Текст книги "Огонь и сталь (СИ)"

Автор книги: Darr Vader

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 29 страниц)

– Колешься, как роза. Мне это нравится, – ухмыльнулся он, протягивая к ней руку, но девушка брезгливо отшатнулась. Серые глаза облили каджита презрением.

– Убери свои руки, если не хочешь их лишиться!

– Моя драгоценная, когда я тебя коснусь, ты не захочешь, что бы я останавливался, – томно промурлыкал каджит, нависая над бретонкой. Магесса рванулась в сторону, но кот оказался проворнее. Руки пирата обвили ее талию, Драконорожденная не успела опомниться, как оказалась прижатой к крепкой мускулистой груди сутай–рат. Темно-коричневая шерсть колола ей щеку

– А ну отпусти меня, ты, вшивое отродье! – негодующе взвизгнула Слышащая, но каджит только рассмеялся. Его руки повторяли каждую линию ее тела. – Я сказала, отпусти!

– Ты слишком красива, что бы я к тебе прислушивался, – нагло заявил вор и подхватил девушку на руки. Серебристый взгляд магички сверкнул гневом, и она наотмашь ударила пирата по лицу, но вот перехватил ее руку и лизнул ладонь шершавым горячим языком. Деметра скривилась и попыталсь схватить его за язык, но каджит, смешливо фыркнул, уклоняясь от ее пальцев. – И откуда ты такая взялась, а?

– Прямиком из Данстара, братец, – в комнату широким шагом вошла каджитка. Прозрачно-голубые глаза, подернутые поволокой, равнодушно скользнули по Деметре, беспомощной в стальных объятиях вора. – Отпусти ее, Камо’ри. Негоже лапать Слышащую Темного Братства, если только не собираешься на ней жениться.

– А что? Я не против! – задорно хохотнул каджит, но магессу отпустил. Он осторожно поставил бретонку на ноги и сморщился в притворном раскаянии. – Пойдешь за меня замуж, красавица?

– Да я лучше драугра поцелую, – рявкнула Довакин, гадливо вытирая руку об подол. Камо’ри грустно вздохнул, прижимая уши, хвост огорченно поник.

– И как красота может быть столь горькой? – выдохнул он печально, но тут же игриво подмигнул сестре и ущипнул бледную от ярости и возмущения Деметру за бедро. Магесса разъяренно взвизгнула, замахиваясь на пирата огненным шаром, но Камо’ри проворно юркнул за дверь, вильнув хвостом на прощание. Дхан’ларасс затворила за ним, тихо посмеиваясь.

– Не сердись, Слышащая. Братцу редко кто нравится настолько сильно.

– О, так это мне польстить должно?! – прорычала Деметра, строптиво передернув плечами. – Я сюда по делу пришла, а не для того, что бы меня всякие… коты… домогались!

– Камо’ри любит блондинок, – лениво откликнулась королева воров. Она вальяжно развалилась в кресле, закинув ноги на стол. По Рифтену блуждали слухи, что глава Гильдии воров родила, но, глядя сейчас на подтянутую стройную фигуру воровки, было сложно в это поверить. Слышащая заняла стул напротив нее и сложила руки на коленях. По ее губам пробежала вежливая улыбка.

– Правда ли, что тебя можно поздравить?

– Аж три раза, – усмехнулась Ларасс, похлопывая себя по животу, – боги наградили меня тройняшками.

– Очень рада, – за богов. – Я пришла по делу.

– Слава Азурах, что не ради моего брата, – золотые серьги сутай–рат лукаво сверкнули, звоном соглашаясь с хозяйкой. – Кстати… как ты нас нашла? Рун сказал, что ты стояла у статуи Ноктюрнал, когда он тебя увидел.

Улыбка Деметры получилась нежной и ласковой, как удар кинжала по горлу.

– У меня свои пути… и свои люди, – она выразительно покосилась в сторону знамени, где на темно-сером фоне зиял знак Гильдии воров. Бахати неуверенно вышла вперед, старательно стараясь не смотреть в сторону гильдмастера. Ларасс хлопнула себя по колену.

– Ну и наглая ты, Слышащая! Мой брат, теперь еще и она! Не многовато ли?

– В самый раз, – отмахнулась магесса. – Не говори, что у тебя нет своих шпионов в моем убежище.

Королева воров склонила голову. Лед в ее бледно-голубых глазах растаял, уступив место уважению и любопытству.

– Думаю, пора перейти к делам. Бахати! Не стой столбом, хвост тебе рубить никто не собирается! Неси вина и чего пожрать, да не скромничай. Пусть Слышащая увидит, как живут благородные воры.

========== Du’uL KRAH (Корона холодов) ==========

Мороз и стужа вынудили босмерку обуться. На каленых северным холодом камнях можно и ноги себе отморозить, а снег в Истмарке сыпучий, искристо-белый, будто лунная стружка, и каждая снежинка жалит ледяным огнем яростнее, чем рой диких пчел. Тинтур не была в Виндхельме почти четыре года. Прожила вдали от города, который ее изуродовал, и возвращается в промерзшие каменные стены, подернутые дымкой инея, который не тает даже под солнечными лучами. Солнце редко заглядывает в этот край.

Вечер выдался безветренный – и то благо. В самые лютые морозы Север заключает Виндхельм в ледяную скорлупу, а ветер норовит выхлестнуть путнику глаза и набить снега в рот и за шиворот, рвет прозрачными пальцами одежду и неумолчно завывает в поднебесье. Даже скотину в такие дни держат в теплых домах. Тинтур, кутаясь в плащ, неспешно ступала по каменному мосту через студеные воды реки Белой, которые в вечернем сумраке казались черными, посеребренными тусклым светом звезд и луны, спрятавшейся за кривыми клыками гор, вгрызающихся в небосвод. Стражник в стеганом поддоспешнике и кольчуге, патрулирующий мост, проводил Белое Крыло подозрительным взглядом сквозь прорези забрала.

– Не испытывай меня, эльф, – грозно прорычал норд, пытаясь погрозить ей кулаком, и едва не уронил факел. Пламя тихо жалобно зашипело, упав в снег, стражник, глухо чертыхаясь, бросился его поднимать. Тинтур не удостоила его и взглядом. Просто диво, как они умудряются распознать мера в любой одежде. А впрочем, босмерка и не собиралась ни от кого таиться.

Виндхельм сер, что данмеры, ютящиеся в трущобах. Улицы сейчас пусты, слава богам, никто не будет глазеть и плеваться ей вслед. А местные норды это любят. Вот уж удивительно – данмерам прохода не дают, а чете альтмеров, держащих конюшню близ самых стен города, и в ножки поклонятся, если будет нужда, и за стол пригласят. Странно, что Ульфрик вообще терпит остроухих рядом. Должно быть, на ярловой заднице вскакивают чирьи всякий раз, когда мимо пройдет мер.

Ветер стонал, бродя по улицам столицы Истмарка, сорвал с нее капюшон, дернул за золотисто-рыжие волосы. Час саблезуба, самая тихая пора. Эльфка не собиралась задерживаться здесь, встать с петухами и уже через три дня дойти до Данстара. Деметра будто нарочно растягивала их путь. В путешествии со всеми удобствами есть своя прелесть, но Тинтур терпеть не могла этих тошнотворных минут промедления, тягучих словно смола. Слишком часто она босая плясала на лезвии кинжала, слишком часто могла лишиться жизни, что бы тратить ее так пусто и бессмысленно.

Таверна пахла медом, свежевыпеченным хлебом, кислым вином и дымом. Самые сладкие запахи в морозную ночь. Белое Крыло не решилась снять капюшон. Мало ли, вдруг ее узнает Эльда или Нильс. Подобная мысль пробежала по губам босмерки горькой ухмылкой. Узнают ее, как же, они-то и ее имя, должно быть, тогда не запомнили. Со второго этажа трактира лилась тихая печальная мелодия флейты. Новый бард «Очага и свечи» наигрывал колыбельную. Думает, норды спать будут лучше? Вязаные половики, укрывающие дощатый пол, скрадывали звук ее шагов, повар, дремлющий прямо за прилавком, даже головы не поднял. Когда-то давно, еще в другой жизни, пока норд бессовестно предавался сну на рабочем посту, эльфка нарисовала на лысине Нильса углем рожицу. Ох, и хохоту было, когда двуликий Нильс шел по улице, багровый от смущения и непонимания, а вслед ему летели смешки да язвительные шуточки.

Тинтур ударила ладонью по столешнице. Повар вздрогнул, нехотя разлепил веки. Тонкая струйка слюны, сбегавшая с уголка его рта, терялась в седой, спутанной со сна бороде.

– Чего расшумелись? – недовольно прошамкал старик, протирая слезящиеся глаза, – чего надоть? Еды, комнату?

– Комнату. И завтрак, – монеты, лукаво поблескивая, подскочили на затянутой в перчатку ладони Белого Крыла и с тихим звоном скрылись в ее кулаке. Блеклые глаза Нильса алчно вспыхнули.

– Это мы мигом, барышня, – выудив из кармана ключ, северянин во всю прыть своих немолодых ног выбежал из-за стойки, – может, еще воды горячей, чтобы умыться? За пять септимов вечером и утречком, еще мыльца кусок.

Девушка согласно кивнула. Не узнал все-таки. Сожаление укололо едва ощутимо, будто бы робко, обжигая холодком. Ностальгия всего по нескольким неделям, запечатлевшихся в памяти вереницей картинок, калейдоскопом лиц, цветов и запахов, оказалась намного сильнее. Тонкая нить, которой Тинтур была привязана к Виндхельму, грубо порванная в ту снежную ночь, сейчас кровоточила, роняя алые слезы.

***

Сталь может стать пьяницей. Пристраститься к алому так, что будет захлебываться, страдать даже по одной-единственной капле, пить алчно, но никак не утолить свою жажду. А может, клинок лишь отражает желание хозяина, исступленную страсть того, кто сжимает его в руках? Сталь холодна. В алой раскаленной жизни крови она хочет просто согреться.

Эльфийский кинжал выточен из лунного камня и закален магией, но годы и морозы искрошили изящно изгибающееся лезвие, истерли позолоту, а орлиная голова, венчающая рукоять, лишилась кончика клюва, глазницы зияют одинокой чернотой. Интересно, какими драгоценными камнями смотрел на мир этот кинжал? Рубинами, алыми, словно закат, или изумрудом, искрящимся безумием и хитростью?

Булькающий надрывный кашель отвлек девушку от созерцания оружия. Сидя на колченогой, скрипящей от натуги скамье она равнодушно взглянула на мужчину, силящегося подняться на ноги. Руки не слушались, расползались в разные стороны, и человек со стоном упал на пол. Сидящей в безмолвии босмерки он не замечал. Забыл об ее присутствии. Все его мысли занимала жгучая боль, терзающая кисти рук и уши.

– О Кинарет… что… избавь меня от мук… – норд сел, в изнеможении прислонившись спиной к стене. Глаза уже привыкли к густому мраку, различали предметы. Ладони перепачканы чем-то липким, кровь струится по шее, рубашка на груди успела промокнуть и отвратительно льнула к коже. Кьелл не помнил, как оказался в подвале. Вроде… выпил пару кружек меда с парнями, пошел домой… девица, закутанная в плащ, но даже одежда не скрывала ладной фигурки. А Кьелл-то мужик хоть куда, не мог бедняжку бросить в ночь на улице! Пришли они к нему, норд только потянулся снимать с нее плащ… и темнота. А потом – мучительное пробуждение в подвале, наполненное болью и тошнотой.

– Ну, мразь, попадись мне только, – прорычал Кьелл, пытаясь протереть глаза, и глухо закричал от боли, объявшей его пальцы. Непереносимо, словно кожу с него содрали. Но мгновение мужчина даже перестал дышать, и снова затхлая тишина погреба наполнилась ужасом и отчаянием его крика. – Руки! Мои руки!..

– Руки твои на месте, – холодно молвил девичий голос. Пара мерцающих золотистых глаз впилась в его лицо, скрытое темнотой, – и пальцы тоже. Не вопи, все равно никто не услышит.

– Ах ты… ты! ТЫ! Да я тебя… – ярость и гнев придали ему силы. С ревом Кьелл вскочил на ноги и бросился на девушку. – Сиськи отрежу и свиньям скормлю, сквернавка!

Она не ответила на оскорбление, лишь сильнее распалив злость северянина. Ишь чего удумала шлюха, Кьелла, внучатого племянника двоюродного брата Вулвулфа Снегохода, обдурить решила?! Чай он не пес да не отродье остроухое, что б им помыкали! Норд, позабыв об искалеченных пальцах, сжал было горло девицы, но щербатое лезвие крест на крест располосовало его живот. Глухо охнув, он схватился за рану. Клинок распорол кожаный жилет и рубашку, горячая жижа опалила израненные пальцы Кьелла, словно не кровью он истекает, а лавой, будто кишки его наполнены расплавленным железом. Мужчина как мог зажимал раны, боль оглушала, дробила рассудок и сознания, накатывала исполинскими волнами, сметая остатки воли и храбрости. Девушка играла кинжалом, крутила его в ладони. Сквозь бешеный стук сердца, эхом отдающийся в ушах, северянин слышал, как лезвие рассекает воздух.

– Помнишь, что ты сказал тогда? – кинжал плясал в тонких пальцах, она смотрела на него глазами зверя, жестокими и безжалостными. – Помнишь? «Все поют, даже талморские шпиончики, когда с ними толкует настоящий норд». Помнишь?

Глаза Кьелла расширились от удивления и ужаса. Презрение исказило его лицо уродливой гримасой.

– Что, остроухая что ли, а?! Падла эльфийская?! – он ринулся на эльфку, но сильный удар в грудь вынудил его распластаться на полу. Воздух выбило из его легких, под сомкнутыми веками взрывались звезды. Страх сжал его в ледяных объятиях, из которых Кьелл тщетно пытался вырваться. – Ну, тебе это с рук не сойдет! Ты кровью заплатишь! Головой, тварь талморская! Ярл Ульфрик…

– Ярлу Ульфрику делать нечего, как заниматься какой-то сдохшей паршивой собакой, – голос абсолютно спокоен и меланхоличен, – ты не узнал меня, Кьелл, верно? Не одному эльфу ты угрожал, не над одним издевался.

– И что? И ЧТО?! Скайрим для нордов, поняла, сука?! – он плюнул, целясь ей в лицо, но промахнулся. Непрошенные слезы струились по его щекам, как немое приветствие смерти. Холод уже запустил зубы в его тело, мазнул языком по коже, вызывая вереницу мурашек. Никогда еще Кьелл не был таким беспомощным и жалким, таким слабым. Даже когда старшие братья запихали его в бочку с помоями, где он просидел до вечера. Эльфийка грациозно поднялась на ноги, кинжал описал дугу в воздухе.

– Упокойся с миром, сын снегов, – прошептала она еле слышно, – да смилостивятся боги над твоим жестоким сердцем…

Молилась она не его богам, не Девяти! Они бы не позволили так страдать норду, когда через несколько часов Кьелл, истерзанный, с радостью принял последний поцелуй кинжала эльфийки. Ведь его ждет Совнгард…

***

Утро наступило слишком скоро. Волчья кровь не давала ей сна, но это невеликая цена. Тинтур потянулась, выгибая спину и коснувшись пальцами ног спинки кровати. Под шкурами было тепло и уютно, и эльфку, урожденную Валенвуда, вовсе не прельщало вылезать на мороз. Босмерка с удовольствием провела бы еще несколько часов, нежась в кровати, но Виндхельм лишал ее покоя, волновал кровь. С тяжелым печальным вздохом она спустила ноги на пол. Гуляющий по полу проказливый сквознячок по-кошачьи потерся о ее щиколотки. Девушка откинула со лба спутанные рыжие волосы, когда в комнату без стука ввалился Нильс. Отдуваясь под тяжестью ведра, до краев наполненного водой, над которой клубился пар. С трудом взгромоздив его на тумбочку, чудом не расплескав половину, норд вытер вспотевший лоб рукавом. Возраст берет свое, не по силам ему уже воду постояльцам таскать, а ведь в юности полную бочку для засолки мяса мог на спине от дворца до таверны протащить. Потирая ноющее плечо, Нильс улыбнулся постоялице, но вдруг его взгляд пронзил эльфку задумчивым подозрением.

– Вот и вода. Не медлите, сударыня, остынет скоро. Здесь позавтракаете или в зале?

– В зале, – Тинтур поспешно пригладила волосы, прикрывая свои уши, но пожилой северянин все равно смотрит на нее настороженно. Потирая бороду, Нильс нервно кашлянул.

– Вы меня извините, но вы уже у нас бывали? Будто я вас раньше видел, нет? – Нильс подслеповато щурился, качал головой. Босмерка не смогла сдержать улыбки. Помнят все же. Приятно.

– Нет, – вежливо ответила она, протягивая повару септим, – я первый раз в Виндхельме.

Ложь давалась ей до омерзения легко. Белому Крылу претило изворачиваться, но и столь рьяно предаваться ностальгии тоже. Ее уж поди похоронили те немногие, кто знал ее как простого барда. Откинув волосы на спину, девушка ополоснула лицо горячей водой. Боевую раскраску эльфка смыла еще вчера, а новую разводить не хотелось.

– О… ну, тогда ладно, – Нильс неловко потоптался на пороге, зажимая в кулаке вожделенные септимы. Его морщинистое лицо выражало грусть, – а то была тут девчушка, тоже из лесных. Юркая такая, хохотушка, ни минутки на месте усидеть не могла. А потом пропала. Пела у нас по вечерам. Как же ее звали?.. эх, пень трухлявый, забыл! Помилуй, Мара, что ж я тут торчу, когда у меня рагу на огне! – словно в подтверждение его слов из зала донесся пронзительный вопль Эльды. Повар кинулся на зов хозяйки так, что едва кубарем не выкатился в холл. Босмерка с озорной улыбкой принялась натягивать тунику. Да, все-таки в «Очаге и свече» ничего не изменилось.

Солнце улыбалось с прозрачно-голубого неба, когда эльфийка покинула таверну. Воздух хрустел от мороза, который тут же защипал Тинтур за щеки, расцвечивая смуглую кожу румянцем. Каждый вздох обращался зыбким облачком пара. Застегнув плащ костяной брошью, вырезанной в форме кленового листа, Белое Крыло направилась на рынок. Путь неблизкий до Данстара, а дороги в Истмарке коварные и опасные. Она подумывала нанять извозчика, но их порода ужасно болтлива, а Белое Крыло была не уверена, что сможет выдержать многочасовую беседу о погоде, имперцах и Братьях Бури, щедро разбавленную песнями, чьих слов даже толком не знают. Но если она пойдет пешком, то Виндхельм еще долго будет смотреть ей вслед.

Стиснутый в объятиях холодов город просыпался быстро, что бы многое успеть за короткий день и вновь блаженно задремать с наступлением сумерек, рынок встретил ее галдежом, суетой и плотной пеленой запахов. Оборотень повела носом. Стылая на морозе кровь, сыромятная кожа, печеные яблоки и кислое молоко. Тинтур остановилась у прилавка ушлой альтмерки с хитрыми зелеными глазами, внимание босмерки привлекла кукла. Деревянный аргонианин с ярко-зеленой мордой и длинным хвостом, игрушка могла двигать головой, руками и ногами, кончик куцего хвоста вообще болтался из стороны в сторону. Девушка прикусила нижнюю губу. Хватит ли ей денег и на извозчика, и на подарок для Лис?

– Обереги! Талисманы! Амулеты! Защитят дом от воров, приманят удачу и счастье! На богов надейся, а сам не плошай, верно? – ушлый остроносый мужичок в овчинном тулупе и шапке, завязанной под почти отсутствующим подбородком, размахивал руками и широко улыбался. На шее у него висело с полсотни кулонов и амулетов. Тинтур заметила и выточенный коготь ворожеи, и клыки хоркера, нанизанные на шнурок словно бусины. Как бы торгаш не распинался, святости своим изделиям он воплями не прибавит. Обычный мусор, сокровище для дураков – ничего более.

– Ожерелье из фалмерских ушей! Носи под одеждой или повесь над порогом дома, и ни беда, ни горе к тебе не придут! – лавочник взмахнул связкой острых высушенных эльфийских ушей, белых и сморщенных. Они болтались на крученом кожаном шнурке, проткнутые поочередно в хряще и в мочке. Тинтур как-то посчастливилось увидеть фалмеров, правда всего раз и мельком, но она могла поклясться кровью Йафрэ, текущей в каждом дереве, что уши из этого ожерелья принадлежали не бывшим снежным эльфам.

– Из руин двемерских, из пещер заколдованных! Никакая хворь не возьмет, – разумно торговать эльфийскими ушами в городе, где меров не терпят. Ежели данмер какой слово против скажет, его в подземелье или, еще хуже, за ворота в ночь и метель. Вот еще одна пара бусин в «оберег». Пусть он выбелил их, но каждого мера можно узнать по форме ушей – у босмеров они по форме походит на листочки, у высоких эльфов – вытянутые с изящными округлыми мочками, а у данмеров… у данмеров уши больше всего похожи на фалмерские.

Торгаша оберегов народ сторонился как дурака или чумного, лишь одна изможденная печальная женщина в бобровой накидке купила у него амулет, дарящий успокоение усопшему. После часа бесполезной пляски, лавочник сплюнул и принялся грубо запихивать амулеты в холщовый мешок, что-то злобно бормоча себе под нос. Ему даже и в голову не могла прийти, что смерть караулит его за воротами Виндхельма.

***

Борлок опоздал на ярмарку. Он целый год готовился, грезил о будущих барышах, но все пропустил из-за того, что его осел издох. Пешком бы он ни в жизнь не успел до Рифтена, а извозчики отказывались вести его в долг. И вот он торчит в этом забытом Девятерыми городишке, где за утро наторговал лишь семь септимов! Семь, это даже на комнату не хватит. Если так дальше дело пойдет, то придется ему жрать эти чертовы эльфячьи уши. Эти тупые северяне хоть знают, как тяжело их добыть?! Не в развалинах двемерских городов, Борлок не самоубийца. Пришлось разорить парочку эльфийских могил и прирезать одного охотника, разбившего лагерь близ Фолкрита. Вот он пожрал тогда от пуза. Птица, дичь! Бретон облизнулся, вспоминая, как тек сок и жир по его рукам и подбородку, но довольство тут же сменилось раздражением. Мужчина хмуро сплюнул сквозь щель между передними зубами. Зато теперь ему жрать нечего.

Одно радует – пока не нужны новые уши, но если что, можно всегда собрать урожай в Виндхельме. Остроухих тут не жалуют и правильно. Никому и дела не будет, если с парочки-другой данмеров уши снимут. Заодно и поживиться чем можно. Заметно повеселевший, Борлок двинулся ко дворцу ярла. Раз уж нордам амулеты не нужны, то пусть хоть придворный маг кое-что на свои зелья возьмет. Только бы стражники не поняли, что ушки-то вовсе не фалмерские. Хотя какое им дело? Сами небось забывают все, когда по серому кварталу разгуливают. Только глухой не слышит похабных песенок, которые местные распевают на улице данмеров.

Насвистывая себе под нос незатейливый мотивчик, бретон решил срезать через кладбище. Уже сбегая по ступенькам, он услышал позади себя легкие торопливые шаги, но не успел обернуться. Что-то сильно ударило его в спину, Борлок не удержал равновесия. Головой сосчитав все ступеньки, торговец взвыл, когда рот его наполнился кровью, а кисть глухо треснула. Мужчина с тихим стоном рухнул лицом в снег, на языке и в глотке словно пламя Обливиона бушует. Он попытался встать, но чья-то нога опустилась ему меж лопаток, впечатывая Борлока в мерзлую землю. Он хотел крикнуть, но голос пропал, бретон повернул голову, желая взглянуть на нападавшего, но тут ступня с силой опустилась на его поясницу. Борлок захрипел.

– Не двигайся, если хочешь жить, – хрипло приказал незнакомец и сорвал с лавочника шапку. Бретон облегченно вздохнул. Если одежда ему нужна, то пускай забирает, пусть все забирает, только его не трогает. Мужчина хотел было завести свою песню об оберегах и амулетах, когда снег возле его головы внезапно окрасился алым. Лезвие было таким острым, что Борлок не сразу почувствовал боль в отрезанных ушах, холод и страх притупили чувства. Он закричал лишь когда его окровавленные уши с рваными клочьями кожи, свисавшими по линии отреза, плюхнулись перед ним в снег, болтаясь на простом отрезе веревки. По ноге потекли крохи мужества Борлока.

– Теперь посмотрим, как это принесет тебе удачу, – голос растаял в тишине кладбища, оставив бретона одного давиться рыданиями и болью. К горлу подступил склизкий колючий ком, лавочник даже не слышал голосов обступивших его стражников. Сквозь мутную пелену застилающую взгляд он увидел девку в плаще. Капюшон не скрывал острого чисто эльфийского подбородка. Борлок протянул к ней руку, но она безвольно упала на землю. Оглушенный слабостью, он уже не видел, как эльфийка скрылась в сером лабиринте улиц Виндхельма.

***

Звук разбивающихся об пол капель воды оглушительным эхом разносился по камере Онмунда. Это единственное, что наполняло унылые дни мага. Вампиры больше не приходили, еду приносила Матильда, и каждый раз юноша замечал на женщине новые раны. Порезы на шее и запястьях кровоточили, норд хотел залечить их, но стоило ему только подойти к Матильде , как она вжала голову в плечи и опрометью бросилась прочь, даже забыв закрыть решетку. Еще долго потом звучали тихие жалобные крики Матильды, которую наказывала за провинность Ирмагард.

Хуже всего было одиночество и постоянная тишина. Кровососы не желали опускаться до рукоприкладства, и пытали его безмолвием, а не кнутом или каленым железом. В некоторые минуты колдун бы с радостью отведал боли за одно-единственное слово или возможность вновь увидеть Деметру. Юноша запустил пальцы в успевшие отрасти волосы. За время своего заключения он сотню, тысячу раз успел пожалеть, что столько наговорил жене. Хватило бы ему ума сдержаться, сейчас он бы не сидел в сырой, промозглой келье. Онмунд отчаянно скучал по жене, и от мысли, что он ее больше не увидит, болезненно сжимало сердце стальными тисками, пронзало холодом безнадежности и тоски. Маг не раз задумчиво вглядывался в ледяные иглы, сверкающие бритвенно острыми гранями, или в пламя, алчное и обжигающее, сотканные из тонких нитей магии. Что мешает ему лишить сейчас себя жизни? Короткая вспышка боли ничто по сравнению с пленом в пещере вампиров? Что его ждет? Пустое бесцельное существование, которое выжжет его изнутри? Но каждый раз решимость сбежать от суровой реальности в царство Шора таяла, словно льдинка под лучами весеннего солнца. Онмунд не хотел уходить. За слишком многое цеплялась его жизнь.

Его разбудило тихое бряцанье и лязг – кто-то отпирал дверь его камеры. Юноша с трудом разлепил веки. Взгляд практически мгновенно различил в полумраке высокую фигуру Эсташа. Альтмер аккуратно притворил за собой кованую железную дверь и неспешно направился к северянину. Колдун сел на топчане, шкуры соскользнули на пол, но Онмунд этого даже не заметил. В самые первые дни своего заключения промозглая сырость и холод не давали ему покоя, но потом его чувства будто притуплялись, и витающая в камере прохлада становилась все незаметнее. Или, может, норд уже стал частью этой унылой обители, врос нее и сам растворяется в зыбкой темноте?

– Надеюсь, ты не будешь делать глупостей, – надменно промолвил Эсташ, и голос эльфа, хриплый, с бархатистым саммерсетским говором, показался Онмунду музыкой, – безмолвие должно было научить тебя хотя бы толике смирения, но, судя по злобному блеску твоих глаз, это не так, – вампир грациозно опустился на колченогий, скрипучий стул. Его глаза пылали парой алых угольков. – Но я рад твоему благоразумию. Я не раз видел, как люди, – он гадливо поморщился, – сводили счеты со своей жизнью. Впрочем, это неудивительно. Ваша порода труслива в своем большинстве.

– Все боятся. Даже вампиры, – кривая злорадная ухмылка исказила бледное лицо Онмунда, – иначе отчего вы прячетесь по пещерам как крысы?

Несмотря на бьющееся в тяжелом взгляде вампира золотисто-багровое пламя, взирал он на северянина холодно, высокомерно и апатично. Что букашка перед ним, что человек, для альтмера нет никакой разницы. Видимо, спесь у высоких эльфов в крови, пусть и изрядно подмороженной заразой вампиризма.

– Пытаешься оскорбить меня? – сухая циничная усмешка тронула тонкие губы Эсташа, клыки, порвавшие не одно горло, тускло сверкнули в темноте, – очень зря. Мое терпение может иссякнуть, и своей дерзостью ты выложишь себе дорогу прямиком в объятия Ирмагард. Раны на ее лице так и не зажили, а это серьезная провинность.

– Вот и наказывай ее рожу за то, что больше не такая смазливая, как раньше, – прорычал Онмунд, сжимая кулаки. Ярость хлынула на него раскаленной вязкой волной, юноша до крови закусил губу. Кровь разлилась на языке острой горечью, в воздухе разлился аромат, отдаленно напоминающий запах цветущего чертополоха – это Эсташ вынул пробку из пыльной бутылки из темного стекла и разлил густую темно-зеленую жидкость по чашкам. Альтмер чинно взял кубок и пригубил, церемонно облизнув губы.

– Скажи мне, человек, думал ли ты, почему мы, дети вечности, вынуждены заботиться о тебе, невежде? Почему просто не обратим трэллом, а терпеливо ждем?

– Ждете чего? Когда я потолстею? На таких харчах ждать долго вам придется, – язвительно бросил Онмунд, и вампир недовольно поморщился. Его брезгливое лицо скривилось еще больше, словно он в своей чаше злокрысье дерьмо увидел. Эльф отставил кружку и слегка подался вперед, опираясь острыми локтями о не менее острые костлявые колени.

– Вампирские кланы, – заговорил Эсташ тихим, до странности торжественным голосом, – это могущественные, старинные семейства. Каждый отравлен проклятием Молага Бала и благословлен ночью, наделен силой, которую не понять смертному. Но даже самый сильный клан может быть повержен, как это не прискорбно, – альтмер глотнул из чаши. Маг к своей так и не притронулся. – Гранвирир некогда был могучим кланом, держал в страхе весь Саммерсетский архипелаг. Мне не посчастливилось увидеть рассвет силы нашего клана, я родился как вампир слишком поздно, но и тогда семья была довольно влиятельна. Наше имя внушало ужас, а в фамильном ковене жили до пятидесяти вампиров. Скажи, человек, ты когда-нибудь слышал о Саргоне Рыцаре Солнца?

– Нет, – Онмунд покачал головой, – но, судя по имечку, это был главный ваш кровопийца. Только причем здесь солнце, вы же его не жалуете.

– Мы? – Эсташ ухмыльнулся хитро, чуть сморщив нос. – Ах, ну да, да, пока мы. Саргон был лордом клана Гранвирир. Знаешь, каков наш герб? Солнце, которое застилает своими крыльями ястреб. Мы видели как эпохи сменяют друг друга, видели, как смертные играют в войну… пока Стендарр, бог милосердия, ратирующий доброту и щедрость, не приказал своим дозорным уничтожить нас. Столкнуть клан Гранвирир в бездну забытья! – сухие бледные пальцы вампира сжались в кулаки. Черная изломанная стрела трещины пронзила глиняную чашу. Онмнуд недоверчиво нахмурился.

– Раз вы были такими могущественными, что вас все боялись, то как это небольшой орден вырезал всю вашу породу едва ли не подчистую? – от насмешки острый подбородок альтмера затрясся, алые глаза превратились в пылающие щелочки. – Уж не брешешь ли ты, а, кровопийца?

– Не вру, – коротко кивнул Эсташ, – лишь слегка преувеличиваю. Причина есть – один из наших юнцов слишком уж возгордился, а дочь местного графа была хороша… настолько, что он пробрался в ее покои в замке…

– И этим юнцом был ты? – альтмер вздрогнул, словно сквозь него прошел разряд молнии, глаза вспыхнули ярче. Верхняя губа приподнялась, обнажая клыки, с губ сорвалось хищное шипение. – Да неужели? Великий–развеликий вампирский клан Гранвирир пал из-за того, что тебе понравилась женщина?

– Я не жалею, что насладился ею! – самообладание Эсташа рассыпалось на сотни сверкающих осколков. – Что эти смертные?! Лишь еда, тупоголовый скот! – вампир вскочил на ноги, пролив на себя содержимое чаши. На его мантии расцвела темная клякса.

– И этот скот вас почти уничтожил. Вы ютитесь в пещере, питаетесь одной–единственной иссушенной женщиной. Сколько вас осталось? Ты и Ирмагард? Все?

– Нет, есть еще несколько вампиров, что остались верен нашему клану. Скоро ты познакомишься с ними, – альтмер стряхнул с мантии капли странного напитка и двинулся прочь, шелк и потертый бархат тихо шуршали, развивались вслед за ним, трепетали словно крылья. Вновь запирая Онмунда, эльф лукаво прищурился. – Скажи мне, маг, не мучает ли тебя жажда? Не пересыхает ли горло так, что становится больно даже дышать?