Текст книги "Три романа Синди Блэка"

Автор книги: Графит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 35 страниц)

– Это потрясающе, – покачал головой Синди. Чуть не сказал по привычке «охуенно», но поймал себя за язык в последний момент. – Я даже не думал, что это будет… вот так. Ты мне польстил.

– Я изобразил тебя так, как вижу, – возразил Джонатан.

Между ними снова повисло неловкое молчание, такое же, как в тот день, когда Синди едва не удалось увидеть недописанный портрет. У Синди пересохло в горле. Он помнил, что Джонатан говорил о картинах «без любви». Эта, можно было поклясться, к таковым не относилась.

– Завтра я улетаю на Гоморру, – тихо сказал Джонатан. – Писать ее красные леса.

Становилось понятным, почему художник хотел видеть Синди немедленно. Эта встреча стала не только демонстрацией картины, но и признанием того, кто ее написал. И он ждал ответа на свое признание.

У Синди похолодели руки. Он чувствовал теплое дыхание затылком и шеей. Джонатан был добрым, терпеливым и талантливым. С ним рядом было уютно и спокойно. Он восхищался Синди…

А Синди ни капли не был в него влюблен. Симпатизировал, был рад встречам – и не более. Глядя в глаза художнику, он никогда не чувствовал неловкости, страсти, желания поцеловать.

Будь Джонатан более настойчив, Синди мог бы решиться. Даже улететь с ним на Гоморру, пока не начался очередной учебный год. Он позволил бы Джонатану забрать его от переживаний. У них были бы теплые доверительные отношения, без вспышек страсти и без скандалов с битьем посуды. Синди перестал бы бояться, что любовник его обидит, ударит в больное место, оскорбит. Синди не стал бы ревновать – Джонатан явно был не из тех, кто не способен хранить верность. Джонатан окружил бы его заботой. Наверное, он был бы ласков в постели. И уж точно бы не явился пьяным, пахнущим чужими духами, не повалил бы, не заткнул рот. Не повелся бы ни на одну провокацию, не заставил бы Синди чувствовать себя беспомощным, не взял бы все на себя…

Синди бы извелся, мечтая об этом.

Но он все равно согласился бы, будь Джонатан более настойчивым. Но более настойчивый, он не был бы Джонатаном с его деликатностью. Ведь художник даже не признался ему вслух. Он молчал. Синди вдруг понял, что решать за двоих придется ему. Возможно, всегда, если он решит ответить согласием.

– Путешествие – это круто, – сказал он и сделал шаг в сторону. – Удачи в лесах.

Джонатан все понял правильно, но он прекрасно контролировал свои эмоции. У него только дернулся угол рта. Синди испытал приступ жалости, но слово было сказано. Он отказался от тепла и заботы, сам не зная, ради чего. Синди понял, что не может больше находиться с Джонатаном наедине.

– Подожди, – окликнул его художник. – Забери картину.

– Ты даришь ее мне? – не поверил своим ушам Синди. – Я думал…

– Я все равно не буду ее продавать, – покачал головой Джонатан. – Пусть будет у тебя.

Уже в прихожей Синди не выдержал.

– Джон…

– Уже поздно, – улыбнулся художник, но взгляд выдавал неискренность этой улыбки. – Тебе лучше поскорее добраться до дома.

– Ты заглянешь, когда вернешься с Гоморры? – спросил Синди о единственном, о чем еще мог спросить.

– Не знаю, – сказал Джонатан. – Может, я еще нескоро вернусь на Гайю.

– Я рад буду тебя видеть.

– Спасибо.

Больше добавить к их объяснению было нечего, и Синди вышел, а Джонатан закрыл за ним дверь.

Лимит переживаний на сутки был исчерпан, и домой Синди явился в эмоциональной коме. Он не думал о выступлении, не думал, правильно ли он поступил с Джонатаном, не вспоминал услышанные стихи – ему хотелось только упасть и заснуть, и его вымученное спокойствие было непоколебимо.

Словно в насмешку, судьба послала ему сон про Саймона.

Саймон был нежен – нежен до жестокости, каким умел быть только он. Синди почему-то не мог пошевелиться и был способен только просить. И когда терпеть эти ласковые, осторожные, до отвращения легкие прикосновения стало невозможно, доведенный до исступления Синди взорвался:

– Саймон, ну же!

Саймон посмотрел на него с мягкой улыбкой маньяка и сказал:

– Я вроде бы не обязан выполнять твои прихоти.

Он еле коснулся губами шеи Синди, и пытка нежностью продолжалась и продолжалась, и конца ей не было видно, пока, наконец, Синди не смог проснуться.

Он вырвался из сна уже ближе к вечеру, в испарине, с эрекцией и такой головной болью, которая отбивала всякое желание заняться хотя бы самоудовлетворением. Прохладный душ спас Синди от одного и частично помог от другого, но чувствовал он себя отвратительно. Больше всего его состояние напоминало похмелье, да по сути оно им и было, если душа может испытывать похмелье не хуже тела. Синди перебрал переживаний накануне и теперь отходил.

Когда он с легким отвращением думал об обеде, позвонил Рэй. Он был в костюме ковбоя – в любое другое время это немало бы повеселило Синди, но не теперь, когда от переживаний его мутило.

– Собираешься? – белозубая улыбка Рэя была достойна большого экрана. Лучше всего подошел бы какой-нибудь древний вестерн с примитивным сюжетом – погони, перестрелки, золото, прерии и мужественный главный герой на переднем плане.

– Нет.

– Ты решил пойти на карнавал в костюме первобытного человека? Я тебя огорчу, но для этого у тебя слишком мало шерсти на груди.

– Рэй, мне что-то хреново с утра, так что я, наверное, не пойду, – промямлил Синди, мечтая отделаться от собеседника поскорее и снова свалиться в кровать.

Но отделаться так просто от Рэя было немыслимо. Рэй обладал непрошибаемой уверенностью в своей правоте и желанием осчастливить ближнего своего, пусть даже насильно. Справиться с ним мог только такой же несгибаемый упрямец, но никак не нежная натура вроде Синди Блэка, который в это утро был еще и не в форме.

– Что значит «не пойду»?! – спросил Рэй. На лице у него отобразилось нежелание верить такому примитивному розыгрышу. – Блэк, ты первый год в городе и ты говоришь: не пойду на летний карнавал?!

– Да! – рявкнул Синди. – Именно это я и сказал, не делай такое лицо, словно я жру младенцев на завтрак!

– Лучше бы ты признался, что жрешь младенцев!

Синди ругнулся и отключился. Рэй немедленно перезвонил. Синди не хотел отвечать, но вызовы все шли и шли, так что на двадцатом Синди не выдержал.

– Ну?

– Что-то со связью, – как ни в чем не бывало сказал Рэй. – Так вот, Синди, иди одевайся, иначе я приеду сам с костюмом на свой вкус и натяну его на твою задницу!

– Очень страшно, – огрызнулся Синди. – Рэй, ты можешь поверить, что я не хочу идти?!

– Нет.

– Нет?!

– Нет. Если ты пропустишь это действо, то завтра начнешь сожалеть, плакаться мне в живот и ныть: почему ты меня не заставил?! Видишь, мне выгоднее сейчас сказать «нет».

Синди невольно рассмеялся.

– О, уже лучше! – обрадовался Рэй. – Давай, отклеивайся от стула, одевайся и поезжай в центр. Может, пересечемся там.

Он подмигнул и отключился. Синди не нашел ничего лучшего, кроме как последовать его совету. Звонок приятеля взбодрил его, кроме того, Рэй был прав: если бы Синди пропустил карнавал, то уже назавтра пожалел бы, что поддался переживаниям.

Денег на дорогой костюм у него не было. Точно так же, как не было денег на последний писк моды – невесомые маски. Обладателю такой маски достаточно было прилепить на виски два небольших кругляша, чтобы перед ним появилась иллюзия любого цвета и формы, которую настройками можно было подогнать под форму лица. Насколько Синди знал, пришли эти новинки откуда-то из военной промышленности с ее мастерами маскировки и камуфляж-полей. В этом танцор видел некую справедливость и иронию: то, что раньше помогало убийству, теперь становилось средством развлечения.

Но покупать иллюзорную маску ради одного дня веселья для Синди было бы расточительством чистой воды, поэтому он обошелся обычной, приклеиваемой к лицу, и костюмом в древних традициях, сшитым из белых и черных ромбов.

Он быстро оделся, приладил маску к лицу, подумал и закрасил губы черным и белым. «Вот и заебись», – подумал Синди, выходя из дома, – «Гори все в аду, а я буду веселиться».

Проходя через сквер, он все время чувствовал себя неловко, ему все время казалось, что кто-то смотрит ему в спину. Синди не выдержал и обернулся: нет, никого, ветер качает ветви деревьев, шелестят кусты, вот и все.

– Ты становишься параноиком, – сказал он вслух. – Кому надо на тебя смотреть, тем более в этом костюме.

Он не сразу смог уехать в центр – немало таких же, проспавших до полудня после первой праздничной ночи, спешили на карнавал. Во флаере ему – редкий случай – пришлось стоять, оказавшись между низким тощим мужчиной в костюме древнего царя и полной женщиной, которая изображала птицу. Всю дорогу Синди гадал, страус это или гриф, и так и не пришел ни к какому решению.

Его предпочтение общественного транспорта оказалось ему на руку – флаер спокойно опустился на предназначенную для него стоянку, в то время как частные автомобили вынуждены были искать места парковки. Центр был перекрыт, транспорт туда не допускался.

Синди спрыгнул с подножки и, как и накануне, пошел, куда глаза глядят, без определенной цели. И чем дальше он шел, тем сильнее был благодарен Рэю, и вся муть, которая всколыхнулась в его душе поутру, вымывалась восторгом от открывающегося зрелища.

В каналах улиц тек карнавал. То разливался по площадям, то бурлил в переулках, то плавно струился по проспектам. Тысячи масок наводнили Парнас; фантастические звери и герои легенд, персонажи книг и фильмов, странные существа, которым не было названия, оккупировали центр, и сейчас в городе всем двигала только одна сила, имя которой было – карнавал. Ткани всех цветов, которые доступны человеческому глазу, блестки и перья, металл, стекло и пластик, цветы и листья – все смешалось в этом кипящем котле. Невозможно было оставаться наблюдателем, и Синди нырнул в этот мир ярких красок, сверкания и смеха. За шиворот ему тут же насыпалось конфетти из чьей-то хлопушки, в волосах запутался обрывок серпантина. Синди почувствовал необычайную легкость. Он был здесь никем, его никто не узнавал и он не узнавал никого. Надетая маска словно стерла с него все остальные личины – учителя, друга, подчиненного, артиста. Синди мог делать все, что угодно, что только могла пожелать его душа – а душа требовала развлечений. Он помчался по улицам вместе с остальными такими же, безликими, незнакомыми и веселыми, жадно вдыхая запах карнавала – запах сладостей, цветущих акаций, жареного мяса, пота, духов и едкого дыма, с которым взрывались хлопушки. Он сам смеялся, не понимая, чему смеется, просто заражаясь настроением толпы вокруг. Его несло. Он уже не был Синди Блэком, словно маска стерла и его имя тоже – он был еще одной частичкой карнавала, бездумной, легкой и веселой.

Он отбил себе ладони, наблюдая за площадными артистами – некоторые в этот день все-таки предпочитали работать, а не развлекаться. Он даже пожалел их мимоходом – и тут же забыл. Он купил у бойкой торговки кусок мяса, продававшийся прямо на вилке, чтобы удобно было есть на ходу, и вцепился в него зубами. Мясо показалось ему необыкновенно вкусным, не то из-за того, что он не ел ничего со вчерашнего дня, не то просто потому что и это мясо, и вода, которой он его запивал, были частью праздника, единственными правилами которого было – веселиться и не мешать в этом другим.

Он наткнулся на Рэя совершенно случайно – ковбой одной рукой держал бутылку с пивом, а другой обнимал за талию пышногрудую девушку в блестящем, обшитом монистами топе и в шароварах, открывавших загорелый живот. Синди не стал ему мешать, просто помахал рукой и поспешил дальше.

Он не следил за временем. Солнце опустилось, но на улицах было светло – свет фонарей, вывесок и реклам отражался от блестящих костюмов, рассыпался бликами, «зайчики» скакали по стенам и уличному покрытию. Синди совершенно потерялся во времени, а потом и в пространстве – он совершенно не отдавал себе отчета, на какой улице находится, да и не интересовался этим. Он, лев, вампир и ящерица, схватившись за руки, образовали круг и изобразили дикую пляску. Он участвовал в конкурсе на гибкость, проходя под натянутой веревкой и почти вставая в «мостик». Он целовался с кем-то в костюме принца, со съехавшей короной, пачкая его своим черно-белым гримом и чувствуя, как блестки с короны и парика сыплются на лицо.

На площади, где было больше свободного места, он танцевал под музыку, лившуюся из колонок. Он прекрасно понимал, что здесь никто не обратит на него внимания, разве что посмотрит мельком и пройдет мимо, что для всех он будет просто одной из частей карнавала, где каждый развлекается, как хочет, и это его полностью устраивало. Он танцевал для себя, давал выход эмоциям, которые иначе просто порвали бы его на части.

Стояла уже глубокая ночь, когда его схватил за руки кто-то в модной маске, закрывающей все лицо и переливающейся голубым и фиолетовым. Желтый свет фонаря, казалось, высекал из нее искры.

Синди засмеялся и попытался высвободить руки, однако его запястья держали мертвой хваткой. Тогда он нахмурился, но тут незнакомец торопливо убрал одну руку, нажал на висок, маска исчезла, и Синди увидел перед собой бледное лицо Лиу Вахарио.

Синди ничего не успел сказать – Лиу заговорил сам, сбивчиво, торопливо. Хрипотца в его голосе, раньше сексуальная, казалась теперь нервной, а то и вовсе больной, словно Лиу простудился.

– Я надеялся, что увижу тебя тут, верил даже, еле нашел…

– Как ты мог меня найти? – спросил Синди. – Я же под маской.

– Достаточно было найти того, кто лучше танцует…

Синди поднял брови, испытывая только скепсис, Лиу вздохнул и признался.

– Я следил за тобой. С утра, у подъезда. Даже испугался, что ты вышел раньше, а зря там торчу. Но ты появился… А потом я тебя потерял, вот, еле нашел…

Синди рассмеялся. Хорош, юный сталкер! Значит, Синди не померещилось ощущение взгляда в спину в сквере. Паранойя отменялась.

Лиу же его смех резанул, как ножом. Альбинос снова схватил Синди за руки.

– Что тебе еще нужно?! Вот, я уже из группы ушел, ты же с учеником ни за что! Шпионить стал, как последний… Скажи уже прямо тогда, чтобы я валил, а не как ты: ни да, ни нет!

Синди смотрел в его лицо, напряженное, злое, с больными глазами. Надо же, оказалось, что Лиу перешел в группу Квентина вовсе не потому, что хотел порвать со своим бывшим учителем, а совсем наоборот. Забавно. И вот, теперь он, избалованный мальчик из хорошей семьи, хищный, амбициозный, стоял перед Синди, растеряв все свое хвастовство и пытаясь понять: чем же он нехорош?!

Синди покинула беспечная легкость, когда Лиу узнал его, словно Лиу вернул ему имя, а вместе с ним и ворох забот и печалей. И Синди поневоле представил, как он вернется из этого карнавального шума в свою пустую темную квартиру и снова ляжет спать в одиночестве, и, быть может, ему снова приснится мучительный сон, и так будет продолжаться неизвестно сколько…

Синди перехватил руку Лиу, взял за запястье его самого и быстро повел прочь от центра, к стоянкам. Лиу сначала не понял, что от него хотят, зато потом, когда сообразил, едва не бросился вприпрыжку, ошалев. Чем дальше они уходили, тем реже была толпа и проще было двигаться, и вскоре оба почувствовали свежий ветер, после жара карнавала дарящий блаженство, и он овеял их горячие лица.

Флаеры ходили всю ночь, однако никто не спешил расходиться, и они оказались единственными пассажирами. Лиу все никак не мог отклеиться от Синди, пытался прижаться крепче на сидении, ерзал. Синди взял его за подбородок и не удержался – коротко поцеловал в губы. Однако, когда Лиу, воодушевленный таким началом, попытался обнять его, Синди отстранился и покачал головой.

– Не здесь.

И Лиу подчинился.

Они ехали к Синди – меньше всего Синди хотелось ехать в особняк семьи Вахарио. Он не знал, как Лиу воспримет его скромное жилище, однако альбиносу вообще было не до квартирных условий, он изнывал от нетерпения. По сравнению с ним, Синди был воплощением ледяного спокойствия.

«Немного тепла – вот и все что я хочу, разве я не заслужил? Тем более, он же сам так добивался всего этого…» – да, тепла у Лиу явно хватало на двоих, и руки у него были горячие, когда он то и дело, вроде бы случайно, касался Синди, то руки, то плеча. Как странно: он был таким нахальным, заигрывая, но, как только дошло до большего, подчинился приказу Синди, и его прикосновения были почти целомудренными. Впрочем, в этот вечер Синди и вовсе не видел того хвастливого и амбициозного Лиу, которого знал, – взбесившись от желания, которое не получалось реализовать уже год как, Лиу растерял все свое нахальство, оставшись обычным мальчишкой. Странно, Синди был ненамного старше его, года на три, не больше, однако воспринимал Лиу именно что мальчишкой, немного вздорным и вспыльчивым.

Как только они зашли в квартиру, Лиу почувствовал себя свободным от вынужденных приличий и обнял Синди за шею, на этот раз целуя по-настоящему. К удивлению Синди, энтузиазма у Лиу было куда больше, чем умения – а он-то успел подумать, что мальчик-мажор успел перепробовать все, что хотелось! Походило, что развязность Лиу и его привычка к откровенному флирту было частью тщательно создаваемого образа, а отнюдь не следствием пережитого.

Руки Лиу бестолково шарили по груди Синди, он искал застежки костюма. Синди, у которого тоже уже сбилось дыхание и участился пульс, все-таки отстранил его и поманил за собой, в гостиную, она же спальня, где стоял его диван. Не дожидаясь, пока Лиу снова попытается что-нибудь оторвать у его костюма, он стал расстегивать его сам. Лиу, помедлив секунду, стал избавляться от своей одежды, обращаясь с ней совершенно варварски.

Они раздевались друг напротив друга, сталкиваясь взглядами, глаза в глаза, потом Лиу отшвырнул в сторону последние детали костюма и шагнул навстречу. Синди подхватил его, прижал к себе. Белое тело альбиноса слегка светилось в темноте, успевшие загореть руки Синди казались на светлой коже двумя темными пятнами. Снова целовались, уже лихорадочно, трогая друг друга везде, где удавалось дотянуться. От близости этого теплого, хорошо сложенного, белокожего тела на Синди на миг напала дрожь. Лиу был хорош, по-настоящему красив и очень темпераментен, его руки жадно и слепо шарили по телу Синди, и тот не мог остаться равнодушным перед этой страстью. Но когда Лиу попытался его опрокинуть на диван, Синди решительно взял альбиноса за плечи и сам уложил его на простыню – он так и не сподобился заправить постель перед уходом.

Синди хотел – уже хотел – видеть Лиу в своей постели, но отдаться он не был готов. И даже не потому, что, когда волосы Лиу свешивались бы ему на лицо, Синди бы невольно вспоминал того, другого. Синди готов был сдаваться только силе, а растерявший всю наглость Лиу не воспринимался сильным, и с этим Синди ничего не мог поделать. Поэтому он и устроился сверху, провел с силой ладонями по белой груди и развел коленом ноги Лиу. Лиу дернулся… и расслабился. Он был не против.

Синди вовсе не собирался быть с ним грубым. Гладил, целовал, ласкал, пока Лиу не стал задыхаться, не дернул его за волосы и не начал требовать уже вслух, позабыв свою неожиданную робость, как раньше забыл нахальство. Синди в ответ на это укусил его, подумал, что на белой коже следы должны быть заметны особенно хорошо – или у альбиносов по-другому? Лиу зашипел сквозь зубы и пнул Синди пяткой по пояснице – ему не терпелось. Синди и самому не терпелось после перерыва, и он не хотел изводить Лиу слишком долго, да и недавний сон принуждал быть милосерднее. При мысли о сне у Синди пересохли губы, а возбуждение вдруг стало почти болезненным. Он запретил себе вспоминать, разозлился и от этой злости снова укусил Лиу, на этот раз в плечо, сильнее. Лиу выгнулся и ахнул, а потом посмотрел почти яростно.

Возникла пауза по самой прозаической причине – Синди никогда и никого не водил в эту квартиру, и у него не было здесь ничего нужного. Пока он соображал, что можно использовать вместо смазки, Лиу, понявший причину заминки, поднял руку и разжал стиснутый до этого кулак, на ладони обнаружилась ядовито-зеленая упаковка. Синди тихо и необидно рассмеялся – вот маленький мерзавец, все предусмотрел, а ведь казался таким неуравновешенным.

Дальше все было хорошо. Если Лиу и было больно, он ничем этого не показывал. И он был восхитительно послушным, прогибаясь в пояснице, подставляясь, делая все, что Синди от него хотел. И несомненно страстным – Лиу стонал так, что должны были проснуться соседи, если, конечно, они были не на карнавале. Лиу обнял Синди за шею, сплел пальцы в замок, и Синди приблизился и смотрел, смотрел в бледное искаженное лицо, на закатившиеся глаза и приоткрытые губы, слушал эти громкие стоны, хотя его собственное сердце так стучало и в ушах звенело от напряжения, что звуки долетали как будто искаженными и приглушенными. Лиу был его, он принадлежал Синди добровольно и искренне, и никакие воспоминания Синди больше не мучили, отступив.

– Пить, – прохрипел Лиу, когда все закончилось, и они лежали на диване, вспотевшие, растрепанные. Синди лениво стек на пол и отправился на кухню. Вынул из холодильника бутылку минералки и пил сам, долго, пока не вспомнил, что Лиу тоже ждет воду.

Пока Синди ходил на кухню, Лиу занял весь диван, вольготно на нем раскинувшись. Пил он жадно, захлебываясь, брызгая водой на грудь и подбородок. Синди собрал капли под ключицей кончиком пальца, облизнул. Лиу смотрел на него с превосходством победителя.

– Вот видишь, а ты от меня год бегал.

Добившись своего, Лиу возвращался к привычной развязной манере разговора. Синди хмыкнул и сдвинул его ближе к стене, чтобы лечь самому. Лиу немедленно опустил ладонь ему на грудь, закинул ногу на бедро. Синди повернул голову, рассматривая теперь уже любовника.

– Нравлюсь? – спросил Лиу не без вызова. Синди впервые подумал, что не всякий счел бы необычную внешность альбиноса привлекательной. Однако альбинизм Лиу его ничуть не смущал. Синди не видел в этом никакого уродства.

– Нравишься, – просто ответил он. Лиу посмотрел недоверчиво – правда ли? – убедился, что никто над ним не смеется, и уронил голову на подушку, отняв эту самую подушку у Синди, а второй в доме не было. Спустя минуту он уже спал. Синди смотрел на него, приподнявшись на локте – на гибкое тело с черными отметинами его собственного грима там, куда пришлись поцелуи, на пальцы, стиснувшие край простыни, на растрепанные волосы, кругляш проектора маски на виске. Синди вдруг сообразил, что сам не снял маску, а Лиу почему-то тоже не стал ее отклеивать. «Тоже мне, анонимный любовник», – усмехнулся Синди, повалился на спину, сорвал с лица тонкий лоскут и закрыл глаза.

Синди был уверен, что получивший желаемое Лиу не станет тянуть и отправится на поиски любовных приключений, но ошибся. Больше того – Синди и моргнуть не успел, как Лиу прочно укоренился в его жизни. Прежде всего он заявил, что переезжает от родителей – оказалось, Синди зря беспокоился, что Лиу не придется по вкусу его квартира. Через пару дней в доме, который Синди привык считать своим, он уже натыкался на чужие вещи на полках, чужую одежду в шкафу, в ванной появились чужие шампуни, бритва и зубная щетка, причем рядом с этим чудом медицинской техники собственная щетка Синди выглядела на редкость неказисто.

Во всем остальном вмешательство Лиу в его жизнь было не менее заметным. Лиу терпеть не мог, если на него не обращали внимания – и привлекал это внимание всеми возможными способами. Если ничего не стоило вырвать книгу из рук, если он чувствовал себя обделенным, или завалиться в комнату, распевая во все горло. Он вытаскивал Синди на прогулки, на спектакли, в клубы, причем в последних ему не терпелось показать, с кем он пришел и как им обоим повезло наслаждаться обществом друг друга. В такие моменты Синди иногда чувствовал себя экзотическим попугаем, которым можно похвастаться, и от которого требуется только яркое оперение и умение связать пару слов.

Впрочем, Лиу не был совсем уж взбалмошен, иначе Синди не выдержал бы на третий день. Решительное «нет» Лиу понимал, да и сам неплохо чувствовал, когда начинал перегибать палку, и останавливался до того, как Синди приходило желание чем-нибудь в него швырнуть.

Он мог быть наивно-романтичным – принести в постель собственноручно приготовленный завтрак или проявить заботу, начав уборку в доме. И то, и другое ему пока удавалось плохо – в родительском доме Лиу не приходилось заниматься ничем подобным, но он старался. Зато вносить свою долю в квартплату или расходы на питание не спешил, а Синди не знал, как тактично намекнуть на это, и в итоге махнул рукой. Он счел, что Лиу просто никогда не задумывался о том, кто платит за еду, постель и прочие бытовые неурядицы. Зато он любил делать подарки, причем с размахом – если букет, то такой, что не проходит в дверь, если поход в ресторан – то за лучший столик, под живую музыку и с тремя переменами блюд. Синди немало его шокировал, когда обнаружил полную свою беспомощность перед столовыми приборами – воспитание Синди не включало в себя умение различать пять разных вилок.

Летом они оба были свободны – у Синди был отпуск, у Лиу – каникулы. Он еще учился – разумеется, в Академии, разумеется, на театральном. Иногда он спохватывался, что теряет навык, и мог, встав посреди комнаты, начать декламировать какой-нибудь монолог. Синди нравилось, хотя иногда ему казалось, что Лиу уж слишком старается и лучше бы он старался меньше. Но способности у него были, в этом никто не сомневался. В первую очередь не сомневался сам Лиу, который был уверен в своем блестящем будущем на подмостках. Синди даже завидовал порой такой решимости и вере в свои силы.

Они гуляли по городу, смотрели на выступления уличных артистов, забредали на шоу и выставки. Валялись на городском пляже – хотя Лиу было противопоказано солнце, он любил купаться и порой за день расходовал полный тюбик солнцезащитного крема, чтобы не сгореть. Облюбовали столик в кафе на смотровой площадке и нередко обедали там, глядя на город сверху. Смотрели на фейерверки и лазерные шоу. Носились по лазертагу с «бластерами» наперевес – Лиу обожал «стрелялки». Еще он любил фотографировать, и у Синди осталось много фотографий того времени: он на смотровой, машет в камеру; он падает в фонтан – было дело, причем падение оказалось совершенной случайностью и для фотографа, и для него самого; они вместе на траве в парке, голова к голове.

Так вышло, что общей компании знакомых у них не сложилось. Синди не мог познакомить Лиу с оставшимися в Анатаре друзьями, а с Рэем альбинос не сошелся. Лиу тоже не спешил вводить Синди в круг своих приятелей, состоящий из детей богатых семейств и представителей богемы, которые могли быть бедны, но уже прославиться.

– Зачем нам кто-то еще? – смеялся Лиу. – Мне и так тебя мало, чтобы с кем-то делить!

Он говорил искренне и в самом деле никогда не тяготился обществом Синди – или умело скрывал признаки недовольства. Он любил смотреть, как Синди тренируется, но не просил станцевать специально для него. Иногда он мог подолгу бездельничать, валяться на диване, грызть яблоки и просто наблюдать, как Синди читает, или делает маникюр, или готовит ужин. Впрочем, все это ни капли не мешало Лиу, когда прискучит, отправиться на вечеринку и пропадать до утра. Синди не возражал.

Синди вообще не пытался контролировать Лиу или что-то ему запрещать. Он не рвался знакомиться с его друзьями, хотя иногда испытывал укол обиды, потому что Лиу даже не пытался ему это предложить. Но Синди все равно слабо представлял, что будет делать в компании отвязных тусовщиков, которые с рождения получали все, что им хотелось. Одного Лиу ему было более чем достаточно. Не пробовал он и допытываться, как и с кем Лиу проводит время на своих вечеринках. Сначала Синди пытался говорить себе, что это просто свободные отношения, он не имеет права… но, привыкнув никогда себя не обманывать, махнул рукой – ему просто было все равно. Его устраивала эта ни к чему не обязывающая связь, в которой легко было проводить время вместе и так же легко расходиться по своим делам. Пожалуй, впервые в жизни он понял, что такое «свободные отношения» – без ревности, подозрительности и собственничества. Синди нравилось гулять с Лиу, веселиться вместе, нравилось слушать его болтовню, нравилось рассматривать его. Нравилось заниматься сексом – а его Лиу требовал так же безапелляционно, как и внимания. Его обычной манерой было выйти из душа в одном полотенце, поцеловать Синди и повалить на диван. Хотя Синди неизменно вел в постели, инициативу Лиу проявлял чаще.

Рядом с Лиу Синди перестал мучиться от тяжелых снов – хотя сцену иногда видел по-прежнему. Однажды, опять собрав во сне полный зал, он не выдержал и наутро поделился с Лиу. Рассказал – и пожалел о своей несдержанности, однако Лиу подшучивать не стал.

– Кто знает, как все обернется, – задумчиво сказал он, растянувшись поперек постели полностью обнаженным. – Тебя ведь не приговорили к пожизненному преподаванию в школе Вульфа! Почему ты не можешь вернуться на сцену?

Эта простая мысль, высказанная кем-то со стороны, внезапно приободрила Синди. Сам он уже успел поставить крест на своей карьере и был уверен, что в Парнасе без него столько мастеров своего дела, что ему лучше и не думать о чем-то, кроме преподавания. Однако Лиу был серьезен, а значит, вполне представлял его на сцене. Синди улыбнулся, однако Лиу не замедлил подпортить впечатление.

– Стану знаменитым актером – позову тебя в труппу и скажу, что без тебя мне не работается! Вот и решение!

– И все скажут, что твой любовник – альфонс, – хмыкнул Синди.

На самом деле так уже считали, хоть и не все.

Лето подходило к концу, но холоднее не становилось. Синди распахивал на ночь окно, а поутру поднимался и высовывался по пояс наружу, чувствуя, как утренний воздух приятно холодит кожу, а солнечные лучи гладят лицо. Этим он и занимался, зажмурившись и радуясь новому дню, когда из блаженного состояния его бесцеремонно выдернул звонок. «Номер неизвестен», – сообщил комм. Это было странно – Синди не понимал, кому может потребоваться использовать блокатор во время звонка к нему, но принял вызов.

Комм показал ему женщину, которой на первый взгляд можно было дать тридцать, а на второй – хоть сорок, хоть пятьдесят. Идеальная кожа, не то благодаря генам, не то – усилиям косметологов и хирургов; ухоженные руки; аккуратная прическа, в которой каждый волосок лежал так, как задумал мастер; скромный, подходящий для утра макияж. За ее спиной виднелась не то гостиная, не то кабинет – если Синди правильно понимал, темные шкафы были из настоящего дерева, а стоящая на полке ваза, если не подделка, конечно, пережила немало поколений своих хозяев.