Текст книги "Дарт Вейдер ученик Дарта Сидиуса"

Автор книги: Jamique

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 50 страниц)

-Что, на императора могли покушаться? – недоверчиво хмыкнул Люк. Он чувствовал себя странно. Идти по коридорам с тем, кого не так давно считал главным врагом, и говорить с ним о том, кто был для него врагом столь недавно… Он даже вздрогнул. – Нет, – добавил он в такт своим мыслям, – я понимаю. Он был безумен. Но, знаешь, мне это как-то мало помогло в моём последнем бою…

Он понял, что Вейдер смеётся только по волне, изошедшей от него. Его отец умел при смехе производить только очень неприятные звуки. Тот это понял и прекратил колебать воздух. Но эмоция удовольствия осталась.

-Да, – сказал он. – Мой старый учитель смертельно опасен в любом из состояний.

Помолчал.

-Покушения были, – сказал Вейдер немного неохотно. – Не лично. На транспорт, в котором император перемещался. Совсем недавно. Был у нас такой гранд-адмирал: Заарин. Вот он попытался напасть на корабль императора силами порученного ему флота. В то время, когда император летел с инспекцией на Звезду.

-И что? – невольно сглотнул Люк.

-Что-что… Отбились. Прежде всего, мы были предупреждены. Заарин не на того шпиона ставку сделал. Так что эскорту императора надо было продержаться минут пять. А потом из гипера с одной стороны выскочил я, с другой – Траун, и вот тогда Заарину…

-Кто выскочил с другой стороны?

Вейдер посмотрел на сына в почти искреннем недоумении.

-Траун. Гранд-адмирал Траун. Синдик, – Люк почувствовал, как отец начинает улыбаться, – Синдик Митт’рау’нуруодо. Знаешь такого?

-Нет, – ответил Люк.

-Ну, по крайней мере, ответ честный.

-Подожди, я знаю всех гранд-адмиралов Империи. Это не так трудно. Я хочу сказать, что Альянс не такой уж дурак, и мы, конечно, круг из двенадцати гранд-адмиралов знаем прекрасно…

-А Трауна не знаешь. Что ж, понятно. Прежде всего, он чисс.

-Кто?

-Чисс.

-Это что за должность?

-Это не должность, – ответил Вейдер. – Это его вид. Раса.

-Ты хочешь сказать, он не-человек?

-Именно.

-Но в Империи на высшие посты не назначают не-людей.

-Кто тебе это сказал? Мотма? Да, до недавнего времени так и было. Такова была наша политическая парадигма. Но даже в самый разгар так называемой ксенофобии, думаю, император всё равно бы назначил Трауна на высшую военную должность. Он один из самых талантливых военных, каких я только знаю. Можно сказать, гениальных.

-Такой же талантливый, как ты?

На вырвавшуюся фразу Вейдер тихо ухмыльнулся.

-Ты начинаешь впадать в свойственную мальчишкам тенденцию. Приписывать своим отцами самые лучшие из возможных качеств, – сказал он. – Поздненько это началось.

-Это мы с тобой поздно встретились.

-Я как раз об этом, – кивнул Вейдер. – Нет, Траун меня талантливей. Как военный. Надо уметь делать различия в источнике того или иного действия. И в эффекте. Не забывай, я прежде всего одарённый. Мои военные победы часто продиктованы не выдающимися способностями стратега и тактика. Я чувствую рисунок боя непосредственно в ходе боя. А Траун бой прогнозирует и вычисляет. Я действую подчас по обстановке, благо что вижу и реагирую на неё мгновенно. А Траун подчиняет себе схему боя ещё до него. Навязывает противнику свою тактику. Выигрывает его уже в своей голове. Повторяю: он выдающихся способностей чисс.

-Пап, а кто такие чиссы?

Вейдер встал посреди коридора и стал хохотать.

-Я и болван! – отиспускав серию своих утробных смеховых звуков, сказал он. У Люка эти звуки уже не вызывали оторопи. Он к ним как-то сразу привык. – Ну конечно… Это закрытая информация. Чиссы – народ, которые живут на условно нижней спирали галактики в секторе Ф3 так называемых Неизведанных регионов. У них там целая империя.

-И вы подчинили её? И Траун решил служить…

-Нет, мы её не подчиняли. Мы заключили с ней договор о ненападении. Траун – изгнанник своего народа.

-За что?

-За то, что логику боевых действий предпочёл правилам тамошней военной морали. У них почему-то не принято наносить упреждающие удары. Это пятно. Воин не должен расставлять ловушки врагу. Воин должен выходить на честный поединок с открытым забралом. А то, что в некоторых случаях это означает его неизбежную гибель, никого не волнует. Траун, кстати, никогда не был трусом. Он всего лишь очень умный тактик, который органически не понимает, почему нельзя воспользоваться ситуацией и промахом врага. Словом, всё закончилось к взаимному удовольствию. Мы заключили с чиссами пакт, а опальный чисс нашёл себе поле применения своих талантов. Вторую родину.

-И остальные не возмущались? Люди, я имею в виду.

-Я им повозмущаюсь, – коротко ответил Вейдер. – Да и у императора рука тяжёлая. Конечно, всегда приходится учитывать реакцию. Но, например, все люди из флота, которым командует Траун, души в нём не чают. Это доходит уже до благоговения. Они за ним в чёрную дыру полетят. Потому что будут знать: это не самоубийство, а очередной гениальный план. Траун – одна из самых удачных наших находок.

-Находок? Он не вещь.

-Он мой друг, – пожал плечами Вейдер.

Теперь остановился Люк. Ему надо было переварить эту фразу.

-А у тебя есть друзья?

-Лучше спроси, есть ли друзья у Трауна, – с каменной серьёзностью ответил Тёмный лорд ситхов. – Он такая коробочка, что мой скафандр перед ней – открытый костюм для пляжа. Мы оба достаточно одиноки в окружающем нас мире. Практически одинаково чужеродны, обособлены и необщительны. И оба в какой-то мере выдающиеся личности. Сойтись было очень просто.

Люк медленно кивнул головой. Он начинал понимать.

-А ещё… у тебя были друзья?

-Были или есть? – сухо спросил Вейдер.

-Есть. И вообще, кто для тебя друг?

Вейдер с лёгким удивлением посмотрел на Люка.

-Тебе мои вопросы кажутся ребячеством? – тут же спросил тот.

-Быть может, – медленно ответил Вейдер. – Да. Впрочем, ты ведь ничего обо мне не знаешь. Определение? Всё довольно просто. Существа, которым я доверяю, закрыв глаза. И которым смогу подставить спину. В сущности, чисто военное определение.

-Военное?

-Воинское, – лорд Вейдер пожал плечами. – Это ещё остатки из дурной молодости.

-Ты считаешь свою молодость дурной?

-Любая молодость глупа, – ответил Вейдер. – Но бывает разная глупость. Есть такая, которая посильней любого ума. А есть… – он издал сухой хмык.

-И какая была у тебя?

-Разная.

-Пап, скажи честно, а император… когда ты понял, что император…

-Что?

-Сам не знаю, как сказать…

Он почувствовал, что отец быстро усмехнулся.

-Слово “друг” к молодому идиоту мог применить только великодушный великий канцлер, – сказал тот. – Не с чем там было ещё дружить…

-Неправда.

В прикосновении Силы – аналог удивлённо приподнятых бровей.

-Я знаю. Отцы ведь дружат со своими даже совсем маленькими сыновьями. Я видел. Говорят же: мой отец – мне друг…

На него смотрели пристально и внимательно, наверно, с минуту.

-Ну и кто наболтал тебе про Мустафар?

-Лея…

От неожиданности Люк не успел подумать.

-И ты меня сразу пожалел.

-Нет, – ответил Люк честно. И покраснел. – Я пожалел себя. Если бы не Мустафар, нас бы не разлучили.

-Вот оно что…

Тон, которым были произнесены эти слова, был более чем серьёзен. Вейдер внимательно смотрел на Люка.

-Я понимаю.

-Правда?

Тёмный лорд спокойно кивнул.

-Конечно, – произнёс он. – Самое сильное воздействие производит не боль за другого. Наиболее сильно действует осознание собственной потери.

Он задумался.

-Ещё мы хорошо сошлись с Исард, – сказал он внезапно. – За последние месяцы. Впрочем, я всегда испытывал к ней симпатию.

-Исард? Йсанне Исард, директор разведки?!

-А что тебя так пугает?

-Но она же… маньячка.

-Да? То же самое можно сказать про многих героев Альянса. С точки зрения Империи.

-Но это не точка зрения Альянса, – ответил Люк. – Так думают об Исард в самой империи.

-И что о ней думают?

-Её называют Снежная королева, – сказал Люк.

-Знаю, – усмешка.

-Она очень жестока, – продолжил Люк. – Одна из самых жестоких людей на этом посту за всё время существования Империи, – Люк смотрел отцу в линзы. – В её заведении люди исчезают бесследно. Говорят об особом психологическом воздействии, которое она применяет к задержанным. Говорят, что она находит удовольствие в допросе. Говорят, она нетерпима и беспощадна. Говорят…

-Да, знаю, – Вейдер снова кивнул. – Она старательно создавала этот имидж.

-Имидж?

-Да. Она вступила в должность как раз в то время, когда центральная власть ослабла. И тогда она заполнила силовым воздействием лакуны слабости центральной власти.

-И для этого надо было… применять…

-Необходим бы сильный страх, – отрешённо ответил Вейдер. – Страх, который у девяноста процентов перекрывал в зародыше любые мысли о том, что можно воспользоваться ситуацией.

-Но в её заведении убивают и, что хуже, калечат людей. Вот здесь, – он приложил ладонь ко лбу, – калечат.

-Это война.

-А ты, похоже, до сих пор со своей не вернулся! – в сердцах высказал Люк. И тут же пожалел об этом. Но Вейдер принял этот вскрик удивительно спокойно. Он промолчал. Так молчат люди, которые не видят надобности подтверждать очевидные факты.

-Прости, – сказал Люк.

-А я и не скрывал, что живу в жестоком мире, – ответил Вейдер. – Ты, кстати, тоже. Не думаю, что для тебя что-то новое во всём этом. Ты тоже воевал. И война была не игрушечной. Убить тебя могли. Это вполне вероятно…

-Пап, а там, у первой Звезды…

-Что?

-Ты… меня почувствовал?

На него долго смотрели тёмные слепые линзы. Люк вздрогнул и отвернулся.

-Люк, – сказал Вейдер, – эта история началась не со Звезды. И ты ничего не поймёшь, если не поймёшь сначала, что такое был давний Орден.

-Как я могу понять, если…

-Джедаи стали сейчас такой же сказкой и легендой, как ситхи когда-то?

-То, что рассказывал Бен, было действительно больше похоже на сказку, – печально ответил Люк. Он не хотел притворяться. – Но то, что он умел, было похоже на сказку гораздо больше, – он криво улыбнулся. – Я впервые видел, как человек творит чудеса. И он сказал, что я смогу то же… Хана тогда аж передёрнуло. Джедаи ведь под запретом, – Люк неожиданно заливисто хохотнул. – Но Бен ему очень понятно объяснил, что может сделать один старый джедай, запертый в гиперпространстве с одним обвешанным оружием контрабандистом. Хан такой, – Люк смущённо улыбнулся. – Он совсем неплохой человек. Но сначала ему надо доказать, что ты не сопляк, и с тобой можно иметь дело. Кажется, – улыбка снова стала печальной, – Хан к концу полёта уже размышлял, как бы заполучить старого джедая в долю. Сам понимаешь, неучтённый одарённый…

Он опомнился и взглянул на отца. Вейдер кивнул.

-Тебе нравился Бен?

-Да. Очень, – Люк не опускал взгляда. – Он был первый… и пока единственный, который увидел во мне меня… настоящего. Который чего-то такого коснулся, о чём никто раньше не подозревал. Он был… очень печальный. Мне кажется, он стал таким только со мной. Я хочу сказать… печаль – это ведь лёгкое чувство? А раньше была только тяжесть. И темнота. Понял, что когда согласился с ним уехать, я… я ему как будто ещё кусочек полноценной жизни подарил. Извини, пап. Для тебя он, конечно, враг и сволочь, но…

-Оби-Ван был воином и умер, как воин, – сказал Вейдер. – В каждый из определённых моментов я могу его ненавидеть. Лично. Но в общем и целом – я ему салютую мечом. Как и магистру Йоде. Как и всем, кто сражался до конца.

Пара вылупленных глаз.

-Но они… тебя искалечили! И чуть не убили…

-И отобрали детей, – кивнул Вейдер. – И чуть не сделали так, что я убил императора и покончил тем самым с собой. Это война, Люк. Я же говорил. Разве ты не понял?

Император.

Стыло одиночество холодной льдинкой между губ. Застывала душа. Тонкой струйкой в неё просачивался холод.

Император беспокойно шевельнулся. Это что ещё такое? Он осознал, что стоит посреди пустой каюты и смотрит в стену перед собой пропущенный им промежуток времени.

Что случилось? Опять?..

Твой мальчик с тобой, и ничего не случилось. Ага, язвительно ответил он сам себе. А теперь попытайся в этом убедить подсознание. Которое решило свалиться в бездну алогичных связей именно потому, что уж слишком устало болеть. Ты, конечно, сам и позволил. Но тебе это тоже надоело.

Любой шаг Вейдера от него, особенно шаг к сыну воспринимался однозначно. Пустота. Обрыв. Вакуум от с хлопком вычмокнувшего воздуха из пространства. Как будто время на мгновенье застывает. И в это мгновение, которое может длиться любой неопределённый срок, невозможно дышать. И мир вокруг умирает.

Палпатин с неодобрением покачал головой. Старость. Уже даже не старость – древность. Постепенно он истаивает, исчезает. Все события, все лица сливаются в неинтересный серый ком. И только горячая кровь его детей…

Которых в основном убивали.

Палпатин поджал губы типично стариковским жестом. Посмотрел на себя в этот момент в зеркало. С отвращением. Старик он и есть старик. А что ты ещё хочешь? Прожить тысячу лет жизнерадостным и здоровым? Эдаким молоднячком.

После шестисот не так уж легко поддерживать себя в форме и быть полным сил.

Болезнь начинается вот здесь. В голове. Там же начинается старость. Как только признаёшь этот факт, он тут же тебя подчиняет. Поэтому встречаются молодые старики и старообразные молодые люди. Вейдеру, в сущности, удалось остаться самим собой, потому что он упорно не признавал себя инвалидом. Аж до бешенства доходило.

…Оби-Ван Кеноби.

Да-да. Палпатин сконцентрировался на этом имени. Оби-Ван Кеноби, рыцарь-джедай. Пойди сейчас разберись, почему они тогда решили не искать ни его, ни Йоду. Попробуй вытащи все концы и начала в том перепутанном клубке мотиваций. Можно было б, конечно, устроить целенаправленную, методичную, скрупулёзную прочистку всех территорий. Татуин, между прочим, оказался б во втором эшелоне планет, которые следовало обыскать. Это значит: нашли через год. Почему не искали?

Потому что не захотел Вейдер. У него была странный мотив, не имеющий ничего общего с полыханием того обезумевшего от боли комка. Вейдер, когда стал именно Вейдером, когда боль ушла, когда место огня заступил холод, на предложение отыскать двух джедаев ответил глубоким молчанием.

-Нет, учитель, не то чтобы мне неприятно, – пояснил он своё молчание потом. – Это что-то другое.

Объяснить это сразу он был не в силах. Или не хотел. В нём что-то противилось погоне и поиску этих двоих. Он учителя и на Звезде смерти убил неохотно. Случайно. Из-за того, что тот сам подставился, самоубившись о его клинок.

А ведь эти двое его искалечили и лишили нормальной жизни. Боль была, но не было желания мстить. Не было желания вообще видеть.

Вейдер был не идиот, он задумывался над этим мотивом.

-Понимаете, учитель, во мне настоящую ярость вызывает боль, причинённая близким мне людям. Я вырезал тускенов, даже не думая, нужно ли это делать и какой в этом смысл. Джедаи – те, кого я считал прямо виновными в её гибели – погибли под моим мечом И я испытал по этому поводу только чувство хорошо выполненной работы. Такой, какую я и должен был сделать. И сделал наконец. Но относительно меня это не работает. Или работает. Поймите, я не могу гоняться за двумя подлецами. Пусть им карой будет их одиночество.

Палпатин сразу с ним согласился. Нет, это не трансформация милого мальчика. Вейдер всегда умел быть жестоким. И на этот раз он выбрал гораздо более изощрённый вариант. Одиночество и опаска разоблачения. Невозможность пользоваться Силой. Его мальчик не считал этих двух достойными поединка. Даже смерти. То, что они использовали в своей интриге беременную женщину, лишило его всякого уважения к ним. Осталась брезгливость. Путь живут. Они достойны своей жизни.

Анакин всегда был жесток. В обыденном восприятии этого слова. Он никогда не прощал. Никого. Хотя и добра не забывал тоже. Десять лет лицемерия на Татуине, десять лет лицемерия в Ордене создали из него такую коробочку, что Палпатину пришлось с трудом, слой за слоем, выколупывать из неё настоящего Анакина. Того, кого он чувствовал через Силу. Того, кто был Силой самой, серой, грозной и по большей части безразличной к живым существам.

В частности, к людям.

В их разговоры, которые велись урывками, которые мальчик себе позволял урывками, Палпатин буквально по обмолвкам, по коротеньким словам, сказанным сквозь зубы, по жестам, по комментариям не в тему воссоздавал истинные мысли и ощущения своего ученика. Анакин физически не умел быть откровенным. Перед Уотто он корчил эдакого прыгунка-сопляка, подвинутого на технике и гонках. Перед товарищами на Татуине – такого вот свойского парня. В Храме он стал корчить молодого нерешительного падавана. Перед Амидалой…

Это была его мука: он знал, что отличен ото всех. Слишком хорошо знал. Его внешняя открытость, прямота, эдакая солнечная наивность ребёнка, а потом эдакое доверие, восхищение и дружба со своим учителем молодого человека – ложь, всё ложь. А ведь там, под коркой лжи, он был действительно прям. И он всё никак не мог поверить, что нашёлся человек, которому можно сказать всё – и он не разлюбит. Что он нужен ему именно таким, каким вылупился на свет. Что произошло совпадение. Что ему больше не надо лгать, чтобы выжить.

И начались эти судорожные резкие фразы, короткие слова. Он оговаривался и проверял учителя на реакцию. Очень нескоро перестал это делать. Если вообще перестал.

Вещи, которые Анакин говорил ему, не звучали больше нигде. Даже для Палпатина стало неожиданностью то, что мальчик не простил Куай-Гона. За ложь. А тот воспринял именно как ложь, что рыцарь увёз его с Татуина, предварительно не объяснив со всей чёткостью, что в Ордене нельзя иметь родственных связей. Что из Ордена нельзя уйти. Что его мама на Татуине обречена на вечное одиночество и рабство.

-Этот добрый рыцарь, – нервно сплетенные пальцы рук, – так обрадовался мидихлориановому мальчику, так потащил свою добычу в Орден… Ему дела не было ни до чего, только до великой одарённости в Силе. Он не позаботился о том, чтобы как-то подстраховаться. Он, сволочь, посмел не подумать о том, что может умереть и пустить прахом все свои обещания.

-Я думал, ты его любил, – осторожно сказал Палпатин.

-Да, любил. А он лгал мне, как все они. Он всего лишь джедай, учитель. Марионетка в руках ими самим выдуманной силы.

Он не простил Амидалу, он не простил никого. Но Амидала была самым болезненным его бредом. Вот тут проявился извечный парадокс: любовь вне всякого рассудка. Он не мог простить ей того, что та не выкупила мать. Не подумала даже, маленькая королева. Его отталкивала её правильность, излишняя педантичность, её мысли, её образованный королевско-набуанским воспитанием умок.

Но Палпатин видел, каким расклеенным сверлом засела в сердце его мальчика эта любовь. Внерассудочная тяга. Доходящая порой до ненависти.

-Эта дура решила признаться мне в любви около арены, учитель, – захлёбывающийся от ненависти смех. – Эта идиотка была такой правильной, такой рассудительной, такой взрослой – а тут решила проявить ещё и романтическую дурь! Учитель, у нас был разговор на корабле, – он смеялся. – Я сказал ей, что освобождаю её от слов, которые она сказала мне у арены. Что мне не нужна жена, которая толкает правильные речи о самообладании и долге, и только вид хищника пробуждает в ней прочитанные меж государственными делами две-три любовные книжонки. Я сказал ей, чтобы она решала, что ей действительно нужно. Потому что если она считает, что может со мной играть, как с мальчишкой или своими секретарями – так пусть убирается к секретарям! И флиртует – с ними! Королева Амидала! Мне не нужна королева. Мне не нужна сенатор. Мне нужна подруга. Друг. Жена. И если она до сих пор думает, что может ухватить по куску отовсюду – пусть уходит в политику и никогда не вспоминает обо мне. И она… испугалась, – новый смех. – Она испугалась. Мальчик-то вырос. А мужчина играть с собою не дал.

Но всё же – она вышла замуж за джедая. Сурового, как все они, но джедая. Так что я не уверен в своей жене. Она выдумала меня снова.

Его мальчик был жестоким в любви. Он почти никого не допускал к себе. А когда допускал – требовал такой же верности и отдачи, на какую был сам способен. И никогда не прощал предательства. Либо свой – либо враг.

А после смерти матери его отвращала любая мысль о привязанности к кому-то. Это была ненависть, чистая и беспримесная, ко всему миру.

-Я переделаю его, учитель, – сказал он ему однажды. – Я его изменю. Я знаю свою силу. И тогда больше никто не будет…

…а в итоге – чуть не умер сам. Стал инвалидом.

И вот тогда его мальчик разуверился в самом себе.

Промежуток между картинами.

Время.

Воды времени текут,

Ширят свой водоворот.

И за несколько минут

Может быть, проходит год.

Катит время колесо

То ль на месте, то ль вперёд.

И за тиканьем часов

Голосов не разберёт.

Чьи-то жизни, чей-то хруст,

Чьи-то несколько минут…

Время солоно на вкус,

Кровью дни его текут.

И оставит тот поток

Только пепел, только прах.

Времени полёт жесток,

Имя Смерть ему.