Текст книги "В поисках будущего (СИ)"

Автор книги: loveadubdub

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 41 страниц)

– Ага, – она все еще улыбается.

– Ну, хотел бы я знать это много лет назад…

Она толкает меня, и мы вместе недолго смеемся. Потом она снова усаживается мне под руку, и мы снова сидим в тишине. Так приятно и уютно. Но, когда она снова заговаривает, я не очень понимаю, с чего бы это:

– Не хочу возвращаться в школу, – ни с того ни с сего говорит она, и я не знаю, о чем это она. Я смотрю на нее, но ее голова опущена, и я не вижу ее лица.

– О чем ты? – спрашиваю я.

Она ничего не говорит, только собирается с мыслями.

Наконец она снова заговаривает, и я не очень понимаю, что на нее нашло. Она выглядит отстраненной и растерянной. Она выглядит так, словно она сама неуверенна в том, что пытается сказать.

– Я не думаю, что это важно… По крайней мере, сейчас… Я просто… Я просто хочу делать что-то важное…

– Я не понимаю.

Она хмурится.

– Я хочу, чтобы у меня была какая-то цель.

– Ты думаешь, у тебя нет цели? Ты учишься спасать людям жизни.

– У моих родителей была настоящая цель, – с энтузиазмом говорит она. – Они на самом деле что-то делали!

– Это не твоя вина, что ты в то время даже не родилась, – говорю я, стараясь быть рациональным. Но она не хочет рациональности, это видно.

– Ну, сейчас многое происходит, а я сижу на заднице и ничего не делаю, так?

– Ты учишься.

– И?

– И это важно, – говорю я, стараясь вразумить ее. – Это большое достижение – поступить в эту академию, и ты лучшая в классе, и однажды у тебя будет потрясающая карьера.

Каким бы милым я себе не казался, как оказалось, я страшно ошибся. Роуз закатывает глаза и смотрит на меня, как будто я действительно так туп, каким себя иногда рядом с ней чувствую.

– Любой может получить хорошие оценки и поступить туда, если постарается. Это не значит что-то для мира, ведь так?

– Роуз, что именно ты хочешь делать? – осторожно спрашиваю я, неуверенный, действительно ли хочу это знать.

– Не знаю. Но я должна что-то делать. Люди умирают!

– Какие люди?

– Магглы! – раздраженно говорит она. – Магглорожденные из Хогвартса – их семьи…

О. Значит вот в чем дело. Я приподнимаю одну бровь, глядя на нее, и где-то внутри чувствую, что забредаю на нестабильную территорию:

– Ты хоть знаешь этих людей?

Это был неправильный ответ.

Роуз садится прямо и оборачивается, с неверием глядя на меня:

– Это имеет значение? – горячо спрашивает она. – Значение имеет то, что людей убивают из-за такой глупости, как кровь! Если бы мои родители стояли и говорили: «Какая разница?», – когда они были детьми, я бы даже не родилась. Потому что моя мама была бы мертва!

– Роуз…

Она не позволяет мне говорить. Она уже сорвалась, и я знаю по предыдущему опыту, что теперь, когда ей что-то взбрело в голову, она не остановится.

– Ты хоть понимаешь, скольким людям приходилось тогда жертвовать? – быстро спрашивает она. – Ты понимаешь, скольким людям пришлось умереть, чтобы я могла родиться?

Я даже не пытаюсь ничего сказать. Я просто смотрю на нее. Ее лицо очень красное, как обычно бывает, когда она сильно возбуждена. И уголки ее глаз снова влажные. Она не плачет, но до этого уже недалеко. Некоторое время держится тишина, а затем она снова начинает говорить, на этот раз более контролируемым голосом:

– У меня есть дядя, которого я никогда не смогу узнать. Потому что он умер, когда был в моем возрасте. А Тедди… Он сирота из-за всего этого дерьма. Его родители пожертвовали всем, чтобы он мог вырасти в лучшем месте, – она замолкает на секунду. – И мои родители. Они отдали все свое детство и ушли воевать, когда еще были детьми.

– Но Роуз, – мягко говорю я, наконец получив шанс вставить слово. – Ты не можешь это изменить. Ты не должна бросать то, о чем мечтаешь, чтобы пытаться повторить то, что сделали твои родители…

– Я мечтаю? – она качает головой. – Я не знаю, о чем я мечтаю, но точно не о том, чтобы до конца своих дней работать в больнице.

Не знаю, с чего это все взялось. Она долгие годы хотела стать целителем, а теперь вдруг говорит, что не хочет этого? Я не понимаю.

– Я просто хочу что-то делать, – серьезно говорит она. – Что-то важное. Иначе все, что делали мои родители и все остальные, будет напрасно.

– Почему ты говоришь, что это будет напрасно?

Но Роуз лишь улыбается на это, хотя это и не радостная улыбка, скорее больше вымученная гримаса:

– Ты думаешь, мои родители и мой дядя прятались посреди леса от Пожирателей смерти и неделями ходили без настоящей еды, не умываясь, чтобы все стало таким? Ты думаешь, хоть кто-нибудь из них хоть на секунду подумал: «Ух ты, однажды у нас будет куча детей – испорченных претенциозных мерзавцев, которые будут пользоваться нашими именами, чтобы получить все, чего хотят»? – она закатывает глаза и снова качает головой. – Сомневаюсь. Они бы не хотели, чтобы Джеймс был самовлюбленным, нарциссичным алкоголиком. Или чтобы Ал был ханжеской предубежденной сволочью. Или чтобы Лили стала тщеславной жестокой сучкой. Или чтобы Хьюго обрюхатил девчонку в семнадцать лет. Или чтобы я была капризной ленивой дурой, которая не делает ничего важного.

Я замечаю, что она не упоминает Лэндона в своей речи, или потому, что ему шесть, или потому, что она не трогает любимчиков. В любом случае, становится совершенно понятно, о чем она говорит. Просто это все равно не имеет смысла. И откуда это все взялось? И я об этом спрашиваю.

– Но откуда все это взялось? Ты знала, кто твои родители всю свою жизнь. Почему вдруг сейчас?

Роуз выглядит вымотанной:

– Я знала всю свою жизнь, – медленно говорит она. – И всю свою жизнь… Я обвиняла своих родителей за все, что пошло не так.

Это правда. По крайней мере по тому, что я знаю. У нее есть привычка перекладывать вину и строго судить даже самые легкие проступки других. Но все же.

– Ты не знаешь, что я о них говорила, – тихо говорит она. – Даже говорила им… Некоторые вещи были просто ужасны.

Она выглядит немного больной, и ее голос намного тише обычного. Конечно, я не знаю, о чем именно она говорит, но я знаю, что она обвиняла их в невнимательности и в том, что они не думают о ней. Когда ей было двенадцать, она пропала на целое лето, и ее самый большой секрет в том, что она винит своих родителей за это. По крайней мере, раньше винила. Она ходила на терапию, и ей понадобились годы с целителем-психологом, который старался убедить ее, что ее родители не специально позволили ее похитить и что они не специально завели другого ребенка, чтобы заменить ее. Иногда мне кажется, что ее не до конца убедили.

– Все, что они делали, – старались дать мне хорошую жизнь, – наконец заканчивает она. – Они дали нам почти все, что мы хотели, и всегда были рядом с нами. Они бы пожертвовали всем. И все равно я обвиняла их во всей херне, в которой сама была виновата.

Я не знаю, что сказать на это, поэтому решаю пойти по пути сочувствия.

– Но ты была просто ребенком…

Она смотрит на меня тяжелым взглядом, ужасным, злобным взглядом.

– Когда мои родители были просто детьми, они оставили свои семьи, потому что вынуждены были прятаться.

– Но это не твоя вина.

– Ты знаешь, что моей маме пришлось наложить заклятье памяти на своих родителей и отправить их в Австралию, потому что она не могла рисковать тем, чтобы они помнили, что она существовала?

Я этого не знал, так что я просто качаю головой.

– Да, – продолжает она, – когда ей было восемнадцать. Моложе, чем я. Но ей пришлось это сделать, потому что такие люди, как твой дед, пытались их убить!

Ого.

– И откуда взялось это? – спрашиваю я, выпрямляясь и глядя на нее так, будто я думаю, что она спятила. Ее глаза темнеют почти до черноты, и я понимаю, что она с чего-то вдруг решила бросить все карты на стол.

– Ох, пожалуйста, – говорит она, быстро кивая. – Только не делай вид, что ты не знал о маленьких шалостях твоего дедули и его приятелей. Они бы убили моих бабушку и дедушку даже не думая!

– О чем ты говоришь? – спрашиваю я, и я не могу поверить, что она вот вдруг с чего-то решила поссориться из-за этого, когда мы годы потратили, пытаясь доказать, что все это дерьмо из прошлого не имеет значения. Но, как оказалось, заразившись новообретенной активной гражданской позицией, Роуз решила достать древнюю историю и привнести ее в будущее, которое не имеет к этому отношения.

– Ты хочешь, чтобы я рассказала тебе о твоем деде? – вообще-то нет, но я думаю, она не спрашивает. Нет, не спрашивает. Даже не колеблясь ни секунды, она продолжает. – Люциус Малфой пытался убить всю мою семью. Когда моя мать была подростком, ее почти запытали до смерти в его доме! Сестра твоей бабки! И твои дед с бабкой, и твой отец, – она расстреливает меня взглядом, – просто стояли и смотрели!

Я не знаю, что я должен сказать. Я не знаю, ждет ли она вообще от меня ответа. Я не знаю, с чего все это взялось, и почему она знает все это, хотя раньше считала, что это недостойно никакого внимания. Если все это правда, и она это знала… то почему ей понадобилось столько времени, чтобы об этом рассказать? Мы не говорим о том, что делали наши родители, потому что, как я думал еще три секунды назад, мы о них не знаем.

Но, как оказалось, я ошибался.

Я просто смотрю на нее. Мне нечего сказать. Она смотрит на меня, и я вижу, что она ждет ответа. Когда я не отвечаю, ее глаза становятся еще до невозможности темнее, и она расстреливает меня взглядом.

– Ты вообще слышал, что я сказала?

Мне нужна еще секунда, прежде чем я могу что-то ответить. Миллионы мыслей бегают у меня в голове, и я не уверен, где одна начинается, а другая кончается. Они просто все налезают одна на другую.

– Что случилось? – наконец говорю я, стараясь сохранять свой голос настолько ровнее, тише и спокойнее, как только могу, и осторожно оглядывая ее.

– Я сказала, что случилось! – выкрикивает она. – Моих родителей и дядю поймали, когда они скрывались, и их привели в дом твоего деда, потому что это был центр Пожирателей или что-то вроде… И они заперли моих папу и дядю в подвале, пока твоя тетка пыталась запытать мою маму до смерти, а все остальные, включая твоего отца, смотрели и ничего не делали!

Я пытаюсь вообразить эту сцену, но не могу. Я знаю, что у моего деда есть жестокие наклонности, но моя бабушка никогда никого бы не тронула. И мой отец не любит родителей Роуз, но он никогда не стал бы смотреть, как их пытают. Я даже не знаю, о какой тетке она говорит. Я ничего не знаю о семье своей бабки.

– Кто тебе это рассказал? – наконец спрашиваю я, потому что не знаю, что еще сказать.

Она смотрит на меня, как на идиота.

– Моя мать, – говорит она так, будто это само собой разумеется.

– Когда она тебе рассказала?

– Миллион лет назад, когда весь мир рушился из-за того, что мы начали встречаться! – она быстро машет рукой между нами и закатывает глаза с таким видом, что лучше мне нисколько не становится.

И что тут можно сказать?

Она знала почти четыре года. Она знала такое четыре года и никогда не говорила. Умалчивание или нет, это одно и то же. Она нарочно лгала мне все то время, что мы вместе.

И что я должен сказать?

– Ну и? – требует она, и ее глаза практически сверкают.

– И что? – спрашиваю я все тем же тихим и безэмоциональным голосом. – Ты мне лгала.

– Прошу прощения?

– Ты мне лгала, – повторяю я и смотрю ей прямо в лицо. – Ни разу за все те годы, что мы вместе, ты даже не подумала, что, может быть, ты должна мне об этом рассказать?

– Я не говорила, потому что это было не важно!

– Если это не важно, почему ты швырнула мне это сейчас?

Она немного запинается, а потом пронзает меня взглядом, потому что знает, что я прав. Она ненавидит быть неправой. И в классической манере Роуз она полностью игнорирует вопрос и меняет тему:

– У тебя нет никакого права это говорить! – обвиняет она.

– О чем ты?

– Ты же не подумал, что это важно, сказать мне, что твой дед написал тебе письмо на двух страницах о том, что происходит с убийствами магглов, и что это вина моей мамы, и что он надеется, что ее кто-нибудь в следующий раз убьет!

Я смотрю на нее.

Повисает долгая оглушающая тишина, и я вижу, что она понимает, что сказала то, что не должна была.

– Откуда ты знаешь? – спрашиваю я, с трудом сохраняя голос спокойным и ровным.

Она отворачивается, и ее волосы взлетают над ее плечом. Она еще с секунду думает, что ответить, но, когда отвечает, говорит почти с вызовом:

– Я нашла на твоем столе.

– Ты рылась в моих письмах?

– Оно лежало на видном месте!

– И поэтому ты решила, что ты можешь открыть его и прочитать?

Тут она подпрыгивает и оборачивается ко мне, чтобы пронзить меня взглядом.

– Читала я его или нет, это не меняет факта, что он это написал! А ты мне не сказал!

Иногда мне интересно, слышит ли она сама, что она говорит. Она это серьезно? Я лишь качаю головой:

– Да кому какое дело, что говорит мой дед? Когда мне было дело до чего-либо, что говорит мой дед?

– Не ори на меня! – кричит она. Интересно, она сама видит, как иронично это звучит?

– Я даже не знаю, почему ты мне все это говоришь! – продолжаю я, не обращая на нее внимания. – Что ты хочешь, чтобы я сделал?

– Я ничего от тебя не хочу! Как можно? Очевидно, у тебя в генах нет способности что-то сделать, по крайней мере, что-то хорошее!

И уходит.

У меня даже нет шанса что-то ответить, потому что она тут же дизаппарирует. Я просто в шоке смотрю на то место, где она стояла. Что сейчас произошло? Это Рождество. Сегодня все должно быть хорошо… А теперь…

Я даже не знаю, что происходит.

Но сомневаюсь, что будет хоть что-то хорошее.

========== Глава 21. Кейт. 6 января ==========

Джеймс Поттер – бедствие моей жизни.

Я это уже говорила?

Он был моим бедствием, когда я еще даже и не знала, что значит слово «бедствие». Он был моей вечной проблемой с тех пор, не знаю, наверное, всегда, возможно, даже еще до того, как я с ним познакомилась. Я на самом деле помню: мне было шесть лет, и моя мама читала журнал и сказала, что сын Гарри Поттера – мой ровесник и что я, вероятно, однажды пойду с ним в школу. Помню, я подумала, какой же он, скорее всего, противный и какое он, наверное, чудовище.

И черт, я была права!

Школа точно не уменьшила моего раздражения. Он был как раз таким заносчивым и избалованным, как я и думала, а когда вокруг него начался весь этот шум, я оказалась одной из девчонок, которых он трахнул и забыл. Ну, разве что это не совсем правда. Джеймс был ко мне внимательнее, чем к другим девчонкам, которых очаровывал. Но, между прочим, от этого только хуже. По крайней мере, иллюзии других девчонок были основаны на чистейшей фантазии. А вот мои – на полуправде. Вот как я оказалась настолько к нему привязана, что даже и не думала встречаться с кем-нибудь еще.

Так что, когда я закончила Хогвартс, у меня был опыт только с одним парнем.

И это был Джеймс Поттер.

Джеймс не похож на мужчин, которые обычно вертятся вокруг меня. Он куда увереннее в себе, куда самовлюбленнее, куда более раздражающий и высокомерный, чем другие. Он настоящий мерзавец в самом верном значении этого слова. И самая главная проблема в том, что он это знает и не имеет никакого желания меняться. Моя же проблема в том, что я вечно обманывала себя, что он может измениться, ну, или, по крайней мере, со мной он захочет измениться.

И конечно, я ужасно, ужасно ошибалась.

Джеймс совершенно не собирался быть чем-то иным, кроме поверхностного набора из взлохмаченных волос, загорелых рук, сонных карих глаз и легкой кривой улыбки, открывающей совершенные зубы. Не то чтобы я его за это винила, думаю. В конце концов, этот поверхностный набор принес кучу денег в его карман и толпу девок в его постель. А деньги и секс – номер один и два в его списке вещей, важных для жизни.

И все равно по какой-то причине я продолжаю попадать в ситуации, когда я полностью в его власти.

Мне давно стоило бы выучить свои уроки. Во-первых, я никогда не должна была сюда возвращаться, осознавая, что полностью избегать его будет невозможно. И я все равно вернулась. Потому что я, наверное, какая-то мазохистка. Оказывается, мне нравится, когда мне эмоционально достается. Боже, если бы я знала почему…

Я столько всего ненавижу в Джеймсе Поттере. Столько всего. И все равно я беспомощна, когда он рядом, как будто мне снова пятнадцать. Все, что ему нужно сделать, – просто на меня посмотреть, и я с трудом сдерживаюсь, чтобы на него не прыгнуть. Смешно и жалко. И все равно я постоянно попадаю в ситуации, когда он играет со мной и трахает мне мозг.

Так что, само собой, лишь вопрос времени, когда он начнет трахать меня по-настоящему.

Это моя вина, да. Я никого не могу винить, кроме себя. Я действительно не могу винить Джеймса, потому что он такой и есть. Он другим не был. Это закодировано в его ДНК. Не то чтобы это его оправдывало, просто я не должна удивляться.

Но я должна себя хоть немного контролировать.

А я не контролировала. Меня так же легко поймать на его дерьмо, как когда я была ребенком. Наверное, даже больше, потому что теперь я знаю, что я упускаю и что упустила. Да, хорошо, я признаю. Он хорош. Ладно, он лучший. По крайней мере, по моему опыту, который, вообще-то, не слишком велик. В любом случае, мне достаточно, и этого довольно, чтобы сказать, что никто и близко к нему не подбирался. Так что разве вы можете меня винить за то, что я плохо сопротивляюсь?

Уже плохо, что он заявился в мою квартиру без зова и приглашения, пьяный вдребезги, в рождественскую ночь, не меньше. Уже плохо, что я его поцеловала, а потом позволила ему заставить меня признаться, что я не хочу, чтобы он уходил. Уже плохо то, что, если бы в нем чуть ли ни впервые в жизни ни проснулась совесть, я бы затащила его в свою спальню и сделала все, что он попросит.

Уже все это было плохо.

Хуже было, что он явился в мой офис спустя неделю, как следует напившись, с видом, будто его щенка переехал трамвай (не то чтобы у Джеймса вообще когда-либо был щенок, а если бы и был, вряд ли бы он обратил внимание, если бы того хоть поезд переехал, но вы уловили смысл). Я должна была вышвырнуть его сразу же, потому что ему не было назначено и у него не было совершенно никакого повода заявляться и беспокоить меня без предупреждения. Но я могу лишь представить себе реакцию моего начальника, если бы я, упаси Господи, отнеслась бы к Джеймсу Поттеру, как к нормальному человеку, а не как к богу, которым он притворяется… Поэтому я его не вышвырнула.

Я позволила ему войти, сесть на стул напротив моего стола и посмотреть своими идиотскими карими глазами, которые почему-то всегда на меня действовали. Я позволила ему выжидающе пялиться на меня посреди тяжелой тишины, пока он наконец не произнес:

– Ну?

– Что «ну»? – переспросила я. Честно, понятия не имею, зачем я вообще старалась, но я не из тех, кто отступает, особенно если вызов мне упрямо бросает Джеймс.

– Ну, что скажешь про Рождество?

Он серьезно? Я все еще не понимаю, может он старался пошутить, но в этот момент я в шоке уставилась на него.

– Ты имеешь в виду, что я скажу про то, что ты ввалился в мою квартиру без предупреждения и приглашения и приставал ко мне на моей кухне?

– Я приставал? – поднял брови он. – Серьезно, Кейт? Серьезно?

– Ты практически выбил мою дверь, колотя в нее!

– На кухне? Это я приставал к тебе?

В этот момент мне хотелось выдрать его волосы и запихнуть ему в глотку. Но я этого не сделала, потому что, уверена, за нападение на Поттера вам дадут срок в три раза больше, чем на нормального человека.

– Это ты вломился туда, куда не звали!

Но Джеймс не позволил от этого отойти. Ему просто нужно было распустить язык.

– Ты сказала, что хочешь, чтобы я остался. Сказала это своим собственным голосом.

– Потому что ты меня вынудил!

Джеймс рассмеялся:

– Я никогда ни к чему тебя не принуждал, так что даже не играй с этим дерьмом.

Я даже не знала, что ответить на это, в основном потому, что это правда, поэтому я сменила тему:

– А что ты тут делаешь, Джеймс? Разве ты не должен где-то позировать перед фотографами с Шарлотт?

– Я ее бросил, – он сказал это так бесстрастно, что его трудно было понять. Я с подозрением уставилась на него, и он лишь пожал плечами. – Два дня назад. Не читаешь газеты?

– Стараюсь их избегать, – вяло сказала я. Честно, не понимаю, как получилось, что я упустила эту информацию, учитывая, что после этого разговора, я видела эти новости везде.

– Ну, она ушла, – скучно сказал он. – Думаю, сейчас она торгуется с таблоидами, пытается продать историю подороже.

– И тебя это устраивает?

Он снова пожал плечами:

– Плевать. Пусть что-нибудь с этого поимеет.

Я поверить не могла. Он спятил. Должен был спятить.

– Ты сам себя слышишь? – с неверием спросила я. – Ты, наверное, самый эмоционально глухой человек, что топтал планету. Тебя ничего не волнует, так?

– Меня волнует квиддич.

Я закатила глаза.

– Ну конечно, как я могла забыть?

– И меня волновала бы ты, – продолжил он, не запинаясь ни на секунду, – если бы ты не была со мной такой сукой.

– Не смей звать меня сукой, – резко сказала я.

– Я не звал тебя сукой. Я сказал, что ты ведешь себя со мной, как сука. Насколько я знаю, со всеми остальными ты мила.

– Почему ты постоянно пытаешься меня злить или раздражать? – выплюнула я.

– Потому что ты отказываешься признавать то, что перед тобой!

– Да? – я закатила глаза. – И что же это, Джеймс? Говори.

– Ты отказываешься признать это.

– Что «это»?

– Это, – повторил он, проводя рукой между нами.

– Мне больше не шестнадцать, Джеймс, – ответила я. – Я больше не куплюсь на это твое дерьмо. Я больше не стану еще одним номером в твоем долбанном списке. Ты даром тратишь время.

– Значит так?

– Да, так, – я думала, что отлично справилась и как следует за себя постояла. Конечно же, я жутко ошибалась, и спустя секунду Джеймс указал на мою ошибку.

– Значит, это не имеет отношения к тому, что ты выходишь замуж?

Мда. Выхожу замуж. Я забыла (опять) об этой идиотской лжи, что я выдумала. С тех пор как я в Лондоне, я едва вспоминаю о Марке, кроме, конечно, тех случаев, когда глубже и глубже рою себе могилу враньем о сложившейся ситуации.

Я закатила глаза, отчаянно стараясь скрыть свой блеф:

– Конечно это имеет к этому отношение, но я сейчас говорю о тебе.

Джеймс не хочет говорить о себе (наверное, такое случилось впервые в истории мира):

– У тебя не было кольца в квартире, – прямо сказал он. – Я думал, что ты не носишь его только на работе, потому что оно за все цепляется?

Черт. Я быстро подумала:

– Я только вышла из душа, когда ты пришел. Без приглашения, кстати, – не могла не добавить я.

– Твой жених знает, что ты не носишь его кольцо?

– Не твое дело, – резко сказала я, сузив глаза, что, вообще-то, должно было изображать гнев, но, уверена, вышло просто жалко.

И тут он рассмеялся. Он, нахрен, рассмеялся. Мне хотелось выбить из него все дерьмо, но я сдержалась, потому что мне нравится думать, что я выше физического насилия.

– Давай вернемся к тому, на чем мы остановились в Рождество, – у Джеймса совершенно нет чувства такта, так что не знаю, почему я вообще была удивлена его прямотой. Но вместо того, чтобы показать это, я просто скрестила руки на груди и сузила глаза:

– Разве тебя больше не волнует моя добродетель или что-то вроде этого? – с вызовом спросила я.

Но Джеймс лишь пожал плечами:

– Твой жених явно не волнует тебя, почему меня это должно волновать?

И тут я встала и обошла стол, чтобы встать перед ним. Это заставило меня чувствовать, что я контролирую ситуацию, потому что так я была выше него.

– Тебе следует уйти. Если только у тебя нет вопросов о твоем счете, у тебя нет причин здесь находиться.

– Вот так ты всегда, верно? – ухмыльнулся он. – Всегда говоришь мне уйти, хотя в душе просишь меня остаться.

– Я ни о чем тебя не прошу.

И тут все сорвалось.

Он встал, схватил меня и начал зацеловывать до смерти. Это было, как поцелуи на моей кухне, разве что на этот раз в них было больше гнева, отчего все становилось только еще жарче. Я должна была его оттолкнуть и, наверное, дать пощечину или что-то вроде, но я этого не сделала. Потому что я никого кроме себя больше не обманывала, когда говорила, что не хочу этого.

Так что я поцеловала его в ответ.

И следующее, что я помню, ну, на мне не было рубашки, и я лежала спиной на своем столе, а стопка пергаментов неуклюже свалилась с него на пол. И к счастью, кому-то хватило здравого смысла наложить запирающее заклятье на дверь (хотя я до сих пор и не поняла, кто это был). И на этом все. Пути назад после этого уже не было, да и кому это нужно?

И отсюда началась моя дорога прямо в ад.

Джеймс великолепен в постели. Уверена, это никого не удивляет, учитывая, что тренировки способствуют улучшению, а у него тренировок было больше, чем у кого-либо еще в мире. Я же вроде как полностью противоположна в том, что касается количества тренировок. После школы у меня был короткий период, когда я трахалась с разными парнями, большей частью на одну ночь, но обычно я была пьяна, поэтому не то чтобы я много об этом помню. Когда я встретила Марка, эта часть моей жизни закончилась, и дальше у меня было два с половиной года моногамии. И вот что из этого вышло? Наверное, я не должна так уж порицать Джеймса за то, что он такой потаскун. В конце концов, он, наверное, даже значения слова «моногамия» не знает, но все равно счастливее, чем я.

И так это началось.

Я чувствую себя так, словно мне снова шестнадцать. Потому что, когда мне было шестнадцать, самым веселым в моей жизни было прокрасться тайком и встретиться с Джеймсом в старом шкафу или кладовке. Мы переместились из пыльных кладовок в более подходящие для этого места, но все равно в этом есть что-то запретное. И это все равно, как будто украдкой и тайком, потому что, как он думает, меня во Франции ждет жених, который понятия не имеет, что я в Англии трахаю своего бывшего парня. И я должна признаться, новые места, которые мы нашли, намного лучше, чем те, где мы прятались в Хогвартсе. Например, квартира Джеймса. Она большая и претенциозная, как раз такая, какой я воображала его квартиру. Он то же говорит о моей (не про то, что она большая и претенциозная, – он говорит, что она выглядит как раз, как он ее воображал). Его квартира классная в плане того, как кричит о своей важности. И она просто кристально чистая (спасибо его служанке, которая, как я подозреваю, его ненавидит и, наверное, пытается отравить) и стоит больше, чем я за всю свою жизнь заработаю.

И Джеймсу это нравится.

Это заставляет его чувствовать себя значимой личностью, как он всегда хотел. Как будто теперь его эгоманьячество полностью оправдано. Но это нормально, я думаю. Я так себе и представляла его поведение. Есть это в Джеймсе – он так предсказуем. Это одна из тех вещей, что меня в нем жутко бесит, но это и одна из тех вещей, с которыми мне придется смириться. Он не поменяется. Это очевидно.

– Белое или красное? – сентиментально улыбается он, повернувшись к столу и держа в руках две бутылки. У него в последнее время небольшое пристрастие к маггловскому спиртному, и шкафы его кухни забиты разными винами, джином и шерри. Он еще не избавился от привычки к огденскому, и бутылок огневиски все еще больше, чем всего остального. Но вино, как он, оказывается, узнал, располагает к романтике, так что он пытается воспользоваться этим. Хотя, я уверена, он под романтикой понимает соблазнение и ничего больше.

Не то чтобы ему действительно была нужна моя помощь.

– Красное, – говорю я, забирая бутылку каберне из его рук. – Белое следует охладить, кстати.

Он пожимает плечами и начинает шарить на полках в поисках чего-нибудь, чем можно открыть бутылку.

– Все это одно и то же, – беззаботно говорит он.

Он говорит, конечно, об эффекте алкоголя – об опьянении, другими словами. Джеймс редко не пьян, хоть самую малость. Я бы сказала, что у него проблемы, но правда в том, что так продолжается уже довольно долго, так что, если бы это действительно было проблемой, он уже давно был бы мертв. У него какая-то повышенная природная терпимость к алкоголю, потому что он совершенно здоров.

Он находит штопор и подает мне, поворачиваясь к шкафу за бокалами. Я с небольшим усилием открываю бутылку и, когда он передает мне бокалы, наполняю каждый наполовину. Джеймс обходит стол и берет свой бокал. Я жду, что он опустошит его одним глотком, но, как оказалось, у него есть хоть какое-то понятие о шике, потому что он отпивает небольшой глоток и вертит бокал в пальцах, словно какой-то богатый джентльмен из высшего общества.

Ну, он просто по учебнику испорченный богатенький мальчик, но это точно не «синдром старых денег», напитавшийся многими поколениями снобизм. Это больше какой-то… «мой папочка – самый знаменитый человек в мире, а потому я получаю в пять раз больше, чем в пять раз более опытные и в пять раз более талантливые игроки в квиддич» снобизм.

– Ты чудесно сегодня выглядишь, – легко говорит он, и я борюсь с желанием закатить глаза.

– Что ты делаешь?

– Делаю тебе комплимент.

– Ты понимаешь, что я собираюсь переспать с тобой, несмотря ни на что, верно? Можешь не тратить время, – я отпиваю из своего бокала, и это вино просто потрясающее и дорогое на вкус.

И тут он улыбается, потому что он достаточно умен, чтобы понять, что я сейчас именно в том состоянии, что ему и нужно.

– Я просто говорю правду, – он забирает мой бокал и ставит его вместе со своим на стол за моей спиной. – Ты очень красива.

Он наклоняется, чтобы поцеловать меня, немного более нежно, чем обычно. У его губ кисло-сладкий вкус каберне, его руки запутываются в моих волосах. Это приятно. Приятнее, чем я хотела бы признать. Уже в миллионный раз я спрашиваю себя, что со мной не так и какого черта в я влипла в эту ситуацию. Из этого точно не выйдет ничего хорошего, а я уже слишком глубоко в этом увязла. От Джеймса Поттера в моей жизни ничего хорошего не будет.

Но, твою же мать, разве это не потрясающе.

В эти последние несколько дней мне было намного лучше, чем когда-либо было с Марком или любым другим мужчиной, с которым я развлекалась недолгое время. Это именно так, словно я там, где мне и полагается быть, хоть я и знаю, что это неправда. Джеймс мне не подходит – в Джеймсе нет ничего (кроме этого) хорошего для меня. И то, что я позволила себе в это впутаться, закончится для меня просто ужасно.

Его губы легко скользят по моим, а потом останавливаются, и он опускает руки мне на талию, обхватывает и продвигает меня на пару шагов назад, пока моя спина не упирается в стол. И тогда он останавливается и опускает голову мне на плечо.

Это приятно – несколько слишком приятно.

– Джеймс? – я кладу руки ему на плечи, и он поворачивает голову, не поднимая ее. – Что ты делаешь?