Текст книги "В поисках будущего (СИ)"

Автор книги: loveadubdub

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 41 страниц)

И потом она снова принялась извиняться.

И я больше не могу это выносить.

– Я должен тебе что-то сказать.

Я сразу же по ее лицу увидел, что она поняла, что что-то не так. Она видела по моему лицу, что я собираюсь сказать что-то важное. И ей не хотелось это слышать. Но я все равно ей рассказал.

Я рассказал ей все. Рассказал, что ее отец был там только потому, что я попал в беду. Я рассказал, что допустил до пятнадцати гребаных ошибок. Я сказал, что заклятье, которое попало в ее отца, предназначалось мне. И когда я рассказал ей это, она просто положила голову на свои руки и несколько минут смотрела в стол, прежде чем снова посмотреть на меня, и в ее глазах стояли слезы.

– Зачем ты мне это рассказал? – тихо спросила она, и я видел, что она изо всех сил старалась не плакать, но ей это не удавалось.

Я не знал, что ответить. Поэтому просто покачал головой.

– Я подумал, ты должна это знать…

– Ты не должен был говорить… – слезы потекли. – Я не хотела этого знать…

Мне стало дерьмово. Хуже, чем я когда-либо чувствовал себя в жизни. Это было ужасно. Это был не первый раз, когда я видел Роуз плачущей. Я много раз за эти годы видел, как она плакала, но обычно ее слезы были фальшивыми. Но эти фальшивыми не были. Эти слезы были настоящими, отчаянными, слезами. И я понятия не имел, что думать.

Так что я просто сидел и смотрел, как она плачет. И я ничего не говорил, потому что я гребаный трусливый ублюдок. А потом все стало еще хуже.

Из задней части квартиры раздался громкий хлопающий звук, а потом из коридора донесся чересчур знакомый нам голос, за которым следовали звуки шагов.

– Я думала, мы встречаемся в пять…

Голос Элизабет умолк сразу же, как она вошла в гостиную и резко остановилась. Она сначала посмотрела на Роуз, которая смотрела на нее. Потом она оглянулась на меня, и по ее лицу читалось, что она не знала, какого черта теперь делать или говорить. Так что она просто стояла там и пыталась делать вид (неудачно), что ничего особенного не происходит.

– О, Роуз, привет…

Роуз не ответила сразу. Она смотрела на нее с каменным выражением лица, слезы ее моментально высохли. Потом она покачала головой.

– Я так и знала… – пробормотала она. А потом повторила чуть громче. – Я так и знала.

В тот момент я не знал конкретно, что именно она знала, но я вполне легко мог догадаться.

– Не могу поверить, что так можно было со мной поступить… – сначала я не понял, к кому она обращается, и мне понадобилось несколько секунд, чтобы понять, что она имеет в виду нас обоих.

– Роуз… – попыталась заговорить Элизабет, но Роуз посмотрела на нее с такой ненавистью, что слова замерли у нее на губах.

– Вы оба, – ядовито выплюнула она, – из всех людей на свете, вы не имели права мне лгать.

Было очевидно, что она точно знает, что происходит, и никому из нас не нужно было это уточнять. Но Элизабет ответила, и ей точно не было так же тошно, как мне:

– Тебе никто не лгал, Роуз.

– Нет, вы лгали! – Роуз поставила чашку на стол и встала. Ее лицо было красным от гнева, но по крайней мере хоть слез больше не было. – Умолчать – все равно, что солгать! Ты ведь считалась моей лучшей подругой!

– Слушай, ты, конечно, расстроена…

– Ой, да брось, – выплюнула Роуз. Она еще раз с ненавистью посмотрела на Элизабет, а потом повернулась ко мне. – Надеюсь, ты теперь счастлив, раз твоя совесть очистилась.

Больше она никому из нас ничего не сказала. Она просто выхватила палочку из кармана куртки и дизаппарировала на месте.

И тогда плакать начал я.

Я не собирался. Я ненавижу плакать. Особенно я не люблю это, когда рядом женщины. Но я не мог остановиться. И в любом случае, это был не первый раз, когда я плакал рядом с Элизабет за последние несколько дней. Но, как и во все остальные разы, я чувствовал себя полным идиотом. Но она не обратила особого внимания, просто приобняла меня и села рядом со мной на диване.

Элизабет знала всю правду с первого же дня, как все случилось. После того, как я вернулся из Ирландии, я пошел к Элизабет и рассказал ей все. Я в тот день был развалиной, и теперь я снова развалился, после того, как Роуз дизаппарировала. Ну и сверх того, меня тошнило до смерти, и я чувствовал себя полностью и смертельно беспомощным.

– Я рассказал ей, – задыхаясь, выдавил я, отчаянно пытаясь остановить слезы. Элизабет ничего не сказала, просто сочувственно кивнула, поглаживая меня по спине. – И теперь она знает о нас…

И я подумал, что, если она хочет, то может пойти и рассказать хоть всему миру. Нам с Элизабет настанет полный пиздец, но мне было плевать. Почему-то я не думал, что она это сделает, но она вполне могла. Не знаю. Что она скажет, я не знаю, потому что я сам неуверен, что мы с Элизабет такое. Все началось как что-то веселое и беззаботное, но потом постепенно это превратилось во что-то большее, мне кажется. И это меня немного пугает.

Элизабет не настолько взволнована, как я.

– Она будет в порядке, – разумно сказала она.

– Она думает, что мы ей лгали.

– Мы ей не лгали, – она нахмурилась и покачала головой. – Послушай, – медленно сказала она, и у меня появилось ощущение, что она пытается меня не оскорбить или что-то вроде. – Я люблю Роуз, ладно? Но она так же хорошо, как и я, знает, что мы с ней не лучшие друзья, – я не понял, о чем она, и она это явно увидела, потому что объяснилась. – Мы были такими, да. Но теперь мы едва друг с другом говорим. Я люблю ее до смерти, но теперь мы говорим, только когда она время от времени приезжает домой на праздники. И даже тогда нам приходится заставлять друг друга общаться, – она пожала плечами. – Некоторые вещи меняются, понимаешь?

– Но мы должны были ей сказать…

– Она сама нам ничего не говорит, – резонно запротестовала Элизабет. – По крайней мере немного. Ты знаешь так же хорошо, как и я, что у Роуз нет времени ни на кого, кроме Скорпиуса. Теперь он ее лучший друг – не я и не ты.

И это словно попало в яблочко. Кажется, я никогда раньше не думал об этом. Я знал, конечно, что все у нас не по-старому. Пока мы росли, не было ничего на свете, что я не рассказал бы Роуз. Она знала все мои секреты, а я знал ее. И так оставалось, даже когда совсем детство прошло. Даже в Хогвартсе мы все еще были настолько близки. Но все начало меняться, когда появился Скорпиус, особенно когда у них все стало серьезно. К началу седьмого курса мы с Роуз едва-едва болтали время от времени за пределами общей гостиной и все такое. Мы больше не сидели вместе на занятиях и обедах, потому что она всегда сидела со Скорпиусом, и мы не проводили часы, пересказывая друг другу секреты и мельчайшие подробности жизни. Мы со Скорпиусом не очень поладили, так что, наверное, в этом тоже дело. Не то чтобы он мне не нравился, нет, но мы просто не лучшие приятели. Роуз всегда этого хотела, но, думаю, когда она поняла, что этого не будет, она решила, что ей надо выбирать. Ну, и вы сами понимаете, кого она выбрала.

А когда она уехала в Ирландию, все совсем изменилось.

Она снова стала немного сумасшедшей. Она все время была в депрессии и все время ныла, и каждый раз, когда она писала письма, там были одна депрессия и нытье. Так что я большую их часть игнорировал. У нас были разные жизни. У нее школа, Ирландия и Скорпиус, у меня – работа, Лондон и Элизабет.

Может быть, мы действительно больше друг другу не нужны.

Может быть, люди вырастают и отдаляются друг от друга, и, наверное, это случилось со мной и Роуз. И с Роуз и Элизабет. Но это не меняет того, что я убил ее отца. Это остается, и это постоянно крутится у меня в голове.

И это сводит меня с ума.

В тот же вечер, когда я рассказал Роуз правду, я сказал Элизабет, что ухожу с работы. Я постоянно думал об этом с той же секунды, как умер мой дядя, но Элизабет была первой, кому я об этом рассказал. Я думаю, что реакция Роуз окончательно меня убедила, и я не мог решить, пока не увидел, как она плачет, сидя в моей гостиной. Элизабет не говорила об этом много. Она спросила, уверен ли я, но не пыталась отговорить. Я почти ожидал от нее этого, так что был удивлен, что она не стала этого делать. Она не казалась вдохновленной новостями, но она не была шокирована. Она просто поцеловала меня и сказала, что я должен убедиться, что я совершенно уверен, прежде чем что-то делать.

Ну, так вот, я уверен. Вот почему я появляюсь в офисе отца в пятницу после обеда, ощущая неприятное чувство в своем животе.

Он выглядит удивленным при виде меня, и первое, что я замечаю, это то, что он выглядит так, будто не спал несколько дней. В его глазах все еще остается какая-то краснота, и он выглядит совершенно вымотанным. Меня не было рядом с самых похорон: я специально старался видеть своих родителей как можно реже просто потому, что я не мог вынести то, как они несчастны.

Папа тоже удивлен меня видеть, потому что это середина дня, а я, как новичок, не работаю в нормальные рабочие часы. Я работаю только в богом проклятую ночь. И раз я появляюсь здесь в час дня, то что-то явно не так.

– Ал, – говорит он, стараясь изобразить хоть какие-то эмоции в голосе. – Что случилось?

Я сажусь на один из стульев у его стола и стараюсь придумать самый разумный способ сделать свое заявление. Это трудно, конечно, потому что это не то заявление, в котором особенно много разумности. Но все равно я должен с этим покончить.

– Я… – я колеблюсь несколько секунд и несколько раз сглатываю. А потом я просто говорю это. – Я ухожу.

Папа сначала ничего не говорит. Он долго и тяжело смотрит на меня, не говоря ни слова, а потом снимает очки и потирает переносицу. Он опускает лицо на руку и просто сидит так некоторое время, прежде чем поднять голову и снова надеть очки.

– Ты подумал об этом? – спросил он, разглядывая меня так, отчего мне всегда становилось невероятно неудобно.

Я киваю.

– Ал… – он выглядит так, будто не знает, что сказать, и его голос замолкает, и на несколько секунд повисает неловкая тишина. – Хорошо, почему?

Я не хочу это говорить. Особенно я не хочу говорить это ему. Он только разочаруется во мне и начнет задаваться вопросом, как он смог вырастить такого неудачника. Думаю, это просто должно было случиться: Джеймс настолько успешен, что мне просто суждено было быть неудачником. Но я все равно не хочу этого ему говорить.

Но мне придется. Он выжидающе смотрит на меня, и этот взгляд заставляет меня нервничать. Я быстро отвожу глаза и опускаю взгляд вниз, на стол.

– Потому что я не гожусь для этого, – тихо говорю я. – Я недостаточно умен и недостаточно смел… Я недостаточно хорош.

– И ты думаешь, что вот так можно уйти? – голос папы звучит немного грубо, но я все равно не поднимаю глаз. Я и так уже хочу уйти. Он продолжает злиться. – Думаешь, ты просто предоставишь мне список своих так называемых недостатков, чтобы добиться жалости и чтобы никто из-за тебя больше не расстраивался?

– Я не… – я против своей же воли смотрю на него, совершенно застигнутый врасплох его обвинением. Но он не позволяет мне закончить.

– Нет, это ты и делаешь, – резко говорит он. – Это самое слабое, что я в жизни видел.

– Пап, я…

– Сейчас я не твой отец – я твой начальник, и тебе лучше бы дать мне лучшее объяснение, чем «я недостаточно хорош», – последнюю часть он сказал тоненьким капризным голоском, что, наверное, должно было изображать меня.

– Роуз меня ненавидит! – выкрикнул я громче, чем собирался, и я поверить не могу, как быстро все перевернулось вверх ногами и как он зол.

– А ты думаешь, у нее нет на это права?

Он недоверчиво смотрит на меня, но я просто в шоке. Из всех возможных ответов этого я не ожидал. Я надеялся на более отцовский, человеческий, ответ, ну, я не знаю, например… «Нет, не ненавидит».

Ого.

Мне понадобилась целая секунда на то, чтобы собраться с мыслями, и я просто долго смотрю на него, прежде чем наконец тихо отвечаю:

– Я не хотел, чтобы так получилось.

– Я знаю, что не хотел, – выкрикивает он. – Все это знают. Но это не значит, что люди теперь не могут расстраиваться.

– Роуз меня ненавидит, – беспомощно повторяю я. Я сейчас расплачусь, я уже чувствую это. Я правда, правда совсем не хочу сейчас плакать.

– И она может ненавидеть кого ей только угодно, – отвечает он. Отец смотрит на меня с такой обидой, что я даже не уверен, а что вообще происходит. – У нее есть на это право. Она еще даже не осознала, что произошло, поэтому она может ненавидеть и злиться, сколько ей угодно.

– Но…

Он снова обрывает меня:

– И это не дает тебе права приходить сюда и ныть об этом.

Я просто смотрю на него. Я не могу поверить, что он настолько меня ненавидит, что не может хоть немного мне посочувствовать. Я же его гребаный ребенок!

– Ты не понимаешь, – резко говорю ему я. – Ты не знаешь, каково это, когда люди так на тебя смотрят.

Папа в прямом смысле смотрит на меня, разинув рот. А потом он смеется – громко – невеселым смехом.

– Пошел вон, – твердо говорит он и показывает на дверь.

Я в шоке.

– Папа!

– Оставь меня, на хрен, в покое, – шипит он, глядя на меня устрашающим взглядом. – Проснись, Ал! Это настоящий мир. Ты больше не ребенок, вырастай!

– О чем ты говоришь?

– Да как ты смеешь сидеть здесь и говорить мне, что я не понимаю? – злобно спрашивает он. – Ты хоть представляешь, сколько людей подставилось, на хрен, под проклятья, летящие в меня, чтобы меня спасти? Намного больше, чем ты себе, нахер, представляешь!

О.

Я ничего не говорю, а просто сижу, чувствуя себя предельно тупым. Я никогда не думал об этом и теперь ощущаю себя совершенной сволочью, что сказал это.

Папу же нисколько не волнует мое молчание. Он просто продолжает:

– Ты знаешь, сколько людей еще продолжали бы жить, если бы я никогда не родился? Хватит, Ал. Ты думаешь, что, если одни люди жертвуют собой ради других, те могут сидеть и ныть об этом, притворяясь жертвами? Нет, не так. Вырасти, будь мужчиной и не вздумай больше никогда говорить мне всю эту херню.

Отлично. Я чувствую, как мои глаза наливаются слезами, и я очень, очень стараюсь их сдержать. Оказывается, мой отец и так уже думает, что я испорченный капризный ребенок. Не хватало еще добавлять ему поводов, плача перед ним, как маленькая сучка. Я знаю, что, если попытаюсь что-нибудь сказать, я проиграю эту битву, поэтому просто молча сижу и ничего не говорю.

– У меня есть дела, – наконец резко говорит он. – Мне нужен ответ. Ты уходишь или нет?

Я не смотрю на него, потому что знаю, что, если посмотрю, я сорвусь. Я сижу еще несколько секунд и наконец выдавливаю:

– Да.

Мне не нужно на него смотреть, чтобы увидеть его реакцию. Он издает громкий раздраженный вздох.

– Хорошо, – выплевывает он. Я чувствую на себе его взгляд, но не смотрю на него. Он не удосуживается ничего больше сказать, просто берет со стола какие-то папки и уходит, не говоря ни слова.

Я в шоке сижу здесь и жду того, кто придет заняться моими документами. Я чувствую себя самым большим неудачником во вселенной, и я не могу поверить в то, что сейчас произошло. Мой отец меня тоже ненавидит. Не только Роуз и ее семья, но и мой собственный отец винит меня во всем, ненавидит меня и думает, что я кусок дерьма.

Неужели это правда случилось?

========== Глава 41. Хьюго. 17 марта ==========

Все постепенно возвращается в нормальное русло.

Медленно, но верно. С каждым днем потихоньку становится все нормальнее и нормальнее, и пусть все никогда не станет полностью нормальным, теперь хоть не будет настолько странно. Потихоньку все возвращается к обычной рутине.

Мама больше не проводит дни напролет в своей комнате. Она тише, чем обычно и не полностью в порядке, но ей становится лучше. Это хорошо, потому что без нее дом просто разваливался. Роуз пыталась взять все на себя, но она в этом хренова. Она решила, что они со Скорпиусом будут готовить, а мы с Лэндоном убирать. Вот только проблема в том, что мы все в этом ужасны. Не думаю, что Скорпиус хоть раз в жизни включал духовку, а Роуз готовит даже еще хуже, чем мама (и это о многом говорит, уж поверьте). Лэндон совершенно бесполезен, когда дело доходит до уборки, а я все еще не привык использовать магию для домашних дел, так что мы все провалились, и дома полный бардак. Роуз, во всяком случае, хорошо удается раздавать приказы, так что хоть об этом кто-то позаботился.

Но все равно хорошо, что мама вернулась, чтобы привести все в порядок (хотя еда все еще просто кошмарна).

И она снова начала работать. Не целый день или надолго, но иногда она туда ходит. Она права: Земля не перестала вращаться, и жизнь продолжается и все такое. Думаю, хорошо, что она вернулась к работе, потому что это помогает ей отвлечься. Ей не очень хорошо, когда у нее слишком много времени на то, чтобы думать, а в последнее время это было часто.

Я возвращаюсь в школу, и, уверен, Роуз и Скорпиус тоже скоро уедут. Им пора возвращаться к их собственным жизням (хотя в настоящий момент я не уверен, где место этих настоящих жизней). И когда мы все уедем, останутся только мама и Лэндон. И тогда у нее будет очень много времени на то, чтобы думать.

Лэндону тоже нелегко придется, когда все уедут. Думаю, он привык к тому, что вокруг люди, хоть и привык, что большую часть жизни прожил, словно единственный ребенок. Он по-настоящему привязался к Скорпиусу, что одновременно и забавно, и грустно. Забавно, потому что видно, что Скорпиус понятия не имеет, как вести себя с детьми, и он постоянно из-за этого в напряжении. Но это и грустно, потому что Лэндон очень крепко к нему привязался, и он очень расстроится, когда Скорпиус наконец уедет. Для него Скорпиус словно старший брат, которого у него никогда не было… Только вот у него был я, но его это никогда не волновало.

Я готов ехать, и сейчас я просто сижу и жду, когда мама вернется с работы. Она сказала, что идет туда только на пару часов закончить какую-то неотложную бумажную работу. Она должна вернуться с минуты на минуту. Роуз и Скорпиус забрали Лэндона на ланч, так что я здесь один, и я не могу поверить, как по-настоящему странно это чувствовать.

Я сказал маме правду. Наконец-то. Ну, мы с Роуз ей сказали. Я действительно по-настоящему благодарен, что Роуз была рядом, и она предложила самой сказать большую часть всего. Я не знал на самом деле, как мне следовало это говорить, и Роуз намного лучше справляется со всеми этими штучками с признаниями (у нее было много практики), так что я просто сидел там и ждал, пока она закончит.

Мама восприняла это не так плохо, как я думал. Я думал, она будет в ярости, зла и совершенно спятит. Но нет. Она просто сидела там и несколько секунд ничего не говорила, а потом покачала головой:

– Это было очень мило, то, что ты для нее сделал.

А потом она спросила, что я хочу, и я наконец признался, что не хочу продолжать притворяться, что ребенок мой и отвечать за это и все такое. Я не против помогать ей (если смогу), но я не готов быть отцом, особенно не моему ребенку.

Мама поняла и сказала, что со всем разберется. Она довольно хорошо умеет разбираться с таким вот дерьмом. У нее хорошо получается вытаскивать людей из неприятностей (потому что она выросла вместе с папой и дядей Гарри), так что она просто немного подумала и составила план. И план этот включал встречу с родителями Марии.

Я не пошел. Я хотел, потому что думал, что должен увидеть Марию и объяснить ей все. Я пытался написать ей все в письме, но не получалось, чтобы это прозвучало правильно, и я не мог ведь просто написать ей в записке, что разрываю договор, ведь так? Не мог.

Так что я отправил свою мамочку рассказать ей это вместо меня.

Великолепно.

Как оказалось, это прошло лучше, чем я представлял. Мария уже сказала родителям правду, и мама сказала, они вели себя так, словно этого ожидали. Уверен, то, что у мамы важный пост, и то, что мой отец только умер, тоже оказало влияние, но никто из них не был груб по отношению ко мне и все такое. Они просто сказали, что разберутся, и поблагодарили ее за то, что пришла с ними поговорить.

И на этом все, полагаю.

Я имею в виду, конечно, нам все еще придется иметь дело с тем, что все это было вынесено на публику, тем более, что газеты любят выворачивать настоящие истории наизнанку. Но все равно, думаю, мы разберемся с этим, когда до этого дойдет дело. Вы ведь знаете, через несколько месяцев ребенок родится. Ох, нет, я не хочу об этом сейчас думать.

Достаточно проблем с тем, что я возвращаюсь в школу. Прошло две недели, как я уехал, и мне не особенно хочется возвращаться. Конечно, я и так не слишком обожаю учебу, и уж тем более мне не хочется ехать в то место, где все будут меня разглядывать и жалеть. Не говоря уже о Лили и Аманде и всем остальном.

Это просто нечестно, что я наконец рассказал правду, но мне все равно приходится иметь дело со всем этим дерьмом. Аманда меня ненавидит. А почему бы ей и не ненавидеть? Я обвинил ее в чем-то, даже не попытавшись обдумать другие возможные варианты. Я дни проводил, пытаясь придумать, что ей сказать, чтобы хоть немного оправдаться, но ничего в голову не пришло. И еще Лили… Я действительно пытаюсь набраться смелости простить ее, но сейчас мне намного легче ее ненавидеть. Я пытаюсь не делать этого, потому что я знаю, что так не принято в моей семье. Но это трудно, и пока у меня это плохо получается.

Кстати о семье, мама появляется, как раз когда я начинаю волноваться, придет ли она вообще. Мои вещи уже все упакованы, и я сижу у камина.

– Уже уезжаешь?

Я киваю:

– Да, надо пойти в библиотеку и попытаться наверстать пропущенное.

Это вранье. Я точно не пойду в библиотеку. Причина, по которой я еду сейчас, в том, что сейчас в общей гостиной никого нет и все разошлись по своим делам в замке или снаружи. И это значит, что меньше людей будут на меня пялиться, будто я какой-то урод. И конечно же, надо как можно старательнее избегать разглядываний. Но маме этого не нужно знать, потому что это только добавит ей волнений. В конце концов, для нее библиотека всегда хорошее оправдание. Она точно не будет меня от этого удерживать.

– Мне следовало прийти пораньше, – с сожалением говорит она. – Мы могли пообедать.

– Все нормально, – говорю я ей, желая, чтобы она не так сильно волновалась.

– Я могу тебе что-нибудь приготовить, – она встает. – Это недолго.

– Я в порядке, – снова говорю я. А потом еще раз вру. – Я уже поел.

Она хмурится и выглядит взволнованной. На ее лбу морщина в середине лба, какой не было две недели назад. А в остальном она выглядит все так же. Она просто сильно устала, и ее глаза несколько тусклые.

– Ты уверен, что готов вернуться?

Нет, я не уверен. Я не готов вернуться туда, где на меня будут пялиться еще больше, чем раньше. Я не хочу возвращаться и выслушивать неискренние сочувствия и видеть их жалеющие взгляды. Я хотел бы просто сдать ПАУК и покончить с этим. Но я не могу, потому что сейчас нет никаких шансов, что я смогу сдать экзамен. Ну, отлично, всегда же можно помечтать.

– Я в порядке, – заверяю я ее, зная, что ей нужно слышать это так же часто, как и мне, чтобы в это поверить.

Мама кивает и ничего больше не говорит, хотя я вижу, что ей приходиться чуть ли не прикусить для этого язык.

– Будь осторожен, хорошо? – тихо просит она. Она начала говорить это теперь, когда кто-нибудь уходит. Не знаю, осознает ли она сама, что это делает, но я все же ей потакаю:

– Буду.

– И напиши мне, если я тебе понадоблюсь, – продолжает она. – Ты можешь вернуться домой, если захочешь.

Это не правда. Может быть, сейчас она не хочет, чтобы я уходил, но она точно не позволит мне оставить школу, пока я полностью не закончу учебу. Но это хорошее предложение, так что я оставляю все так и просто киваю.

Мама грустно смотрит на меня, а потом протягивает мне руки. Я обнимаю ее и позволяю ей немного чересчур тесно меня обхватить. Я не жалуюсь и не пытаюсь отстраниться, когда она гладит меня по волосам. Ей нужно хоть за что-то держаться, и сейчас это я, так что пусть так и будет.

Наконец спустя, как показалось, час она отстраняется и держит меня на расстоянии вытянутых рук.

– Я люблю тебя, – серьезно говорит она, и я просто киваю.

– Я тоже тебя люблю.

– И все будет хорошо, – обещает она, хотя, конечно, она не может этого знать. Я не говорю об этом. Хорошо, что она по крайней мере пытается меня ободрить. – Мы обо всем позаботимся.

Я снова киваю.

Она немного колеблется, а потом тихо вздыхает.

– Просто будь осторожен, Хьюго, – снова серьезно говорит на меня она.

– Буду.

И тогда мама кивает и пытается изобразить смелую улыбку, хотя она не касается ее глаз. Мы прощаемся, и я вступаю в пламя и направляюсь назад в Хогвартс, назад в жизнь, которую я оставил две недели назад, когда все было приблизительно нормально (не считая истории с ребенком, конечно).

Невилл тут, в своем кабинете, когда я приезжаю, и он улыбается и пытается быть вежливым. Это странно, вообще-то, потому что я знаю, что, когда он на меня смотрит, он видит Аманду и какой я был с ней сволочью. Он говорит мне о каких-то мелких изменениях, которые случились, пока меня не было, а потом отпускает меня.

Я был прав, что общая гостиная будет в основном пуста. Здесь крутится несколько человек, в основном студенты помладше. Они все пялятся на меня, совсем как я и представлял, но никто ничего не говорит и не подходит с выдавленными соболезнованиями. Я предпочитаю тишину.

Но для начала я хочу пойти в спальню, распаковать вещи и, может, посидеть там в одиночестве, собраться с мыслями. Я прохожу мимо группы студентов, собравшихся в гостиной, и иду к лестнице. Не хочу ни с кем разговаривать.

И конечно, судьба тут же дает мне по яйцам, потому что я едва ли не сталкиваюсь с тем человеком, которого хотел бы избегать до самого выпуска.

Аманда в коридоре, ее книги разбросаны по нижним ступеням лестницы в девчоночье крыло. Она всегда говорила, что это ее любимое место для учебы, потому что тут не так шумно, как в гостиной, и не так занудно, как в библиотеке. Особенно она любит бывать здесь днем, когда меньше народу, шатающегося туда-сюда из спален и обратно. И конечно же, я столкнулся прямо с ней.

Она видит меня, прежде чем я успеваю сделать что-нибудь глупое, например, спрятаться. Я не знаю, куда бы я все равно делся, потому что с этого места мало куда можно пойти, а лестница в крыло парней прямо рядом с девчоночьей, так что прятаться было бы бессмысленно.

Я не знаю, что сказать, потому что знаю, что все, что бы я ни сказал, будет глупо и плохо. Я знаю, что она знает правду о Лили, потому что, как оказалось, вся школа знает. Думаю, Роксана об этом как следует позаботилась. И так как я не мог сказать ничего осмысленного, я просто пробормотал:

– Привет.

– Ты вернулся, – вяло отмечает она очевидное, едва поднимая взгляд от книги, хотя я вижу, что она очень старается вести себя нормальнее, чем она чувствует.

– Только что, – не знаю, что еще сказать, и вокруг нас тяжело повисает тишина. Аманда продолжает заниматься, а я не знаю, то ли мне следует просто уйти и подняться наверх, то ли повести себя как мужчина и попробовать как-нибудь извиниться.

Но мне не приходится, потому что она внезапно прерывает мои размышления:

– Мне жаль, что это случилось с твоим папой, – и опять она не смотрит на меня, но я слышу по голосу, что она говорит искренне. От этого мне только хуже.

– Ты не пришла на похороны, – теперь я отмечаю очевидное. Это то, что я сразу заметил и о чем старался не думать. Мне это не очень удавалось.

– Ты не хотел, чтобы я приходила.

– Хотел, – сразу же отвечаю я, и наконец она смотрит на меня. Ее глаза темнее обычного, и ее взгляд застает меня врасплох. Я повторяюсь, но на этот раз тише и более нервно. – Хотел…

Аманда ничего не говорит. Не знаю, верит она мне или нет, но она просто смотрит на меня своими темно-голубыми глазами с очень серьезным выражением. Ее светлые волосы собраны на затылке в бесформенный пучок, и она не похожа на человека, которому хочется, чтобы ему мешали.

– Ты очень нравилась моему папе, – глупо говорю я. Не знаю, что я делаю, и все это совершенно не соответствует тем сотням сценариев, что я сочинял последние две недели.

– Мне жаль, – повторяет она, и ее голос тих и безэмоционален. – Не могу себе представить, каково это.

Конечно, не может. Ее родители живы и здоровы. Ее папа, наверное, даже в нескольких десятках метров от нее. Она может пойти к нему в любой час дня. Он каждый вечер желает ей спокойной ночи, и он всегда здесь, когда он ей нужен. Мой отец мертв. Мой отец никогда не пожелает мне или кому бы то ни было еще спокойной ночи. Он никогда не будет рядом, когда мне понадобится, чтобы посоветовать мне, что делать. Он никогда не будет рядом с Роуз, Лэндоном или мамой. Он никогда не будят рядом ни с кем, потому что он мертв. Так что нет, она не может представить.

Я не говорю ей этого.

– Спасибо, – бормочу я.

Аманда смотрит на меня, и я знаю, она ждет, что я скажу что-то мудрое, что смоет все это дерьмо. И я знаю, что она знает, что этого не будет. У меня нет таких мудрых слов наготове. Я не знаю ничего, что может стереть хотя бы часть всего этого дерьма. Я совершенно бесполезен, и она это знает.

– Почему ты мне не сказала? – спрашиваю я, не думая. Это скорее автоматическая реакция, потому что это был единственный вопрос, который я смог сформулировать, когда начался весь этот бардак. – Ты должна была мне сказать.

Но Аманда лишь приподнимает брови:

– Зачем? – холодно спрашивает она. – Какая была бы разница?

Она знает, о чем я говорю. Она знает, что я спрашиваю, почему она не сказала мне, что она не писала в газету. Я не могу этого понять.

– Я бы тебе поверил.

– Если бы ты мне доверял, ты бы с самого начала не поверил.

Ого.

Я все время слышал о том, что слова могут резать, словно нож, но раньше я никогда не понимал этого выражения. Теперь же я точно знаю, что оно значит. Слова Аманды были острыми, как лезвие, когда они звенели в моих ушах. Я не отвечаю, потому что а что можно на это сказать? Я не могу сказать ей, что это неправда, потому что, конечно же, это правда. Я поверил, ведь так? Я прочитал письмо и слепо ему поверил, не имея никаких доказательств.

– Аманда… – я чувствую, как моя шея начинает гореть, и мне просто хочется пойти наверх и сдохнуть. Ну, или, не знаю, спрятаться до конца семестра. В самом крайнем случае.

– Неважно, Хьюго, – ровно говорит она. Она даже не кажется сердитой. Она просто выглядит усталой. – Теперь все знают.

– Я знаю… – я не знаю, что еще сказать. Мне просто стыдно.

– И Лили на грани нервного срыва.

– На хрен Лили, – это срывается раньше, чем я это осознаю, но мне плевать. Это идеальное выражение, чтобы выразить мои чувства.

Но Аманда не жаждет разделить со мной эту реакцию. Она смотрит мимо меня на стену за моей головой.