Текст книги "Дарт Вейдер ученик Дарта Сидиуса"
Автор книги: Jamique
сообщить о нарушении
Текущая страница: 35 (всего у книги 50 страниц)
Кажется, её не устраиваю я.
А она – меня.
Наверно, это было у меня во взгляде. Холод. Отчуждение. Холод. Чуждость. Пустота.
Воистину, не Анакин – Тёмный лорд, страшилище, пугало, чёрная образина. Нелюдь перед ней. И уже не важно. Что она говорила и что несла. Республика, идеалы, дети, Храм, демократия, Оби-Ван. Её расширенные от ужаса глаза, когда она отшатнулась. Её в три раза обострившаяся истерика. Смотри, смотри, чудовище, знай, что ты чудовище, видишь в моих глазах, твоей любимой, матери твоего ребёнка – ужас? Смотри, тебя пробьёт, тебя должно пробить! Ты думал, что всё объяснишь, и я тебя пойму? Что будет у тебя империя и я? Я и император? Вы оба, которые мне солгали? Вот тебе, вот! Не будет! Признай, что был не прав, признай мою власть над собой, принадлежи мне, женщине, которая любит тебя, любит, любит!!!! Тебя, а не то чудовище!!! Выбирай, сейчас же – выбирай! Или я – или…
Я выбрал.
Я убил её. Сознательно и глядя в глаза. Никакого ребёнка, дорогая. И никакого доброго Анакина Скайуокера в карманном варианте. Есть тёмный лорд Дарт Вейдер. Он перешёл на Тёмную сторону. Он убил тебя. Он впервые за жизнь – стал свободным…
И хочет оставаться таким до конца.
-И я буду использовать свою жену, повелитель.
За каким бы она не скрывалась лицом.
Картина тринадцатая.
Грань вторая.
Господин мой Великая Сила.
Кэмер.
Сначала сдавило грудь. Потом грунт обрушился на лицо. В ноздри. В глаза. В рот. Ни увидеть. Ни вдохнуть. Ни произвести звука. Ни сделать движения. Порода, до той поры мягкая, наваливалась сильней и сильней, спрессовывалась сама и спрессовывала того, кто находился под нею.
Смерть от удушья – минутное дело. Смерть от сдавливания землёй более продолжительна. Но она ему не грозила. Нечем дышать.
Вдох…
Это же мир Великой Силы. Здесь всё – самовнушение и обман. Хочешь – построй свой мир. Хочешь – измени этот. Были бы силы. А силы есть.
Силы у него были. Он пока не знал, откуда. Знал – чувствовал – ощущал. Не было времени размышлять. Он умирал. Растворялся. И потому рванул… внезапно пробкой вылетел на поверхность. Порода изумлённо причпокнулаему вслед. Сделала глотательный рефлекс. Нету. Он тяжело дышал на вершине горы, с налипшими кусками грунта, стряхивая осколки камней. Никакого дыхания, и воздуха нет, всё иллюзия, этот мир иллюзорен, его создали джедаи, ты здесь инороден, ты здесь шпион…
Последняя мысль ему понравилась. Кэмер перестал вытряхивать мелкую гальку из своей одежды. Задумался. Он здесь шпион. Связующее звено между там и здесь. Между миром, в котором находится его учитель. И миром, который называют Великой Силой. Он здесь. Он не умер, он здесь. И его положение даёт тем, кто остался, определённые плюсы.
Ему помогли учитель и его новый ученик. Выбраться на поверхность. Но то, что он – в мире Великой Силы, не отменить. Как то, что он здесь не растворился. Это имеет смысл. Глубокий смысл.
Такой глубокий, что дна не видно.
Кэмер ухмыльнулся. Посмотрел под ноги. Прислушался. Давай-давай, тварь рогатая, постигни глубину учительского замысла. Только не умри с натуги. Всё-таки думать – не драться, мозги иметь надо. А не только отточенные до безусловных рефлексы.
Ну, ладно. Он нужен здесь. Это ясно. Раз он здесь один представитель тёмной сволочи – конечно, нужен. Было бы странно, если б учитель пренебрёг информатором. Но как и что? Как найти информацию – и какую именно?
И что ещё?
Он поднял голову. Обострившимся зрением увидел у подножия гор Куай-Гона, который куда-то бодро чапал с просветлённым лицом. И что дальше? Догонять? Нет?
Тихий смех на уровне подсознания:
Здравствуй.
Не слово. Облик слова. И блик сознания.
Кэмер с любопытством принюхался к новой сущности. Он её никогда не знал. Но она была – своя. Чем-то твёрдым, структурированным, направленным. Сильным. Стержень учителя в самой основе. То, что навсегда остаётся в любом самостоятельном существе от его настоящих учителей.
Кто-то из новых.
Кэмер принюхался с ещё большим интересом. Сущность была молодой, острой, сильной, определённой. И очень своей. Он не смог бы сказать, почему, но именно – очень.
-Ты кто? – с любопытством спросил он вслух. Поскольку для него не было разницы между разговором вслух и в Силе.
Улыбка как отзвук:
Братишка…
Забрак прислушался к отзвуку. Усмехнулся. Встал. Прислушался ко всему миру. Ощутил связку. Зачем-то активировал меч. И шагнул в пропасть.
Живая сила.
Куай-Гон прекрасно чувствовал, что за ним кто-то идёт. Но он ощущал также, что это не имеет принципиального значения. Кто бы ни шёл – на то воля Силы. А он привык доверять её течению и воле.
Живая сила текла и искрилась вокруг него. Мир дрожал, полный животворной энергии. Струя озона. Зелень ярче, воздух слаще. Каждый предмет отчётливей и ощутимей. Мир, столь же полный и красочный, как в детстве. Такой же полноценный.
Живая сила очищала мир и то, что в нём, от наносов времени. Омывала…
Он торопился. Ему надо было ещё так много сделать. Потому что течение это может замутиться. Исчезнуть. Сгореть. Покрыться пылью. И всё из-за того, что его мальчик сделал неправильный выбор. Не вслушался в Силу. Не слушал. А ему никто не помог. Не помог, потому что…
Да потому что её никто никогда не слушал.
Такой простой, такой ошеломительный ответ на вопрос. Почему всё пошло не так. Потому что он умер. А в Ордене больше не было никого, кто б осмелился нарушить устояный миропорядок. Сломать мумию. Разбить тюрьму. Пойти на жертвы. Поскольку никто не слушал мир напрямик. Не касался его живой ткани. Не купался в полнокровном свете. Не слышал голос, не ловил течение рукой. Потому что просто не понимали – зачем. Ради чего. Слишком устали. Быстро сдались. То, ради чего их предшественники жертвовали многим и многим. То, что требовало постоянных усилий души. Полного бодрствования. Сосредоточения. Контакта. Вечного очищения канала для постоянного ощущения и взаимодействия с потоком мира.
Мир и миры…
Практика Ордена, построенная на постоянном знании своего долга. Он не противился. Вовсе нет. Его это лишь отвлекало. Ото всего. От того, что было по-настоящему важно. И он…
Он остановился, вдохнув пряный воздух. Много было дорог – из них одна лишь – твоя… А это откуда?
Много в мире дорог,
Из них одна лишь – твоя.
Не выбирай, а иди –
Туда, куда ноги несут.
Пылью пропахшие дни
Под выцветшим зноем небес.
И проливные дожди,
Что грязью месят сапоги…
Романтика странствий. Всего лишь романтика странствий. Он пожал плечами. Дороги романтизируют сосунки, которые в своей жизни не проходили и полумили без удобств. Потому что бродяжничество – это, в конце концов, всего лишь переливание времени без цели. Конечно, поход ради чего-то важного, как миссия – обретает смысл. Но простое шатание по дорогам с одновременным вдыханием пыли, горького запаха трав – и, если прошёл дождь – выдиранием сапог из грязи … Каждый вид почвы пахнет по-своему. Глина… чернозём… песок… камни. А ещё… а зимой никаких запахов, один мёртвый запах холода и пронзающий ветер… бред. Зачем живые существа делают это?
Всё не имеет значения перед тем, что за миром. Все дороги – ничто перед главным путём. За разбросанными феноменами вещей…
Что-то сдавило горло. Ощущение присутствия другого стало таким сильным, что он остановился и огляделся по сторонам. Направленное чувство взгляда – руку протяни…
Никого.
Что, это смотрит на него Великая Сила?
Руку протяни…
Он тряхнул головою. Зачем он отвлекается на бред? Пусть смотрит. Кто бы то ни был и что бы то ни было. Это не должно на него влиять – как не влияла стена из глаз. Небо из взглядов. Небо из взглядов… да, странные то были времена. Непонятное ощущение. Небо из глаз. Недоразвоплотившиеся? Или как раз полностью вошедшие в Силу? Ставшие одним из миллиарда её глаз?
Ощущения, на самом деле, были неприятные. Крайне неприятные. Одно дело – чувствовать себя частичкой мирового круговорота всего сущего. Другое – видеть такие вот частички. Когда-то он сидел на крыльце дома и был вполне самостоятелен и реален. Частичкой был в душе, добровольной, и не потерявшей индивидуальности. Или потерявшей?
Он остановился снова. Что за бред. Да, он видел, ему была показана дальнейшая жизнь – как путь луча. Он видел, что должно получиться из мальчика, и каким образом он должен приложить к этому руку.
А мальчика ты не забыл спросить?
Он стоял и так – а теперь вовсе окаменел. Наглый, насмешливый, ехидный голос. Молодой, почти подростковый.
-А зачем я должен был спрашивать мальчика? – пробормотал он. – И я его спросил. Хочет ли он уехать.
Ага, и ты рассчитывал, что он закричит: нет, никогда! Конечно, он хотел уехать. Вырваться из этой рабской дыры. Кого ты обманываешь, рыцарь? Он хотел на волю. Ты ему объяснил, что никакой воли он и близко не увидит, что его судьба – быть воспитанным по жёстким параметрам во благо мира и жизни в галактике?
-Заткнись, – раздражённо сказал Куай. – Дети мало понимают в жизни и в том, как устроен мир. И если бы взрослые…
…не воспитывали их в традиции послушания и подчинения – то что бы мы имели на выходе? Ай-яй, куда укатился бы мир? Ни благодарности, ни почтения, все против всех, Анакин не служит миру с пеной у рта, а прогибает мир под себя. О ужас, – голосок залился хохотом.
-Если бы мы все делали только то, что нам хочется, не оглядываясь на остальных…
Лайт-Йода, часть первая, глава первая, пункт первый и единственный, – агрессивно ответил голос. – Я всё помню, рыцарь.
-Что?
Как тебе это вламывали в мозги. Ты был не рыцарем, даже не падаваном – так, сопляком. Но с большим потенциалом. Всё время что-то чувствовал, реагировал, ощущал. Живую силу… – голос зашёлся в истерике от смеха.
-Да кто ты, такой умный и памятливый?
Я – это ты, – ответил голос. – Только задавленный-задушенный, почти умерший… не до конца. Мои способности – твоя крыша. Откуда им взять способности, как не из живого существа? В мёртвом не найдут, но мёртвым можно сделать… ладно, управляемым-запрограммированным. А способности взять от жизни, мальчик Куай.
-Что ты несёшь?
Тяжкий крест, мой рыцарь. Крест жизни в небытии, комы, генератора энергии для такой дряни, как ты. О ты, новосозданный…
-Заткнись.
Повторение. Ты уже осчастливил меня этим советом. Но я ему не внял. Увы, как это печально.
Куай схватился за голову. Это было не печально – это было серьёзно. Голос звучал отчётливо и не зависел от его желаний. Никуда не девался. Более того: он чувствовал внутри себя недобрые, наглые, насмешливые глаза того же подростка. Подростка, который неожиданно вскочил…
Да-да, – подтвердил голос, – для меня это тоже было внезапно. Я думал, что так и закончу жизнь – твоим живым, но дегенеративным придатком. Нефиг. Не знаю, что случилось. Но мне хорошо двинули по голове. Так хорошо, что очнулся от комы. И, знаешь, я не собираюсь туда больше погружаться. Честное слово.
-Погрузишься, – сказал Куай. – Тебя вырежут…
Неа, – ответил голос радостно. И рыцарь ощутил, что не может двинуться с места. Не может пошевелиться. Не может даже слова сказать. – Я, пожалуй, не допущу тебя к твоим бывшим учителям. Ты, пожалуй, пойдёшь туда, куда хочу я…
Уйди, шизофрения, – из последних сил подумал рыцарь.
Извини, но шизофрению тебе организовали в Храме. Впрочем, – жизнерадостно поведал голос, – всего лишь чуть более профессионально, чем сделали бы в обычной жизни. Наши сущности трансформируются под мир. Точней, мир выращивает для себя новые сущности на старых костях былых живых существ. Иначе опасно для мира. Но это всё философия, мальчик Куай, – добавил он. – Всё это – грёбаная философия, которая никому не нужна. Всё, что тебе нужно знать: шизофрения – это всего лишь разница между тем, какие мы есть и какими нас заставляет быть мир. Между нашей трусостью и нашей свободой, – голос захихикал. – Пойдём.
-К… уда?
Подальше от твоего руководства. Очень не хочется после вечности в бреду снова погружаться в кому. Я хочу жить, знаешь ли.
-Я – тоже, грёбаный придурок!
Извини, – с печалью ответил голос, – одному из нас нет места в этом мире.
-Если ты – это я, то я приказываю – исчезни.
Печальный и одновременно издевательский смех.
Я – это ты, но я – не рыцарь. Я – убитая сущность твоя, ни разу не опробованная, никогда не говорящая. Либо я – либо рыцарь Джинн. Мы не совместимы.
Срочное совещание в мире Великой Силы.
Гости съезжались на бал.
Фраза шныряла у него в голове, стукалась о перегородки и не собиралась никуда деваться. То ли он её вычитал где-то. То ли её вычитал кто-то другой. То ли он услышал её от кого-то другого и преобразовал во что-то другое. Сюда стекалось столько информации. И её настолько плохо фильтровали. Рэклиат часто замечал за собой, что думает не свои мысли и приводит цитаты из того, что никогда не видел и не читал. Засорение. Засорение пространства – вот как это называется. И засоривание головы. Какие-то голоса, обрывки. Всё стареет. Всё. В том числе и мир Великой Силы. Вот ищешь, ищешь рецепт от энтропии. А она оказывается в тебе самом. И – здравствуй.
В некотором смысле Шат доигрался. Доигрались они все. Сюда нахлынуло глубокое начальство. Глубокое – в смысле из глубины. В спешном порядке прибыли все монстры вселенной. Пардон, галактики. Все руководящие должности, все держатели процесса. Держатели? Акций?
Производители. Директора и главы.
Будет ли он сидеть с иронической усмешкой на лице и слушать то, что те будут говорить? Сидеть и слушать будет. Но не с иронией. Иронию он себе проявить не позволит. Он ещё не забыл, как это, когда все на одного.
Тем не менее.
Он считал, что дело вошло в стадию гиблого. Эти умники давно забыли, что делать в ситуации, которая вышла из-под контроля. А она вышла. Из-за одной маленькой глупости. Человека. Некий Вейдер сделал не то, что от него хотели. Проявил, так сказать, свободу воли. Вытащил карту из основания карточного домика. И рушатся все причинно-следственные связи. Сейчас. На их глазах. В грубоматериальном и их мире. Одно действие порождает другое. Как и отсутствие действия. Как и его противоположность.
Его руку направляли столь уверенные в себе существа. Вейдер не может не убить Палпатина. Почему не может? Потому что совершит выбор в пользу сына. Из гордости. Из противоречия. Из усталости от… мы же видим, как его заклинило. Придётся выбирать из двух. И мы, путём подталкивания через Силу…
Ага. Человек – не инструмент, его расклинить может. Сам может расклиниться. Полностью самостоятельно. Причём, что составляет наибольшую иронию ситуации, Вейдеру так и не пришлось выбирать. Он пошёл на риск – выжили все. Все трое, а не оба. Ведь было понятно, верно? Какие оба в той ситуации должны были умереть.
Браво. Невесёлая штука – жизнь. А ещё дерьмовей посмертие, которое сам же и выбрал. Он признавал это и никогда не жаловался на судьбу. В сущности, судьба – то, что мы выбираем. Что бы там ни скулили слабые твари. Именно потому он позволил себе восхититься тем, как их сделали с полпинка. Противник-то – оказался на их уровне.
Силы.
Вейдер… вечный фактор икс в планах. Вроде бы послушно отзывался на давление через небезразличных людей. Но уже несколько раз обламывал их. Причём как. Об этом, конечно, не говорилось вслух даже среди своих, но…
Рэклиат иронически улыбнулся. Всё-таки улыбнулся. Про себя. Возмущения в мире Великой Силы. Да-да, как же. Был такой план. Уничтожить одного руками другого. Палпатина – руками Скайуокера. Раз уж появился такой… мидихлориановый мальчик. Потому что тот, другой, давно мешал. И очень.
Мешали оба.
Вот так. Не учтёшь одного, слишком сильного и умного, не оприходуешь в общее регуляционное учреждение – пиши пропало. Забрали б того, кто стал Палпатином, в Храм – был бы джедай. Возможно. А возможно, его отправили в сельхоз. Резервацию для особых психов. Мир, чтобы быть безопасным, должен быть суров. Убей врага, пока враг тебя не прикончил. Ситхи вечно неуправляемы. Чем приносили массу неприятностей. Часто – себе. Но миру вокруг особенно доставалось.
И мир кричал. И Сила возмущалась.
Кто и когда первым стал мечтать о мире, отрегулированном, как часовой механизм? Мире, который будет идеален. Идеален для тех, кто отрегулировал его. И, наверно, для всех прочих.
Мечта сумасшедшего, конечно. Но существует критическая масса мечты. Когда она начинает воплощаться в реальность. Для этого нужно лишь, чтобы большая масса живых существ начала мечтать об одном. Тогда они начнут претворять это в жизнь. Непроизвольно.
Он закрыл глаза. Устал. Вообще устал здесь жить. Жить. И… не верил он в этих людишек. И нелюдей. А они… они всё-таки всех обломали.
Он прекрасно знал, что начнётся теперь. Полная разбалансировка. Потому что они просто не знают, что делать в мире, в котором не совершилось того глобального, что они ожидали. Император не умер. Он…
Рэклиат печально ухмыльнулся. Всё началось с того, что мальчишка вообще посмел родиться. Просто – родиться. Причём на отшибе. Вне контролируемой зоны. У женщины, которая терпеть не могла джедаев. Поскольку защитники мира и порядка, как оказалось, действительно, не имели задачи освобождать рабов. А вот убивать своих же беглых – имели задачу. У этой женщины, его матери, был потрясающий нюх на лицемерие. А джедаи – лицемеры. Те, кто примеряет лица. И никогда не находит своего.
Эта женщина вообще была опасна. При всей своей обычности. При том, что плохо понимала мечты и возможности сына. Она его любила. Как свою часть. Но при этом хотела, чтобы тот осуществился. Она была сильной. Уважала силу сына. И она точно знала, чего хочет и чего не хочет она и её сын. Она с ним составила сильную пару. А мальчик должен был быть один. Один.
И тогда они убили её. Набег тускенов или ещё что-то – в масштабах Силы было не важно. Вылилось в набег тускенов. Могло в случайный взрыв кухонной машины. Мир вертится вокруг веретена случайных жестокости и боли. Почему бы не использовать этот рычаг?
Но ту партию они продули. С треском. Тускены им подгадили так, как не подгадил Палпатин. Кого было б ненавидеть за случайный взрыв? А в случае захвата и убийства объект для ненависти реален. Да ещё болван Кеноби подбавил. Играл и играл втемяшенную запись: это лишь сны, они прекратятся. Выражал общее отношение Храма к родственным связям. И привязанностям вообще. Довыражался.
И всё. Смерть матери омыла мальчишку так, что здесь всё содрогнулось. Не отчаяние от потери, не слабость. Ярость и жестокость. За одну ночь он умер и родился вновь. Настоящий.
Вместо того чтобы стать уязвимым, стал ненавидеть. Не подчинение – непримиримость. Не горе – гнев. Не вой о привязанности – ярость. Не признание великой истины Ордена: любая привязанность несёт боль. Не отказ от привязанностей. Напротив. Назло всем – влюбился и влюбил, и женил на себе ту девчонку. Пришёл к канцлеру. Предложил союз. А, узнав, что – ситх, испытал не страх, торжество. Союз двух сильных. Такой учитель, как Палпатин, на дороге не валяется. Мастер в лучшем смысле этого слова. Жёсткий, сильный, умелый. Да и сам отнюдь не пришедший в состояние глубоко разочарования от ученика. Столь сильного. И столь способного.
“Ты Избранный… ты же должен был убить ситха…”
Блеяние Кеноби на краю горящего моря. Сам не понимал, что говорит. А говорил он то, что и был должен. Потому что основной функцией избранного от Великой Силы было – уничтожить эту личностную и весьма сильную тварь. Свобода воли, которой нет. Которой просто нет у девяноста девяти процентов. Была – у этого. И у его мастера.
Он восхищался ими двумя. Уже после Мустафара, когда Вейдер выжил, было ясно – всем им придётся скверно. Потому что эти двое – смогут. Мир переделать. Силу противопоставить. Им всем противостоять. Учеников найдут… и нашли – каких. Никогда не разменивались на слабых. Не десять тысяч – где-то полторы сотни. И сто пятьдесят – стоили десяти тысяч. Для мира Великой Силы.
Откуда такие эмоции – у него? А надоело. Надоело вечность – глядеть в зеркало и видеть там самого себя. Захотелось посмотреть в окно. На что-то другое. Увидеть не собственную физию – сам мир. Не умиляться на созданные тобой законы. На то, как замечательно функционирует вверенная тебе территория. Как здорово ты её преобразил, построил, окультурил. Как она становится от года лучшей и лучшей, а делают её такой живые марионетки.
Как всё больше она становится похожей на отражение самого тебя.
Смерти нет, есть Великая Сила. А идеал – чтобы мира не было, а была только она.
И сам ты выбрал такой мир. И ничего не можешь поделать.
И вот пришли – двое. Тёмных лордов. Аморальных людей. Эгоистов. Ситхов. Убийц. Манипуляторов. И начали строить мир под себя. И мир Великой Силы потерял любой баланс. Потому что то, что казалось таким правильным, когда к этому прикладывались твои руки – оказалось непереносимым, когда на это сподвигалсь чужая рука. Вы что? С ума сошли? Что это такое? Решили подчинить мир… себе… под себя… Аморальность, беззаконничество… Мир не может, не должен никому служить… только нам. Но мы это делаем не для себя, а для высшего блага, потому мы знаем, в чём заключено высшее благо, мы его вывели в наших лабораториях… как плесень.
Я живу в отвратительном мире. Я приложил к этому руку. Я хотел, чтобы он таким был. Как меня звали, когда я всё это хотел? Когда я мечтал, так упоённо? Я уже не помню собственного имени. И не знаю, что заставляло меня так мечтать. Я? Великая Сила? Я. Мы сами создали свой мир. И устраиваем всё вокруг по его стандарту.
Я не помню своего имени. Вида. Расы. Лица. Я не помню своей жизни. Той, которая была жизнь. И другие тоже забудут. Эти. Новички. Они пока помнят свои имена. Свои жизни. Но уже в жизни став – всего лишь тем, через что проходит наиболее ясно общее воление и закон…
Мы забыли, что такое война. Не когда используют – когда бьют.
У нас будет шанс это вспомнить.
Гости съезжались на бал. Но музыку будут заказывать ситхи. И он… пожалуй, напоследок он всё-таки станцует.
Как долго он не сражался. Как давно не танцевал.
Лица тех, кто рассаживался за столом в большой комнате. И кто стоял и беседовал рядом. Их голоса. Фигуры. Взгляды. Лёгкие мимические движения. Скупые жесты. Та пантомима, что создаёт спектакль. Не игра. По крайней мере, не сознательная. Но, в конечном счёте, сходясь на сбор, общая масса что-то составляет. Толпа – организм. В толпе это выявлено всего чётче. Но любая группа, соединённая чем-то общим – тоже организм.
Увидеть – хотя бы одну компанию без общего лица. Невозможно. Всё равно лица собранных вместе будут повёрнуты к центру. Всё равно это будет одно лицо. Любая общность растворяет.
Он закрыл глаза. Вдохнул, открыл. Философские и психологические экзерсисы. Мало ли, что он думает там. Впрочем, он действительно видел общее лицо того, кто собрался в этой комнате. Темноватой зале. За длинным чёрным деревянным столом. Прочным, отполированном тысячью ладоней. С шероховатой поверхностью, к которой так приятно прикасаться…
-Ты о чём-то задумался? – спросил его Шат, материализуясь у левого локтя.
-Привычка думать – не самая худшая изо всех, – ответил он. – Тебе же думать некогда: ты принимаешь гостей.
-Что? – затормозил Шат, который было продолжил свой путь по заданной траектории. Гостеприимный хозяин, которому надо подойти к каждому.
-В моей фразе смысл ясно выражен и чётко обозначен, – сказал Рэк. После чего подобрал плащ и, не обращая внимания на Шата, двинулся с места – тоже в заданном направлении. Он наконец увидел того, к кому хотел подойти.
-Как бы сказать: вечность добрая? – обогнув несколько беседующих групп, он остановился и приветствовал нужное ему существо.
-Юмор? – спросил его собеседник с уровня плинтуса. Магистр Йода пожелал и в вечности оставить себе ту же форму, цвет и размер. Что было не слишком характерно. Для большинства присутствующих.
-Юмор? – всерьёз задумался Рэклиат. – Почему? Здесь не имеет значения смена дня-ночи. Любых сезонов. Здесь, собственно, вечность… и она должна быть доброй или, по крайней мере, комфортной. День сменяется ночью, зима через весну переходит в лето. Перемены – вещь замечательная в несовершенном мире. Может быть лучше, может быть хуже. Но, по крайней мере, будет иным. Качественная же характеристика вечности в том, что она – неизменна.
-А от совершенного – к ещё более совершенному? – поинтересовался Йода.
-Что-то во мне осталось от смертного, – извиняющимся тоном произнёс Рэклиат. – Несовершенство мира, энтропия, смерть, и вообще всяческое преодоление всяческого дерьма почему-то крепко засело у меня в голове как необходимая составляющая жизни. Как вы думаете, это вкоренённый в меня пессимизм? Когда я считаю, что живому для того, чтобы не застыть на месте, нужен мощный стимул? Причём отнюдь не плана “а мы могли бы лучше”, а хороший пинок под зад. Если есть совершенство – вряд ли кто-то дёрнется, чтобы усовершенствовать его ещё. Это бессмысленно. Это не нужно. Может, дуализм мира необходим для того, чтобы мир развивался? Солнца светят, потому что есть чёрная космическая пустота. Жар ощущается, потому что есть холод. И счастье для каждого своё, но всегда – в сравнении с ущербом.
-Мудрёно ты говоришь, – ухмыльнулся зелёный гремлин.
-Мудрёно,– согласился Рэк. – И до меня эту сентенцию изрекали миллионы…
-А ещё есть скука.
-Простите?
-Скука, – пошевелил ушами гремлин. – Обычная скука. Тоже стимул. Для тех, кто ещё жив.
-Гм.
-Мммум, – ответил гремлин.
-С вами приятно беседовать.
-Хм.
Рэклиат рассмеялся.
-Полного сбора и близко нет, – сказал он, оглядев зал собраний.
-Да,– ответило существо. – Не торопятся.
-Или не могут.
-Мне всегда хотелось поговорить с вами, – сказал Рэк. – Не возражаете?
-Пожалуй.
Они прошли дальше ото всех, в угол зала. Зелёное существо двигалось легко. Наслоения возраста смыты вечностью. Лёгкость.
-Как ваше здоровье? – спросил Рэк.
-Не жалуюсь, – ответил гремлин.
Разговор идиотский, и более чем. Обычные формульные фразы, конечно, надолго застревали здесь. Но спрашивать существо, живущее в вечности, о состоянии его здоровья – всё равно что осведомляться о самочувствии у покойника.
Интересная аналогия. С покойником.
Верная.
-Я подумал, – сказал он, глядя в тёмные глаза гремлина, – о странной ассоциации. Обычно смерть тела и выход, гм, души в вечность всё-таки разводят. Точней, даже противопоставляют. Как бы грубое материальное тело не может долго продолжать существовать. Разрушается. И в этом заключён ущерб несовершенного мира. Но душа может существовать вечно. И это круто. Вот когда сможет и тело…
-А Кеноби всё-таки перешёл целиком или не сумел?
Рэк взглянул на гремлина. Гремлину было любопытно. Более чем любопытно. В тёмных глазах в глубине плясали жёлтые огненные точки.
-Хотел целиком, – усмехнулся Рэк. – Мы хотели. Такова была задумка, таков был расчёт. Наш расчёт, – он любезно улыбнулся Йоде. – Но Кеноби примитивно умер. Было очень неприятно. Профессиональный облом. Что-то во внутренней структуре его личности не дало ему совершить полную трансформу.
-А, – сказал Йода. – Страсти какие, – абсолютно бесстрастно добавил он.
-Да?
-Да.
-В любой деятельности есть как удачи, так и провалы, – светски прокомментировал, переждав паузу, Рэклиат. – Мелкие помехи и крупные обломы. В общем, мы привыкли, – он улыбнулся. – Как всегда, никто не рассчитывает на стопроцентное КПД.
-А я вот переместился полностью, – задумчиво проговорил Йода.
-Бывает.
Зелёный гремлин взглянул на него с уровня плинтуса.
-Да, – сказал Рэк и внезапно заговорил на языке своего детства при жизни. – Вообще, ваше долголетие вызывало у нас огромное уважение. Связанное с удивлением, – он быстро улыбнулся. – Мало кто из существ так искусно сопротивлялся смерти… Палпатин ещё, наверно. Господин старший ситх живёт уже почти четыреста лет, вы в курсе?
-Подозревал.
-Да, тоже колоссальные способности к регенерации на клеточном уровне. Прямо-таки приручил мидихлориан и науськал их на прочие клетки. Мидики ему клетки чистили, как вольеры для животных…
Йода хихикнул.
-А ещё он использовал именно преобразованную энергию мидихлориан. Вторичную, так сказать, выработку. Не чистую энергию Силы.
-А я – чистую.
-Знаю.
-Великолепно.
Ощущения странные. Там, на Дагоба. Только что был вполне здоров. На том уровне, на котором я привык ощущать своё здоровье. И вдруг провалился. В смерть. Ударили под дых. Выбили основу. Упал сквозь туман… Резко, неостановимо. Вместо здоровья – слабость и дурнота. А потом мир вокруг стал прозрачным и нечётким. И, сквозь него… падение.
-Люк Скайокер очень удивился.
-Я тоже.
-И я, – улыбнулся Рэк. – Когда-то давно. При жизни.
Они смотрели друг на друга.
-Я не знаю, в чём тут дело, – в конечном счёте сказал Рэк. – Почему для одних провал в вечность воспринимается как достижение оптимального состояния. А для других… – он пожал плечами. – Агония – боль, – произнёс он непонятно к чему и для самого себя. – Иногда мне кажется, что есть глубокий смысл в предсмертной боли.
-И в смерти как таковой.
-И в смерти как таковой. И в избегании смерти. Странная философия, не так ли?
-Философия преодоления, – сказал Йода. – Более странно другое. Ощущать, как всю жизнь на плаву тебя держала великая сила. И как она же в нужный момент забрала к себе.
Ухмылка гремлина стала воистину ужасной. Йода и при жизни улыбаться не умел. Сейчас же на его лице была такая гримаса, что Шат, было подруливший со светской миной на лице к ним, резко отшатнулся. Рэк с интересом проследил за траекторией почти-падения своего соученика. Куда же ты, Шат? Скажи мне, ягодка, что с тобою?..
О, мир Великой Силы. Простое переплетение энергетических лучей. Равнодушное… как много было в том равнодушии. Бесценности свободы. Скажите мне. Только скажите мне. Кто-нибудь. Я не знаю, кто. Должен же быть кто-то умный, кто знает. Откуда в энергетическом равнодушии появились все завихри морали, желание сделать мир лучше, а живым существам принести комфорт? Откуда появилась тяга к… даже не сказать, чему. Всеобщность физических законов. По их принципу захотелось всеобщности законов моральных?
Вот рождаются и умирают звёзды. Взрываются, разрушают. Из кипения плазмы возникает вселенная. Потом чахнет, осыпается, снова сжимается в комок – чтобы вспыхнуть пламенем вновь. И – никакой боли. Никаких страданий. Нормальный процесс существования. Но появилась жизнь. Сознание. Вместе с сознанием – неизбежная рефлексия. Отрефлектировали. Осознали. Научились страху смерти. Почему? Наверно, потому, что если чего-то нет – не плачешь. Мёртвое не скорбит о том, что мёртво. Оно просто есть. Оно существует. Возникла какого-то хрена жизнь. Случайно. По сравнению со вселенной – вообще плесень, мгновение существующий пузырёк. И пузырьку не хочется лопаться… Сознание. На мгновение жизни. И по вселенной раздаётся истошный и бессмысленный вой: НЕ ХОЧУ! Не хочу умирать… Кто спрашивает? Лопаются пузырьки. Но долго булькает протоплазма… Что-то жизнь порождает, наверно. Важное такое. Вторичную энергию, вторсырьё? Подпитку для великой силы?
