Текст книги "Огонь и сталь (СИ)"

Автор книги: Darr Vader

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 29 страниц)

У здешней весны привкус медовых коврижек со снежными ягодами, которые пекут только на Праздник Оттепелей, и запах первого горноцвета и мокрой земли. Жаль, что к Данстару весна будет много равнодушнее зимы. С горечью эльфка вспоминала те дни, когда была еще бардом, разбойником, Соратницей. Вспоминала людей и меров, которые будут следовать за ней безмолвными призраками, напоминая, укоряя, обвиняя. Или благодаря, но таких очень мало. Уж Вилкас-то ей спасибо не скажет. Белое Крыло печально улыбнулась. Хрупкая снежинка растаяла, коснувшись ее губ, и эльфийка слизнула крошечную серебристую каплю.

– Я поступила так, как должно, – прошептала Тинтур, обращаясь к ветру, горам и снегопаду. Скалы хранили высокомерное молчание, лишь ветер что-то прошептал ей, играя ветвями снежноягодника, унизанного крупными ягодами будто серьгами. – Я не та, кто ему нужен. Он бы скоро понял… и было бы только больнее…

Тоска не ослабляла ржавых цепей, которыми опутала ее сердце, и сейчас ее хватка стала только сильнее. Женщина в ней скучала, томилась, желала больше всего возвратиться в Вайтран, в Йоррваскр и… что и? Глупо сожалеть по тому, что сама же и сломала. Это была даже не любовь. Слабость, о которой приятно вспоминать. По-настоящему Тинтур влюблялась дважды – первый раз еще дома в Валенвуде, когда была совсем еще девчонкой, а второй уже здесь, в Скайриме. И никого из них нет сейчас в живых…

Белое Крыло прерывисто вздохнула, веки темно-янтарных глаз дрогнули и приподнялись. Снег тонко хрустел под широкими лапами, тяжелое дыхание разбередило прозрачный горный воздух словно рану. Не шевелясь, босмерка наблюдала, как из зарослей молоденьких пихт высовывается медвежья морда. Карие глаза равнодушно скользнули по эльфке, но вспыхнули заинтересованно при виде козлиных туш. Тяжело переваливаясь на ходу, зверь с грозным рыком двинулся на Тинтур. Когти словно алик’рские скимитары, встань он на задние лапы и будет ростом с монумент Гьюкара, на шкуре не меньше дюжины шрамов. Уж не один охотник пытался завалить этого медведя.

Видя, что босмерка не собирается уходить и оставлять ему добычу, зверь взревел, широко раззявив пасть. Клочья пены белели на медвежьих губах, он рывком поднялся на задние лапы, рыча уж по всю глотку. Его рык взлетел эхом к горным вершинам, растревожив их снежные шапки. Белое Крыло порывисто вскочила. Только лавины ей не хватало! Она схватилась за луку, но вынимать из колчана стрелу не спешила. Медленным крадущимся шагом отступая подальше от разъяренного хищника, она одними губами произносила слова заклинания, которое выучила раньше, чем взяла в руки лук. Медведь затряс головой, пытаясь сбросить чары, которые смыкались кольцом вокруг него, жалобно скулил, разгребая лапами рыхлый снег. Столь могучий зверь был уже измучен и истерзан охотами и облавами, правую заднюю лапу он подволакивал, а в плече тускло поблескивал наконечник стрелы. Будто сам Хирсин потешался над добычей, которая все никак не желала пасть. Босмерская магия навалилась на медведя всей мощью, кроша сознание и волю, но хищник внезапно зашелся яростным ревом и бросился на Тинтур. От неожиданности она среагировала далеко не сразу, и медвежьи когти распороли плащ, слегка задели подбородок эльфийки. Снег окрасился кровью. Белое Крыло выхватила кинжал, и пока хищник неуклюже разворачивался, всадила клинок по самую рукоять ему под ребра. Снежные шапки сосен задрожали от полного боли и ярости рева. Медведь рвано взмахнул лапой, и босмерка отлетела в сугроб, теряя плащ. Он болтался на ней, волочился шлейфом, только путаясь в ногах и мешая. Девушка нетерпеливо откинула его и потянулась только за стрелой, как медведь вновь бросился в атаку. Белое Крыло метнулась в сторону, но зверь вцепился зубами в плащ и потянул на себя. Земля ринулась навстречу эльфийке, сильный удар выбил воздух из груди, и снежинки, падающие с неба, вдруг сделались черными. С протяжным отчаянным рыком медведь потянулся к Тинтур, она уже ощущала гнилое дыхание из его пасти… когда заклинание пламени рассыпалось сотней золотистых искр по шерсти животного. Вспыхнул он практически мгновенно. С воем медведь катался по снегу, пытаясь потушить пламя, он дымился, но огонь все не унимался. Резкий запах паленой шерсти безжалостно резанул нос. Девушка сидела, не в силах пошевелиться. В груди бился болезненный жар, звенящее напряжение разлилось по телу тягучей волной. Кровь стекала по шее на грудь, уже немного подсохла на морозе. Человек в заплатанном шерстяном плаще добил изнывающего в агонии зверя одним ударом меча в висок. Магическое пламя потухло одновременно с жизнью хищника.

– Ну вот… такую шкуру попортил, – сплюнул он сквозь зубы и стянул с головы капюшон. Песочного цвета волосы были собраны в косицу на затылке, острые эльфийские уши украшали костяные серьги. Тинтур знала, что на затылке у него взять татуировки-обереги, а на щеке шрам, оставшийся на память от одного больно рьяного караванщика. Знала, что он обязательно опустится на колени перед тушей и достанет нож, отсечет небольшой кусок мяса поверженного врага. И попытается поцеловать ее окровавленными губами… поднявшись на ноги, Белое Крыло вытащила из сапога еще один кинжал, на сей раз стальной, зачарованный магией холода. Слишком увлеченный павшим медведем, он не услышал ее шагов. Удар в висок – и босмер упал прямо на мертвого медведя. Стальное лезвие прижалось к его горлу, коленом эльфка надавила ему на грудь. В его глазах цвета заката вспыхнуло недоумение и гнев, страх… и эхо радостного изумления.

– Рада видеть тебя вновь, Хацутель, – процедила Тинтур, сильнее прижимая кинжал к горлу того, кого уже давно оплакала.

***

Каждый вечер он приходил в ее комнату, садился в углу и просто смотрел. Будто любовался, хотя, видел Й’аффра, Тинтур всего лишь читала и рассматривала карты, просчитывая маршруты торговых караванов и стоянки имперских офицеров и Братьев Бури. Но тем не менее, Хацутель всегда приходил в начале часа собаки и скромно садился в углу. Белое Крыло не пряталась от своих ребят, не прочь была и по кружечке выпить, и спеть, но столь навязчивое внимание ее тревожило. Босмер будто ждал чего.

Первые несколько дней эльфка просто его не замечала. Ну, сидит себе, и пускай сидит, будто ей стула жалко. Но потом его присутствие начало раздражать. Пристальные взгляды, тихое размеренное дыхание и его дурацкая привычка морщить нос и теребить щетину на подбородке… не выдержала разбойничья королева на восьмой день. Захлопнув «Амулет королей», девушка метнула на Хацутеля тяжелый взгляд.

– Скажи, пожалуйста, почему ты здесь сидишь? – холодно осведомилась она, скрестив руки на груди. – Что, места в общем зале нет?

Босмер коротко пожал плечами.

– Мне нравится. Здесь уютно, тихо, чисто… да и на тебя смотреть приятно, – головорез улыбнулся ей озорно и вдруг подмигнул. Лицо Тинтур по-прежнему хранило маску невозмутимости и равнодушия. – Ты, может, и не замечаешь, но когда читаешь, ты улыбаешься. Хмуришься, губы кусаешь… а вот я не умею читать, – на смуглое лицо лесного эльфа набежала тень, но тут же черты его посветлели от лукавой ухмылки, – может, научишь меня, а?

– Вряд ли, – уж обучать свою банду грамоте Белое Крыло точно не собиралась. Получив отказ, Хацутель сухо кивнул и ушел. Следующие несколько дней в комнатах атаманши он не появлялся, и Белое Крыло тому только усмехнулась, но невольно сама стала приглядываться к босмеру – как он тренируется в стрельбе из лука, разговаривает с Джэлех и Подковой, мастерит себе стрелы и точит меч. Как-то он даже им брился на спор. Эльф, ловя взгляд разбойничьей королевы, вскидывал острый подбородок и задумчиво почесывал шрам на щеке. Глядя, как он скребет свою щетину, эльфка тихо зверела. Неужто вши завелись в его хилой растительности на не менее хилом лице?! Мог часами сидеть и скоблить свою щеку. Как до дыры не прочесал, одни боги только ведают. Постепенно ее начало раздражать в нем все – от звука его тихих шагов до звуков его смеха. А смеялся Хацутель часто. Над собой, над неуклюжим орком и страдающими от блох каджитов, над Люпой, что словно воду глушила крапивный чай, от которого у нее почернели зубы. Даже Тинтур не избежала его шуточек. В отношении атаманши босмер хранил осторожность, но ежели дело касалось других головорезов, то тут же никакого удержу на него не было.

Прищурив один глаз, эльф насмешливо смотрел на Эррота, который взахлеб расписывал Еркии, конопатой худой норжанке, даже за обедом не расстающейся со своим боевым молотом, как потерял свое ухо в драке с троллем. Будучи трезвыми, разбойники тихо переговаривались, обсуждая предстоящий набег.

– И, значит, я выхватил меч, а эта зверюга как заорет!.. кинулся на меня, скалится, клыки – во! – он взмахнул руками. – Ну, а я что? Стоять что ли буду?! Увернулся я от него, чуть в овраг не свалился, но устоял! На минутку отвлекся, а тролль как даст мне лапой по уху!..

– Тролль? – ехидно переспросил Хацутель. – Путаешь ты что-то. Это белка была. Маленькая такая, юркая. Она тебе в ухо вцепилась, когда ты орехи из ее дупла воровал.

Еркия захохотала так, что своды пещеры задрожали, впитывая эхо ее смеха. К щекам Эррота прилила кровь, его злобное фырканье потонуло в гоготе остальных наемников. Угрюмо зыркнув на брата исподлобья, он вдруг улыбнулся. Улыбочка у него поганая – ласковая, аж тошно становится. Так же он жертвам своим улыбается, прежде чем кинжал у них в брюхе два раза провернет.

– А ты-то что зубы скалишь? Раз удумал шефу под юбки залезть, то все, лучше всех нас стал?

Озорная усмешка не спорхнула с губ Хацутеля, но черты лица заострились, взгляд потемнел. Между босмерами воздух отяжелел и потрескивал от напряжения. Эррот злорадно щерился, глаза его хитро поблескивали сквозь сальную пегую челку, упавшую ему на глаза, Хацутель сжал кулаки так, что костяшки побелели, и повернулся к Тинтур. Девушка позволила себе скупо улыбнуться.

– Так вот какое чтение ты имел в виду… – протянула она задумчиво, постукивая ногтями по столу. – Думаю, твою тягу к грамоте легко излечит Люпа за пару ночей. Верно? – Белое Крыло покосилась на разбойничью потаскуху, манерно глодающую фазанье крылышко. Когда-то имперка была красива – вьющиеся каштановые локоны, круглое миловидное личико и зеленовато-карие глаза, но разврат, неуемная тяга к вину, крапивному чаю и лунному сахару затушили все ее былое очарование. Корсаж был расшнурован, обнажая тяжелые груди, на отекшем лице отпечаток усталости и ленивой скуки. Но, заслышав слова разбойничьей королевы, Люпа поспешно отбросила косточку в сторону и, сладко облизнувшись, направилась к Хацутелю.

– Зачем читать? – промурлыкала она, поглаживая себя по груди. – Когда я все и показать могу, – она хотела сесть на колени к босмеру, но эльф грубо оттолкнул ее. С руганью имперка распласталась на полу, подол ее платья задрался, обнажая полные ноги в грязных рваных чулках. Хацутель обжег Белое Крыло негодующим взглядом и стремительно покинул зал, где скулящую от боли шлюху утешал его брат.

***

Матильду, облаченную в одно из лучших платьев Ирмагард, Онмунд положил на погребальный костер. Кремовый шелк немного выцвел, кружевной воротник истрепался, но юноша не мог похоронить женщину, пережившую столько мучений, в окровавленном рубище раба. В смерти она, наконец, нашла покой, Матильда выглядела умиротворенной, свободная, наконец, от страданий. Омыть тело не получилось, поблизости не было ни ручейка, ни озера, поэтому на бледно-серой коже Матильды темнели багровые потеки. Вложив меж синюшных губ чуть погнутый септим, маг пробормотал короткую молитву и накрыл тело промасленным покрывалом. Ткань вспыхнула от заклинания практически мгновенно, пламя расползлось по бревнам и сучьям, облачило Матильду в огненный саван.

Пещера Сломанный Клык, где ютились последние члены клана Гранвирир, располагалась во владении Вайтран, в нескольких милях от местной столицы. Там, за каменными стенами и дубовыми воротами, ждет Дом Теплых Ветров, уютный маленький особнячок… языки дракона и ядовитые колокольцы, которые колдун посадил за домом, должно быть уже цветут… холмы за время его пленения успели облачиться в зелень, расшитую пестрыми цветами горноцвета, ромашек и диких маков. В безграничном лазоревом небе парил ястреб, его тень скользила по земле. Жар весенних солнечных лучей вампир ощущал даже через одежду. Глядя, как погребальный огонь возносит Матильду к Совнгарду, норд чувствовал, как в прах обращается и его сердце, холодное, мертвое, отравленное вампиризмом. Шагнуть бы сейчас в костер, сгореть, умереть вместе с проклятием! Терять магу все равно нечего! Кто хватится его? Гибкие пальцы пламени тянулись к солнцу, жар опалил лицо Онмунда едва ли не до боли. На щеке набух и лопнул ожоговый пузырь, огонь, пожирающий плоть женщины, отражался в мерцающих холодным голубым огнем глазах вампира. Юноша ощущал себя оскверненным, замаранным, прижал ладонь к груди, где зияла невидимая пустота, черная и бездонная. Кому он нужен… такой? Из Гранвирира выжил только Гоуэн, он улизнул, пока маг расправлялся с Ирмагард, но северянина не волновал сбежавший носферату. Рано или поздно попадется он дозорным Стендарра, а те с нечистью не церемонятся. Колдун горько усмехнулся. Так он теперь и сам… чудовище. Как там говорила Тинтур? Пьющий жизни?

Ох, как, наверное, смеялась бы Деметра, узнай, что муж, который ушел из-за ее недуга, сам сейчас заражен. Должно быть, она уже в Данстаре. Ждет ли его еще? Скучает? А может, уже нашла кого-то другого? Ревность полоснула зазубренными когтями по груди норда, заклокотала грозным рычанием. Он… Онмунд пойдет к ней, пойдет к своей любимой женщине, в ноги ей упадет и будет молить о прощении. Теперь он понимал, каким был эгоистом. Понял, как его бледную леди пугало проклятие, как давило на Деметру одиночество и осознание того, кем она стала… ведь маг клялся любить ее, быть рядом и в печали, и в радости… а сам струсил и сбежал. Что ж, проклятие Молага Бала достойное наказание за его слабость. Что-то мокрое и холодное ткнулось в ладонь юноши. Опустив глаза, он заметил гончую смерти. Уродливый тощий пес пристально вглядывался в бледное лицо вампира пылающими угольками глаз, еще один топтался неподалеку, очевидно, боясь огня. Расправившись с вампирами, Онмунд не тронул псов. Они не виноваты, не должны отвечать за грехи хозяев. Норд ощутил жгучую жалость к собакам – настолько худые, что острые ребра выпирали из-под черной шкуры, они едва держались на тонких ногах, то и дело облизываясь на горящее тело Матильды. Если уж вампиры питались одной-единственной изможденной женщиной, то псам, должно быть, доставалось и того меньше. Один из них уселся на траву у ног юноши и хрипло, жалобно заплакал. От голода. От тоски. Опустившись на колени, Онмунд потрепал гончую по загривку, и та доверчиво ткнулась носом ему в плечо, признавая в колдуне хозяина. Вторая же недовольно заворчала.

Когда от могильного костра остались лишь угли, сумерки неслышно окутали Скайрим, и маг позволил себе скинуть капюшон. Ожог на щеке никак не хотел заживать, только подсыхал и лопался снова. Ноги сами несли северянина к дороге, ведущей в Данстар. Он не боялся, что в нем узнают супруга Довакин. Бледный, с осунувшимся лицом, заросшим щетиной, с лихорадочным блеском в глазах да в грязной, истрепавшейся одежде Онмунд походил больше на бродягу, чем на боевого мага. Адские псы преданно семенили за ним, чуть слышно хрипы от голода. Северянин поймал для оголодавших собак пару кроликов, и хищники жрали их вместе со шкурой и костями. Рвали тушки на куски с жадным рычанием, кровь и шерсть летела в разные стороны. От одного только вида пирующих животных внутренности колдуна окатило холодом, а глотка, напротив, вспыхнула как сухой валежник. Его снова… снова мучает голод.

Возможно, для совсем юных, новорожденных вампиров это нормально, мелькнуло в голове Онмунда, когда он вгрызался в шею оленихи. Несчастное животное било ногами, бешено вращая помутневшими от страха глазами, и тихо кричало, не в силах вырваться из стальной хватки норда. Ее кровь была сладкой… но слишком водянистой, вкус молниеносно растаял на языке, оставив лишь зыбкое чувство сытости, которое испарится уже через несколько часов. Оставив адских гончих пировать, юноша неторопливо побрел дальше. Если повезет, встретится ему какой-нибудь головорез или разбойник. Никогда еще Онмунд не был бы столь раз встрече с убийцей. С тем, чье убийство не запятнает его совесть, и жертва не встанет в один ряд с несчастной Матильдой.

Когда обе луны начали лить мертвенный свет на степи Вайтрана, жажда вновь сжала шею мага. Объевшиеся адские гончии тяжело переваливались на ходу, их брюхи раздулись так, что едва не волочились по земле. Сделать бы привал, вздремнуть немного, но продолжать путь, когда взойдет солнце, станет совсем невыносимо. Лучше сейчас дойти хотя бы до рощицы какой, что бы деревья укрыли от жарких лучей. А лучше до одинокого хуторка, где стены надежно укроют от солнца. Где живут фермеры… сердца их бьются, кровь несет жизнь по жилам… рот Онмунда наполнился горькой слюной, норд судорожно сглотнул. Нельзя думать об этом, нельзя! Юноша до боли зажмурился, глухо застонал. Голод точил его волю и рассудок, словно червь, пожирающий корни дерева, мысли упрямо возвращались к пище, алой живительной крови, которая струится по венам. Псы, словно почуяв состояние нового хозяина, прижали уши.

Он прошел еще двадцать шагов, когда пряный соленый аромат маняще пощекотал его нос. Онмунд резко остановился, алчно принюхиваясь, бледно-синий огонь в глазах вампира вспыхнул ярче. Кровь… кровь совсем рядом! Собаки сорвались с места, заливаясь хриплым лаем, маг поспешил за ними. Запах становился все сильнее и ярче…

– Получай! Получай, сука! – звуки ударов перемежались с тихими вскриками и всхлипами. Высокий мужчина в пятидесяти шагах от мага избивал девушку. Спутанные белокурые волосы и разорванное на груди платье, лицо залито слезами и кровью. – Сама меня завлекала, а теперь что?! Кинуть меня решила, мразь?! Не хочешь по-доброму давать, так я сам возьму.

Хрюкая от нетерпения, он запустил руку под юбки несчастной. Она отчаянно завизжала. Тишину ночи разрезал звонкий шлепок, голова ее мотнулась в сторону.

– А ну молчать! Думаешь, кто-то тебя услышит? После того, как отцу твоему все расскажу, он тебя из дома вышвырнет! Пойдешь собой на большой дороге торговать, – мужчина лающе расхохотался и повернул девушку спиной к себе. Вынудив ее опереться о камень, он задрал подол простого хлопчатобумажного платья до пояса и погладил худые ягодицы, бледным пятном выделяющиеся в сумерках.

– Пожалуйста, не надо… я прошу тебя…

– Заткнись, – хрипло буркнул насильник, наваливаясь на свою жертву. Онмунд слышал протяжный, полный боли стон и удовлетворенное покряхтывание.

– Целки у меня никогда не было, – прорычал мужчина, – хорошо… пожалуй, я тебя еще попользую. До утра-то еще далеко, – он брал ее грубо, совершенно безжалостно толкался в податливое тело. На бородатом лице расплылась глупая похотливая улыбка. Потянувшись вперед, он сжал небольшие грудки девушки, которая лишь глухо икала. От каждого толчка ее голова билась о камень. Юноша услышал стук капель крови, разбивающихся о землю.

– Нравится, сучка, а? Скажи, что тебе нравится! Скажи! – он насиловал девушку и осыпал ударами спину и бедра бедняжки. – Чего замолчала? Кричи! Кричи, я сказал!.. – утробное зловещее рычание не ослабило пыла мужчины. Продолжая двигаться, он повернул голову и оскалился при виде какого-то замызганного бродяги в компании пары рослых кобелей. Опьяненный елеем и накатывающим наслаждением, мужчина погано ощерился.

– Что, друг, тоже хочешь? Погоди чутка, вот сейчас я… ох… закончу… да… и тебе дам побаловаться… о, сама Дибелла эту щелку создала, ох!..

Девушка уже обмякла в руках насильника, руки повисли. На зернисто-сером камне темнела кровавая клякса.

– Взять, – только и обронил Онмунд, не думая даже, послушаются ли его адские гончии или нет. Но псы бросились вперед, один вгрызся в бедро норда, а другой повис на его локте. Мужчина завопил, выпустил свою жертву, которая безвольно распласталась на земле. Собаки жадно рвали его на части, одежда за мгновение пропиталась кровью. Насильник закрыл руками лицо, но его ладони с силой отвели от его перекошенной ужасом физиономии. Последнее, что он увидел прежде, чем тьма поглотила его, были тускло сверкнувшие в свете луны, будто пара кинжалов, клыки вампира.

***

Когда Дорика проснулась, все тело терзала ломота, а в голове словно жужжал целый рой диких пчел. С трудом разлепив веки, девушка увидела, что лежит в кустах лаванды, и руки ее и лицо перепачканы сиреневой пыльцой. Дорика чихнула, сморщив нос, и тихо захихикала, но смех ее тут же утих, стоило острым граням воспоминаний прошлой ночи впиться в сознание юной северянки. Слезы обожгли глаза, она обняла себя за плечи. Кому она теперь нужна будет?! Обесчещеная… Кемен наверняка уже всем в Рорикстеде рассказал все, отец на порог не пустит, а соседи будут вслед плеваться. Не завлекала она дровосека, не завлекала! Поздоровалась только да попросила ведра тяжелые до дома донести и все! Только сейчас заметила Дорика, что укрыта она плащом из странной струящейся ткани, а на шее – ожерелье золотое с камушком. Девушка нерешительно коснулась кончиками пальцев украшения, боясь, что это лишь ее грезы. Сейчас оно растает вместе с остатками сна… но кулон не исчезал. Неужто это подарок Кемена? От подобной мысли Дорику затошнило, она хотела было сорвать медальон, но что-то ее остановило. Неподалеку в высокой траве лежало нечто багровое, над которым кружили толстые мухи. Над головой хрипло каркнул ворон. На подкашивающихся ногах девушка подошла к тому, что осталось от ее мучителя. Узнала Кемена она лишь по обрывкам рубашки и пояса – лицо дровосека было обглодано, руку одну будто отгрызли, а в животе кишели гады, любимцы Намиры. Склизкий ком встал поперек девичьего горла, но Дорика даже не поморщилась. Только плюнула на тело того, кто честь ее и невинность украл, и пошла к лошади, апатично щипающей траву. Слепая на один глаз, Лакомка даже не знает поди о смерти хозяина. Девушка сжала золотой медальон в кулаке. Кто-то ведь его оставил. Кто-то укрыл ее и убил Кемена. Пересохшие губы Дорики тронула слабая улыбка. Пусть улыбаются боги ее спасителю! Да содрогнется земля под его шагами.

***

Поправлялся он медленно, раны никак не хотели заживать, гноились, воспалялись. Чем, даэда подери, этот поганый кошак свои мечи натирает?! Бриньольф с содроганием вспоминал те образы, мелькавшие в его сознании, пока вор был в бреду. Он не помнил их… или помнил, но слишком смутно. Люди, тени, огонь и драконы. Искристо-серые капли расплавленной стали… все это пронеслось калейдоскопом запахов и слов, вереницей смазанных картинок и пропало безвозвратно. О чем сам Соловей не шибко жалел. Ну их все, эти видения, галлюцинации и прочую ерунду.

Норду осточертело продавливать перины уже на второй день после его пробуждения. Надоело глотать горькое пойло, воняющее тиной и полынью, хлебать бульончик, вместо того, что бы пожрать баранины с луком. От сочувствующих взглядов и бесконечных вопросах о самочувствии мужчина просто зверел, даже запустил в Руна подушкой… после чего раны опять открылись, и охающей Тонилле пришлось снова менять ему повязки.

Уже на сотый раз пролистывая «Пирог и бриллиант», Бриньольф скучал. Читать опостылело, спать сил больше не было. И, как на зло, ни одна воровская рожа не приходила поделиться с ним сплетнями. Даже кошечка, казалось, забыло про него, что было обиднее всего. Северянин эту хвостатую паршивку тогда на рынке подобрал, дал работу, а сейчас Ларасс даже навестить его не приходит. Правда, Векел наболтал, что шеф первую ночь у его постели сидела, глаз не смыкала. Поверить в это было очень соблазнительно, но глупо. Жаль будет, если потом все это пустым окажется. Поэтому когда Соловей услышал тихий скрип открывающейся двери, он так резко подскочил на постели, что выронил книгу. Если Воин на обед опять принес ему жиденький супчик без мяса, Брин ему миску на голову оденет. Но это была шеф. Бледно-голубые глаза слегка затуманены, в руках поднос, уставленный тарелками. Если крошка собралась трапезничать, пока честный вот сидит и слюнями давится из-за своей поганой диеты, то… то Бриньольфу будет очень грустно.

Каджитка проплыла по комнате в облаке лазурного шелка. Туника в хаммерфелльском стиле, подпоясанная тонкой полосой золоченой кожи, спадала изящными складками, оставляла открытой спину. Бархатные шоссы облегали стройные ноги. Украшений сутай-рат сегодня не одела, кроме своих излюбленных серег. Мужчина приподнялся на локте, окидывая босса восхищенным взглядом.

– Детка, неужели для меня так принарядилась?

– Я одеваюсь для себя, – фыркнула Дхан’ларасс, дернув хвостом, но холодный тон не обманул вора. Красотка обожает комплименты как всякая женщина. Она поставила поднос на столик, и норд увидел стоящий там кувшин, миску с жареными овощами и тушеным мясом и целую гору пирожных. В животе Бриньольфа заурчало, он облизнулся и потер ладони.

– Детка, скажи, что тут и для меня немножко есть. Умоляю, дай мне поесть нормально, а то я сдохну скоро на векеловых харчах!

– Ты вообще-то болен! Или забыл уже, что мою любимый братец тебя распотрошил?! – рявкнула Ларасс, накладывая полную тарелку. Вор давился слюной и не сдержал радостного смешка, когда каджитка протянула ему блюдо. Мужчина схватил ложку и принялся набивать рот, даже не разбирая вкуса, запивая все медом. Сутай-рат чинно слизывала крем с пирожного, терпеливо дожидаясь когда же норд утолит голод. Бриньольф похудел, лицо осунулось и посерело, рыжие волосы потускнели, но взгляд остался прежним, внимательным с шаловливыми искорками. Ему очень повезло, что он смог побороть яд, обычно противники Камо’ри далеко не так удачливы. При мысли, что Ларасс больше никогда бы не увидела норда, вдоль позвоночника пробежал предательский холодок. Скинув туфли, она забралась с ногами на кровать вора, который утирал жирный рот рукой, довольно щурясь.

– Ну, спасибо, детка, не дала мне умереть, – он легонько пощекотал ступню каджитки. Сутай-рат тонко взвизгнула, едва не подавившись пирогом. Северянин сдержанно захихикал, но тут же сурово нахмурился и поджал губы. Но одного взгляда на насупленную мордашку хватило, что бы норд вновь рассмеялся.

– Не смешно, Обливион дери тебя в зад! А если бы я подавилась?! Оставить троих детей сиротами!..

– Кстати, а как там малютки? Растут, такие же шкоды или уже не так шалят? Соскучился по ним ужасно! Иди сюда, крошка, – Бриньольф похлопал по шкурам рядом с собой, – рассказывай! Все! Пополнение у нас есть? Кого уже обчистили? Как там делишки у Сапфир?

– Эй, не все стразу, – обиженно фыркнула Ларасс, устраиваясь на плече Соловья. Раньше они часами могли так сидеть, болтая о контрактах, просто перемывая всем косточки. Еще лучше разговоры шли под вино или эль. После возвращения Карлии все стало как-то не досуг, не было ни времени, ни возможности… а потом гильдмастер была слишком занята, что бы трепать языком просто так. Откусив уголок заварного пирожного, Дхан’ларасс глубокомысленно вздохнула. – Малыши мои по тебе тоже тоскуют. Дро’Оан постоянно хнычет, да и Нефтис с Санерой беспокойные стали. У старшенькой рыжина почти прошла, спинка серенькая, вся в меня, – в голосе сутай-рат зазвучала материнская гордость, – Санера уже ходить пробует, а сынок вчера едва не упал в канал. Налакался где-то вина и пошел по «Фляге» разгуливать! Делвин едва успел его поймать. Нефтис на днях промяукала «мама». Вот Азурах клянусь, что!..

– Тише, детка, я верю, верю, – шефа переполняли чувства, ей так хотелось поговорить о своих детишках. Девчонкам, должно быть, все уши прожужжала. Но сначала дела, котята – потом, как это не печально. – Давай ты мне о крошках позже расскажешь, хорошо? Я в строй вернуться хочу.

– Рано, – сварливо откликнулась каджитка, шевельнув усами, – яд, который Камо’ри использовал, очень коварен. Малейшее напряжение – и раны откроются снова. Придется тебе немножко подождать. Пока окончательно все не заживет.

Бриньольф приуныл, надулся словно мальчишка. Дхан’ларасс, заурчав, потерлась лбом об его подбородок.

– Ты мне здоровый нужен, – томно промурлыкала она, – от мертвого тебя какой прок? – сутай-рат поднесла к губам северянина кусочек пирога. Поморщившись, вор принял угощение страдальчески морщась. – У Сапфир вообще все чудесно. Асгейр Снегоход замуж зовет ее.

– Асгейр? Это не тот, что должен был жениться на кузине императора?

– Да, на той, которую прикончили на собственной свадьбе. Теперь ее безутешный женишок катит свои нордские яйца к Сапфир. Вернее, не к самой Сапфир, а к Эидис Черный Вереск. Воровка подобному типу без надобности.

– А он-то нашему бриллиантику нравится? – Бриньольф облизнул губы. Если воровке счастья семейного захотелось, то… проблемы могут у Гильдии быть из-за этого. Ударится в домашние заботы, а о делах позабудет. Муж, детки, все такое. Водить за нос муженька для Сапфир может оказаться слишком уж сложно. Перед таким человеком невольно душу обнажаешь, а воровка – скрытная малышка. Тут даже даэдра не разберутся, что творится в ее хорошенькой головке. Девки все хитрые, изворотливые, что змеи. Даже его кошечка. Его… мужчина горько усмехнулся и потрепал каджитку по затылку. Льдисто-голубые глаза сутай-рат вдруг остановились на губах Соловья.

– Ой, у тебя тут крем остался. Вот тут, – она облизнула кончик большого пальца и провела им по нижней губе вора, собирая остатки заварного крема. Норд замер, впившись настороженным взглядом в каджитку, рвано дернул головой, уходя от прикосновения. Перехватив руку Ларасс за тонкое запястье, Бриньольф тяжело вздохнул.

– Детка… ты что творишь? Я вообще-то несчастный больной человек…

– О, смотрите-ка, вспомнил о своем недуге! – взбеленилась воровка, вырывая руку из его пальцев. – Кто пару минут назад голышом был готов в Маркарт бежать, двемерский музей обчистить, а? А тут и не дотроньтесь до него, хворает он!

– Чего? Киска, я вообще не о том! – нет, она нарочно что ли? Как Дхан’ларасс могла подумать, что ему противно, когда она к нему прикасается?! Норду приятно, даже очень, просто… просто какого даэдра?! Зачем босс его завлекает, если все равно ничего из этого не выйдет? Он мужик, в конце концов, она женщина. Пушистая, хвостатая, усатая женщина, у которой уже трое котят. Соловей попыталась соскочить с кровати, но Бриньольф рывком подался вперед и ловко схватил ее за талию. Живот опалило болью, повязки вновь промокли, но северянин не обратил на это внимание. Все скудные силы, оставшиеся в его теле после отравления, были направлены на то, чтобы удержать сопротивляющуюся каджитку. Сутай-рат бешено извивалась и лупила хвостом, на котором красовалось золотое колечко с сапфиром. Тоже, наверное, подарок от брата. Удерживая Ларасс, он прижался щекой к ее виску, чувствуя, как холодок золотых серег мазнул по его коже, проклятье, малышка, уймись уже!