Текст книги "В поисках будущего (СИ)"

Автор книги: loveadubdub

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 41 страниц)

– Ничего, – говорит он, приподнимая одно плечо. – Мне просто это нравится.

Я не должна бы смотреть ему в глаза, но не могу не делать этого. Его лицо всего в нескольких сантиметрах от моего, и он смотрит очень решительно. Он настолько чертовски красив, что это просто нечестно. Наконец он приподнимает голову, чтобы скользнуть своими губами по моим.

– Я бы хотел, чтобы я тебе нравился так же, как ты мне, – тихо говорит он, и это почти звучит честно.

И я почти говорю ему правду.

Почти.

========== Глава 22. Хьюго. 23 января ==========

Когда я на этот раз вышел из поезда, я понял, что все почти кончено.

Это последний семестр моего последнего курса, а потом больше не будет Хогвартса, не будет школы, не будет ничего, к чему я привык. Что происходит после школы? Я буду жить сам по себе, найду работу, заведу ребенка? Буду работать восемь часов в день, чтобы кормить ребенка, который даже не мой?

Черт.

Я даже не знаю, как влез во все это. Мне стоило лучше соображать. Я не знаю, что за чертовщина на меня нашла и заставила решить, что взять на себя ответственность за что-то, не имеющее ко мне отношения, хорошая идея. И теперь я понятия не имею, как из этого выбраться.

Некоторым образом я рад, что вернулся в школу. Дома просто кошмар. У Роуз очередное расставание со Скорпиусом; думаю, поэтому она проводила большую часть дня, запершись в своей комнате и дуясь там. Лэндону я не слишком нравлюсь, поэтому я не мог на него отвлекаться. Папа только и делал, что покрикивал на меня и делал ворчливые комментарии себе под нос так, что было понятно, что он хочет, чтобы я их слышал. А мама просто сводила меня с ума, чересчур стараясь поддержать.

Но то, что отец ворчал на меня, заставило меня задуматься, что теперь по-настоящему будет. Я начал понимать, что это вовсе не будет легко, и что у меня не такой уж богатый выбор профессий, и что я понятия не имею, как растить ребенка. Но я не знаю, что теперь делать. Я не могу просто бросить Марию, не после того, как я сказал, что помогу ей. Я ей нужен, ей больше не к кому обратиться.

Она еще не сказала своим родителям о ребенке, и она клянется всем на свете, что и не сделает этого. Думаю, она решила сказать им, когда ребенок уже появится, и они не заметят ее огромного живота и ничего не заподозрят. А он уже растет, медленно, но верно. Она хорошо справляется с тем, что скрывает его, и я не думаю, что кто-нибудь уже заметил, но это только вопрос времени. В конце концов, наступит момент, когда она уже не сможет этого скрывать, и никакие мешковатые свитеры ей в этом не помогут.

Она сказала, что ходила в клинику к маггловскому доктору, когда была дома, и этот парень сказал, что ребенок родится в середине июня, что означает, что он появится еще до того, как мы закончим школу. Это должно быть ужасно – у нас будет ребенок на неделе, когда мы будем сдавать ПАУК – можете себе такое представить? Она ходила к этому доктору, чтобы ее родители не узнали, но я не знаю, что она планирует делать теперь. Ей нужно сходить к медсестре, но она сказала, что слишком боится, что всем все станет известно. Если узнают учителя, то лишь вопрос времени, когда узнают ученики.

И я не уверен, что мы к этому готовы.

Мама сказала, что мы можем проконтролировать ущерб, если выпустим сообщение обо всей этой истории, прежде чем об этом просто пронюхает пресса, но я не мог ей этого позволить, раз Мария даже не сказала своим родителям. Хотя у меня ощущение, что они в любом случае узнают из газет, как бы это ни случилось, раз уж она отказывается им все рассказывать и все такое. Но я не готов к тому, чтобы мир это узнал. Я не могу сказать это маме, потому что она с ума сойдет, и, думаю, это станет еще большим кошмаром, чем, как я думаю, она втайне считает, уже случился. По крайней мере, она думает, что я с этим справляюсь. У нее будет инфаркт, если она узнает, что я сам боюсь до усрачки и с ума из-за этого схожу.

Я просто хотел бы сказать хоть кому-нибудь правду, понимаете? Хоть одному человеку – все лучше, чем хранить это в себе. Я чувствую, что схожу с ума. Я не только должен молчать обо всем этом, я даже не могу никому сказать, что это не мой ребенок: ни Лили, ни даже Аманде.

И Аманда начала себя холодно со мной вести. Она не совсем меня от себя прогнала, но определенно она ведет себя странно и отчужденно. Она ни разу не написала мне на каникулах, и с тех пор, как мы в школе, она странно держится. Я знаю, это все из-за Марии и этой истории с ребенком, но я не знаю точно почему. Я имею в виду, я не виню ее, что она считает меня идиотом, но она ведь должна быть моим лучшим другом, верно? Я не знаю, я всегда думал, она единственная, кто никогда в итоге не окажется сволочью.

Мы стоим в подземельях после завтрака, ждем, пока профессор Монтагю спустится и впустит нас в кабинет. Здесь внизу еще немного людей, так что небольшой выбор, с кем можно поболтать. И она меня не игнорирует, она просто обращает мало внимания, когда я пытаюсь с ней заговорить. Вместо этого она уставилась в учебник зелий, как будто перепроверяет что-то в последнюю минуту, вот только я знаю, что это не так, потому что у нас нет экзамена или чего-то вроде, так что ей незачем учить.

– Если снега будет совсем много, и они отменят матч Гриффиндора и Рейвенкло, как ты думаешь, они перенесут его на конец месяца, пусть даже у Рейвенкло уже запланирован другой матч?

Она пожимает плечом:

– Не знаю, – отвечает она без энтузиазма. – Может быть.

«Может быть». Даже не сказала «наверное, да» или «наверное, нет». Потрясающе.

– Ну, будет хреново, если придется перенести надолго, верно? – продолжаю стараться я. – Я имею в виду, команда уже в форме сейчас.

– Ага.

И тут я сдаюсь. В этом нет никакого смысла. Она явно не в настроении разговаривать, по крайней мере, не со мной. Но это уже не имеет значения, потому что спустя секунд пять на лестнице раздается довольно громкий стук двух пар каблуков. Это Лили и Лидия, и их туфли слишком, слишком непрактичны для каменных лестниц. Эван Скотт подходит и пытается взять Лили за руку, когда она проходит мимо, но она вырывается и идет прямо туда, где стоим мы.

– Доброе утро, кузен! – радостно говорит она, быстро целуя меня в щеку, а потом протягивая руку, чтобы стереть пятно от помады. Она оборачивается на Аманду, которая смотрит на нее так, будто у той шесть голов. – Привет, Аманда!

– Иди к черту, Лили.

Лили усмехается, и очевидно она чересчур развлечена таким ответом:

– Психуешь этим утром, а?

– Нет, – отвечает Аманда, не выжидая и секунды, – это моя нормальная реакция, когда я встречаю жалких шлюх.

Несколько человек присвистывает, а кто-то хихикает (хотя я понятия не имею кто). Лили, к ее чести, сохраняет совершенно невозмутимое выражение лица и лишь просто продолжает усмехаться. Она ждет около секунды, а потом улыбается еще шире:

– Извини, Аманда, я забыла, как тяжело тебе приходится. Последняя девственница нашего курса и все такое… Боже, даже моя маленькая кузина – шлюха в сравнении с тобой. У нее больше опыта, чем у тебя, а ведь ей тринадцать – теперь смотрят все, и раздается еще больше хихиканий. – Ты ведь понимаешь, насколько ты жалка, верно, милая? Ты, не я.

Аманда не отвечает сразу. Она просто смотрит на Лили тяжелым взглядом, и ее щеки немного розовеют. Наконец она собирается с мыслями и находит ответ:

– А ты понимаешь, что единственное, что в тебе нравится людям, это твоя фамилия, а?

– Нормально, Аманда, я привыкла, что люди мне завидуют.

Аманда издала что-то среднее между коротким смешком и фырканьем:

– Ты спятила. Если бы я кому и завидовала, то кому-нибудь хоть с капелькой мозгов и намеком на глубину. Уж точно не пустой, хвастливой, лживой, тщеславной суке.

– Ого, – покачала головой Лили, но стандартная усмешка с ее губ не сошла. – Не надо быть такой гадкой, я пыталась быть дружелюбной. Мама говорит, я должна больше заниматься благотворительностью.

Ну, теперь вам любопытно, почему я просто тут стою и совершенно ничего не делаю, но на это есть хороший ответ – я их обеих ужасно боюсь. И вместе, и по отдельности. Что еще хуже, они обе ждут, что я встану на их сторону и начну заступаться за одну из них против другой, а я к этому не готов. Ни для кого из них. Честно, они обе до ужаса жуткие, и мне не достает смелости пойти против любой из них, даже чтобы пойти заступиться за другую.

Аманда так смотрит на Лили, что, если бы взгляды могли убивать, моя кузина уже лежала бы мертвой на полу, но Лили лишь смеется, словно ничего особенного не случилось и перебрасывает волосы за плечо. Она снова оборачивается ко мне и обращается так, будто по какой-то причине старается, чтобы ее все услышали:

– В любом случае, Хьюго, – жизнерадостно говорит она. – Ты нравишься Люси. Не хочешь с ней пообедать или что-то вроде?

Мои щеки начинают гореть, уверен, за секунду они станут ярко-красными. Это было бы не так плохо, если бы весь класс на меня не смотрел, но так как они смотрят, это довольно неудобно. Не говоря уже о том, что меня ни чуточки не интересует Люси Хендерсон, так что не знаю, почему Лили вдруг задалась этой целью. Подозреваю, это только потому, что она ненавидит Марию и думает, что я должен быть с кем-нибудь, кого она считает приемлемой.

– Просто оставь это, Лили, – бормочу я, желая, чтобы другие перестали пялиться.

– Ну, я просто пытаюсь тебе помочь, – спорит она. – Ты никогда не общался ни с одной приличной девушкой, кроме меня, – она говорит это очень многозначительным тоном, так что нужно быть самым тупым на планете, чтобы не понять, на кого она намекает и о ком говорит.

Объект ее оскорблений с ненавистью смотрит на нее, и мне хочется умереть. К счастью, думаю, именно в эту секунду решает заявиться Монтагю. Он не обращает на нас внимания, конечно, потому что он ненавидит все, связанное с Гриффиндором и его обитателями, проходит мимо и открывает дверь в класс. Другие учителя придержали бы дверь, чтобы мы могли войти, но он заходит прямиком в кабинет и захлопывает ее за собой.

Мы заходим за ним и рассаживаемся на те же места, что занимали в предыдущие годы. Конечно, есть несколько различий, потому что Лили наконец замечает Эвана Скотта. Она садится с ним, и Лидия моментально теряется, прежде чем сесть за стол с обычным напарником Эвана, Питером.

Зелья так же скучны, как всегда. Монтагю обращается с нами, как с ничего не стоящими кусками дерьма, и как всегда мои одноклассники стараются превзойти один другого, пытаясь его разозлить. Никто из нас не собирается сдавать ПАУК по зельям, потому что никто и внимания не обращал на учебу с тех пор, как все поняли, что учителя ничего больше сделать не могут, кроме как наорать на нас и назначить взыскание. Странно, как внезапно вы вдруг перестаете бояться взрослых и понимаете, что можете делать все, что хотите. Думаю, мы вступили в эту стадию года три назад, и с каждым днем становится все хуже.

На самом деле Монтагю нравится Лили, но в каком-то извращенном смысле, что просто отвратительно. Конечно, Лили его поощряет и специально делает всякие штучки, чтобы его с ума свести. Это забавно, конечно, потому что Монтагю ненавидел обоих ее братьев, но Лили он позволяет все. Думаю, это потому, что у Джеймса с Алом не было определенных черточек, которые есть у Лили, так что им не очень легко бы пришлось, если бы они решили вдруг расстегнуть пару верхних пуговиц на блузке, чтобы избежать взыскания. Лили делает это для смеха, вообще-то. Она поступает так, потому что знает, что Монтагю ничего с этим сделать не может, и его просто с ума сводит, когда она «случайно» роняет перо или еще что-то на пол и ползет на четвереньках под парту, чтобы это достать.

Другие парни в классе тоже ничего против этого не имеют, что просто мерзко.

К тому времени, как урок заканчивается, у всех нас по взысканию едва ли не до окончания Хогвартса, плюс Монтагю задал нам эссе на три свитка к четвергу. Аманда, которая не развлекалась незрелыми выходками, как ее одноклассники, закатывает глаза, собирая свои вещи и укладывая их в сумку.

– Хочешь сходить в башню на время перерыва? – спрашиваю я, зная, что должен быть осторожен, так как она все еще зла из-за сцены перед уроком.

– Я иду в библиотеку, – отвечает она, и ее голос холоден и ровен.

– А, ты хочешь позаниматься? – спрашиваю я, пытаясь оправдаться за что-то, к чему не имею отношения. – Могу поспрашивать тебя для экзамена по астрономии.

– Нет, мне нужно кое-что сделать, – отвечает она, и я знаю, что она и хотела, чтобы это прозвучало именно так загадочно. Она перебрасывает сумку через плечо и идет к двери, не добавляя больше ни слова.

Я иду за ней по коридору и вверх по лестнице, в основную часть замка.

– Почему ты на меня злишься? – спрашиваю я, и мне приходится прибавить шаг, чтобы поспеть за ней.

– Я на тебя не злюсь, – твердо отвечает она.

– А выглядит, будто злишься, – она ничего не говорит, просто продолжает идти вверх по лестнице, пока наконец мы не выходим в восточный коридор первого этажа. – Слушай, извини за Лили, ладно? – говорю я, потому что не знаю, что еще сказать. – Но я ничего не могу с ней поделать, ты же знаешь, какая она.

– Мне плевать на Лили, – отвечает она несколько слишком твердо, из-за чего я думаю, что ей вовсе не наплевать. Иначе она не притворялась бы так, что ей нет до этого дела. – Она совершенно не имеет отношения ни к какой части моей жизни.

– Значит, я что-то сделал?

– Нет, – раздраженно говорит она. – Все в порядке, ясно?

Я начинаю было с ней спорить, но нас прерывает Мария, которая торопится в подземелья.

– Привет! – весело говорит она, улыбаясь нам обоим чересчур дружелюбно. Это немного раздражает, вообще-то, но это лучше, чем когда она неделями плакала в туалете, думаю. Я бы точно не хотел вернуть то время.

– Привет, Мария, – я пытаюсь добавить в голос хоть немного энтузиазма, но это трудно, учитывая, что я вовсе не рад ее видеть.

– Монтагю был сегодня кошмарным? – у хаффлпаффцев зелья сразу после нас, в то время как у нас утренний перерыв.

– Как всегда.

– Великолепно.

– Я бы на твоем месте туда сейчас не ходила, – вяло сказала Аманда. – Он, наверное, достал свой член и дрочит. Спасибо Лили и ее прирожденным проститутским замашкам.

Это настолько ужасно, что я даже не знаю, с чего мне хочется начать вам это объяснять. Я вообще не хочу думать ни о ком, кто может дрочить на Лили, а уж особенно о каком-то ублюдочном скользком старике-учителе, который даже старше, чем наши родители. Серьезно, я не знаю, зачем Лили делает все это дерьмо. Она специально так поступает, потому что думает, что это забавно, но на самом деле это просто мерзко. Иногда мне интересно, что бы сделала ее мать, если бы знала хоть о половине вещей, что та проворачивает.

– Ну, да уж, приятная мысль, – отвечает Мария, и по ее лицу видно, что ей так же стало нехорошо от этой идеи, как и мне. Она улыбается секунду спустя и пожимает плечами, беря меня за руку. – Ну, может, тогда урок начнется попозже.

Она улыбается мне, и я пытаюсь ответить чем-то более близким к улыбке, чем к гримасе. Трудно, потому что как бы я ни пытался, я не могу сделать так, чтобы Мария мне нравилась. Я думал, я просто стану ее парнем или кем она там хотела бы меня видеть, чтобы, когда новости о ребенке наконец разлетятся, люди не подумали, что это странно и что она какая-то потаскуха. Но это трудно, и, как я не пытаюсь, я не могу себя заставить ничего к ней почувствовать. Я знаю, это ужасно.

Но я стараюсь.

Аманда еще больше раздражается и заправляет волосы за уши:

– Ну, я иду в библиотеку, – ровно говорит она. – Увидимся за обедом.

И уходит, не добавляя ни слова.

– Что это с ней? – спрашивает Мария, когда Аманда исчезает за углом.

Я пожимаю плечами и смотрю на пол. Я понятия не имею. Девяносто процентов всего времени девчонки ведут себя совершенно бессмысленно.

– Я так понимаю, я ей не нравлюсь, – приподнимает брови Мария, когда я смотрю на нее и стараюсь выглядеть не таким растерянным, как я себя ощущаю.

– Нет, ты ей нравишься, – говорю я, и я уверен, что говорю правду. – Ей просто что-то надо сделать, думаю.

– Вы были вместе?

– Что? – я морщу нос. – Я и Аманда? Никогда!

– О, – она выглядит несколько удивленной. – Я просто думала… – я выжидающе смотрю на нее, и она пожимает плечами. – Я просто думала, что она ведет себя так, будто ты ей нравишься…

– Она мой лучший друг.

– Хорошо, – снова пожимает она плечами. – Я просто думала, что что-то было когда-то и все такое.

– Это было бы слишком странно.

Я даже представить себе такого не могу. Я не нравлюсь Аманде. Мы знаем друг друга с детства. Черт, мы даже друг друга терпеть не могли, пока не стали подростками. До этого мы все время ссорились, и она меня дико раздражала. А теперь мы лучшие друзья, вот и все.

– Ну, не думаю, что я ей очень нравлюсь, – снова пожимает плечами Мария. – Думаю, она, наверное, решила, что я тебя краду и все такое.

– Но это не так, – говорю я и тут же понимаю, как грубо и резко это звучит, так что я поторапливаюсь и поправляю себя. – Я имею в виду, она просто мой друг. Я не знаю, как это вообще возможно: быть друзьями и вдруг быть вместе, понимаешь?

Мария улыбается, но без особого восторга:

– Не знаю, – говорит она со всем энтузиазмом, который может собрать. – Может, спросишь своих родителей? – она еще раз пожимает плечами и отпускает мою руку. – Пойду на урок. Увидимся.

И она тоже исчезает за углом.

И что теперь?

Может, спросишь своих родителей?

Эта мысль меня тут же напугала. Это странно, но я никогда не думал о том, что мои родители были друзьями. Вы ведь нет, так? Я имею в виду, ваши родители, они просто ваши родители, и они всегда такими были, сколько вы их помните, так что как можно вообразить что-то, что было раньше? Конечно, я понимаю, что мои родители были друзьями, прежде чем заделались чьими-то родителями (извините, даже думать об этом не могу, не то, что говорить). Но это должно было быть по-другому, верно? Я имею в виду, у них совсем другая ситуация, чем у нас с Амандой. На самом деле я понятия не имею, что у них была за ситуация, потому что я никогда не думал, как бы это узнать.

Но Аманда? Серьезно?

Интересно, Мария просто не соображает, что несет, или она серьезно думает, что я нравлюсь Аманде… Точно не соображает, что несет. Я имею в виду, это же точно не правда. Аманда ничего такого обо мне не думает. Если бы думала, я бы знал, верно? Я имею в виду, это было бы слишком странно, ведь так? Это было бы совершенным дерьмом. Мария просто понятия не имеет, что болтает.

И что теперь?

Мне не с кем поговорить, нечего делать, и я начинаю нервничать из-за фигни, которая, наверное, специально придумана, чтобы меня взбесить. Мария знала, что это напугает меня до усрачки, поэтому решила сказать это, чтобы меня позлить. Точно должно быть так.

И я спрошу Аманду, на всякий случай… Но проблема в том, что я понятия не имею, что она делает.

Определенно, она решила, что заниматься в одиночку лучше, чем в паре.

Думаю, я должен не согласиться.

========== Глава 23. Скорпиус. 27 января ==========

Роуз спятила.

Ну, на самом деле она всегда была сумасшедшей, но теперь она полностью сорвалась. Честно, я даже не понимаю, из-за чего это случилось. Из того, что мне удалось уловить, она чувствует себя бесполезной, словно ее жизнь ничего не стоит, потому что она не сражается на войне или не рискует своей жизнью, чтобы спасти мир.

Конечно, у нее перед глазами слишком хороший пример.

Но проблема в том, что никто не ждет, что она последует этому примеру. Никто не думает, что она должна сражаться на войне и спасать мир. В настоящий момент едва ли что-то нуждается в спасении. Я имею в виду, да, происходят эти убийства магглов, но они не такие многочисленные. Было всего несколько нападений, и хотя понятно, что это само по себе ужасно, это не та вещь, из-за которой надо полностью сходить с ума. Люди хотят, чтобы она просто была Роуз, и все. Но она определенно не так это видит. Оказывается, она верит, что должна быть новым воплощением своих родителей, пусть даже никакой войны нет.

И как я понял за последние недели, Роуз винит меня в большей части всего, что неправильно в мире – просто фантастика, уверен, вы можете себе представить.

Я неуверен, когда именно у нее появились такие мысли, но предполагаю, что когда она рылась в моих вещах, пока я был в туалете, и читала то идиотское гребаное письмо, которое написал мой дед. Сами представляете, это ведь совершенно никчемный кусок дерьма, не имеющий никакого отношения к реальности, но она его нашла и решила, что оно имеет какое-то отношение ко мне – что каким-то образом я генетически предрасположен чувствовать то же самое.

Если честно, я зол.

Не поймите меня неверно. Я люблю Роуз, правда, люблю ее. Но это не значит, что она не может меня злить иногда, и в последнее время «иногда» превратилось в «часто». На этот раз это точно сработало. И да, наверное, я слишком бурно отреагировал на то, что она копалась в моих вещах – в конце концов, я делюсь с ней всем. Но все равно, это не из-за того, что она рылась в моих вещах и читала письмо, которое адресовано мне, нет, это из-за того, что она использовала это письмо, чтобы обвинить меня и мою семью.

Обвинить в том, что совершенно не правда.

Я не верю ни во что, во что верит мой дед. Он старый глупый человек, который привык все видеть по-своему и даже предположить не может, что могут быть другие точки зрения. И да, он действительно делал какие-то ужасные вещи в свое время. Но какое отношение это имеет ко мне? Какое отношение вообще кто-то другой имеет ко мне? Не имеет. Я не мой дед, я не мой отец, я никто, кроме самого себя. И Роуз меня знает. Она знает меня лучше, чем кто-либо еще на всей планете.

Как она могла подумать по-другому?

Наверное, я ошибаюсь. Наверное, я ошибался все это время. Наверное, Роуз не знает меня так, как я думал, может, она даже не чувствует ко мне то же, что я к ней. Это ужасно, потому что я никогда даже не задумывался о таком предположении, но теперь я не могу думать ни о чем другом.

И она мне солгала.

Она уже долгое время знала о моей семье то, чего не знал я сам. И это не самые приятные вещи. Но она знала об этом почти все то время, что мы вместе, и никогда мне об этом не рассказывала. Она не говорила об этом, пока ей не понадобилось швырнуть мне это в лицо за то, что я позволил себе расстроиться из-за того, что она рылась в моих вещах и читала мою личную почту. Так что она использовала это как защиту в нашем споре – специально, чтобы причинить мне боль. И я даже не знаю, что со всем этим делать.

Я бы никогда так с ней не поступил. Я бы никогда не сказал чего-то такого в ссоре, чтобы причинить ей боль. Я не понимаю, почему она думает, что может делать это со мной. И да, кроме того, что это причинило мне боль, это и, на хрен, меня разозлило.

И от этого, на хрен, полностью страдает моя игра.

Я не могу нормально думать на тренировках, и Колл постоянно дает мне по заднице и за последние несколько дней уже раз четырнадцать грозится, что отправит меня в резерв. Мне надо поработать над этим и прекратить мешать личные дела с профессиональными. Но это трудно, и я не знаю, как на самом деле это сделать. Думаю, мне следует поскорее это узнать, иначе кончится тем, что я потеряю все.

И сейчас нет ничего лучше, чем напиться и попытаться обо всем забыть.

Келвин вытащил меня из моего одинокого уныния и силой затащил в маггловский паб в городе. И теперь я сижу здесь, со слишком большим количеством алкоголя в крови и слишком большим количеством вещей, на которые я могу отвлечься от своих личных проблем. Итак, Роуз не писала мне уже месяц… И что? Сейчас мне плевать. Трудно не плевать, когда ты так пьян, и мне трудно волноваться о чем-то, когда во мне столько виски.

Здесь также несколько ребят из команды, но они в основном цепляются к женщинам и покупают выпивку девчонкам, которых надеются уложить в постель, и их подругам. Келвин болтает с какой-то рыжей на другой стороне паба. А я у стойки бара, заказываю стакан за стаканом и отчаянно стараюсь запить все мысли о своей девушке (или о бывшей девушке, потому что технически она теперь такая, пусть она еще и не бросила меня официально). Я изо всех сил стараюсь не вспоминать о том, что она в миллиардах миль от меня, делает бог знает что и, наверное, ненавидит меня как раз в эту секунду.

– Ты выглядишь грустным.

Провозглашение факта, и я смотрю на того, кто это произнес. Блондинка со слишком большим количеством косметики и несколько пьяным взглядом. Она молоденькая, наверное, даже моложе меня, и у нее в руках бокал с темно-желтой жидкостью.

– Я Эмили, – говорит она, когда я смотрю на нее. Ее щеки немного розовеют, но я понятия не имею от спиртного это или она краснеет по другой причине.

– Скорпиус, – вяло отвечаю я и делаю еще один большой глоток виски из высокого бокала передо мной.

– Какое интересное имя, – я пожимаю плечами, и она вскарабкивается на стул рядом со мной. – Я тебя раньше здесь не видела.

– Я раньше здесь не бывал.

– Классное место, а? – она вежливо улыбается. – Немного дымно, конечно.

Я снова пожимаю плечами.

– Сколько тебе лет?

Я странно смотрю на нее, пытаясь понять, какого черта она столько болтает и почему все задает и задает мне вопросы. Я думаю, не велеть ли ей отцепиться, но, в конце концов, мне плохо удается грубость.

– Девятнадцать.

– Мне восемнадцать, – добровольно отвечает она, как будто я ее спрашивал. – Ты выглядишь моложе.

Сама она выглядит на пятнадцать, так что не знаю, почему она говорит обо мне. Я опустошаю свой бокал и поднимаю его, делая знак, чтобы его наполнили.

– Ты здесь один, – она разворачивается так, что теперь оказывается полностью лицом ко мне, и я не понимаю, почему она никак не уловит намек и не оставит меня к чертям одному. У меня просто не получается быть ублюдком, поэтому я лишь качаю головой. – Я тоже, – продолжает она. – Но моя подруга там, пытается найти кого-то, кто купит ей выпивку, – она машет в сторону рыжей, с которой болтает Келвин. Иронично. А потом, как будто она сказала все это специально, она говорит:

– Мой стакан пустеет.

Полагаю, это значит, что раз ее подружка болтает с кем-то за выпивку, то она тоже ждет, что за нее кто-то заплатит. Ну, и к черту. Немного выпивка и стоит. Я машу бармену, чтобы он наполнил и ее бокал.

– Спасибо! – радостно говорит она и улыбается бармену, протягивающему нам напитки. Она начинает отпивать из своего, а я делаю большой глоток из своего бокала. Я даже больше не чувствую его вкус. Это нехороший признак.

– Итак, Скорпиус, – она произносит мое имя медленно, будто не уверена, что правильно его расслышала, – чем ты занимаешься?

– Ничем, – немедленно выдавливаю я в ответ и делаю еще глоток.

– Ты слишком хорошо выглядишь для того, кто ничего не делает.

И снова у меня нет ответа, так что я просто пожимаю плечами.

Эмили наклоняется ко мне, и ее рука прижимается к моему бедру. Определенно, она не понимает, что такое личное пространство или благопристойность. Я смотрю на нее и приподнимаю бровь.

– Ты мне нравишься, – тихо говорит она. – Ты молчаливый и таинственный. Это сексуально.

– У меня есть девушка, – прямо отвечаю я, хотя и не уверен, насколько это правда. В конце концов, Роуз со мной не разговаривает, и я не знаю, что происходит в ее жизни, кроме того, что она вернулась в Ирландию, хоть и говорила, что не хочет.

– А она знает, что ты с друзьями в пабе? Я бы расстроилась, если бы мой парень напивался, пока я дома.

И снова все, что она получает в ответ, – пожатие плечами.

И тогда она меня целует. Ни с того ни с сего. Я даже не понял, что происходит, пока ее губы по-настоящему не коснулись моих, и против своей же воли и своего же разумения, я целую ее в ответ. Это не продолжается долго, но, когда я отстраняюсь, я уверен, что хочу убить себя.

Я не смотрю ей в глаза, когда тянусь за своим бумажником и достаю стопку маггловских купюр, которые бросаю на барную стойку. Я не могу и секунды здесь находиться. Я должен уйти и сделать что-то.

Я должен увидеть Роуз.

Я не знаю, что скажу или сделаю. Я честно не знаю, как доберусь до Ирландии такой пьяный. Но какого хрена сейчас произошло? Эта девчонка взялась просто из ниоткуда. Я в жизни не целовал никого, кроме Роуз, и в течение этой секунды я практически проебал все, что имеет для меня смысл.

Пересечение границ никогда не бывает веселым, но я даже не забочусь зайти сначала домой. Я просто аппарирую прямо к границе и заполняю все нужные бумаги и прочее дерьмо. Это раздражает и занимает слишком много времени. Но я должен ее увидеть.

Когда я прибываю к дому Роуз, там ужасающе холодно. Она живет на третьем этаже в доме без лифта, и я не могу не отметить, как здесь зловеще тихо. Полагаю потому, что уже поздно и все уже спят. На полсекунды я задумываюсь, что ее может разозлить, что я заявился посреди ночи, но я не могу сейчас об этом беспокоиться.

Подойдя к двери в ее квартиру, я стучу, надеясь, что каким-то чудом она еще не спит и сразу меня услышит. Никто не отвечает, так что я стучу громче, стараясь быть не слишком громким, чтобы разбудить ее соседей или что-то вроде. Но ответа все нет, так что я стучу еще громче.

Наконец я слышу, как снимается цепочка, и дверь открывается. В квартире темно, но я вижу ее глаза, когда она смотрит в открывшуюся щель на того, кто стучит в ее дверь в такой час.

– Скорпиус? – ее голос кажется усталым и растерянным, когда она распахивает дверь и смотрит на меня. Ее волосы в беспорядке, пижама помята. Я разбудил ее. – Что случилось?

Я ничего не говорю, лишь вхожу в квартиру, и она отодвигается, чтобы дать мне пройти. Она закрывает дверь, и, когда я поворачиваюсь к ней, она все так же смотрит на меня с тем же растерянным видом, что и секундой раньше.

– Что ты здесь делаешь? Сейчас, – она смотрит на часы, – почти четыре утра.

Я не отвечаю. Просто делаю к ней шаг, беру руками ее лицо и целую. Меня почти пугает, сколько всего в этом конкретном поцелуе. Это, наверное, уже миллионный раз, когда я целую ее, но он словно первый. Я столько хочу ей сказать, но каким-то образом это все выливается в один поцелуй. По крайней мере, я так чувствую.

Когда я, наконец, отстраняюсь, она распахивает глаза и недоуменно моргает. Она шокирована, конечно, и ее губы немного раскрыты. У нее ошарашенное выражение лица, и она молча на меня смотрит. Но тишина прерывается, когда открывается дверь позади нас.

– Роуз?

Мы оба поворачиваемся на голос, Лола выглядывает из-за своей двери и с любопытством смотрит в гостиную. Ее глаза перебегают с Роуз на меня и обратно.