Текст книги "В поисках будущего (СИ)"

Автор книги: loveadubdub

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 41 страниц)

– О, теперь даже так?

– Не пререкайся.

Я останавливаюсь и разворачиваюсь к ней.

– Ты серьезно? – недоверчиво спрашиваю я.

– Да, – отвечает она, даже не моргнув. – Я с тобой разговариваю, и я жду, что ты меня выслушаешь, не отворачиваясь и не сбегая.

– Ты не говорила со мной месяц, – медленно говорю я. – Я не знаю, с чего тебе вздумалось притворяться, что тебе не плевать, раз вокруг люди собрались.

– Это ужасно, так говорить, – говорит она, даже не слушая, что я сказал. – И ты знаешь, что это не правда.

– Нет, я наконец-то знаю, что это правда, – отвечаю я.

Она выглядит недовольной, и ей нужно несколько секунд, чтобы сформулировать свою следующую мысль.

– Я сказала что-то, что не должна была. И я знаю, что ты на меня сердишься…

Я обрываю ее.

– Я не зол, мам. Мне плевать, – ее это тревожит, но я продолжаю. – Я всегда знал, ты просто это подтвердила.

– Что знал? – требует она.

– Знал, что ты винишь меня в том, что я сломал тебе жизнь, – говорю я и даже не вздрагиваю при этом. Я настолько смирился с этим, что меня это даже больше не тревожит.

– Это неправда, – твердо говорит она. – Я ни в чем тебя не виню.

– Нет, винишь, – пожимаю я плечами. – Но все в порядке. Все есть, как есть. Но ты не будешь все еще вести себя со мной, будто я ребенок, и принимать за меня решения.

– Я не пытаюсь принимать за тебя решения, – говорит она, полностью игнорируя первую часть моей фразы. – Я просто не хочу, чтобы ты сделал что-то, о чем потом пожалеешь.

– Я не стану об этом жалеть, – говорю я. – Я не ты, понятно? Я женился не потому, что мне пришлось.

Она открывает рот, словно для того, чтобы сказать, что она вышла замуж не из нужды, но она должно быть понимает, что я знаю, какая это на самом деле куча дерьма, так что она снова закрывает рот.

– Я люблю ее, – ровно продолжаю я. – Она любит меня. Вот почему мы поженились.

– Джеймс…

– Мне не нужно твое разрешение, – я даже не даю ей и слово вставить. – Я знаю, ты думаешь, что я еще ребенок, которым ты можешь командовать, но это не так. Я могу делать все, что я, нафиг, захочу. А ты или принимай это, или иди на хер.

Она в бешенстве, я знаю. Она даже не знает, что сказать, и ее рот несколько раз открывается и закрывается, прежде чем я наконец закатываю глаза и ухожу. На этот раз по-настоящему.

Я не иду наружу. Вместо этого я иду к двери, что ведет в дом, и я удивляюсь, когда едва не сталкиваюсь с тетей Гермионой, которая идет к кухне.

– Джеймс! – она тоже кажется удивленной, что столкнулась со мной. – Я весь день тебя не видела.

– Не хотел тебя беспокоить, – тихо говорю я. Я оглядываюсь на кухню. – Моя мать там.

Не знаю, зачем я это сказал, то ли чтобы отговорить ее туда ходить и встретиться с моей мамой, то ли мне хотелось поделиться с кем-то своим настроением.

Это срабатывает, потому что она больше не делает попыток туда пойти. Вместо этого она вздыхает и отворачивается.

– Я сказал ей идти на хер, – с чего-то вдруг говорю я, и я даже представления не имею, зачем я это говорю. Тетя Гермиона смотрит, приподняв брови, и я почти жду, что она отругает меня за грубость. Но она этого не делает, и я продолжаю. – Я был не прав?

– Нет, – медленно говорит она, качая головой. – Но она твоя мать. Это было неуважительно.

– Ну, она вела себя неуважительно со мной! – спорю я. – Она врала мне в лицо, говорила, что ни в чем не обвиняет, – не знаю, почему она пытается ее защищать, после всего того ужасного, что моя мать ей сказала.

Я рад, что рядом никого нет, потому что я не хочу никому объяснять, о чем этот разговор. Тетя Гермиона с секунду ничего не говорит.

– Она пытается помириться, – но я вижу по ее лицу, что она не в настроении мириться.

– Она лгунья, – твердо говорю я. Потом смотрю на тетю и вижу, как внимательно она меня слушает, несмотря на то, что, уверен, ужасно себя чувствует. – Ты единственная, кому на меня не насрать.

– Джеймс, это не правда, – говорит она, и мне кажется, что я заставил ее почувствовать себя неудобно. – Я люблю тебя, конечно. Но… – ее голос немного затихает, – твои родители тоже.

– И они потрясающе это показывают, – саркастически бормочу я.

А затем, словно плевок от бога судьбы, раздается громкий хлопок из гостиной. Мы с тетей оба оборачиваемся, чтобы посмотреть, кто это, и я удивляюсь при виде своего отца. Он ни на кого не обращает внимания и идет прямиком ко мне и тете Гермионе.

– Мне нужно с тобой поговорить, – медленно говорит он, и он даже не замечает меня. Вместо этого он берет тетю Гермиону за локоть и пытается увести.

Она его останавливает и вырывает руку.

– Гарри, что случилось? – твердо спрашивает она, и несколько родственников смотрят на нас из другого конца комнаты.

Папа оглядывается на любопытствующих, а потом на меня. Он колеблется некоторое время, прежде чем сказать. Но потом он говорит. И весь дом погружается в тишину.

– Мы его арестовали.

========== Глава 49. 19 апреля ==========

Они арестовали его на Пасху.

Ей посоветовали не связываться с ним. Сначала она не послушала и потребовала встречи с человеком, которого обвиняли в смерти ее мужа. Они не могли сказать нет, конечно, ведь она была их начальником. Не было ни одного человека выше нее по званию, так что, когда она потребовала встречи, они отвезли ее в Азкабан, где он содержался в ожидании суда.

Когда же она туда прибыла, она передумала.

Частью потому, что она не любила саму эту тюрьму. Она всегда ненавидела сюда приходить. Ненавидела ее запах, ощущение, чувство абсолютного несчастья, которое охватывало ее каждый раз, когда она переступала порог. Это место было наполнено людьми, тонувшими в своем отчаянии. Оно было полно людьми, совершавшими чудовищные преступления, в том числе старыми Пожирателями Смерти, ответственными за смерть ее друзей, которые пытались убить и ее саму. Тут были люди, которые похитили ее дочь несколько лет назад, и иногда ей тайно приходило в голову воспользоваться своим положением и велеть сделать с этими людьми что-нибудь мерзкое и аморальное, хотя она никогда об этом никому не говорила. Но здесь были и другие люди – ложно обвиненные и ложно приговоренные, отбывающие наказание за то, чего они не делали. Таких людей, как Сириус Блэк, было мало, но они были. Она знала это из первых рук, по годам работы в Отделе Магического Правосудия.

Как министру магии и бывшему работнику этого отдела, ей не оставалось ничего, кроме как верить в судебную систему и надеяться, что она сработает. Количество справедливо осужденных людей превышало количество тех, кого осудили несправедливо, но даже мысль о том, что один человек может нести наказание за то, чего он не совершал, мешала ей хорошо спать по ночам. Так что хоть часть ее и хотела видеть человека, обвиненного в убийстве, другая часть хотела подождать, пока он не будет приговорен, чтобы тогда посмотреть ему в лицо. Если будет абсолютно точно доказано, что именно он убил ее мужа, возможно тогда она сможет увидеть его и потребовать объяснений. Пока же она должна держаться от него подальше.

Гарри с ней согласился. Он говорил, что сам хотел бы остаться в офисе, когда пришло время совершать арест. Так было бы лучше для всех, потому что оказалось, что он совершенно не может быть профессионалом, когда оказывается лицом к лицу с этим ублюдком. Гарри в отличие от нее был абсолютно уверен в его вине, и его действительно пришлось оттащить от него, чтобы он не убил его голыми руками.

Так что она велела и ему держаться подальше от Азкабана.

Гарри вел себя не так, как она. Он был переполнен слепой яростью, которая требовала мести. Он был зол. Он хотел, чтобы кто-то заплатил, и он был бы более чем рад заставить кого-то заплатить. Но она такого не чувствовала. Ее не переполняла яростная жажда мести. Она просто хотела ответов. Она хотела знать, почему кто-то мог убить ее мужа и украсть у ее детей отца. Она хотела знать, как ему пришло в голову разрушить чью-то семью. И иногда ей приходилось напоминать себе, что Рон был не единственной жертвой. Не только ее семья была разрушена, и она хотела знать ответы и об этих семьях тоже.

Но она знала, что она ничего этого не получит, если будет так же расстроена, как сейчас.

Прошло больше месяца. Иногда она думала, что становится легче. Иногда все казалось почти нормальным. Она могла смеяться над шутками. Она могла сидеть на собраниях на работе. Она могла учить с Лэндоном уроки.

Но она все еще не могла заснуть, не поплакав.

Каждую ночь она заползала в постель и ложилась, глядя на свободное место рядом с собой. Каждую ночь она еще немного его теряла. Сначала начала пропадать выемка в подушке, что осталась от его головы, потом начал пропадать его запах. И каждую ночь она лежала и смотрела в пустоту, и тогда начинали течь слезы. Без него было так холодно. И одиноко. И каждую ночь она прижималась к его подушке, которая больше не пахла его шампунем, и прятала в ней свое лицо.

– Только одну минуту, – тихо просила она. – Пожалуйста. Мне нужна еще одна минута.

Об этом она бы умоляла. Она бы изо всех сил постаралась, чтобы он снова появился. Но она открывала глаза и видела только подушку. Несмотря на все свои усилия, она не могла трансфигурировать ее в человека. И хотя она всегда знала, что подушка останется подушкой, она позволяла себе надеяться. А когда надежды не сбывались, слезы превращались в рыдания, и она не могла себя контролировать и зарывалась лицом в подушку, чтобы заглушить звук и не услышали дети.

Но ей просто была нужна одна минута. Она не была совершенной, но считала себя хорошим человеком. Она всегда делала то, что считала лучшим для мира. Так что она не понимала, почему ей не могли дать одну минуту. Она не просила вечности. Она даже не просила день. Ей была нужна одна минута, чтобы попрощаться.

Ей так много надо было сказать. Ей нужно было сказать ему, что он был ее лучшим другом и что она любила его. Ей нужно было сказать, что это он сделал ее жизнь такой, какая она есть, и что, если бы он не поддерживал ее на каждом шагу ее пути, она не сделала бы и половины того, чего добилась. Ей нужно было сказать ему, что он был лучшим человеком, которого она знала, и лучшим мужем, какого могла вообразить. Ей нужно было сказать ему, каким он был прекрасным отцом и как их детям повезло, что он был в их жизнях. Ей нужно было сказать ему, что она никогда не сомневалась в их отношениях, даже во время самых сильных ссор. Ей было нужно сказать ему все это и даже больше.

Но даже если бы она смогла просто попрощаться, ей бы этого хватило. Она верила, что он и так знал остальное.

Это было нечестно, что его просто вот так у нее отняли. Когда умер ее отец, она смогла попрощаться. Она держала его за руку и говорила, как любит его, говорила, что все будет хорошо и чтобы он не боялся. Когда умер ее муж, ее не было рядом. В последний раз она видела его, когда прошла мимо него в коридоре министерства, и едва лишь только спросила его, во сколько он придет домой. Она заставила его пообещать, что он придет вовремя и позаботится о Лэндоне, потому что у нее было столько работы. Он сказал, что сделает, и на этом они разошлись в разные стороны, торопясь, как это всегда слишком часто бывало. А в следующий раз она увидела его в гробу.

Так что если бы у нее была еще одна минута, то, по крайней мере, их последний момент был бы получше.

Но она знала, что этого не бывает. Умирая, ты умираешь. Второго шанса нет. У тебя не бывает еще минуты, у тебя нет еще одной секунды. Если все кончено, то кончено. А тем, кто остался, остается только горевать. Она отчаянно старалась держаться за то, что еще есть, держаться за запах, который еще был, держать вещи так, как он держал. Она с испугом видела, как запах с каждым днем все больше выветривался и каждый день какая-нибудь вещь да сдвигалась. Она с ужасом понимала, что больше не слышит его голоса в своей голове и что не представляет, как справится в тот день, когда даже вообразить себе его не сможет.

Ее дети начали с этим примиряться. Она осторожно наблюдала за ними со стороны, так, чтобы они не понимали, что она делает. Насколько она знала, Лэндон больше из-за этого не плакал. Она видела, как он цеплялся за Роуз и, даже еще крепче, льнул к Скорпиусу. Скорпиус был хорошим мальчиком и принимал это стойко. Она понимала, что, когда семилетний ребенок постоянно лезет к тебе, это должно раздражать, но если это его и нервировало, он никогда этого не показывал. Он был добр к Лэндону и был добр с Роуз. Роуз все еще время от времени плакала. Казалось, это происходило в самые случайные моменты, и иногда она просто оборачивалась и видела свою дочь в слезах, хоть было и непонятно, что могло эти слезы вызвать. Но все же ей становилось лучше, и с каждым днем ей становилось все спокойнее. Но Роуз не возвращалась в школу. Она не собиралась ее заставлять, но ее тревожило, что Роуз могла бросить что-то настолько важное. Но все же она немного понимала, что происходит, и знала, что Роуз колеблется большей частью из-за страха, хотя она не была уверена, чем конкретно этот страх был вызван. Хьюго, казалось, тоже был в порядке. Она не собиралась настаивать, чтобы он раскрылся перед ней, но она видела, что в его жизни все становилось лучше. Она была почти уверена, что он помирился с Амандой, хотя она боялась, что понадобится еще много времени, прежде чем он решит помириться с Лили.

Она сказала детям, что кого-то арестовали. Роуз разозлилась, когда узнала, что ей нельзя видеть подозреваемого. Хьюго ничего не сказал. Он просто дергал заусенец на ногте и не поднимал глаз. Лэндон просто захотел узнать, сколько убийца будет сидеть в тюрьме.

Министерство гудело от новостей о задержании, и каждому человеку хотелось что-то узнать. Она быстро устала отвечать и остановилась на том, что принялась утверждать, что ничего не знает о деталях. Конечно, это значило только то, что Гарри стали тормошить еще больше людей. Он сказал ей, как утомительно это стало однажды во время обеда.

– Тогда солги им, – сказала она. – Скажи, что ничего не знаешь.

– Это просто раздражает, – сказал он, и она смотрела, как он перекатывал кубики льда в своем напитке, прежде чем сделать большой глоток. Это было ненормально для них: пить в середине рабочего дня, но теперь немногое оставалось нормальным.

Вся их дружба становилась опасно ненормальной. Невозможно было смотреть на него и не вспоминать о Роне, и она знала, что сама вызывает в нем ту же реакцию. Иногда ей было физически больно на него смотреть, потому что это напоминало, кого рядом с ними больше нет. Она была частью треугольника столько, сколько себя помнила, и теперь, без третьей части, они были просто двумя несоединенными линиями. И это было странно.

– Ты говорил с Джеймсом? – спросила она, меняя тему на что угодно, только не связанное с ее мужем и его предполагаемым убийцей.

Гарри посмотрел на нее, приподняв брови, но ничего не сказал.

– Они с Джинни поссорились на Пасху.

Гарри сделал еще глоток и уставился на стол. Они оба едва прикоснулись к еде. Все же он немного покопался в своей тарелке.

– Джеймс со мной не разговаривает, – наконец сказал он, не поднимая глаз.

Ей было неприятно слышать такое. На самом деле это ее очень разозлило.

– Ты хоть понимаешь, как сильно ты ему сейчас нужен?

Но казалось, что он не хочет ее слышать.

– Джеймс – взрослый человек, – мрачно сказал он. – Он достаточно вырос, чтобы принимать свои решения.

– Ну, ему было бы полезно узнать, что ты думаешь о некоторых из его решений, – сказала она, даже не собираясь это смягчать.

Но Гарри, казалось, это не слишком волновало.

– Если бы ему было нужно мое мнение, он бы спросил. Поверь мне, Джеймсу плевать, что я думаю.

– Ты его отец! – резко сказала она. – Конечно, ему не плевать, что ты думаешь.

Гарри проигнорировал ее и просто поднял стакан, ловя взгляд официантки. Они были в маггловском ресторане, потому что это было единственным местом, где они могли избежать постоянных расспросов и любопытных или жалостливых взглядов, которыми так полюбили одаривать их окружающие.

– Ты вообще меня слышишь? – спросила она, и ей было наплевать, если ее тон был грубым. Он избегал ее взгляда и так и ничего и не сказал, когда подошла официантка с новой порцией, которую он тут же начал поглощать. Она неверяще смотрела на него, пока наконец он не посмотрел ей в глаза и вздохнул.

– Джеймсу неинтересно мое мнение, мои советы или что-то вроде этого, – мрачно сказал он. – Он не хочет их слышать. Если он интересуется твоими, то тебе повезло, потому что со мной он точно не разговаривает.

Ей захотелось дать ему пощечину. Или придушить его. Или встряхнуть. Или еще что-нибудь. Но она была слишком вымотана и измочалена для этого.

– У меня уже есть трое детей, – слабо сказала она. – И мои дети прошли через ад. Я не могу заботиться о Джеймсе. Это не моя обязанность.

– Ты права, – сказал он, делая большой глоток. – Это не твоя обязанность. Хочет быть взрослым, ну так пусть падает и обжигается. Игнорируй его.

Она едва верила тому, что слышит. На самом деле она была уверена, что у нее в прямом смысле отвисла челюсть.

– Я не могу его игнорировать, потому что каждый раз, когда я смотрю на него, я вижу ребенка, которому плохо, – она неверяще покачала головой. – Ты должен что-то сделать. Ты и Джинни. Он ваш ребенок.

– Ты не понимаешь, – пожал он плечами. – Твои дети не делают таких сумасшедших поступков. Иногда наступает момент, когда надо отойти и позволить им самим разбираться.

– Ох, прости, – с сарказмом сказала она, стискивая руки на коленях и садясь прямее. – Ты когда-нибудь встречал мою дочь? – он посмотрел на нее, но ничего не сказал. – Она выходила за рамки и переступала черту с тех пор, как научилась говорить. Но я не могла вот так от нее отступиться. Она моя дочь.

Она смотрела, как он продолжал игнорировать свою еду, концентрируясь на выпивке.

– Ты не можешь сравнивать Джеймса и Роуз. Они совершенно не похожи.

– На самом деле, я думаю, они очень похожи.

Но он покачал головой.

– Роуз делает некоторые вещи, потому что умнее других, и ее развлекает то, как далеко она может зайти. Джеймс же делает это, потому что думает, что он лучше других, и его развлекает то, как других мучают его драмы.

Она не знала, откуда все это взялось, и была в ужасе, что это услышала.

– Джинни тебе ничего не сказала? – спросила она, игнорируя его фразу.

Но Гарри рассмеялся мрачным смехом и опустошил остаток бокала.

– Джинни со мной не говорит, – вяло сказал он.

Она лишь нахмурилась и пробормотала:

– Значит, нас таких двое.

– По крайней мере, она хочет с тобой говорить, – он покрутил кубики льда в бокале. – Она делает все, что может, чтобы избежать разговора со мной.

Она не знала, что на это сказать. Это было правдой, Джинни пыталась с ней заговорить, но она постоянно ее отталкивала. Она не была готова забыть и простить, и пусть это было мелочно, раны от ее слов задели ее слишком глубоко. Но она не собиралась говорить об этом сейчас. Речь была не об ее отношениях с ее золовкой.

Она смотрела на Гарри, который сидел, положив голову на ладонь. Он смахнул волосы с лица, и они стали еще беспорядочнее, чем обычно.

– Моя жизнь – дерьмо, Гермиона, – наконец сказал он, и он не поднял голову, чтобы на нее взглянуть. Он просто продолжал тихо говорить. – Я просто стараюсь дожить до завтра.

Она почувствовала, как ее глаза наполняются слезами. Честно, она не хотела видеть его боль. Он был ее другом. Они десятки лет были, как брат и сестра, и ей больно было видеть его боль. Она знала, что ему нехорошо. Он любил Рона так же сильно, как и она. Конечно, в другом роде, но если кто и мог полностью понять ее боль, то это он. И все же она слишком устала для всего этого.

– И моя жизнь – дерьмо, – вяло сказала она и подняла руку, чтобы стереть набежавшую слезу. После этого она посмотрела на него и продолжила, выдавливая слова, пусть ей и тяжело было их произносить. – Я не могу спать по ночам и не могу подняться утром… Но я это делаю, – она вздохнула и прикусила губу, чтобы немного успокоиться. – Потому что если я не сделаю, за это заплатят мои дети.

– Гермиона…

Но она не дала ему закончить.

– Я уже потеряла все, – сказала она и скривилась, почувствовав, как снова набегают слезы. – Я не хочу терять своих детей. Я не хочу этого, и ты тоже не должен.

– Я не хочу их терять, – внезапно заговорил он, и она слышала в его голосе отчаяние. – Но я не знаю, что делать!

– Просто будь с ними, – серьезно сказала она. – Ты им нужен. Ты нужен Джеймсу и Алу с Лили, – ее сердце екнуло при мысли об этих детях и их проблемах, у каждого своих. – Просто будь с ними и помоги им принять нужные решения. Не отступайся от них…

– Я от них не отступаюсь, я просто… – его голос затих, потому что он явно потерял ход мыслей. Она несколько секунд смотрела на него, ожидая, что он заговорит, и когда он этого не сделала, она покачала головой.

– Джеймсу сейчас хорошо. Наконец-то. И я хочу, чтобы так все и оставалось, я не хочу, чтобы возвращалось к тому, что было…

– К чему?

Она закатила глаза, отлично зная, что он вовсе не так уж и не знал о проблемах своих детей.

– У него были проблемы, – значительно сказала она. – Алкоголь, наркотики, промискуитет – это нездоровая линия поведения, – она видела по его лицу, что он считает ее психованной за использование слова «промискуитет». Ей было плевать. – Думаю, он наконец-то в порядке. Но если ты не будешь обращать внимания, все снова выплывет из рук, и ты потеряешь его навсегда.

Она не стала говорить прямо. Ей не было это нужно.

Она не хотела думать, что может случиться, если Джеймс снова потеряет контроль над своей жизнью. Сейчас ей казалось, что ему лучше. Лучше, чем было, во всяком случае. Но она была не так наивна, чтобы игнорировать тот факт, что у него были серьезные проблемы с запрещенными веществами. Может, его родители и предпочитали отворачиваться – отлично, но она не могла прикидываться, что не замечает его зависимости. Он был богаче, чем полагается кому-либо в двадцать два, и у него было огромное количество проблем, из-за которых он предпочитал переживать каждый день в состоянии измененного сознания. Она не думала, что теперь, рядом с Кейт, у него есть такая потребность, и она была этому рада. Но она все равно боялась. Все может вернуться в любую минуту, и она знала, что, учитывая, какая серьезная была у него проблема, он сейчас еще далеко не вылечен.

И она не собиралась терять и его тоже.

– Гарри, ты должен что-то сделать, – попросила она на этот раз отчаяннее. – Просто скажи ему, что он тебе важен. Просто не игнорируй его.

Но она видела по его колеблющемуся взгляду, что он не собирается вставать и открыто проявлять свои чувства. Он тоже боялся, и она это знала, но он был взрослым. Он должен был встать и принять на себя ответственность за своих детей, потому что она знала, если он этого не сделает и что-то случится, он себя не простит. Но она не знала, что еще сказать. Она слишком устала, чтобы что-то говорить.

Еда на ее тарелке словно дразнила ее, и она почувствовала знакомую боль в животе. У нее не было аппетита, и так было уже недели. Это была какая-то смесь голода и тошноты, и она не знала, как с этим справляться, и с тем, и с другим одновременно. Она просто оттолкнула свою тарелку, оставив еду почти нетронутой. Ее стакан воды тоже остался нетронутым. На самом деле, оглядев стол, она увидела, что единственное, к чему они притронулись, были те три стакана виски, что так легко прикончил Гарри. От мысли, что у него тоже могут начаться проблемы, она почувствовала себя еще более больной.

Так что на этом она поймала взгляд официантки и попросила счет. Она бросила несколько маггловских купюр на стол и сказала Гарри, что они встретятся на работе. Когда она уходила, она видела, что он заказал еще бокал.

Весь мир вокруг нее рушился, и она не была в силах это остановить. Каждая частичка нее болела, и ей хотелось просто вернуться домой и уснуть. Но она не могла, потому что знала, что постель повлечет за собой неминуемые слезы, а она слишком вымотана, чтобы сейчас плакать. Если бы все могло вернуться к норме, тоскливо подумала она, то все стало бы хорошо. Люди не должны быть несчастны. Она не должна быть несчастной. Если бы она могла его просто увидеть, может быть, ее сердце перестало бы так сильно болеть.

Ей просто хотелось еще одну минуту.

========== Глава 50. Ал. 21 апреля ==========

Жизнь сейчас не особо великолепна.

Моя семья меня ненавидит, у меня нет настоящих друзей, моя девушка думает, что я неудачник… Не так я представлял себе идеальную жизнь в мои двадцать. Конечно, во многом я и сам виноват, так что думаю, что не должен особо жаловаться. Я имею в виду, друзья приходят и уходят, наверное, и те, с которыми я вырос, разъехались по всему миру заниматься своими делами. Моя девушка (и кто знает, девушка ли она мне?) думает, что я жалок, потому что «слишком много времени провожу в депресняке» из-за своих бед. А моя семья? Ну, все в моей семье ненавидят друг друга, так что, по крайней мере, тут я вписываюсь в картину.

Ну и самое главное: у меня вдобавок даже нет работы. За те недели, что прошли с тех пор, как я подал в отставку из аврората, другой работы я и не искал. Я не так уж многое умею, и мне легче просто сидеть дома и ничего не делать, чем вставать и прикидываться, что у меня есть хоть какая-то мотивация. Конечно, у меня не так много денег, и то, что есть, уже подходит к концу. У меня есть трастовый фонд, но по закону я не имею к нему доступа еще год. Так что, в общем, мне нужно жить день за днем и ждать, когда я окончательно разорюсь.

Захватывающе звучит, а?

Не нужно и говорить, что посреди всей этой драматической хрени, что творится в моей жизни, я с удивлением узнал, что, оказывается, все еще нравлюсь своей сестре. Конечно, может быть, я слишком многое вижу в этой ситуации, чем есть на самом деле. Возможно, это все связано с тем, что… Она ненавидит наш дом, и ей нужно куда-то сбежать. А так как у нее осталось не так много фанатов, она, скорее всего, сообразила, что страдать лучше за компанию. Во всяком случае, я так это представляю.

Так что, когда она появилась у моей двери в первый раз, я удивился. Она пыталась притвориться, что в этом не было ничего странного, так что вошла, задрала ноги и принялась красить ногти. Конечно, понадобилось не так много времени, чтобы она начала жаловаться на родителей.

На самом деле я не знал, что происходит, из первых рук, учитывая, что родительский дом я избегал, как чумы, весь последний месяц. Мой отец совершенно ненавидит меня, и он не стал делать секрета из того, что считает меня неудачником и ошибкой, пусть даже прямо он этого не говорил. Моя мать, наверное, тоже на меня злится. Ну, почему бы и нет? Я имею в виду, я так же плох, как и тот, кого арестовали, верно? Разве не я виноват в смерти дяди?

Но Лили не говорит о дяде Роне или реакции других на его смерть. Вместо этого она говорит о наших родителях и о том, насколько совершенно бесполезными они стали. Наверное, что-то случилось, потому что она говорит, что они даже не разговаривают. Не знаю, что хуже: ссоры или молчание, но я считаю, что, наверное, молчание, потому что, пусть даже ссорясь, вы ведь при этом общаетесь.

Я не знаю, но могу поспорить, что часть этой проблемы связана с Джеймсом и Кейт. Джеймс сказал, что мама с папой были не в особенном восторге от его идеи сбежать и жениться (хотя кто бы их мог за это винить?), и он сказал, что ему не особенно хочется с кем-нибудь сейчас разговаривать. Я не стал спрашивать обо всех деталях, потому что я понял, что то, о чем он рассказал, – это то, что ему кажется удобным рассказать. А теперь пришла Лили, и все, о чем она говорит, так это о том, как странно быть дома и насколько она не может это терпеть.

Но я уже дождаться не могу ее ухода.

Как только я вхожу в дверь, вижу, что Лили здесь. Она оставила молоко на столе, розовая куртка бесцеремонно брошена на пол в прихожей. Я закатываю глаза, когда перешагиваю через нее, даже не думая ее поднимать. Меня уже достало, что повсюду вокруг валяется ее дерьмо. Не могу дождаться воскресенья, когда она наконец уедет назад в Хогвартс. На самом деле ей повезет, если я не вышвырну ее пинками.

Она в гостиной, спит на диване, и голова ее наполовину свисает с подушек. Она выглядит так, будто не двигалась все утро, и она все еще в пижаме. Бросаю взгляд на часы. Три двадцать восемь. Восхитительно.

– Лили, – выкрикиваю я, даже не пытаясь подойти и мягко разбудить ее. – Поднимайся.

Она не подает сигнала, что вообще меня слышала или что у нее вообще есть какое-то желание хоть как-то сменить позу. Я ногой отталкиваю носок, который почему-то валяется на полу, а не надет на ее ногу, как второй.

– Подъем, – снова говорю я, и когда она и на этот раз не двигается, я пинаю диван, надеясь в прямом смысле вытолкнуть ее из постели.

Но она даже не вздрагивает.

В комнате внезапно становится очень жарко, и тишина почти оглушает. Я слишком напуган, чтобы хоть что-то делать, и я просто стою, наверное, целую секунду, прежде чем заставляю себя подойти к дивану поближе.

– Лили? – спрашиваю я, и на этот раз я заговариваю тихо, хотя не понимаю, где тут логика. – Лили, хватит прикалываться, – она не двигается. – Просыпайся, – говорю я ей чуть погромче.

А потом во мне словно что-то лопается, и я начинаю паниковать.

– Лили! – я почти кричу, и я склоняюсь над ней, хватаю ее за плечи и в прямом смысле трясу ее. Ее голова просто безжизненно качается. Хотя она и дышит – это я вижу. Но она совсем мне не отвечает. – Лили, очнись!

Теперь я уже грубо трясу ее, и ее глаза наконец открываются. Но не полностью, и в этих щелках я вижу только белки.

Она бормочет что-то неразборчивое. Я пытаюсь понять, но это невозможно. Я даже не уверен, что она действительно произносит слова. Я снова трясу ее, хотя на этот раз немного мягче, и наконец я понимаю что-то похожее на «кажется… слишком… много».

Я не знаю, что делать. Я понятия не имею. Я не представляю, есть ли у меня время доставить ее в больницу или что с ней вообще. Я должен позвать родителей, но, когда я просто бросаю ее там и бегу к камину, я решаю позвать кое-кого другого.

Роуз не в восторге от моего вида, уверен, но она все равно отвечает, когда я вызываю ее к огню. Она смотрит на меня, приподняв брови, и ничего не говорит.

– Роуз! – говорю я и только теперь замечаю, что задыхаюсь. – Ты здесь нужна!

– Что случилось?

Я просто отчаянно качаю головой:

– Это срочно!

Она с секунду колеблется, но потом кивает. Я вынимаю голову из камина, и секунду спустя прямо рядом со мной раздается хлопок.