Текст книги "Безмолвный (СИ)"

Автор книги: ivyblossom

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 29 страниц)

– Ты был без ума от Фредди Меркьюри, когда тебе было тринадцать, – говоришь ты. – Потрясающе.

– Я бы это не стал называть «без ума».

– А я назвал бы.

– Объясни еще раз, как это поможет с расследованием?

– Разве не очевидно?

Вообще-то нет. Снова выгляжу идиотом? Мозг в миске корчится. Даже из кухни Ему видно, что я не догадался. Ты читаешь биение пульса как азбуку Морзе. Ветви выстукивали в окно то же самое. Он не понимает. Быть идиотом. Ужасно напрягает. У тебя на лице снова то самое выражение: «Мы знаем, что происходит на самом деле». Но я не знаю. Не знаю.

*

– Джон.

Моя комната. Я дома. Ты в кровати, рядом со мной. На тебе – простыня. Длинное тело в моей постели. К колену прижимается холодная нога. Твои ступни упираются в изножье кровати. В слабом луче солнца лучше видны редкие волосы, покрывающие грудь, и то, как она поднимается и опускается.

Я помню. Ты ляжешь ко мне в кровать, я проверю температуру, натяну на тебя одеяло. Вылечи меня, попросишь ты. Я принесу завтрак. Помню.

Стены сочатся кровью, она стекает в воду. На полу собралась лужа. Она колышется в приливах и отливах. В полнолуние вода устремляется к двери. В следующее полнолуние она дойдет до края лестницы и водопадом польется вниз, затопит гостиную, кухню. Все будет смыто водой. Все, что у нас есть, унесет в море. В стенах проломы, внутрь заливает дождь, обои вздуваются пузырями. Струи дождя стекают по плинтусу, вливаются в маленькое море на полу.

Просто досада, что этот пол будет уничтожен. Идеально ровные доски из старого, прочерченного древними кольцами возраста дерева. Мне нравилось это ощущение по утрам – под моими босыми ступнями частичка дерева из старой Англии. Смерть ради какой-то цели. Для того, чтобы стать чем-то иным. Под ступнями – частица долгого девятнадцатого века. Напоминание: что-то продолжает жить даже после смерти. Воспоминания и дерево викторианской эпохи. Дом, построенный из воспоминаний, медленно рушится.

Я еще не готов. Еще нет.

– Вода поднимается, – говорю я тебе. Получается еле слышно.

– Этого следовало ожидать, – отвечаешь ты.

Правильно. Следовало. Я разрушил стены, невзирая на прогноз. Я впустил море, именно я. Это должно было случиться. Моя вина. Миссис Хадсон вряд ли обрадуется. Три пули в стену, и я ее проломил. Вся улица перекопана. Ее стирают с лица земли. Нет больше Бейкер-стрит – незачем. Шерлока больше нет.

– Ты мертв, – напоминаю я. – Почему ты умер? Это бессмысленно.

– Я не мертв, – отвечаешь ты. – Я здесь.

– Верно. Похоже на то, – ты не похож на мертвеца. На вид ты очень даже жив. Как чудесно. Да. Просто превосходно. С чего я решил, что ты мертв? Разве я ослеп? Меня так легко одурачить. Странно. Я так долго горевал, считая тебя мертвым. Видимо, я ошибся.

Ты хочешь, чтобы я тебя вылечил. Как? Наклоняюсь и прижимаюсь губами к ключице. Ты теплый.

Стоп. Что я делаю? Целую тебя, так? Почему я это делаю?

– Извини, – я по-прежнему шепчу. Шепчу, уткнувшись в твою кожу. Ты затягиваешь меня, как черная дыра. Вырваться невозможно. Ты такой теплый.

Кладу руку тебе на живот. Между нами всего лишь тонкая простыня. Под ней я чувствую впадину пупка – крохотный провал в тепле тела. Твоя кожа под простыней, впадина пупка – ничего не могу с собой поделать. Под веками пощипывает. Мне необходимо к тебе прикоснуться. Целую твое горло.

– Мне так жаль, – не могу остановиться. Не хочу останавливаться и не могу: ты притягиваешь меня, мои руки и губы как магнит. Мне необходимо касаться тебя. Ты же понимаешь. Ты простишь меня. Правда ведь? Скажи, что понимаешь.

– Понимаю, – говоришь ты. – У меня жар.

Да, верно. Ты понимаешь. Ты проводишь пальцами по моим волосам, а мне кажется, что я сейчас взорвусь. Ты – это тепло, все остальное – холод. У краев кровати плещется вода. Твоя кожа мягкая. Твоя грудь – ребра, тепло и стук сердца.

– Не оставляй меня, – говорю я во впадинку у основания шеи. Твои руки обнимают меня, нога проскальзывает меж моих. Кожа к коже. Я проваливаюсь в солнце.

– Ты романтик, – говоришь ты и целуешь меня в губы. От тебя пахнет мылом и никотиновыми пластырями. Кофе и местом преступления. Прижимаю ладонь к твоей пояснице, и слабый стон, коснувшийся моих губ – самое эротичное ощущение в жизни. Я еле дышу.

– Мне нравится, – говоришь ты. – Не останавливайся.

Проводишь рукой вниз по моему животу, и у меня перед глазами мелькают звезды.

– Все не так. Мы же этим не занимаемся.

– Разумеется, нет.

Холодно. Шерлок? Куда ты пропал? Ты ушел. Ты исчез. Что случилось?

Ты умер. Я на мгновение об этом забыл. Ты умер. Вода прибывает. Холодно.

*

– Джон.

Я тебя слышу, но не вижу. Я не открою глаза. Я знаю, что случится тогда. Если я открою глаза, ты умрешь.

– Джон.

Твои руки на моей груди. На моих бедрах. Твои руки. Великий Боже.

– Джон.

Не останавливайся. Прошу. Только не останавливайся.

Господи.

Все, что я слышу – только звук своего дыхания, и ничего больше.

______________________

От переводчиков

* «…и видеть сны» – в оригинале “perchance”, отсылка к монологу Гамлета (строка “to sleep: perchance to dream” – в наиболее известном переводе “Уснуть… и видеть сны”).

Быть или не быть, вот в чем вопрос. Достойно ль

Смиряться под ударами судьбы,

Иль надо оказать сопротивленье

И в смертной схватке с целым морем бед

Покончить с ними? Умереть. Забыться.

И знать, что этим обрываешь цепь

Сердечных мук и тысячи лишений,

Присущих телу. Это ли не цель

Желанная? Скончаться. Сном забыться.

Уснуть… и видеть сны? Вот и ответ.

Какие сны в том смертном сне приснятся,

Когда покров земного чувства снят?

Вот в чем разгадка. Вот что удлиняет

Несчастьям нашим жизнь на столько лет.

А то кто снес бы униженья века,

Неправду угнетателей, вельмож

Заносчивость, отринутое чувство,

Нескорый суд и более всего

Насмешки недостойных над достойным,

Когда так просто сводит все концы

Удар кинжала! Кто бы согласился,

Кряхтя, под ношей жизненной плестись,

Когда бы неизвестность после смерти,

Боязнь страны, откуда ни один

Не возвращался, не склоняла воли

Мириться лучше со знакомым злом,

Чем бегством к незнакомому стремиться!

Так всех нас в трусов превращает мысль,

И вянет, как цветок, решимость наша

В бесплодье умственного тупика,

Так погибают замыслы с размахом,

В начале обещавшие успех,

От долгих отлагательств. Но довольно!

Офелия! О радость! Помяни

Мои грехи в своих молитвах, нимфа.

========== Глава 12: Разговоры и яблоки ==========

– Джон?

Мимолетный приступ паники накрывает всякий раз, стоит кому-то меня окликнуть. Как будто меня застукали, и теперь придется во всем сознаться, покровы со всех моих тайн будут сорваны вмиг. Как будто я рассмеялся в голос твоей, слышной только мне, шутке. Или словно на моем лице прочли нечто, что я вовсе не готов обсуждать. Но на последнее способен был только ты.

Меня окликают, а я начинаю гадать: может, я начал говорить с тобой вслух на людях, вместо того, чтобы держать свои реплики при себе? Наконец-то сломался и теперь стою в «Теско» и болтаю с фруктами. Сказал что-то тебе, а озвучил на весь отдел. И теперь все мои тайны выставлены напоказ из-за рассеянного бормотания.

Иногда, когда я один, я говорю с тобой вслух. Я начну делать это и на людях. Это всего лишь вопрос времени.

Об этом Элле тоже не стоит знать. Список под грифом «не упоминать» разросся до невозможности. Наступит момент, когда придется выложить все, что утаивал, и гарантированно получить взамен огромный список медикаментов и кучу рецептов.

Голос женский, не обвиняющий. Я не натворил ничего из ряда вон, точно не натворил. Я просто обычный покупатель, замерший у ряда блестящих яблок. Ничем не отличаюсь от других посетителей «Теско». Абсолютно. Голос женский, высокий и нервный. Она считает, что мы знакомы, хочет пообщаться.

Голос мне знаком. Я его уже слышал. Тихий и самую малость пронзительный. Кто это? Точно не одна из бывших подружек. Клиентка? Вряд ли. Вспомнил: лабораторный халат, нитриловые перчатки, запах формалина, стянутые в хвост волосы, робкая улыбка, в руках – чашка кофе. Молли Хупер. Ну, конечно же, это она.

Проявлю вежливость. Надо обернуться. Заставить себя выглядеть дружелюбно, быть тактичным. Так нужно. Боже, это будет трудно. Мы не общались уже целую вечность. Она наверняка захочет поговорить о тебе, а я не уверен, что смогу через это пройти. Элла только что час пыталась до меня достучаться. Без толку. Мне не вынести больше того, чем сейчас есть. Это физически больно. Я на пределе прочности, вот-вот сломаюсь. Да и сказать особенно нечего. Ты умер. Мы тебя похоронили. Все.

Пальто нараспашку, неровно застегнутый кардиган. Выглядит она даже более дерганной, чем это кажется по голосу. Не знаю, как с ней говорить. Она захочет узнать о тебе. О том, как я справляюсь с тем, что тебя нет. Наверняка спросит. Будет выражать сочувствие. Она была знакома с тобой дольше, чем я, но я знал тебя лучше.

Она тебя любила. В этом не приходится сомневаться. Она любила тебя. А ты обходился с ней жестоко. И мне никакими словами не смягчить то, что было. Конечно, я могу сказать: Он не хотел тебя обидеть. У Него просто не очень развиты навыки общения с людьми. Но будет ли это правдой? Не знаю. Ты достаточно умен, чтобы изобразить их наличие. Думаю, ты третируешь только тех, кто тебя любит и не скрывает этого. Я мог бы сказать: Он не хотел тебя обидеть, но тогда я солгу.

Ты действительно хотел, так? Ты всегда говоришь ровно то, что хочешь сказать. Ты всегда прямолинеен. Только в смерти вышло иначе. Даже и не знаю, с чего начать разговор.

Это ничего. Просто скажу ей, что спешу. Что у меня назначен прием. Надеюсь, она не видела, как я выходил от Эллы. Я выбился из сил и не хочу говорить. Шерлок мертв. Он мертв. Он самоубийца. Я могу это принять, но не могу понять. Я не могу справиться с этим. Да, звучит жалко, знаю. Но земля под ногами уже кончилась. Я дошел до края скалы, единственный возможный путь – вниз.

– Привет, – произносит она и улыбается. Улыбка фальшивая, я такие узнаю́.

– Здравствуй, Молли, – тоже улыбаюсь, и тоже – фальшиво. Зачем это все?

– В норме?

– В норме. А ты как? – может, удастся сменить тему.

– Отлично, – она кивает и на секунду опускает взгляд на свои руки.

Мне бы воспользоваться паузой, сказать, что я спешу. Но я даже еще ничего не взял, в тележке пусто.

– Ты не… – она замолкает.

Что «не»? Она поднимает взгляд, снова смотрит на меня, пристально. Как будто пытается что-то прочесть на моем лице. Что? Что?

– Ты знаешь, что он не мошенник, – произносит она. Прямолинейно, не стала ходить вокруг да около.

Пожимаю плечами. Разумеется, знаю. Что прикажете на это ответить?

– Журналисты считают иначе.

– Но ты знаешь правду, – она слегка повышает тон в конце, словно хочет, чтобы ее фраза звучала, как вопрос. Ты знаешь правду? Нет, не знаю. Я не знаю правды, я вообще ничего не знаю. Я только и делаю, что спрашиваю, но все, что получается, – ходить кругами. Ответа нет, и я никак не могу положить всему этому конец. Нет. Я не знаю правды. Я в полном неведении.

– Я больше не знаю ничего, – говорю я, выдав больше информации, чем хотел бы. Не стоило быть настолько честным. – Но это не имеет значения.

– Нет, имеет, – возражает она. – Ты знаешь, что он… – пауза. – Про его попытки… – вздох… – Он готов на все ради тебя.

Как-то все это запутано. Что за…

Она ревнует? Говорит так, чтобы выплеснуть на меня свою боль? Боль разбитого сердца.

Да, иногда Он спит со мной в одной кровати. Она знала об этом? Догадалась? Он забирается ко мне в постель утром, когда Ему холодно и хочется поговорить, или когда на Него находит скука, и Ему нужно, чтобы я Его отвлек. Он читает записки в блоге, стоя у меня за спиной, положив ладонь мне на основание шеи, а я притворяюсь, что мне это неприятно. Она ревнует к этому? Но это же не значит ровным счетом ничего. Мы просто соседи. Друзья. Сны – это всего лишь сны. О них она точно не знает.

– Мы не были парой, – говорю я.

Господи. Как будто я не спорил ровно о том же сам с собой весь последний час. Шерлок и его чувства ко мне, я и мои чувства к Шерлоку – разве это теперь так важно? Его больше нет, Молли. Ты ревнуешь? Не к чему ревновать.

Но, похоже, это не так с ее точки зрения. Да, меня Он тоже третирует, но я знаю, что ему не все равно. Он считает меня потрясающим. Он сам это сказал, пусть и всего один раз. Ему приятно мое внимание, приятно мое восхищение. Он знает, что я им восхищен. Ведь знаешь, так, Шерлок? Это так очевидно. Ну, разумеется, ты в курсе. Меня восхищает все, что ты делаешь, и я выражаю это всеми доступными способами. Тебе это нравится. Ты от этого просто светишься. Если честно, мне кажется, ты на это немного подсел. Наверное, именно поэтому ты хочешь, чтобы я все время был рядом. Ты отпускаешь очередное умное замечание, оборачиваешься ко мне и ждешь. Ждешь, потока восхищения. Превосходно, скажу я. Гениально. Удивительно. Шерлок, это просто невероятно. Чудесно. Фантастика.

Мои чувства к Нему Он принимает с удовольствием, ее чувствами пренебрегает. Он не уделял ей времени. Естественно, она ревнует. На ее месте я бы тоже ревновал.

– Он пошел бы на что угодно, чтобы защитить тебя, Джон.

Что? Что это значит? Откуда она узнала?

На лице ее сдерживаемое волнение. За всем этим что-то кроется. Что?

– Он бы скорее умер, – произносит она, подчеркивая последнее слово, «умер», – чем допустил, чтобы с тобой что-то случилось.

Многозначительный взгляд. Она как будто ждет, что я разберу ее фразу на составляющие, а затем продолжу ее, добавлю следующее звено цепи. Словно все это – деталь головоломки или тайный шифр. Пароль. Но я его не знаю. Он бессмыслен.

Может быть, она тоже надломлена, это неудивительно.

Он бы умер. Молли, да так оно и есть. Никакого сослагательного наклонения. Это уже произошло. На что ты намекаешь? Что тебе от меня нужно?

Я давно с ней не виделся, мы не общались. Но «Стрэнд» она наверняка читает. Наверняка. Не может быть, чтобы не читала.

Под каждым рассказом обязательно появляется огромное обсуждение, посвященное одной и той же теме: влюблен в меня Шерлок, или нет. Его слова, действия, то, как Он оборачивается и смотрит на меня, то, как Он меня ждет – все используется как доказательства за или против. Новые комментарии появляются каждый день. Я их просматриваю, но в обсуждении не участвую. Жду, какая из сторон одержит верх.

Пока позиции сдают то одни, то другие. Есть и те, кто полагает, что это не Шерлок меня любил, а я был влюблен в Него. Когда я просматривал обсуждение в последний раз, выигрывали сторонники именно этой теории. Они прочесали мой блог и рассказы, собрали впечатляющее количество доказательств. Использованные мной обороты речи, построение повествования вокруг Него, описания Его глаз, посвящение каждого рассказа далеко-не-такому-уж-загадочному «Ш». Все очевидно, пишут они. Прозрачно. Я нарочно вывожу Его в рассказах так, что кажется – мои чувства к Нему взаимны. Думаю, они не так уж и не правы.

Поспорить готов, Молли тоже читала ту дискуссию и наверняка увидела во мне себя. Выставленную напоказ безответную любовь и то, какую боль она причиняет. Должно быть, ей меня жаль.

А может, и нет. Может, она думает, что Он тоже любит меня. Меня. Не ее. Нечестно. Ужасная несправедливость. Я не гей. Шерлоку отношения не нужны. Любовь – бессмыслица, нечто, что Он отставил в сторону, как будто она никогда ничего не значила. А теперь это действительно так, она больше не имеет значения. Другими словами, дело прошлое. Любит – не любит, люблю – не люблю. Теперь все это уже неважно.

– Понимаешь, Джон. Он бы умер, – повторяет она, как будто это – загадка, которую я должен и могу разгадать. Но я не могу.

Молли, он уже умер.

Да, он умер. Он умер, Молли. На что ты пытаешься намекнуть?

Что я должен понять? Он бы скорее умер, чем допустил, чтобы со мной что-то случилось. Что из этого может следовать? Он умер, чтобы я остался цел?

Бессмыслица. Мне не угрожает и не угрожала опасность. Причина не во мне, а в Нем. Я не должен был там появиться, Он убрал меня с дороги. Убрал меня с дороги и упал. А я видел. Я видел Его на крыше, видел Его тело. Все. Больше ничего. Не было никакой угрозы. Ни пистолетов, ни бомб – ничего. Мориарти сотворил самое страшное – уничтожил Шерлока, не тронув Его и пальцем. Превратил Его в шута, погубил Его репутацию, разрушил дело Его жизни. Угрозы не понадобились. Он получил желаемое и так. Заставил Шерлока принять яд. Ведь вместо меня некому было выстрелить и спасти, а я был далеко и не смог спустить курок. Мориарти разыграл долгую партию, и завершилась она твоим поражением.

Может, именно поэтому ты прыгнул. Ты же ненавидишь проигрывать. Ты скорее умрешь. Наверное, это единственный доступный мне ответ, другого не будет.

Прощай. Ты сказал: «Прощай, Джон», – раскинул руки и упал. Как будто мог взлететь. Последний в жизни эксперимент – с гравитацией. Лучше так, чем жить уничтоженным. Ты бы скорее умер.

Это несправедливо. Это не…

Нет. Только не здесь. Не заставляй меня, Молли. Прекрати.

Не собираюсь вести подобные беседы. Ни в «Теско», и вообще – нигде. Они для меня как ловушка.

Поднимаю руку. Всем знакомый и понятный жест: хватит. Зачем Молли так поступать со мной? Доводить до срыва на людях вместо того, чтобы просто перекинуться парой общих фраз. Мы тут не одни. И не моя вина, что Он ее не любил. Не моя вина.

– Не надо.

– Джон… – кажется, она хочет сказать что-то еще, но замолкает на полуслове и прикусывает губу. – Мне жаль. Мне очень жаль.

– Я спешу, – сейчас это единственное, что я могу вообще произнести.

– Держись, – отвечает она.

Если бы я только мог.

========== Глава 13: К вопросу о границах ==========

Понятия не имею, что это за фильм. Канал «Е4». Я в последнее время редко смотрю телевизор и даже не знаю, что сейчас популярно. На экране разговаривают, дерутся, гоняют на машинах по какому-то городу. Наверное, по Кардифу. Почти всегда в итоге это оказывается Кардиф. Он маскируется под разные районы Лондона. А может, это Бристоль. Не знаю. Актеры незнакомые. Начало я пропустил. Это может быть что угодно, и, чем бы оно ни оказалось, тебе бы категорически не понравилось.

Ты ведь на самом деле не особенно жаловал телевидение. Если бы ты не снял уже обставленную миссис Хадсон квартиру, телевизором бы ты так и не обзавелся. И это было бы очень печально, серьезно. Мы ведь здорово повеселились, смотря всякие глупости. Так ведь? Чем хуже передача, тем больше веселья. По крайней мере, мне так кажется, когда я оглядываюсь назад. Может, ты бы со мной и поспорил.

До меня доносится запах еды. Кажется, это тушеная капуста и пюре. Жаркое. Такое в семье готовят друг для друга. Когда я чувствую этот запах, запах того, как готовят другие, я скучаю по тебе особенно сильно. Не знаю, почему. Наверное, потому, что это напоминание: мне больше не для кого готовить.

Право, Джон, до чего сентиментально.

Я знаю, знаю.

Оу. Кого-то только что убили. Тебе бы это место преступления не понравилось. Не тянет даже на “четверку”. Отпечатки пальцев, следы, у тела брошен бумажник – слишком просто, чтобы ты заинтересовался. Ты бы уже начал требовать переключить канал.

Вот именно. Фильм ужасен.

Со мной тебе пришлось пересмотреть немало ужасных фильмов. Ты жаловался, но никогда не отказывался от следующего, предложенного мной. Никогда не уходил. Оставался, сидел на диване рядом. Грыз попкорн. Смеялся. Обычно невпопад, но ведь смеялся. А я смеялся над твоей реакцией не меньше, чем над самим фильмом. Думаю, ты получал удовольствие от таких вечеров со мной. Мне нравится считать, что было именно так.

Помню, как мы смотрели «Голдфингер». Сидели на диване рядом, ты наклонился вперед, упершись локтями в колени, озадаченный и ошеломленный. А твоя нога прижималась к моей. Это я точно помню.

Мелочь. Почти незаметная. Незначительная, если не знать, что больше это не повторится никогда. Одна из тех многих вещей, что так легко принимать как должное.

Крохотная, соединяющая нас точка тепла. Почему-то это давало чувство безопасности. Покоя. Как будто я – наполненный гелием воздушный шар на штормовом ветру, а ты удерживаешь меня на месте. Но на самом деле все было наоборот. Удерживал я. А ты всегда был готов сорваться и улететь. Ты весь состоял из непредсказуемости и кофе. И это в тебе было волшебство. А я – создание на глиняных ногах. И я все еще тут. Прирос к земле. А нужно было как-то оторваться от нее.

– Попкорн будешь? – предложение заставляет тебя изумленно поднять брови. Как будто я предложил тебе миску червей. Как будто ты впервые видишь попкорн. Серьезно. Ты смотришь на него с недоверием, но к концу фильма именно ты съешь большую часть.

Когда ты решаешь поесть, ты не делаешь различий между соленым и сладким, – тебе нравится и то, и другое. Сладкий кофе и выпечка, соленый масленый попкорн. Ты весь соткан из крайностей. Отказываешь себе в получении физического удовольствия с другими людьми, ведь они слишком отвлекают, но спокойно можешь накачаться кокаином. Ты ведь всегда готов был улететь. В любой момент нашей жизни.

– Так принято, – поясняю я. Ставлю миску на журнальный столик и набираю полную горсть. Горячий. Похоже, знания о попкорне ты удалил. Забавно. С тобой никогда не знаешь, чего ожидать. Ты или знаешь о чем-то все сразу, или совсем ничего. Всегда – все или ничего. Никогда наполовину.

– Понятно, – ты протягиваешь руку и берешь одну штучку. Пристально разглядываешь, затем отправляешь в рот. Пережевываешь. Я смотрю, как двигаются твои челюсти. Ты ведешь себя так, словно тебе подсунули жуткую гадость, но на самом деле тебе нравится, я же вижу. После, когда ты будешь крепко спать на диване, я вытряхну в мусорное ведро неразорвавшиеся зернышки и еще раз посмеюсь над этим. Все в этой жизни стоит попробовать, хотя бы однажды. А если тебе что-то по вкусу, меры ты не знаешь. Все или ничего. Никогда наполовину.

– Ну, ладно.

В неопознанном мной фильме чересчур много секса. Больше, чем, как я думал, можно пускать в эфир в такое время суток. Полуобнаженные тела, языки, губы на сосках. Чересчур откровенно. Не то, чтобы я был против. Я совсем не против. Просто понятия не имею, кто это вообще.

Твоя нога слегка прижимается к моей, тепло твоего тела смешивается с моим. С чего бы нам сидеть так близко? Не знаю. Так лучше видно экран. Он не очень-то большой. Так удобней. Не знаю.

– Тебе нравится быть близко, – откидываешься на спинку, смотришь на меня. – Вот и оправдание, так?

– Оправдание? – с чего бы это? Чему?

– Прикосновению.

– Мне оно едва ли нужно, – смеюсь я. – Это же ты берешь дело, а потом заставляешь меня спать с тобой в комнате убитой ради проверки версии. Это ты просишь достать из кармана телефон. Это у тебя проблемы с осознанием границ. И после этого мне еще нужно оправдание, чтобы просто сидеть рядом?

– Наверное, нет. Так, может, это я ищу оправданий, чтобы прикоснуться к тебе?

– Оу, – разве так может быть? Нет. Ничего подобного между нами не было. Никогда. Подобных мыслей у тебя не возникает. По крайней мере, в отношении меня. Ирен – возможно. Она подобралась ближе всего. Думаю, она тебя поцеловала. Наверняка, так и было, когда я оставил вас с ней наедине. Ты тогда ушел в себя, ты думал. Не заметил моего ухода. Думал о ней, я знаю, что так и было. Она тебя поцеловала. А ты ответил на поцелуй? Касалась ли она тебя?

– Ревнуете? – спросила она тогда. Такой вопрос без причины не задают.

Да. Похоже, что ревную. Самую малость. И это чудно́. Не понимаю до конца, в чем причина.

Но это и неважно: такого развития события не получили бы никогда. Тебе это не было нужно. Предложи я такое, ты бы разочаровался во мне. Будь ты заинтересован, ты явно дал бы это понять. Точно. Ведь так?

– Конечно, – ты придвигаешься чуточку ближе. Нога прижимается к моей сильнее. Это я помню. Ты тогда придвинулся ближе. Я не придал этому значения. Ты тянулся за попкорном. Я вообще это едва заметил. – А может и нет. Почему ты считаешь, что я не давал тебе понять? Иногда мне интересно, замечаешь ли ты что-нибудь вообще.

Ну, правды мне теперь не узнать никогда, так? Воображаемый ты всегда говоришь загадками. А воспоминания слишком податливы, им нельзя доверять. Читатели моих рассказов в «Стрэнде» правы: в моих воспоминаниях ты выглядишь влюбленным в меня. Почему?

– Выдаешь желаемое за действительное.

– Очень смешно.

Из телевизора доносятся стоны и тяжелое дыхание. Что, весь сюжет – секс? Должно быть. Чертов «Е4». Молоденькие девочки, грудь напоказ. Не то, чтобы я возражал. Вовсе нет. Просто ты никогда подобное не смотрел.

Ты набираешь полную горсть попкорна, а я смотрю на твое лицо, на то, как стирает с него краски свет экрана. Бледное лицо, глаза – все заливает голубоватый оттенок. Ты уже расположился на диване, но когда я сел рядом, ты пододвинулся ближе. Я уверен. Как я это упустил? Почему не заметил?

– А разве ты когда-то хоть что-то замечал, Джон?

Возможно, ты придвинулся намеренно. Конечно, ведь ты всегда и все делаешь только намеренно, никак иначе. С тобой никогда не бывает просто совпадений. Но за этим не стояло ничего из того, что идет по «Е4». Тебе это было не нужно. Уверен. Как если бы ты мне сам это сказал.

Я думаю, дело в том, что ты был одинок. Люди нуждаются в ком-то близком, в прикосновениях. В этом нет ничего предосудительного. Ты все-таки остаешься человеком, несмотря на то, что хочешь, чтобы считали иначе. Я знаю правду. Ты – не машина. Скорее уж – тянущийся за лаской кот. Тебе нравится, когда я глажу тебя по волосам.

– А тебе нравится так делать.

Разве? Похоже на то. Мне приятно, что ты это позволяешь. Приятно видеть, как ты закрываешь глаза. Видеть удовольствие на твоем лице. Что, разве это странно?

– Тебе стоило меня поцеловать, – фоном звучит заключительная музыкальная тема из «Голдфингера».

– Что? Почему?

– Потому что ты этого хотел.

Хотел? Этого я не помню. Ты берешь пульт, приглушаешь звук. Вот это воспоминание – реальное, а не искаженное. Музыка тебе не понравилась. «Звуки ужасные», – сказал ты. «И качество тоже. Как будто гарпия визжит в грозу». Я рассмеялся тогда. С тобой я вообще часто смеялся. А теперь… я не смеялся уже долгие месяцы.

– Ты мог бы поцеловать меня теперь.

Мог бы. Ты смотришь не в телевизор, на меня. Мое лицо, наверное, тоже сейчас подсвечено экраном. Это странное мерцание меняет все вокруг, делает все другим, отличным от настоящего. Иной вид, иной итог.

Ты тогда на самом деле смотрел на меня, а не в телевизор? Тогда, когда мы смотрели «Голдфингер»? Наверное, да. Я погасил почти весь свет, было темно. Твое лицо в тени. Только мерцал голубоватым светом экран. Ты наблюдал за тем, как я смотрю кино, а твоя нога была прижата к моей. Почему?

Хотел ли я тогда тебя поцеловать? Не знаю. В воспоминании тот вечер кажется идеальным: фильм, попкорн, твои забавные заключения о выдуманных героях, мой смех. Ты тогда тоже смеялся. Было хорошо. Ты прижимался ногой к моей ноге весь вечер. Но хотел ли ты, чтобы я тебя поцеловал?

– Ты видел, – шепчешь ты мне на ухо. – Но ты не наблюдал, Джон.

– Да, – соглашаюсь я. Это правда. – Похоже, что так.

Все так легко себе представить. Может, потому, что ты мертв. И ничего не скажешь. Много не требуется. Просто слегка повернуться, обхватить рукой твой подбородок. Ты слегка наклонишься, и все. Поцелуй. Господи.

На твоих губах, наверное, еще оставались бы масло и соль. Я бы почувствовал на них вкус попкорна. Ты раньше целовался? Наверняка да. Ты должен был знать, как это делается. Но я не уверен. Я не знаю. Скорее всего, все вышло бы неловко. Ты мог бы сопротивляться, оттолкнуть меня или высмеять. Ты мог бы замереть и позволить себя поцеловать. Мог бы воспользоваться моментом, чтобы научиться. Мог бы обхватить мое лицо обеими руками и ответить на поцелуй, дать почувствовать зубы и соленый язык. Мог бы перехватить инициативу. Мне сложно сказать, что было бы. Я не поцеловал тебя тогда. Я вообще никогда тебя не целовал.

Мне это в голову не приходило.

– Это ложь, – выдыхаешь ты мне в ухо, вцепляешься в свитер на спине. – Приходило, и не раз.

Ладно, признаю. Да, время от времени. По утрам, когда ты забираешься ко мне в кровать. Когда говоришь, что скорее умрешь, чем допустишь, чтобы со мной что-то случилось, и твое запястье прижимается к моему бедру. Когда ты читаешь через мое плечо, положив ладонь мне на шею, а лица касается твое дыхание. Время от времени, да. Это просто человеческие слабости. Просто реакции тела. Они ничего не значат.

Фильм кончается, и тут же начинается другой. Какая-то американская комедия. Пусть себе идет. Я смотрю, но не вникаю в сюжет, он до меня сейчас не доходит. Я все еще там, в темноте, с тобой, на том, другом, диване, и твоя ладонь лежит у меня на спине, под поясом моих джинсов. Что все это значит? Это воспоминание, как кусочек тепла среди зимы. Меня к нему тянет. Но это неправильно. Такого на самом деле не было. Я скучаю по тебе, очень сильно.

Хотел ли я тебя тогда? И хочу ли сейчас?

Нет. Конечно, нет. Стоп. Может быть. Я не знаю. Отрицать собственную реакцию на эту мысль не выйдет. Не получится. Как давно все это началось? Больше это не важно – тебя больше нет. Это ни к чему не приведет.

Ты ждал, что я догадаюсь? Хотел этого?

– Вовсе нет, – говоришь ты мне в губы. – Разумеется, нет. Конечно, да. Это очевидно.

Теперь ты всегда говоришь загадками.

Ты лежишь в моей кровати, рядом со мной. Мои пальцы у тебя в волосах. Ты прикрываешь глаза. Дарить тебе удовольствие приятно мне самому. Я должен был это заметить, должен был понять, что это значит. Ты теплый, у тебя жар.

– Вылечи меня, – говоришь ты. На сей раз в голосе нет раздражения – это всего лишь просьба. Как будто я могу ее исполнить. Я мог бы оставить тебя здесь, в тепле и безопасности, подальше от Бартса, от крыш и от падения с огромной высоты. Я мог бы целовать тебя, мог бы защитить от всего того, что, я знаю, должно произойти. Простыня соскальзывает с тебя легко, и весь ты – бесконечная кожа. Здесь я могу тебя целовать, ведь все это – не реальность, всего лишь игра воображения, которая ничего не значит.

Кроме простыни на тебе ничего. Даже белья нет, как я позже узнал. Вообще ничего нет. Ты забрался в мою кровать, не одевшись, и я проверил температуру. Я гладил тебя по волосам. И должен признать, на какую-то секунду такая мысль у меня проскользнула. Я подумал, как это все было бы, – наверное, как с подъемным краном. Костлявые локти и коленки, зубы и невозможность происходящего. Соль на губах и нетерпение, и все твое тело, требующее моих прикосновений. Все было бы странно, нелепо. Все было бы неуклюже и, наверное, неловко. В этом плане ты был бы сущим недоразумением, не так ли. Да, я подумал об этом, не буду отпираться. Но на это было наложено табу. Ты был «запретной зоной», и если бы я решился, стал бы нарушителем границ.