Текст книги "В поисках будущего (СИ)"

Автор книги: loveadubdub

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 41 страниц)

– Что тут? – спрашивает Роуз, аппарировав.

Но мне не нужно даже ничего говорить, потому что она почти сразу же видит Лили на диване.

– Какого хрена…

– Я не знаю! – говорю я, и у меня начинается истерика. – Она, наверное, что-то приняла!

Роуз смотрит на нее, и я вижу, что она боится. Но потом она словно просыпается и подходит к дивану.

– Лили, – твердо говорит она, опускаясь на колени. Конечно, ответа она не получает, поэтому она делает, как я, и начинает ее трясти. – Лили.

– Она не просыпается!

– Заткнись, – прикрикивает она на меня, даже не оглядываясь. – У тебя истерика.

Я хочу сказать ей, что у меня есть отличный повод для истерики, учитывая, что моя сестра тут умирает на моем диване в моей гостиной. Но я не говорю. Я просто делаю, как она сказала, и затыкаюсь.

Роуз разглядывает Лили какие-то ужасно долгие несколько секунд, а потом наклоняется к ней и прислушивается к ее дыханию, кажется. Я вижу, что она начинает нервничать, но она отлично держится. Она еще немного наклоняется и похлопывает Лили по щеке, зовя ее по имени.

А потом дает ей охрененную пощечину.

Но это срабатывает. Глаза Лили широко распахиваются на целых две секунды, прежде чем снова закрыться. Роуз еще трясет ее:

– Лили, – резко говорит она, – Открой глаза, – она берет ее за подбородок и крепко держит, обращаясь к ней. – Лили, – она немного дергает головой. – Лили, открой глаза. Что ты принимала?

Лили снова бормочет что-то совершенно не разборчивое. Но она как-то умудряется выдавить слово «таблетки», едва-едва понятно. Нет никакой надежды узнать, какие именно таблетки, и, кажется, до Роуз это доходит, потому что она выпрямляется со злым выражением на лице.

– Блять… – бормочет она. Она закрывает глаза и на секунду прячет лицо в руках. Кажется, она обдумывает что-то, прежде чем покачать головой и открыть глаза. Ничего не говоря, она скрывается в ванной. Я слышу, как она открывает и закрывает шкафчики и открывает краны, но я не шевелюсь. Не думаю, что я могу пошевелиться. Я просто стою здесь, и вижу Лили, и смотрю, как она не открывает глаза, не разговаривает, даже не шевелится.

Кажется, будто проходят часы, прежде чем Роуз возвращается, держа в руках чашку какой-то фиолетовой жидкости. Она только что смешала какое-то зелье в ванной, что ли.

– Посади ее, – говорит она мне, и я захожу с одной стороны дивана, чтобы поднять Лили в сидячее положение, а Роуз с зельем заходит с другой. – Запрокинь ее голову.

Я так и делаю, и Роуз приоткрывает рот Лили и подносит к нему чашку. Она вливает содержимое чашки в глотку моей сестры, и ничего не происходит. Секунд десять. Но потом Роуз делает шаг назад и говорит мне (несколько чересчур невозмутимо):

– Ее сейчас вырвет.

И так и происходит

Это случается почти моментально. Глаза Лили резко распахиваются, а потом ее начинает тошнить. Рвота просто везде: на ней, на диване, на полу… А потом она поворачивает голову, и ее рвет уже на меня. Не знаю, почему я продолжаю ее держать, но меня всего перекашивает от запаха, который едва не сбивает меня с ног. На самом деле меня самого начинает подташнивать. Роуз же этого полностью избежала, потому что она предполагала, что Лили сейчас взорвется.

Кажется, что ее рвет вечность, и все ее тело сотрясается, когда она продолжает выплескивать из себя свои внутренности. Слезы текут по ее лицу, и я просто продолжаю удерживать ее в сидячем положении, отчаянно пытаясь не принюхиваться ни к чему. Не могу поверить, что Роуз знала, что случится, и не сообразила соорудить ведро или что-то вроде. Но, боже, по крайней мере она знала, что делать.

Наконец после, казалось, чуть ли не часов Лили перестает тошнить, и она просто сидит и немного трясется. Из ее глаз все еще льются слезы, и она выглядит хуже, чем кто-либо когда-либо на моей памяти. Я стараюсь удержать ее и убираю волосы с ее лица, но Роуз просто сердито на нее смотрит.

– Что, черт возьми, ты приняла? – требует она ответа, прожигая Лили взглядом.

Лили что-то бормочет, но Роуз не понимает.

– Что? – она сейчас так похожа на свою маму, что просто страшно.

– Таблетки, – наконец выдавливает Лили, и ее голова падает от усталости.

– Какие таблетки? – Лили не отвечает тут же, и Роуз резко утыкает руки в боки. – Какие таблетки, Лили?

– Я не знаю! – Лили на секунду поднимает глаза и снова начинает плакать. Роуз нисколько не выглядит сочувствующей.

– Ты что, нахер, пыталась покончить с собой? – требует она.

– Конечно нет! – Лили поднимает руки и начинает отчаянно тереть глаза. – Думаю, я просто много приняла…

Роуз закатывает глаза и достает палочку. Она машет в нашем направлении, и лужи рвоты исчезают, хотя запах все еще остается.

– Как это ты не знаешь, что ты пила? – злобно спрашивает Роуз, собирая руки на груди и продолжая расстреливать мою сестру взглядом.

– Я просто взяла это у одного человека в школе, – загадочно отвечает Лили. – Я не знаю, что это было… – она все еще плачет, и она дрожит.

Роуз игнорирует ее, когда снова подходит к дивану, теперь, когда рвоты там нет. Она склоняется над Лили (которая выглядит ужасно напуганной, словно боится, что та снова ее ударит) и поднимает ей голову. Своими пальцами она раскрывает ей веки пошире и разглядывает глаза Лили. Я понятия не имею, что она делает, но она, как оказывается, знает. Когда она убеждается, что что-то там с глазами в порядке, она берет Лили за запястье и изучает ее пульс.

– Это было на хрен тупо, Лили, – говорит она, отпуская ее руку и выпрямляясь. – Ты могла умереть.

Моя сестра выглядит так, будто хочет что-то нагрубить, но она не делает этого. Вместо того она опускает глаза и смотрит себе на колени.

– Ты собираешься меня выдать?

Лично я думаю, что кто-то должен знать. Но у Роуз другие планы. Она закатывает глаза и перебрасывает волосы через плечо.

– Пожалуйста, – ядовито говорит она. – Будто твоим родителям нужны еще поводы для беспокойств. У людей бывают настоящие проблемы. Никому не нужно еще и беспокоиться о тупой, фальшивой, жаждущей внимания, маленькой испорченной засранке.

Часть меня хочет велеть Роуз заткнуться, но другая половина лишь рада, что она вообще сюда пришла. Лили же совершенно задета этими словами.

– Почему ты ко мне так зла? – слабо спрашивает она.

– Потому что меня задолбало твое дерьмо! – зло выкрикивает Роуз. – Ты не какая-то гребаная принцесса, Лили! И ты не какая-то наивная маленькая девочка. Тебе пора вырасти и начать вести себя как взрослая, а не как какая-то маленькая шкодница.

Лили ничего не говорит, как и я. Я не знаю, что сказать. В каком-то смысле Роуз права… Но Лили моя сестра. А сейчас она выглядит измученной и жалкой. Никто долго ничего не говорит, пока Роуз вдруг не прищуривается.

– И не заставляй меня даже вспоминать о том, что ты сделала моему брату.

Это самое странное. Роуз и Хьюго никогда не были особенно близки. На самом деле я удивлен, что они вообще дожили до этих лет, не поубивав друг друга. Они очень разные, и их характеры просто постоянно сталкиваются. Хьюго, который может быть и самый хороший человек в нашей семье, для Роуз всегда делал исключение и всегда с радостью ее раздражал и пытался свести с ума. Роуз же, с другой стороны, вовсе не самая приятная особа, и она всегда особенно старалась как следует помучить своего брата. Но все внезапно изменилось со смертью их отца. Роуз теперь его яростно защищает и не стыдится этого показать.

Лили же, по крайней мере, пытается объясниться:

– Роуз…

Но та ее обрывает:

– Тебе надо в постель, – ровно говорит она и переводит взгляд на меня. – Иди, уложи ее.

Я с ней не спорю. Я просто встаю и помогаю Лили подняться. Она шатается и, кажется, сейчас упадет. Ее глаза все закрываются, и мне начинает казаться, что она отрубится прямо здесь. Она выглядит достаточно усталой для этого, так что я наполовину веду, наполовину несу ее в спальню и помогаю лечь в кровать. Она ничего не говорит, только бормочет:

– Пожалуйста, не говори маме с папой, – когда переворачивается на бок и закрывает глаза.

Я вымотан и опустошен к тому времени, как возвращаюсь в комнату. Роуз моет чашку, которую использовала для зелья, и едва смотрит на меня.

– Зелье перестанет действовать через несколько минут, – вяло говорит она. – Потом она уснет на три-четыре часа.

– Она будет в порядке? – нервно спрашиваю я, и мне самому нехорошо.

– Она в норме. Мне пришлось заменить некоторые ингредиенты, так что, когда она проснется, ей будет дерьмово, – она останавливается на секунду, а потом заканчивает. – Так ей и надо.

Я хочу спросить ее, не могла бы она хоть на секунду перестать, но не делаю этого. Мне не хочется, чтобы Роуз еще и на меня наехала. Особенно учитывая, что это первый раз, когда мы заговорили за недели.

– Мне нужно что-нибудь сделать? – спрашиваю я, чувствуя себя все хуже с каждой секундой.

– У нее будет охренительное похмелье, – безучастно говорит она. – Но ничего ей не давай. Ей ничего нельзя принимать, пока это все полностью не выйдет из ее организма.

– Спасибо, – тихо говорю я. – За то, что пришла… Я не знал, что делать.

Роуз выглядит так, будто сейчас скажет что-то доброе, но потом она снова собирается со своей вредностью и говорит:

– Ну, если бы ты ее не нашел, она бы скорее всего умерла, – я не знаю, зачем она это говорит: просто чтобы сказать или заставить меня почувствовать боль при мысли о возможной смерти моей сестры. А может и то, и другое.

– Ты спасла ей жизнь, – серьезно говорю я.

Роуз закатывает глаза и прислоняется к стене, внезапно заскучав.

– Ну, хорошо, что мое образование пригодилось… – саркастически говорит она.

– Роуз, что ты делаешь? – просто спрашиваю я. – Почему ты еще здесь, а не в школе? Ты должна быть там.

Она вроде как расстреливает меня взглядом, и я почти жду, что она на меня наорет. Но она этого не делает. Ее голос остается ровным и твердым.

– Я должна быть с моей семьей. Это важнее, чем школа.

– Но ты портишь свое будущее!

– Может, я не хочу, чтобы это было моим будущим, – выплевывает она в ответ.

– Ты годами говорила, что хочешь стать целителем, – напоминаю я ей, и она еще больше раздражена, когда пронзает меня взглядом. – Я не понимаю, что изменилось…

– Ну, мой отец умер, – злобно говорит она. – Я чуть не потеряла своего парня… Я ненавижу девяносто восемь процентов всех, кто там учится… Мне продолжать?

Я не знаю, что сказать на это или как спросить, какое это имеет отношение к тому, что она бросает то, о чем так мечтала год назад. Я просто качаю головой.

– И? Игнорируй этих людей и делай то, что надо. Ты же знаешь, что они просто тебе завидуют, – она поджимает губы и ничего не говорит. Я пытаюсь придумать, что еще сказать. – И твой папа не хотел бы, чтобы ты сдалась, – осторожно говорю я, не зная, не вызовет ли упоминание ее отца вспышку гнева, и чувствуя себя виноватым за то, что поднимаю эту тему. – И Скорпиус… – я колеблюсь. – Скорпиус будет с тобой, что бы ни случилось, и ты это знаешь.

Но Роуз ничего не говорит. Она скрещивает руки на груди и отворачивается. Я не знаю, что мне теперь терять, так что я просто делаю это.

– Прости, что не рассказал тебе об Элизабет.

Кажется, это возвращает ее к реальности, потому что она поворачивается ко мне и ее глаза сверкают.

– Она моя лучшая подруга!

– Роуз, – тихо вздыхаю я. – Ты даже почти с ней не разговариваешь…

– Ну, она такой была, – резко говорит она. А потом вздыхает. – Вы должны были мне сказать.

– Я знаю, – тихо говорю я. – Я просто… Я не знаю, почему я тебе не сказал, – я не говорю, что это потому, что она не так уж часто говорила со мной в последние пару лет.

Я хочу извиниться и за другое. За то, что не могу сказать вслух, не мечтая при этом умереть. Я не знаю, как это начать, потому что Роуз не вынесет этого. Она не захочет, чтобы я упоминал это, я вижу.

– Но… – мой голос затихает, и я пытаюсь подобрать нужные слова. – Я скучаю по тебе… – тихо признаюсь я. – Я хочу, чтобы мы снова стали друзьями.

И как бы глупо и слезливо это ни звучало, это правда. Может, мы с Роуз как-то разошлись, и, может, она жутко раздражала меня последние пару лет… Но это не меняет всей нашей жизни. Роуз всегда была моим лучшим другом. Она всегда была единственным человеком в мире, которому я полностью доверял, кому я мог рассказать все.

Но теперь это больше не так. И от этого больно.

Я скучаю по Роуз. Я очень по ней скучаю. Я чувствую, что каждая часть моей жизни – дерьмо, и мне хочется хоть с кем-то об этом поговорить. Конечно, есть Элизабет, когда она меня не избегает, но это по-другому. Она не может понять ситуацию. Она не знает мою семью и не знает, каково это. Роуз – одна из немногих в мире, кто действительно может это понять, и мне недостает кого-то, кто может выслушать и понять, о чем я говорю. Я просто скучаю по ней.

Роуз поднимает глаза, и внезапно она выглядит очень печальной. Она не говорит ничего несколько минут, а потом просто отчаянно хмурится.

– Ты действительно был мне нужен, – мягко говорит она.

Я чувствую себя дерьмом. Я чувствую себя худшим кузеном в мире, худшим другом, которого только можно представить. Я не был там с ней. Я ни с кем не был рядом. Но это трудно. Это труднее, чем она или кто-либо знает. Я не могу смотреть ни на кого из них, и не видеть при этом его, и не чувствовать такую вину, что я с трудом могу это выносить. Я не могу спать по ночам, потому что каждый раз, когда я закрываю глаза, я вижу яркую зеленую вспышку.

Я не знаю, почему все это случилось.

Я не знаю, почему я здесь, а он нет. Я не знаю, зачем он встал и бросился под Авада Кедавру вместо меня. Я не знаю ничего из этого. Все, что я знаю, это то, что это случилось, и вся моя жизнь из-за этого разрушена. Я хочу, чтобы все снова стало нормальным, но я знаю, что этого не будет. Этого не может быть. Я хочу, чтобы Роуз снова стала моим лучшим другом, но я знаю, что каждый раз, когда она смотрит на меня, она видит человека, из-за которого умер ее отец. И это хреново. Действительно, действительно хреново.

И я не знаю, что со всем этим делать.

========== Глава 51. Хьюго. 21 апреля ==========

Когда я прихожу в Дырявый Котел, там полно народа.

Это неудивительно на самом деле, потому что это пятничный вечер, но все равно раздражает. Ненавижу огромные толпы, особенно теперь. Куда бы я ни пошел, люди предлагают мне фальшивое сочувствие и притворяются, что заботятся, хотя на самом деле просто любопытствуют. Вот почему я держу голову опущенной все время, пока пробиваюсь к бару. К счастью, это срабатывает, и, кажется, меня никто не замечает. Повсюду стоят люди, ждут, когда освободится стул у бара или столик. Большинство в порядке, но некоторые уже на полпути к «в лоскуты», и тут так громко, что, когда я подхожу к бару, мне приходится кричать, чтобы привлечь внимание Ханны.

Она улыбается, когда видит меня, но выглядит она очень усталой. Она не обращает внимания на клиентов, которые тоже что-то ей говорят, и вместо этого идет ко мне. Думаю, тут люди начинают меня узнавать, и мне хочется исчезнуть.

– Аманда здесь? – громко спрашиваю я, стараясь, чтобы меня услышали сквозь шум паба.

Ее мать кивает и показывает наверх, думаю, на случай, если я ее не расслышу:

– Она наверху.

Она открывает дверцу в стойке и позволяет мне пройти. Несколько человек бормочут что-то невнятное, уверен, что-то о том, что я на особом положении или что-то вроде. Ханна прикрикивает на них, чтобы они заткнулись, и это работает.

– Думаю, она в своей комнате, – говорит она, когда я подхожу поближе. Я киваю, и тогда она спрашивает:

– Как твоя мама?

Так как я знаю, что ее сочувствие нефальшиво, я честно ей отвечаю:

– Она в порядке. Просто волнуется, знаете, из-за суда.

Ханна кивает и немного хмурится.

– Ну, скажи ей, что я заскочу на следующей неделе, когда здесь поутихнет.

Я киваю и пытаюсь улыбнуться, прежде чем развернуться к лестнице, которая ведет наверх. Звукоизолирующие чары тут просто невероятные, потому что, как только я поднимаюсь в квартиру, я не слышу ничего из паба внизу. На самом деле я вообще ничего не слышу. Во всей квартире стоит абсолютная тишина, когда я иду к комнате Аманды. Ее дверь немного приоткрыта, поэтому я пару раз стучу, прежде чем медленно ее распахнуть.

И… Она спит.

Я почти уже решаю не будить ее, но потом проверяю часы, и сейчас всего восемь тринадцать. Ей нужно вставать. Так что я подхожу к ней и очень раздражающе легко стучу по лбу. Это срабатывает, и ее глаза почти немедленно открываются. Она смотрит на меня, а потом перекатывается на спину.

– Что ты делаешь? – спрашивает она и звучит совершенно бодро, так что подозреваю, что она просто дремала, а не долго спала.

– Что ты делаешь? – спрашиваю я, беззаботно падая рядом с ней на кровать. – Всего восемь часов.

– Полагаю, я заснула, – саркастично говорит она. Я снова стучу по ее лбу на всякий случай, и она садится.

– Как тебе удалось сбежать с работы? – спрашиваю я. – Паб просто забит.

– Я соврала и сказала, что готовлюсь. ПАУК всего через месяц, знаешь ли…

Я издаю стон.

– Не напоминай мне, – она пожимает плечами. – Но ты ведь не училась, верно?

– Отсюда и та часть про «соврала»…

– Ну так пошли куда-нибудь.

Она смотрит на меня без энтузиазма.

– Куда пошли?

Я пожимаю плечами.

– Не знаю. Ты уже ела?

– Нет.

– Ну так пошли поужинаем.

Но Аманда не слишком этим загорается.

– Мы и здесь можем поесть.

– Или же, – ровно говорю я, – мы можем пойти в Мондун. Мне скучно.

– Вижу, – закатывает она глаза.

– Потом поспишь, – говорю я ей. – Ну, давай же, у нас всего один день каникул. Когда мы вернемся в школу, нам на самом деле придется начать думать о ПАУК.

– Хорошо, – с громким вздохом сдается она, встает с постели и начинает искать туфли. – Но нам придется незаметно проскользнуть и аппарировать, потому что, если мама увидит, что я не занимаюсь, она заставит меня работать.

Я киваю.

Несколько минут спустя мы аппарируем в переулок за маленьким маггловским кафе, которое мы нашли несколько лет назад и с тех часто сюда ходим. Ничего особенного тут нет, кроме того, что здесь подают лучшие десерты во всей вселенной. Они дадут фору всему, что подают в Хогвартсе, а это о многом говорит. На самом деле, когда мы садимся за стол, мы пролистываем меню прямиком к десертам. Мы всегда так делаем. Мы останавливаемся на Шоколадном Вулкане (на самом деле это огромный шоколадный торт с тонной сливок и вишневого соуса) и заказываем по паре напитков к нему.

Вскорости нам приносят торт и напитки, и мы не тратим время на то, чтобы заняться ими. Я люблю шоколад. Я имею в виду, я его люблю. Аманде он тоже нравится, но она не может съесть столько, сколько я. Так что пусть мы и взяли «Вулкан» на двоих, я съедаю большую часть. Я чувствую себя немного виноватым, ведь из нас двоих это она не ужинала, но… Я голоден.

– Ну и, – говорю я с набитым шоколадом ртом. – Угадай, что.

– Хм… – она притворяется, будто думает. – Сдаюсь.

Оказывается, она не очень хорошо умеет угадывать, так что я просто говорю ей:

– Лили наглоталась таблеток и чуть не умерла.

Вилка Аманды останавливается на полпути ко рту, и она в шоке смотрит на меня:

– Что?

Я откусываю еще кусок и киваю:

– Ага. И Роуз пришлось дать ей какое-то зелье, чтобы та блеванула. Она сказала, что та даже не знала, что приняла.

Когда Роуз пришла домой и рассказала мне это, я сначала подумал, что она шутит. Но потом я увидел, насколько она зла, а актриса из нее так себе. Я не знаю, что и думать, а тем более говорить.

– Она специально это сделала? – первый вопрос у Аманды в точности такой, каким был мой. Я тут же спросил это у Роуз, а та лишь закатила глаза.

– Она сказала, что это случайность, – говорю я. Но я не знаю, насколько я в этом уверен.

Думаю ли я, что Лили может специально принять гору незнакомых таблеток? Ну, для этого надо быть самоубийцей. А если и есть что-то, что я знаю о Лили Поттер, так это то, что она эгоистка и ненавидит терять то, что любит. А так как она ничего не любит больше себя, сомневаюсь, что она попыталась бы покончить с собой.

Но все равно. Надо быть просто тупицей, чтобы такое выкинуть.

Но думаю, я не так уж удивлен. Я имею в виду, Лили любит наркоту. Очень. Она неразборчива в этом плане и пользуется всем, что ей дают. Так что неудивительно, что она могла взять незнакомые таблетки, не зная точно, ни что это, ни рекомендуемую дозу.

Кажется, Аманда думает о том же. Она некоторое время ничего не говорит, а потом медленно качает головой.

– Ей повезло, что она не пострадала.

Я не понимаю, почему Аманда в последнее время так порядочна, когда дело касается Лили. Я имею в виду, она ее не самая большая поклонница, и они ни в коем случае не лучшие друзья… Но она теперь и близко не так мстительна, как обычно была, что хреново, потому что я наконец-то готов вступить в ее клуб ненавистников Лили. Но я не знаю. Может, что-то случилось. Уверен, они не стали бы мне рассказывать, даже если бы и случилось. Девчонки.

Мы доедаем торт, но больше не заказываем. Еще немного, и у нас случится передоз сахара. Конечно, с напитками мы такой стратегии не придерживаемся, и за первым следует второй. А пара стаканов превращается в несколько. И в скором времени мы уже на полпути к «в стельку». Мы понимаем, конечно, что было бы более пристойно отправиться в паб, а не надираться в старомодном маленьком кафе… Но нам сейчас плевать.

Все становится несколько забавным после четвертой или пятой порции. Аманда становится более легкомысленной и смеется над всем подряд. Сначала я даже неуверен, действительно ли ей все кажется смешным или это такое девчачье хихиканье. Она правда самая классная девчонка, которую я знаю, так что с ней легко смеяться и шутить. Но в какой-то момент она меня целует, несильно, так, легкий чмок. Она даже не замечает и снова возвращается к смеху и шуткам.

Но я замечаю.

Я знаю, она сказала, что мы друзья и ничто больше, и я был согласен, потому что просто хотел, чтобы она меня простила и снова начала со мной говорить. Но честно, она мне нравится. Очень. И это тяжело, потому что она мой друг, знаете ли, и от этого все странно. И если я начну давить, все снова может закончиться хреново. Но трудно быть все время рядом и чувствовать все это. Это странно, потому что много лет я об этом не думал, но стоило только начать и перестать уже трудно. Я хочу, чтобы она была моим лучшим другом… И я хочу, чтобы она была чем-то большим. И это сводит меня с ума.

И я виню безумие в том, что происходит дальше. Мы выпиваем еще по порции, и в этот момент я ощущаю, что совсем поплыл. Так что неудивительно, что я ее целую. Но на этот раз это не быстрый чмок. И она целует меня в ответ, и в скорости мы уже вовсю обжимаемся в кабинке кафе. Думаю, мы оба слишком пьяны, чтобы думать о том, насколько отвратительно такое проявление чувств на публике, да и не так уж много людей вокруг: кафе не так уж и заполнено. И я не буду врать. Мне правда, правда нравится целоваться с ней. Мне нравились все те две недели, что мы провели вместе тогда в феврале. Так что это просто потрясающе вообще-то.

И когда мы наконец расплачиваемся и, спотыкаясь, вываливаемся на улицу, мы все еще продолжаем это делать. Часть меня немного чувствует себя виноватым, потому что я знаю, что она сказала, что этого не должно случиться. Но большая часть меня логично говорит, что это уже случилось. Что она позволяет этому случиться. Что я должен делать? Остановка никого не порадует, и серьезно, если бы она этого не хотела, она бы не делала, верно?

Верно.

– Хьюго, – она наконец отстраняется на пару сантиметров и выглядит несколько запыхавшейся. Я молча смотрю на нее, приподняв брови, и она улыбается. – Пошли куда-нибудь.

– Куда пошли? – я не знаю, куда она хочет пойти. Не то чтобы мы достаточно нормальные подростки, чтобы завалиться на весь вечер в ночной клуб или что-то вроде. Нашего бунта хватает только на пару бокалов в соседнем кафе.

Но Аманда пожимает плечами и качает головой.

– Мы не можем пойти к нам: мама нас припашет, это точно.

А, значит, она хочет пойти домой. Окей, так лучше.

– Хм, – пожимаю я плечами, – можем пойти ко мне, если хочешь, – я пытаюсь выглядеть расслабленным, но уверен, прозвучало это так же отчаянно, как я и чувствовал. Мне просто хочется снова ее целовать.

– Твоя мама не рассердится?

Я закатываю глаза.

– Нет. И если даже она и заметит, ну и что. Ты издеваешься, что ли? Скорпиус там живет.

Аманда улыбается, и мы целуемся прямо на улице. Я действительно не понимаю, что происходит и как все это началось, но мне плевать, и, когда мы идем к моему дому, мне все меньше хочется все это рационализировать.

К моему дому всегда были применены особо жесткие меры безопасности, и после маминых выборов стало только жестче. А после смерти папы они вконец обезумели, и теперь никому не позволено аппарировать прямо в дом (даже членам моей семьи или мне), так что мы приземляемся в нескольких метрах от дома на заднем дворе. Мы входим через заднюю дверь, и я тут же понимаю, что стоило использовать дверь переднюю.

Здесь мама и Лэндон, занимаются уроками. Я смотрю на часы, и уже почти пол-одиннадцатого. Ужасно поздно для математики, но я не удивлен. Мама суперзанята, и теперь, когда ей все приходится делать самой, уроками приходится заниматься, когда получится. Могу поставить деньги на то, что на следующий год Лэндон пойдет в маггловскую школу.

– Эм, привет, – неловко говорю я, решительно стараясь не показать, что я совершенно в стельку. Надеюсь, глаза у меня не красные и не стеклянные, и надеюсь, Аманде хватит здравого смысла прикинуться как можно более трезвой.

Мама с секунду разглядывает нас, а потом смутно улыбается.

– Вы припозднились, ребята.

И опять доказательство того, что мы ненормальные подростки, которые тусуются по клубам и все такое. Еще и одиннадцати нет. Но все же, полагаю, для нас действительно поздно.

– Мы ходили поужинать, – говорю я, сосредотачиваясь на том, чтобы не выглядеть пьяным. Не уверен, насколько она на это покупается, но она ничего не говорит.

– Твои родители знают, что ты здесь, Аманда? – спрашивает она, полностью игнорируя меня.

Аманда на секунду задерживается с ответом, так как не ожидала допроса. Но все же ей удается ответить так, чтобы не казаться совершенно пьяной:

– Хм, папа в школе. А мама… В пабе полно народу.

Это не совсем ответ, и я жду, что мама на это укажет. Но она этого не делает. Она просто легко кивает и возвращается к книге, над которой они с Лэндоном работали.

– Ладно, – робко говорю я. – Мы наверх…

Мама отстраненно кивает, но больше не обращает на нас внимания, помогая Лэндону с расчетами. Мы пользуемся возможностью и сбегаем из кухни вверх по лестнице на второй этаж. Дверь в комнату Роуз закрыта, и свет не горит. Или она уже спит, или ее здесь нет. Я пытаюсь вспомнить, нет ли у Скорпиуса назавтра матча, но я честно представления не имею. Может быть, и есть, и, может, они в Татсхиле. Не знаю. Мне плевать, покуда я знаю, что Роуз не влезет и не прервет нас. И хотя я неуверен полностью, что именно она прервала бы, я это скоро узнаю.

Аманда не тратит времени зря, сразу возвращаясь к тому, на чем мы остановились. Только на этот раз мы одни в моей спальне, а не на переполненной лондонской улице. И мы никогда раньше не были одни в спальне… Нет, ну это явно ложь, мы много раз были наедине в спальнях (например, пару часов назад). Но это в первый раз, когда мы наедине и целуемся в спальне.

И те две недели в феврале быстро возвращаются обратно.

Аманда очень этим поглощена, и ее руки начинают прикасаться к местам, к которым никогда раньше не прикасались. И я не могу врать и говорить, что мне это не нравится, потому что еще как нравится. Но все же в моей голове появляется этот голосок, который снова и снова повторяет, что это не должно случиться. Но еще в моей голове другой голос, который снова и снова повторяет с тех пор, как это началось: она позволяет этому случиться.

Я не знаю, как мы оказываемся в постели, и мне на самом деле плевать. Все, что я знаю, это что или у нее великолепные инстинкты, или она опытнее, чем я об этом знаю. Потому что, кажется, она точно знает, что делать. И следующее, что я знаю, она перекатывается на меня, а ее рубашка лежит где-то в изножье моей кровати. Я едва успеваю осознать это, прежде чем она вводит меня в состояние совершенного бездумья, когда прижимается своими бедрами к моим совершенно особенным способом.

Уверен, что не надо и говорить, что теперь, когда мой мозг питает меньше крови, мыслить рационально совсем тяжело. Если что, это вообще невозможно. Все, о чем я могу думать, это о том, чтобы ее бедра продолжали делать то, что делают, и не кончить прямо сейчас. Это все, о чем я хочу думать, об этом и о том, как стащить с нее оставшуюся одежду. И даже когда я думаю об этом, это кажется ужасным, детским и невероятно кошмарным. Но я не могу остановиться.

И судя по тому, как это выглядит, она тоже не может остановиться.

– Эй, – задушенно шепчет она, приподнимаясь достаточно для того, чтобы начать стягивать с меня рубашку и вынуждая меня приподняться, чтобы снять ее. – Ты знаешь, как это все делается, верно? – я приподнимаю брови, и она поясняет. – Заклинания и все такое…

Заклинания. Контрацептивные заклинания. Я почти смеюсь над иронией. Я знаю, что она спрашивает частично потому, что это ответственность и все такое, но, думаю, в основном потому, что от меня чуть было не залетела одна девчонка недавно. Но на самом деле это не смешно, и если бы я хорошо владел этим заклинанием, я бы даже и задумывался над возможностью того, что мог бы стать отцом. Но я этого не говорю. Вместо этого я киваю.

– Ага, – просто говорю я. Здесь больше нечего сказать.

– Хорошо, – жадно говорит она, перегибается через меня к палочке, которая была ранее беззаботно отброшена в сторону. Она протягивает ее мне и выжидающе смотрит на меня.

А я смотрю на нее.

Она без рубашки, и, конечно, ее кожу хорошо видно. Она раскраснелась от возбуждения и нервозности, и ее глаза почти горят. Ее русые волосы взлохмачены. И она выглядит невероятно милой. И я собираюсь заняться с ней сексом.

Я собираюсь заняться сексом с лучшим другом.

И вот тут я понимаю, что не могу это сделать. Я не делаю следующего шага, чтобы все началось снова, и она просто выжидающе смотрит на меня. Я вижу, что она растеряна, и я не могу ее за это винить. Блин, я сам растерян. Я даже не знаю, что со мной не так и почему я не могу быть нормальным и послать к черту осторожность и сделать это. Но я не могу.

– Что не так? – спрашивает она, и я почти ненавижу себя, потому что знаю, что теперь она неуверенна в себе и думает, что я останавливаю все по каким-нибудь глупым причинам. Девчонки в подобных ситуациях всегда такие странные.