду на квиддич, возвращаюсь домой, ничего не делаю. Это очень скучно. Я не привык скучать. Если нечего было делать дома, я обычно ходил на вечеринки. Но я даже не хочу больше этого делать. И я действительно скучаю и не только потому, что она позволяла мне трахать ее три раза в день (а иногда и больше). Я скучаю по ней, потому что она просто все. Но она все время мне пишет, каждый день, и ей очень весело, и она обожает каждую секунду своей учебы. Я вижу по письмам, что она счастлива и воодушевлена, и все такое, на что я надеюсь. И это всего на шесть месяцев.

Шесть месяцев – это охрененно долго.

Но пока я пытаюсь воспользоваться ее советом и помириться. И помогает то, что отцу нужно много помощи с переездом в новую квартиру, и это дает мне повод прийти туда без всей этой суперсентиментальной чепухи. Если честно, он мог бы сделать все куда проще, воспользуйся магией, но, кажется, он все собирается делать по-маггловски. Полагаю, частично это такая терапевтическая штука (у него есть привычка делать все так, когда надо о чем-то подумать). Частично это потому, чтобы я пришел помочь. Мы оба знаем, что на самом деле ему не нужна помощь, но об этом не говорим.

Его новая квартира довольно приятная. Она немного меньше моей, но здание такого же высокого класса. Это один из этих полностью переоборудованных старых домов, что торчат повсюду, и если бы я искал новое жилье (чем я и должен бы заниматься, но нет), я бы заглянул именно в такое. Ну а так, здесь живет мой отец, так что я не хочу, чтобы он жил по соседству. Предпочитаю, чтобы нас разделяли несколько улиц. И так достаточно близко для моего же довольства.

Мы работаем над устройством кухни уже три дня. Ну, теперь вам, наверное, интересно, что именно в кухне может занять три дня установки, пусть и маггловским способом. Ну, ответ прост. Мы оба хреновы и понятия не имеем, что мы делаем. Я даже не знаю, для чего нужна половина всего этого дерьма там, и папа не понимает тоже. Так что все коробки с надписью «кухонная утварь» просто распакованы, и все вещи распиханы по свободным местам. У меня есть предчувствие, что, когда мы закончим, придет тетя Гермиона и выкинет половину всего этого дерьма, а вторую половину расставит как надо. На самом деле, я уверен, что папа на это рассчитывает, поэтому он не особенно старается разобраться. Я полагаю, он несколько зависим от нее во многих таких вещах, наверное, со времен школы, когда он спокойно мог писать всякую херню в своей домашней работе, зная, что она заглянет и все исправит. Она точно намного умнее его.

– Это похоже на что-то из камеры пыток, – я достаю тяжелую серебряную штуку из коробки и протягиваю ее. У нее какое-то острое лезвие, и, похоже, им надо что-то продавливать.

– По-моему, это открывалка для консервов. Или для бутылок, или что-то вроде, – папа протягивает руку и берет ее, чтобы положить рядом с блендером. – Может однажды понадобится.

Не могу себе представить такой день, когда отцу так отчаянно понадобится открыть банку, или бутылку, или что там, что он не сможет сделать это простым взмахом палочки. Он тоже не может, но мы оба развлечены таким предположением и возвращаемся к распаковке. Полки становятся все заполненнее и заполненнее, зато мне кажется, что в шкафу и холодильнике ничего нет. На этой кухне полно утвари и нет еды. Потрясающе.

– Как поживает Кейт? – спрашивает он, ныряя под раковину в поисках чего-то там.

– Лучше меня, уверен, – лениво говорю я, прислоняясь к столу и сдерживая зевок.

– Почему? Что не так с тобой?

Я пожимаю плечом:

– Мне скучно.

– Ну, тут тебе полно работы, – говорит он, выпрямляясь и поправляя очки на носу. – И уверен, Кейт достаточно напрягается с учебой. Она же не на каникулах.

Хотел бы я, чтобы она была на каникулах. Чтобы мы оба были. Воспоминания о Греции и чистом счастье без приглашения врываются в мою голову, и мне приходится сконцентрироваться на коробке, которую я распаковываю, чтобы заметно не отреагировать на воспоминания. Боже, эта девчонка потрясающая…

– Знаешь, – говорит папа, то ли не замечая моего отвлечения, то ли решая не комментировать это. – Я нашел кое-что, что хотел бы отдать тебе, когда разбирал свои вещи.

Это довольно удивительно. Сегодня ведь не мой день рождения и все такое, а у отца нет привычки делать мне неожиданные подарки. Я просто приподнимаю бровь, но иду за ним, когда он машет мне. Его спальня в задней части квартиры, и когда мы входим, я вижу, что тут помощи понадобится даже больше, чем со сверхзагруженной кухней. Его спальня выглядит просто печальной. Она совершенно голая, кроме кровати и шкафа ничего нет. Никаких украшений. Как будто что-то из психбольницы или вроде того.

Но папа, вроде бы, этого не замечает, идет прямо к шкафу и открывает его. Роется в нескольких слоях каких-то покрывал и наконец выуживает что-то похожее на одеяло. Он несколько секунд смотрит на это, потом оборачивается и протягивает мне.

– Одеяло? – спрашиваю я, совершенно растерянный. – Хм, спасибо?

Папа по-настоящему закатывает глаза, что довольно забавно, потому что он не из тех, кто закатывает глаза.

– Это не одеяло, – просто говорит он и забирает его из моих рук, чтобы развернуть. – Это мантия.

Я несколько долгих секунд смотрю на нее, прежде чем меня охватывает осознание.

– Это… – я протягиваю руку и, не дыша, смотрю, как она пропадает в воздухе под ней. Я снова смотрю на папу и уверен, мои глаза шире, чем он когда-либо видел. – Ты сказал, она не существует.

Он мне так говорил. Когда я был ребенком и прямо спросил его об этом. Он сказал, что у него нет мантии-невидимки и что те, что продаются в магазинах, просто дешевые поделки с кое-как наложенными заклинаниями. Конечно, я знал, что он лжет, потому что дядя Рон рассказал мне совсем другое, когда я спрашивал его. И все же, я не мог доказать, потому что, сколько бы ни искал, мантия-невидимка была, ну, невидима. Я искал везде, но нигде не нашел.

Но вот она.

Я держу ее на расстоянии вытянутой руки и заворожено смотрю, как моя рука то появляется, то исчезает, когда я то заворачиваю ее в нее, то вытаскиваю. Папа смотрит, и кажется, ему весело.

– Тебе она тогда была не нужна, – вроде как объясняет он. – Эта мантия с тобой в Хогвартсе была бы только дополнительным способом не попасться. Не думаю, что она была тебе нужна в этом смысле.

Это правда. Мне всегда несколько нравилось куда-нибудь пробираться, так что представляю, что бы я натворил, будь у меня Мантия-Невидимка.

– Но ты не давал ее и Алу с Лили, – указываю я, наконец отрываясь от своей исчезающей руки.

Папа же просто качает головой.

– Она не их.

Я безмолвно смотрю на него некоторое время, а потом снова оглядываю мантию. Она красиво украшена, и кажется, что шили ее вручную. И не только это, она выглядит так, будто ее никогда раньше не надевали. Она выглядит совершенно новой, чем-то из очень высококлассного магазина.

– Она всегда была твоей, – продолжает он. – Я просто ждал верного момента. Не думаю, что она была нужна тебе в Хогвартсе, и надеюсь, что она никогда тебе не понадобится. Надеюсь, что если ты ей воспользуешься, то только для развлечения, а не потому, что тебе действительно нужно от кого-то или чего-то прятаться.

– А тебе она была нужна, когда ты был ребенком, – догадываюсь я, снова поднимая глаза.

Он кивает.

– Так часто, что я и не помню точно. Но эта мантия много раз спасала мне жизнь. Мне повезло, что она у меня есть.

– Откуда ты ее взял? – я пытаюсь вспомнить, что папа рассказывал мне о своем детстве, и не могу представить, чтобы магглы, у которых он жил, хотя бы в Косой переулок старались попасть. И это не из тех вещей, что можно купить в Harrods.

– Это моего отца.

Я удивлен и полагаю, что это видно по моему лицу, потому что он продолжает:

– Профессор Дамблдор дал мне ее, когда я пошел в Хогвартс. Она принадлежала моему отцу и передавалась по наследству из поколения в поколение многие сотни лет.

– Сотни лет? – я скептически поднимаю брови. – Она выглядит совсем новой.

Папа кивает, а потом вроде как пожимает плечами.

– Знаю.

– Я думал, заклинания со временем в итоге выдыхаются? – Заклинания улетучиваются со временем. Я не знаю, как что-либо могло просуществовать сотни лет.

Папа с секунду колеблется, и кажется, будто он решает, открыть ли мне что-то. Наконец он заканчивает спор, который вел в своей голове.

– Эта мантия не такая, как другие мантии-невидимки. Она только одна в своем роде.

– Это как?

– Это не просто зачарованный кусок ткани, – говорит он. – Она по-настоящему невидимая. Она никогда не утратит своей магии и своего совершенства.

– Так, значит, она была в нашей семье сотни лет? И мой дед был ее последним владельцем, и теперь ты отдаешь ее мне? – я говорю это очень медленно, чтобы убедиться, что я полностью все понял.

Папа кивает.

– И однажды ты сможешь передать ее своему старшему ребенку.

– Когда он пойдет в Хогвартс, – говорю я, ухмыляясь. – Девчонкам это понравится.

– А если этот он будет девочкой? – папа с любопытством смотрит на меня, но я качаю головой, отказываясь даже представлять такое.

– Этого не будет.

Папа кажется развлеченным, но больше ничего об этом не говорит. Вместо этого он проводит рукой по волосам и немного прислоняется к стене.

– Ну, раз уж мы делимся воспоминаниями, – плавно переводит он разговор, – не хочешь рассказать мне, почему из моего стола десять лет назад пропала Карта Мародеров?

Я пытаюсь не улыбаться, но проваливаюсь и тут же выдаю себя. Я пожимаю плечами.

– Ну ладно. Я ее взял.

– О, неужели? – он ни на секунду не выглядит удивленным.

– В свою защиту, – быстро добавляю я, – это Тедди рассказал мне о ней и где ее искать. Так что вини его.

– Я буду держать это в уме, – он явно вовсе не интересуется тем, как я узнал о карте и где она. – Я полагаю, ты никогда не делился ей с братом и сестрой?

Я закатываю глаза.

– С этими идиотами. Определенно нет.

– Ну, не думаю, что она тебе еще нужна. Ты должен передать ее следующему поколению потомков Мародеров.

Я усмехаюсь.

– Мой сын будет просто потрясающим. У него будет и то, и другое.

– Вообще-то, – влезает папа, – думаю, ты должен отдать ее Тедди. У меня предчувствие, что Доре понадобится вся возможная помощь, чтобы избежать исключения.

Я смеюсь, понимая, что он прав. Потом я пытаюсь представить Дору в школе. Она превратит жизни всех в ад, это точно. Это на самом деле будет забавно. Надеюсь, Невилл все еще будет там, потому что могу только представить, как он пытается с ней справиться. Но она довольно забавная, пусть и самый психованный ребенок, что я в жизни видел. Представляю, как будет весело, когда она отправится в школу.

– Но вот это теперь твое, – говорит он, указывая на мантию. – Просто береги ее. Она по-настоящему уникальна.

Я киваю, аккуратно ее складывая. Папа с секунду разглядывает меня, а потом присаживается на край кровати. Он выглядит усталым, и тень печали, которая постоянно видна в его глаза, все еще здесь, как бы он не старался ее скрыть. Настроение в комнате меняется, и я чувствую, что разговор становится серьезным еще до того, как он открывает рот.

– Джеймс, – наконец говорит он, и имя мое он произносит медленно. Он секунду колеблется, вздыхает, а потом продолжает. – Я знаю, что дела в последнее время были дерьмовы.

– Да ничего особого, – быстро говорю я, любой ценой стараясь избежать этой беседы. Я не особенно увлекаюсь слезливым сентиментальным дерьмом вроде этого. Моя сентиментальность ограничивается Кейт, и за нее это не заходит.

Но папа не понимает намека.

– Прости, – серьезно говорит он, – если мы заставили тебя чувствовать, что ты как-то с этим связан, – он сглатывает. – Это не так.

Он говорит о том, что я стоял в их гостиной и практически слышал, как моя мать признается, что ее втравили в жизнь, которую она ненавидит, потому что она случайно забеременела мной. Это то, о чем мы с ним не говорили. Мама пыталась несколько раз поговорить, поднять этот разговор, но я всегда ее полностью обрывал или менял тему.

– Все нормально, – коротко говорю я, потому что, ну серьезно, я не хочу об этом говорить.

– Нет, не нормально, – отвечает он. – Ни в чем из случившегося нет твоей вины, и это не честно, распространять такие инсинуации.

Когда папа начинает использовать слова вроде «инсинуация», это значит, что он повторяет за тетей Гермионой. У меня ощущение, что она заставила его разобраться с ситуацией, так что он пытается сделать все так, как попробовала бы она. А это значит использовать такие чуждые для него слова, как «инсинуация». Мне нечего сказать, так что я просто смотрю и жду, что он скажет дальше.

– И мне очень жаль, что мы заставили так тебя чувствовать. Это не имеет к тебе отношения, и мы с Джинни знаем это. Я думаю, мы просто не хотим, чтобы ты думал, будто кто-то тебя винит, потому что мы не виним тебя.

– Вы бы поженились, если бы мама не забеременела? – я задаю вопрос так прямо, потому что я всегда хотел это знать. Мне всегда было любопытно, насколько серьезны были отношения моих родителей к моменту «несчастного случая».

Папа долго смотрит на меня, и я понятия не имею, о чем он сейчас думает. Мне почти кажется, что он не станет отвечать на вопрос, когда он наконец это делает.

– Да, – решительно говорит он. – Мы бы поженились. Может быть не сразу, но в итоге бы да.

– Ты любил ее?

– Я любил ее с тех пор, как мне исполнилось шестнадцать. Она действительно, – он останавливается на секунду, – изменила мою жизнь.

– Тогда почему ты не любишь ее сейчас? – я и не хотел спрашивать это таким злым тоном, но слышу, что это как-то сорвалось. Даже если папа и оскорблен, он ничего не говорит. Просто отвечает.

– Я люблю ее. Но… Теперь все по-другому.

Я на это не покупаюсь. На самом деле я до этой секунды даже и не подозревал, что мне не насрать на все это.

– Все не может стать до такой степени по-другому, что ты не можешь любить кого-то достаточно, чтобы с ним оставаться, – немного быстро выкрикиваю я. – Если ты любишь ее, то почему хочешь от нее уйти?

– Я не хочу от нее уходить, – защищается папа. Кажется, он отмечает свой тон, потому что снова его смягчает. – Но я хочу, чтобы она была счастлива, – тихо говорит он. – А это сделает ее счастливее.

По мне это все дерьмо. Я даже не знаю, почему мне не насрать. В любом случае, я не пытаюсь больше об этом говорить. Но это неважно, потому что, оказывается, папа еще не закончил.

– Я просто хочу, чтобы ты знал, что я знаю, что наделал ошибок. Я знаю, что иногда не слушал и не обращал на тебя внимания, и знаю, что иногда ты думал, что я делаю это специально. Но я действительно старался все сделать правильно. Я никогда не хотел, чтобы все стало так плохо, как в итоге случилось. И мне действительно очень жаль.

Я не знаю точно, о чем он говорит. Если попробовать догадаться, то может о чем-то связанном с фактом, что у нас с ним было полно проблем с тем, чтобы обсудить что-то лицом к лицу. Много в этом, я знаю, и моей вины, потому что не буду врать и утверждать, что не делал многих вещей, только чтобы заставить его среагировать. Я знаю, что чертовски точно никогда не был идеальным, так что я точно не безвинен в том, что у нас с папой были неидеальные отношения. Но не безвинен и он. Было полно случаев, когда ему даже и в голову не приходила мысль, что я могу быть в чем-то не виноват. У него всегда была привычка вставать на сторону Ала или Лили во всем. И он всегда был ко мне куда строже, чем к кому-либо из них. И мы оба это знаем.

Но теперь, полагаю, мне больше не хочется зацикливаться на этой обиде. Я имею в виду, это звучит глупо и по-идиотски, но я теперь взрослый. Я действительно вырос. Не думаю, что я должен цепляться за дерьмо, которое происходило, когда я был ребенком или подростком, потому что это в прошлом и прошлое не изменить. Но это много значит, то, что папа осознает, что и он не всегда был идеальным родителем. Я думаю, это многое говорит, то, что он может это признать.

– У тебя есть право злиться или обижаться, – продолжает он. – Но я надеюсь, что, знаешь, может это может стать новым началом для нашей семьи. Я хочу, чтобы вы были счастливы так же, как хочу, чтобы была счастлива ваша мама.

– Ты говорил это же самое Лили и Алу?

Он посмотрел на пол, потом опять на меня.

– Мне надо поговорить с Лили, – тупо говорит он. – Думаю, ей нужна серьезная помощь. Ал… – он останавливается. – Нам с Алом тоже надо кое с чем разобраться.

Он не продолжает, но ему и не надо. Я уже знаю, о чем он говорит. Ал целиком утонул в огромном чувстве вины и полностью расхерачил свое будущее. Отец же, оказывается, отказался ему посочувствовать. Думаю, ему, наверное, нужнее говорить обо всем этом с моим братом, чем со мной.

– Но я хочу, чтобы ты знал, – продолжает он, – что я собираюсь как следует постараться все исправить. Я думаю, что мы можем в итоге все устроить, – он не говорит про них с мамой, по крайней мере не в романтическом женатом смысле. И меня словно бьет осознание, что у них на этот раз все действительно кончено. – Я хочу, чтобы все в нашей семье были счастливы и чтобы вы с Кейт были частью этого.

– Кейт замечательная, – говорю я, хоть и не понимаю зачем. Это как автоматическая реакция. – Ты действительно полюбишь ее, когда узнаешь.

Он кивает и полуулыбается мне, и это самая большая улыбка, которую я видел от него за прошлые несколько месяцев.

– Да, похоже на то.

Я тоже киваю, а потом неловко приподнимаю мантию, которую все еще сжимаю в руках.

– И это… Спасибо, – серьезно говорю я.

Папа встает и хлопает меня по спине.

– Используй это с умом, – колко говорит он. А потом вздыхает и приподнимает брови. – Готов разобрать оставшуюся кухню?

Не уверен, что когда-либо буду к этому готов.

========== Глава 61. Роуз. 29 июня ==========

Я помню, как впервые вошла в Хогвартс.

Мне было едва одиннадцать, конечно, но я ощущала себя на тридцать. Я думаю, я чувствовала себя тогда старше, чем сейчас. Конечно, это не имело отношения к возрасту – больше к знаниям. В одиннадцать я думала, что знаю все, и точно знаю, чего ожидать, ведь я прочитала «Историю Хогвартса» от корки до корки где-то уже шесть раз. Я знала все о замке и его истории и знала несколько вещей о тайнах, которые сокрыты в школе. Так что, когда я туда приехала, я ни о чем не беспокоилась.

Я не нервничала из-за распределения, как обычно делают дети. Помню, что Ал чуть не спятил, потому что Джеймс убедил его, что он попадет в Слизерин. Глупо, конечно, потому что Джеймс отлично знал, что Ал туда не попадет, а просто был ублюдком – то, что он умеет делать с тех пор, как научился шевелить языком и издавать звуки. Я говорила это Алу снова, и снова, и снова, но он продолжал психовать, так что, когда мы подъезжали к школе, мне уже хотелось ударить его по лицу (но я не сделала этого, кстати, потому что даже в одиннадцать мне хватило ума понять, что бить Поттера – лучший способ добиться исключения из школы в первый же учебный день).

Я уже знала, что буду в Гриффиндоре, пусть даже втайне мне думалось, что в Рейвенкло мне понравилось бы больше. Все мои кузены до единого (кроме Люси, но она вообще не считается) уже были распределены в Гриффиндор, потому что Уизли просто полагается там быть. И да, пожалуйста, как сын Гарри Поттера мог попасть куда-либо еще? Ал просто был идиотом, а его брат – придурком. Прошло девять лет, и как все совсем не изменилось, а?

Я не была здесь с самой церемонии моего выпуска, и так как это было всего два года назад, немногое изменилось. Большой Зал выглядит так же, как выглядел в тот вечер, и все столы отодвинуты в стороны, и расставлены лишь скамьи. Здесь красиво, конечно, и потолок полностью отражает чистое вечернее небо снаружи.

– Боже, ну и толпа, – раздается голос Скорпиуса у меня над ухом, когда мы пробираемся через вход в Большой Зал. – Мы никогда не найдем твою маму.

Я думаю, что он, наверное, прав, когда оглядываю толпу людей, которые уже заполнили скамейки. Мы не поздно, но и не слишком рано. Конечно это потому, что я пошла сразу к нему домой уже через пять минут после того, как приехала. А так как мы не виделись несколько недель, то мы немного отвлеклись… И потом, вы же знаете, вся эта штука «нельзя аппарировать в Хогвартсе» и так далее, так что нам сначала пришлось добираться до Хогсмида, а там мы попали в эту толпу… Не стоит и говорить, что мы могли прийти и пораньше.

Но теперь мы здесь, и осталось немного свободных мест, так что не стоит и пытаться разглядеть кого-нибудь. Или кого-нибудь другого, во всяком случае. Одна из польз от того, что ты министр магии, в том, что у тебя часто бывают отличные удобные места на таких больших событиях, как это, так что на самом деле я быстро нахожу маму. Она далеко впереди в левом углу, и с ней вся ее охрана на дежурстве, которая следит, чтобы вокруг нее было побольше свободного пространства. Я хватаю Скорпиуса за руку и начинаю проталкиваться сквозь сборище людей, мешающих мне пройти. Они двигаются, и я слышу какие-то бормотания себе под нос о грубости, но никто не обращает особого внимания.

У мамы на коленях сидит Лэндон, и он выглядит ужасно обиженным из-за чего-то. Это значит одно из трех: а) ему нехорошо; б) у него неприятности; или в) он чего-то хочет и старается вызвать жалость. Я даже не собираюсь спрашивать. Здесь дядя Гарри. И тетя Джинни. Они сидят рядом друг с другом, хотя и разговаривают с людьми с других от них сторон. Между ними двумя и моей мамой стоят несколько человек и пытаются фотографировать, хотя авроры изо всех сил стараются велеть им проваливать нахер. Родители моих родителей здесь же (кроме маминого папы, конечно), и они весело болтают. И Ал уже здесь. Он машет, когда мы со Скорпиусом появляемся, и я пытаюсь выдавить легкую улыбку, потому что мама велела мне быть к нему добрее. Скорпиус, похоже, этого наставления не получил, потому что он намеренно отворачивается, но думаю это потому, что ему неуютно. Он все еще так и не привык попадать в хаос моей семьи.

Лэндон тут же весь светится при его появлении и выпрямляется, переставая лежать мертвым грузом у мамы на груди. Он соскальзывает с ее колен и идет прямиком туда, где садится Скорпиус. Лэндон забирается с ногами на скамейку рядом с ним и тут же начинает что-то болтать. Скорпиус не показывает, что раздражен этим, и я за это люблю его еще больше, чем обычно. Но я не обращаю на них внимания и иду прямиком к маме, которая устало мне улыбается.

– Я уже начала волноваться.

– В Хогсмиде просто безумие, – легко вру я. Ну хорошо, технически это не ложь, потому что в Хогсмиде и правда очень людно. Я просто опустила ту часть истории, как мы с моим парнем поздоровались дважды в его спальне и один раз в душе за несколько часов до церемонии. Сомневаюсь, что ей хотелось бы это слышать, и вообще, Скорпиус бы меня убил, если бы я такое рассказала.

Но да, было здорово.

– Уже видели Хьюго? – спрашиваю я, садясь рядом с ней, после того как приветственно поцеловала бабушек и дедушку.

– Мы никого еще не видели, – говорит мама, немного вытягивая шею, словно пытаясь рассмотреть движение на платформе. Там ничего не происходит.

– Роуз, ты прекрасно выглядишь! – тетя Джинни перегибается через маму, чтобы взять меня за руку. Она весело мне улыбается. – Мне нравится это платье.

– Спасибо, – неловко бормочу я, стараясь выдавить что-то более близкое к улыбке, чем к гримасе. Срабатывает, пока она не отворачивается, а я не ловлю взгляд Ала. Выражение его лица просто потрясающее, и мне приходится нагнуть голову, чтобы спрятать усмешку.

Но не имеет значения, потому что внезапная суета сзади вдруг привлекает всеобщее внимание. Мне приходится подавить желание закатить глаза, когда я вижу, кто является тому причиной. Джеймс пробивается сквозь толпу, и ему это даже труднее, чем мне. Но это потому, что за ним следует еще не меньше тридцати человек. На нем темные очки, внутри замка. Вечером. Полагаю, это его слабая попытка замаскироваться.

Не сработало.

– Какого хрена, – раздраженно бормочет он, когда наконец пробивается и падает на скамью рядом с Алом. Обе мои бабушки тут же поджимают губы, не одобряя его выбор слов, но никто особенно не поражается. Джеймс ни на кого же не обращает внимания, а снимает очки и оглядывается, совершенно раздраженный. Хорошо, что мамины охранники тут, а то, уверена, его бы уже разорвали на части. Вспышек становится в миллион раз больше, люди поднимаются и фотографируют.

Да, грустно, когда Джеймс Поттер становится знаменитее своего отца. Но вот в таком мире мы живем, верно?

Толпа успокаивается, когда раздается церемониальная музыка, и вскорости все семикурсники поднимаются на платформу. Следующий час проходит так медленно, что я думаю, что усну. Лэндон вообще засыпает. А во всем зале люди уже начинают показывать признаки усталости и раздражения, пока профессора и директор все поднимаются и делятся мыслями с выпускниками и публикой.

Наконец доходит до той части, где объявляют выпускников и они пожимают руки директору и умирают от восторга, что им больше никогда (большинству из них) и дня не придется провести в школе. Кроме тех достаточно тупых из них, таких, как я, кто решит провести еще три года в этом аду. (Не то чтобы я жаловалась).

Всего семикурсников двадцать семь, и мой брат из них самый, самый последний. Лили где-то в середине, и она выглядит куда радостнее, чем я ожидала, когда идет по платформе. Она из тех девчонок, что живут только школой. Она никогда не будет такой могущественной, как сейчас, и она это знает. Она никогда не станет такой популярной, такой всеми обожаемой, такой известной. Но, кажется, она не слишком расстраивается, что это прошло. На самом деле, когда она переходит на другой край сцены, первая, кого она обнимает, не один из ее поклонников и не одна из ее марионеток, которые уже закончили – это Аманда Лонгботтом, которая выглядит удивленной и растерянной.

Ого. Все точно здорово изменилось…

Двести часов спустя они наконец вызывают Хьюго, и Лэндон просыпается как раз вовремя, чтобы прикинуться, как он воодушевлен. Хьюго выглядит, как и предполагалось, напряженным, но в то же время довольным. Ему много аплодируют, но, полагаю, это только потому, что он последний. Мне повезло, что на моем потоке был Закари Циммерман, так что мне не пришлось переживать неудобство последнего вызванного. Лили обнимает Хьюго, и он обнимает ее в ответ. Полагаю, это хорошо, хотя я хотела бы, чтобы он ее подольше не прощал. Она мне действительно, действительно не нравится, но полагаю, что она моя кузина, он мой брат, так что я не должна наслаждаться тем, что они друг друга ненавидят. Но это все равно было весело…

Потом Большой Зал превращается в огромное море путаницы, потому что люди повсюду ищут своих выпускников, чтобы поздравить и одарить вниманием. Повезло, что Хьюго и Лили легко могут нас заметить, потому что они находят нас куда быстрее, чем многие их друзья свои семьи. Они оба выглядят счастливыми и взбудораженными, и все их обнимают, и поздравляют, и говорят, как они ими горды. Лили так вдохновлена, что даже забывает, что ненавидит меня на секунду, и со скоростью миллион миль в минуту начинает рассказывать о своих ПАУК. Она кажется чрезмерно восторженной, и будь я сукой, то сказала бы, что это потому, что она чего-то наглоталась.

Но я сегодня не сука, так что притворяюсь, будто это природные эндорфины.

– Хьюго, Хьюго, не могу поверить, что ты уже взрослый! – говорю я с фальшивой ностальгией, когда добираюсь до Хьюго. Я крепко обнимаю его обеими руками, одновременно стараясь как следует опозорить и в то же время серьезно показать, как я его люблю. Он прикидывается, что ему не нравится, конечно, и пытается вырваться. – Ты должен все еще носить подгузники, – говорю я, саркастически качая головой, и щипаю его за щеку. Он расстреливает меня взглядом, и я не могу не рассмеяться, потому что знаю, что, когда мы будем на выпускной вечеринке в Норе, он получит это от всех Теток в радиусе пятидесяти миль.

– Ну, если они мне понадобятся, одолжу твои, – ядовито отвечает он и отклоняется от щипка за щечку.

Забавно, но я не помню, когда Хьюго перестал меня раздражать. Полагаю, я в этот момент не обращала внимания, потому что последнее, что я о нем помню, это что он был раздражающим маленьким придурком, который слишком много болтал. Но в какой-то момент он действительно стал нормальным.

Он, немного поддразнивая, толкает меня, а потом идет снова поговорить с мамой. Она выглядит безумно гордой им, и он не вырывается, когда она его обнимает. На самом деле ему совсем не неудобно, и он даже позволяет ей встрепать ему волосы. Я спрашиваю себя, грустно ли ему, что папы здесь нет. Я имею в виду, конечно, я уверена, что ему грустно. Грустно каждый день осознавать, что папы действительно нет, но, полагаю, в такой день это даже еще хуже. Я имею в виду, в конце концов, Хьюго всю жизнь работал ради этого дня, а папа даже не увидел, как это закончилось. Это дерьмово.