Текст книги "Мы сделаны из звёзд"

Автор книги: Дилан Лост

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 28 страниц)

Мы чувствовали себя ужасно вымотанными, поэтому завалились спать в детское время. Я лег на бок, повернувшись к полудремлющей подруге, чьи черты лица расслабились и стали совсем детскими, свободными от проблем, которые она с завидным упорством держала у себя внутри. Легким движением я убрал спадающую ей на лицо смоляную прядь волос, неосознанно проведя указательным пальцем по щеке.

Сегодня она первый раз была неправа. Я не поцеловал ее, потому что ей было плохо, или мне было плохо. Или кому-то в этом огромном мире было плохо. Я поцеловал ее, потому что просто...хотел. Вечно искал поводы, предлоги, какие-то глупые оправдания своим поступкам, когда все гораздо более поверхностно и эгоистично.

А она снова решила увидеть во всем благородство.

Я знал Ли уже около десяти лет. Я видел, какой сильной она пытается быть, как отчаянно борется, преодолевает свои страхи, сражается с комплексами. Я видел, какая она красивая, самоотверженная и стойкая. Все это ясно давало мне понять, как сильно я ее, на самом деле, не заслуживаю, но несмотря на это, мне никогда не хватит сил отпустить ее.

Потому что я не такой, как Ли. Я совсем не святой, и я боюсь.

Мне страшно от одной даже мысли о том, что я могу ее потерять.

Примечания к главе:

(*) День «Звёздных войн» – дата выбрана из-за часто звучащей в фильме знаменитой цитаты May the Force be with you («Да пребудет с тобой Сила»), которую многие поклонники обыгрывают как May the fourth be with you (англ. fourth – четвёртый и May – май).

Лилиан.

Запах ладана, бьющий в ноздри с самого порога церкви, стал ее дурной привычкой. Это единственная дурная привычка, которую она могла себе позволить. Новая жизнь досталась ей с большим трудом, и она была готова растворить ладан в своей крови, если это потребуется, чтобы ее сохранить.

Она вспоминала тот день, когда пришла сюда много лет назад, разбитой и потерянной, с воспаленными красными глазами, впалыми щеками, грязными и мокрыми от проливного дождя волосами. Когда все двери закрылись перед ее носом, только церковь готова была принять ее вместе со всеми грехами.

Она сидела на неудобной деревянной поверхности и, хватаясь трясущимися руками за спинку лавочки впереди себя, пыталась не сломаться. Целая, полная ошибок жизнь обрушилась на нее. Каждый промах, каждое неверное решение, неправильные мысли и их тяжкие последствия – все это давило так сильно, что хотелось кричать. Знала ли она, что однажды в ее жизни не останется никого, кроме Бога? Что она застрянет на улице. Там же, где и ее мать когда-то.

Она ведь больше всех мечтала избежать ее участи. В какой-то период жизни ей даже казалось, что у нее получится.

Что жители этого тесного городка могли сказать о Лилиан МакАрен?

– Прекрасная девочка, но как же ей не повезло с пьющей мамашей!

– Замечательная, замечательная юная леди! Видимо, яблоко от яблони в этом случае упало очень даже далеко!

Она была активисткой, возглавляла сообщество волонтеров, помогающих детям-сиротам и бездомным на улицах. Она так отчаянно сопротивлялась, плыла против течения, она собиралась жить лучшей жизнью, дала себе обещание, что будет лучше всего того, что видела дома каждый день.

Тяжкая борьба стала почти ненавящивой частью ее жизни – улыбка сквозь слезы и задорный смех сквозь плач.

Но все рухнуло в тот момент, когда ее мать серьезно заболела.

– Я не могу бросить учебу, чтобы заботиться о ней, Лил, – сквозь шум в динамик телефона пробирался голос сестры. – У меня тут своя жизнь, я веду общественные работы и мне скоро сдавать научную работу, у меня совсем нет времени, понимаешь?

– Значит, у меня, по-твоему, жизни нет? – задохнулась от злости она. – Я в выпускном классе, Роуз!

– И что теперь? Все, чем забита твоя голова – это подготовка к очередной контрольной работе. Ты вполне можешь делать это, пока везешь маму к доктору.

– Это нечестно! – сорвалась Лилиан. – Нечестно, что ты успела вырваться из этой дыры, а у меня нет даже шанса!

– Слушай, Лил, – устало выдохнула девушка на том конце провода. – Совершенно очевидно, что у тебя никогда не будет шанса вырваться. Ты слишком хороша для этого мира. Сэинт-Палмер – твой уголок, твое тихое прибежище, где тебя никто не потревожит. Ты – единственная, кто любит нашу эгоистичную мать-наркоманку, единственная, кто будет готов терпеть ее невминяемые припадки. У тебя нет шанса, потому что ты сама – шанс для всех остальных в этом мире.

Это должно было прозвучать, как комплимент, но Лилиан почувствовала только злость. И усталость. Потому что она устала быть идеальной сестрой, идеальной дочерью, идеальной ученицей. Устала доказывать, что она может быть кем-то большим. Кажется, что она так никогда не поднимет себя с дна, к которому ее приковала жизнь.

И все пошло по наклонной. На следующий же день она собрала вещи, написала матери записку, которую та, скорее всего даже не прочитала, села в пропахший протухшими полуфабрикатами трейлер к дерьмовой, гастролирующей рок-группе и умчалась в горящий развратными огнями Нью-Йорк.

Тогда все казалось ей фильмом с хэппи-эндом или бульварным романом за три доллара в журнальном киоске. Несмотря на все самые худшие качества людей, проявившиеся в одной только ее матери, Лилиан не знала настоящей жизни. Не знала этот подлый мир и подлых людей. Ей еще предстояло увидеть протухшую плесень в тех, кого называла своими друзьями, и лживую фальш в каждом произнесенном ими слове.

Так начались самые темные времена ее жизни. Хотя жизнью это было назвать сложно.

Алкоголь лился рекой, наркотики было достать проще, чем мятную жевачку, а в вытрезвителе она бывала чаще, чем дома.

Осталась только темнота.

И боль, и злость и страх вернуться обратно в Сэинт-Палмер, где все было не так.

Сначала это казалось весельем – не думать, жить моментом, плевать на правила. Осознание того, как далеко она зашла, пришло вместе с положительным тестом на беременность.

Конечно же, предполагаемый отец ребенка, бросил ее. Это было ужасно, алкоголь сменился слезами, носовые платки заменили наркотики. И вот, когда она уже смирилась с мыслью о том, что будет растить ребенка в одиночестве, случилось худшее.

Выкидыш.

И ее накрыло лавиной боли с ног до головы.

Все такая же мокрая, без цели к существованию, она сидела, освещаемая огоньками тлеющих у алтаря свечей, и молила о том, чтобы проснуться. Ведь это же просто плохой сон, верно? Ничья жизнь не может быть настолько ужасной. Никто на свете не заслужил такого. Жизнь забрала у нее больше, чем вообще возможно, без надежды вернуть потерянное. И если это не сон, то она больше не хочет жить.

– Я сломана, – шептала она, все же уверенная, что Господь больше не желает ее слышать. – Я не прошу починить меня. Мне просто нужно время. Дай мне собрать себя по кусочкам, и я докажу, что достойна шанса. Я усвоила урок. – по щеке катились слезы, которые она даже не силилась сдержать. – Я буду тем, кем всегда должна была быть. Вот увидишь.

Она снова здесь. В Сэинт-Палмере, где ее никто не ждет. Где могла быть другая жизнь и другая Лилиан.

Бездумно шагая по темным пустым улицам родного города, она неожиданно услышала оклик за спиной:

– Лилиан?

Ее давно никто так не называл. За два года ее начало преследовать такое огромное количество кличек и прозвищ, что она уже перестала откликаться на собственное имя.

– Фил? – позади себя она увидела Филиппа Уолберга – своего бывшего одноклассника.

Она знала, что Фил всегда был немного влюблен в нее, ходил за ней хвостом, помогал носить книжки из библиотеки и всегда вносил какие-никакие, но пожертвования для любой благотворительной организации, которую она когда-либо проводила.

Он был влюблен в ту, кем ты когда-то была, подсказал ей внутренний голос.

Натянув грустную улыбку на лицо, она поинтересовалась:

– Ты узнал меня со спины?

– Профессия обязывает, – пожал плечами он.

Теперь она увидела на нем новенькую черную полицейскую форму и фуражку, которую он нервно вертел в руках.

– Шучу, просто увидел, как ты выходила из церкви, – он шутил, но не улыбался – это было очень присуще Филу, она даже не удивилась, что он решил стать полицейским. Этот город отчаянно нуждается в таких Филах, которые каждую секунду настороже.

– Выглядишь...мокрой, – оглядев ее, заметил он.

– Попала пож дождь, – убрав потемневшие от воды волосы со лба, она съежилась, вспомнив, что на ней старые затасканные джинсы на высокой посадке, растянутый топ и вязаная сумка через плечо.

– Ты была на кладбище? – спросил он с беспокойством в глазах.

– На кладбище? И что я там забыла? – усмехнулась она.

Впрочем, ее улыбка потухла, когда она увидела погрустневшего Фила, качающего головой из стороны в сторону.

– Фил? Что не так с кладбищем? – он не отвечал ей, пытаясь собраться с мыслями. – Фил!

– Твоя мама, Лилиан... – он яростно взлохматил волосы на затылке. – Ох, мне так жаль. Правда.

Черное небо над головой дало трещину, горе растерзало ее сердце на маленькие кусочки, каждая молекула в теле кричала от острой боли. Жизнь еще никогда не была таким жутким, безвыходным концом.

Она не заметила, как затряслась от рыданий, как безвольно осела на тротуар, и ее обхватили сильные мужские руки. Перестало существовать все, кроме боли, застилающей глаза.

А Фил был рядом. Он отвез ее на кладбище к могиле матери, был рядом с ней, пока она роняла соленые слезы на мертвую землю под ногами, обнимал ее за плечи, когда замечал, что она снова была готова рухнуть в бездну.

– Как это случилось? – не своим от бесконечных рыданий голосом спросила она.

– Сердечный приступ, – так же не своим охрипшим голосом ответил он.

Она не знала, что в ее сердце может поместиться так много отчаяния. Это буквально разрывало ее на части. Чувство бесконечной вины затапливало изнутри.

Если бы она только осталась...Если бы не бросила семью ради собственного эгоизма....

– А где была Роуз? – сердце снова бешено заколотилось, когда она вспомнила о сестре, которую не видела уже два года.

Она помнит, как звонила ей около года назад, и как плохо и страшно ей стало, когда она услышала в динамике родной, полный радости голос. Не сказав тогда ни слова, она повесила трубку и снова вернулась в свою отравленную жизнь.

– Она приехала на похороны, прожила здесь около недели и уехала, – объяснял Фил с недоумением на лице. – Ты разве не была дома? Что с тобой вообще было, Лилиан? Ты как сквозь землю провалилась. Откуда ты?

– Из ада, – сказала она. – Из самого настоящего ада, Фил. Я не вернусь домой, я его не заслужила.

Она смотрела на надгробие с выгравированном на нем именем своей матери и понимала, что так может закончиться и ее дорога. Лилиан замотала головой. Она – не ее мать, она никогда ей не станет.

Самое время свернуть с пути.

– Могу я пожить у тебя, Фил? Пока не встану на ноги.

И конечно, он не мог отказать ей, этой чистой душе, которой отдал свое сердце еще в шестом классе, когда она единственная из всей школы согласилась танцевать с ним на Рождественской дискотеке. Она могла забрать ключи от его квартиры и выставить жить на улицу – он был бы не против.

Она училась жить, а не существовать. Были дни, когда она ломалась, были дни, когда ей казалось, что она наконец почти собрала пазл своего развалившегося сердца. А были дни, когда не было ничего. И они были самыми худшими.

Звонок Роуз спустя пару лет с предложением стать суррогатной матерью их с Джоном ребенка просто перевернул ее жизнь с ног на голову.

Сначала она хотела отказаться – доверить кому-то вроде нее растить в своем организме крошечное существо? Это слишком рискованно, она уже потеряла своего ребенка однажды и будет полностью разбита, если это повторится снова. Но Роуз не была бы самой собой, если бы до посинения не забрасывала сестру звонками и эмейлами с просьбами. В итоге Лилиан не осталось ничего, кроме как согласиться.

– Ты же ведь понимаешь, что шансы забеременеть очень малы? Что все это может не сработать? – предупреждала сестру Лилиан.

– Мы должны хотя бы попробовать, Лил. Это очень важно для нас, понимаешь?

Видя обреченность в глазах сестры, Лилиан согласно кивнула, искренне надеясь, что все получится.

Она стала лучше. Изменилась до неузнаваемости. Она не курила и не пила вот уже почти два года. Она ходила с пожертвованиями в церковь три раза в неделю, занималась благотворительными акциями, готовила еду для бездомных, занялась медитацией и села на вегетерианскую диету. И хоть ее жизнь поменяла маршрут, это не означало, что она перестала своих демонов, которые могли просто заснуть, а не исчезнуть навсегда.

И у нее все-таки получилось. Положительный тест на беременность вызвал у нее онеменее и взбудораженный победный крик – у ее сестры.

Каждый день она чувствовала, как внутри нее шевелилась жизнь, как надежда наполняла ее до самых кончиков пальцев. Прожитые дни перестали быть бесполезными, а глубоко в душе зарождался смысл существования, которого она не видела прежде. Она знала, что для многих женщин беременность была худшим кошмаром, но только не для нее. Жизнь Лилиан начала наполняться красками с тех пор, как она узнала о том, что зачала ребенка. Она видела мир, полный чудес, возможностей, которые по какой-то причине ранее скрывались от нее.

– А как его зовут? – ее племянница Дейзи прижалась ухом к набухшему животу тети и пыталась услышать своего брата.

– Мы еще не знаем, – улыбнулась Роуз, рассеянно поглаживая живот сестры. – Какое имя ему, по-твоему, подходит?

– Дайте назовем его Бакки, – огромные зеленые глаза маленькой девочки воодушевленно загорелись. – Как Бакки О'Хэйр в мультике!

Роуз рассмеялась.

– Мы не можем назвать твоего брата в честь зеленого зайца, Дейзи.

Дейзи надулась, не спуская рук с живота тети.

– Как тебе имя Ллойд? – предложила Лилиан.

– Мой сын не родится семидесятилетним и седым, мы не можем обречь его всю жизнь ходить с именем Ллойд, Лил, – покачала головой сестра.

Они с Джоном как-то не добрались до обсуждения имени их второго ребенка, хоть до его рождения и осталось меньше месяца. Ее муж все чаще задерживался на работе допоздна, и Роуз проводила все свое свободное время, помогая младшей сестре.

Дейзи снова прижалась ухом к животу и долго с задумчивым видом слушала, что происходит там внутри, а затем широко улыбнулась.

– Его зовут Кайл, – объявила она.

– С чего ты это взяла? – Лилиан погладила племянницу по гладкой щеке.

– Он сам сказал мне. Он хочет быть как Кайл Катарн!

– Это еще кто? – почти хором спросили сестры.

– Джедай! Он из «Звездных войн», ты не видела. Но он хороший, правда! Даже если сначала все думали, что он плохой, – возбужденный детский разум не мог правильно подобрать слова. – Сначала он был на Темной стороне, потом на Светлой и снова на Темной. Но он храбрый, немного грустный, но все же...Он всегда заботится о тех, кого любит – никогда не бросит своих друзей. – Дейзи с надеждой посмотрела в глаза Лилиан, словно за ней было последнее слово. – Он хочет быть Кайлом.

Лилиан с Роуз переглянулись и синхронно улыбнулись.

– Кайл, – попробовала произнести Лилиан, ей неожиданно понравилось, как это звучит.

Она нежно провела ладонью по животу и почувствовала пинок. Она неожиданно выдохнула и рассмеялась.

– Ты права, Дейзи, он хочет быть Кайлом.

Так появилось имя и новое, совершенно необычное существо, которому она была готова отдать все, что у нее есть.

В тот день под мягким светом торшера, в кругу родных, ожидающих прибавления в семействе, закончилась старая Лилиан, и началась новая, готовая справиться со всем, что предоставит ей эта жизнь.

Это было ее шансом. Еще даже не родившийся Кайл был ее вторым шансом.

– Я справлюсь, – шептала Лилиан. – Я сделаю тебя счастливым, и я никогда не позволю тебе страдать.

Глава 20.

Декабрь контрабандой протащил в Сэинт-Палмер жуткие метели и убийственные сугробы высотой с Шанхайскую башню. Поэтому глушить коньяк мне теперь приходилось не только для того, чтобы не сойти с ума, но и чтобы не умереть от обморожения.

Последние пару лет мы встречали Рождество с зеленым газоном и плюсовой температурой, поэтому внезапный холод, промораживающий даже внутренние органы, стал просто шоком. Хоть и не для всех.

– Пока пиво на улице не придется лизать, как долбанный фруктовый лед – это просто тропики, чувак, – говорил Дэнни, которого нисколько не смущал ни мороз, ни снег, полностью затопивший внутренность его капюшона.

Все знали, что пока полиция не найдет на улице обледенелый труп какого-нибудь старичка, утонувшего в десятифутовых сугробах, мэрия будет развлекаться ставками в тотализаторе, прикидывая, сколько жители смогут протянуть в этом ледяном аду без нормального отопления.

Лилиан считала, что от инфракрасных обогревателей можно подхватить рак, но все равно совершила набег на магазин электроники и сделала из нашего дома парилку.

Так что пока наш дом топился, как сауна – в школе обосновалась Антарктида. Никто уже не снимал зимние куртки при входе, в классах все сидели укутанными с головы до ног, а перед уроками начинались кровавые бои за место у батареи (не ахти какое, но все же тепло!). Ли в таких схватках непременно умудрялась выигрывать – она маленькая, успевала протискиваться сквозь любую щель и занять блаженное место под солнцем. Подруга пододвигала парту максимально близко к стене и почти всем телом ложилась на батарею, грея об нее все свои отмерзшие конечности.

Сковывающий холод ушел на второй план, только когда приблизились очередные экзамены. День за днем мне приходилось выслушивать стенания и нытье своих друзей, которые бились над каждой тригонометрической формулой, пытаясь впихнуть ее в свои отмороженные северо-восточным ветром головы.

А моей проблемой тем временем были вовсе не экзамены. Чертов шериф зови-меня-просто-Филом Уолберг практически жил с нами. Даже не спрашивайте, как это получилось, – я и сам уже не помню.

Просто дам вам знать – у меня выдались не самые лучшие деньки.

Когда Лилиан позвала Фила к нам на ужин...(черт, я правда начал называть его Филом), в общем, когда он пришел, я все надеялся, что это для того, чтобы забрать меня в участок. За распитие алкоголя или за курение в неположенном месте, превышение скорости на дороге, вождение в нетрезвом виде, хранение наркотиковоружия, за воровство, убийство, за что угодно! Лучше отмотать срок в антисанитарной камере, чем высидеть очередной неловкий ужин, который закончится тем, что Лилиан снова потащит нас всех в церковь.

Мы сидели в полной тишине. Зрительный контакт я ни с кем е устанавливал, предпочитая катать оливку по листьям салата в миске на подобие часовой стрелки.

Так я отсчитывал время наших посиделок. Спустя сорок восемь круговых движений оливкой Фил поблагодарил Лилиан за ужин, пожал мне руку и ушел.

Оливка внутри оказалась с косточкой, об которую я чуть не сломал зуб.

Исходя из того, что наше времяпрепровождение не окончилось ничьим летальным исходом, ссорой, дракой и разбиванием посуды, Лилиан сделала вывод, что мы на пути к становлению идеальной ячейкой общества. Так что Фил начал появляться в нашем доме чаще. Гораздо чаще, чем позволено любому шерифу в округе.

Не то что бы я не рад тому, что в нашем дурдоме пополнение, но с тех пор, как я конченный псих, а моя тетя, помешанная на карме и Иисусе, верующая католичка, начинаешь невольно привыкать к определенному образу жизни. И он не включает в себя подозрительного шерифа, дышащего тебе в затылок.

Предпосылки к проклятому дню «Икс» начались, когда я решил, что ничего страшного не случится, если вместо прописанных капсул вечером я пропущу стаканчик-другой шотландского виски. В тех злачных заведениях, где я пропадал, не особо хотелось думать о том, что я зависим от каких-то там таблеток.

А Фил все маячил на горизонте. По вечерам он смотрел свой чертов бейсбол по телеку в то время, как по National Geografic шло «Сквозь червоточину с Морганом Фрименом».

Это было жестоко. Я впервые остался дома, чтобы посмотреть задротскую передачу вместо того, чтобы заразиться гонореей от какой-нибудь укуренной брошенки в баре, а в итоге мне пришлось нервно курить на балконе.

– Господи, да у тебя же собственный телек в комнате, Кайл, с каких пор ты такой упертый осёл? – Ли закатывала глаза каждый раз, когда мои губы складывались в имя «Фил».

А осёл я с того самого дня «Икс». То есть моего похмельного утра. Очередного.

Едва продрав глаза, я помчался в ванную, чтобы, скрючившись над унитазом вывалить в него все содержимое желудка.

Меня стошнило почти четыре раза. На пятый я выблевал в унитаз собственную кровь, и на секунду мне показалось, что там плескаются даже мои внутренние органы – настолько опустошенным я себя чувствовал. Посреди очередного приступа в ванную ворвалась взлохмаченная, в панике орущая что-то Лилиан. Сначала она расплакалась, потом кричала на меня, а потом, все еще рыдая, пыталась помочь мне, трясущимися руками протягивая свежее полотенце.

Живот снова скрутило, а в дверях показался Фил, тоже взлохмаченный спросонья, в фланелевых штанах и серой футболке.

Очень вовремя.

Может, позвать всех соседей посмотреть на то, как блюет Кайл Андерсон?

Я выкашлял из себя даже мозговую жидкость. Глаза заслезились, как от жутчайшей аллергии. Мне стало страшно до слабости в коечностях. Я умудрялся кашлять и задыхаться одновременно.

– Кайл, что ты делаешь? – в замешательстве спросил Фил.

– Лишаю девственности унитаз, что, не видно? – звук вышел глухой, так как моя голова почти полностью была опущена в унитаз.

Лилиан снова расплакалась, в ее в руках было полсотни полотенец, с которыми она не могла разобраться, то и дело пихая мне в руки одно за другим.

В желудке стало окончательно пусто, я нажал на кнопку смыва и оперся затылком об ободок раковины, на секунду прикрыв глаза. Меня трясло, зубы ударялись друг о друга со звуком барабанной дроби.

– Кайл? Кайл, ты в порядке? Ты меня слышишь? – Лилиан трясла меня за плечи, грозясь снова вызвать во мне рвотный рефлекс, я поспешил открыть глаза и заверить ее, что со мной все отлично.

– Ты что, пил? – всхлипнула она. – Боже, Кайл, ты же обещал мне. Ты обещал, что не будешь доводить себя до такого состояния!

– Лилиан, я...

Кусок дерьма – вот, кто я. Золотой мальчик, сдавший экзамены почти лучше всех в штате, напившийся в баре и блюющий утром в туалете в приступе панической атаки.

То, с какой болью и разочарованием тетя смотрела на меня, было практически невыносимо.

Сегодня был выпускной экзамен по физике. Застонав, я ударился головой о раковину, в надежде получить такое сильное сотрясение мозга, что можно будет ближайшие лет двадцать просуществовать ничего не соображающим овощем.

Слезы все еще текли по моему лицу ручьем. Я попытался рассмотреть время на наручных часах, и чуть смазавшаяся картинка перед глазами показывала, что сейчас уже полдень, и экзамен по физике закончился примерно час назад.

– Больно, – простонал я, морщась. – Как же больно…Когда все это закончится…

Последнее, что я увидел в узкую щелку едва приоткрытых глаз – это испуганное лицо Лилиан, а затем мир потух, и все звуки заглушились. Навечно, как я надеялся.

Пришел в себя я уже в больнице. С промытым желудком, едва оклемавшийся от дозы ускокоительного.

Только продрав глаза, я обнаружил Ли, сидевшую возле моей койки. И это была не сцена из романтичного фильма, где она рыдает, держа меня за руку, и молит бога о моем выздоровлении. Нет, она просто сидела с ногами на стуле, уперев подбородок в колени, и буравила меня пустым взглядом из-под козырька бейсболки, которая на этот раз была надета не задом наперед.

– Зачем? – просто спросила она. Совершенно бесцветно.

От яркого света в палате начали болеть глаза. Я зажмурился, не в силах выдавить из себя ответ. Но даже с закрытыми глазами стены комнаты давили на меня со всех сторон. Понятия не имею, какой менно разновидностью клаустрофобии это является.

Руки, сжимающие белую больничную наволочку, сильно трялись. Словно толчки Гималаев пятидесятых годов проходили сквозь меня снова и снова. Двенадцать баллов шкалы Рихтера для них казались детским лепетом.

Когда Ли наклонилась, чтобы погладить меня по руке, я резко одернул кулаки.

– Не надо, Ли. Ну хоть ты не начинай все эти нравоучения.

– Ты… – подруга опешила, отклонившись обратно. – Да пошел ты к черту, Кайл! – в ярости пнув ногой ножку моей больничной койки, она вылетела из палаты, громко хлопнув дверью.

– Дерьмо, – пробормотал я, глубоко выдыхая.

Я уже было подумал, что хуже быть не может…пока в палату не вошел Фил. Не в полицейской форме, слава богу.

– Давай, Фил, руби правду-матку. Сколько мне осталось?

– Еще прилично, к сожалению. Тебе предстоит долгая грустная жизнь в пучине алкогольной интоксикации.

– Дерьмо, – вот уже в который раз повторил я.

– Надеюсь, ты понимаешь, в какой заднице застрял?

– В такой, что никакой ректальный осмотр не поможет. – кивнул я. – Где Лилиан?

Мне до жути хотелось перед ней извиниться. Чтобы она улыбнулась мне и заверила, что все будет хорошо. Что я справлюсь.

– Мы решили, что для нее будет лучше пока подождать в приемной и увидеться с тобой…позже.

– Так тебя послали на разведку? – понял я.

– Я здесь, чтобы вкратце обрисовать ситуацию.

– Валяй.

– Директор звонил. Ты не пришел на свой выпускной экзамен. Встает вопрос об исключении.

Я кивнул, крепко сжимая челюсть.

– За каникулы мы постараемся решить этот вопрос. А ты…ты давай пока без этого дерьма, приятель. Лилиан этого не заслужила.

– Чего это ты такой душка, Фил? – насторожился я.

– Потому что сейчас я – все, что у тебя есть. Ты под домашним арестом. Скорее всего, до конца жизни. Мы обрубаем любой твой контакт с внешним миром. Никаких прогулок, вечеринок и потасовок. Твоим друзьям запрещено посещать палату. Зайти разрешили только Ли, иначе, сам знаешь, она бы разгромила все отделение.

Я усмехнулся.

– Как она? – тихо спросил я.

– Испугалась. – пожал плечами Фил. – Даже пустила слезу.

– Серьезно?

– Тебя откачивали целый час, Кайл.

Фил вышел, и остался только я. Внутри было до омерзения пусто, а желудок впал настолько, что почти соприкоснулся с хребтами спинного мозга.

Это больше не работает. Алкоголь не работает – он не решает мои проблемы, а становится еще одним их источником. Он не в силах вернуть мне Терезу, родителей и сестру, не сдаст за меня экзамены, он никогда не починит мою душу, мое сломавшееся сознание.

Я лежал и чувствовал себя, как самый распоследний предводитель вымирающего вида кретинов.

Вот так и случился этот надлом. Мне восемнадцать, у меня IQ 156 баллов, а я уже успел потерять все – спился, завалил свои экзамены, потерял Лилиан, всех своих друзей.

Я всегда умел чинить любые механизмы – телевизоры, компьютеры, проводку, краны, смесители, системные блоки. Все эти устройства давались мне очень легко. Но, к сожалению, для того, чтобы исправить жизнь, инструкции еще не придумали.

И я просто понятия не имел, что мне делать дальше.

* * *

Сквозь небольшие щели в жалюзях я видел, что за окном все было белым-бело. Рождественские каникулы чуть отогрели заледеневшие улицы на радость всех подростков, выжидающих своего шанса выйти на улицу и сделать что-то, за что предположительно можно попасть за решетку. Ну а я медленно протухал, запертый в четырех стенах своей комнаты.

Это были, наверно, самые отвратные каникулы на моей памяти.

Лилиан со мной не разговаривала. Лишь изредка приходила проверить, не умер ли я еще. И для меня самого было немного сюрпризом, что я жив спустя три дня, в течение которых не пил ничего крепче ромашкового чая.

Должен признаться, я представлял собой достаточно жалкое зрелище. Почти не спал, пытаясь занять себя хоть чем-то – сделал перестановку в комнате, а когда вспомнил, что Лилиан не терпит, когда вещи расставлены не по феншую – вернул все обратно. Расчистил заснеженную дорожку перед домом, починил наш протекающий кран на кухне. Даже прочистил каминный дымоход, где кроме семейства летучих мышей не было разве что трупа Санта Клауса.

Казалось, еще чуть-чуть, и я точно свихнусь. Только под конец рождественских праздников я решил выйти наружу.

Три стука в дверь было достаточно.

На улице уже темнело, температура падала, и белые хлопья снега падали мне на плечи. Я стоял на крыльце дома Сонгов, растирая ладони в попытке их согреть.

Дверь отворилась в бесшумном движении, хоть и была довольно тяжелой. Невероятно тяжелой и громоздкой на фоне моей подруги, появившейся в проеме с хмурым выражением лица.

От ее вида я застыл на месте. Я не понимал, как это ничего не могло испорить Ли. Ни складка плохого настроения у нее между бровей, ни разноцветные рождественские носки, ни свитер с оленями, который был больше нее в три раза.

Я даже не понимал, как соскучился по ней, пока не увидел. Такую домашнюю, теплую. С румянцем на щеках и убранными в хвост вьющимися волосами – весь ее образ был таким хрупким, что я боялся сломать ее одним своим дыханием.

Но она испортила всю картину, когда закрыла эту деревянную бандуру одной левой прямо у меня перед носом.

Я даже не удивился.

Снова три стука. Не успел я почесать нос, как дверь снова открылась.

– Ты же понимаешь, что вынуждаешь меня пойти на крайние меры? – мигом выпалил я.

– Конечно понимаю. – она гадко ухмыльнулась и снова закрыла дверь. Упрямая ослица.

– Надеюсь, ты продлила свою страховку! – громко проговорил я.

– Удиви меня, Андерсон! – раздалось по ту сторону двери.

Что ж, она сама напросилась.

Я направился к багажнику машины.

Дело в том, что я так часто лажаю перед Ли, что с каждым разом заглаживать свою вину приходится все креативнее и креативнее. Ради своего же блага я стараюсь попадать в просак с минимальной периодичностью. Но нихрена у меня не получается.

Вогрузив на плечо заготовленный инвентарь, я снова почапал к крыльцу Сонгов, прекрасно зная, что Ли следит за каждым моим шагом из окна на кухне. Благо дорожка до двери была расчишена. Все-таки это моя маленькая импровизированная сцена на следующие несколько минут.

Из самых потаенных закромов Лилиан, то есть из глубин нашего чулана, полного всевозможного раритета, мне удалось выташить допотопную караоке-систему. Примерно такую же, под которую Гарри и Салли в фильме пели песню из «Оклахомы»(*). Правда тот блок, что тащил я, весил как минимум тонну. Принимала эта машина только касеты и орала на всю катушку, ставя под удар каждую барабанную перепонку в радиусе мили.

Подключив шнур от микрофона к нужному гнезду, я наконец вставил касету в воспроизводитель, и весь двор наполнила музыка.

Повезло, что Ли живет почти на границе штата у зеленой полосы и никаких соседей, кроме проезжающих по трассе машин, у нее нет.

Назад к карточке книги "Мы сделаны из звёзд"