Текст книги "Огонь и сталь (СИ)"
Автор книги: Darr Vader
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 29 страниц)
Северянин, не сдержавшись, усмехнулся. Броня чопорного высокомерного ублюдка из Сиродила дала первую трещину. Сейчас перед Онмундом стоял и посмеивался его тесть. Не придворный маг и отец Довакин, а его тесть. Серебристые глаза лукаво искрились, плутоватый прищур совсем как у Деметры. Напряжение немного спало, но тут же вновь сковало воздух, когда мужчины увидели Драконорожденную. Ноги блондинки едва касались земли, она словно парила, распущенные волосы лентами развивались на ветру, а рядом с ней неторопливо ступала эльфийка, невысокая и тонкая, с парой боевых топоров на поясе. Золотисто-рыжие волосы перехвачены кожаной вышитой банданой, прикрывающей уши, и единственная белая прядь, заплетенная в косичку, лежала на плече. Темно-янтарные глаза скользнули по лицам магов, вспыхнули и погасли. Мерцер поморщился, узрев, что босмерка боса.
– Это Тинтур Белое Крыло, ты же помнишь ее, Онмунд? Она идет с нами, – заявила магесса, взглядом пресекая любые возражения.
========== EK DUR (Ее проклятье) ==========
Глаза Мавен пылали в полумраке. Огонек свечи трепетал и извивался, отражаясь во взгляде женщины, и Камо’ри казалось, что глазницы аристократки полнятся расплавленным золотом. Еще немного – и оно перельется через веки, хлынет по смуглым щекам, с едва слышным шипением въедаясь к кожу. Кончик хвоста каджита дернулся, вдоль позвоночника пробежал холодок, но в остальном пират ничем не выразил своего беспокойства. Эта сука Черный Вереск чует страх и слабость за версту.
– Я ведь отправила тебя в Вайтран. Или в Морфал, в Фолкрит, даэдра в задницу! – губами Мавен владела сухая вежливая улыбка, в ласковом тоне отчетливо звучал гнев. – Куда угодно, но ты должен был вернуться с головой Белого Крыла. И что же я вижу? Ты и не думаешь покидать Рифтен, сидишь подле своей окотившейся сестрицы. Кстати, кто у нее?
– Две дочки и сын, – пальцы зудели от желания сжать рукояти скитимаров и отсечь черноволосую башку этой нордской мрази. У нее такой кол в заднице, что его конец у Черный Вереск из глотки торчит, а сама она едва ногами до земли достает, – скоро совсем глаза откроют.
– Очаровательно, – пропела женщина, постукивая ухоженными пальцами по дубовой столешнице. Камо’ри презрительно фыркнул, сморщил нос, ощущая жжение под нашлепкой на левой глазнице. Сразу видно, что ни меча, ни мотыги в руках надменная северянка не держала. Предпочитает действовать слухами, уговорами, ядами… или клинком в чужих руках. Пират уже понял, что именно скажет ему Мавен Черный Вереск.
– Выходит, у тебя трое расчудесных племянников. Говорят, котята очень милы. Дхан’ларасс, вероятно, души в них не чает, – глаза женщины чуть сузились, игра теней превратила ее лицо в злорадно-насмешливую маску. Капли расплавленного золота повисли на ресницах Мавен.
– Конечно. Каждая мать за свое дитя жизни не пожалеет, – выплюнул сутай-рат, скромно потупив взгляд. В очаге жарко пылал огонь, но Камо’ри чувствовал ледяное дыхание. Обливион на голову Черных Вересков! Азурах одна знает, есть ли засланец Мавен в гильдии. Женщина плавно поднялась на ноги. Губы плотно сжаты, глаза поблескивают остро, будто каленая сталь.
– Верно, мать на все готова ради сына. Даже мертвого. Поэтому ты принесешь мне голову этой эльфийки. По своей воле или нет, – в тонких аристократичных пальцах зашуршал пергамент. – Как зовется твой корабль? «Меч Алкоша»? – северянка недобро усмехнулась. Ее улыбка отдавала желчью. – Знаешь ли ты, что я только росчерком пера могу сделать так, что твое судно никогда не покинет гавани? Или вообще будет конфискован. Корабль же имперский? Тогда почему им правит каджит? – женщина помолчала, после чего облизнулась, как сучка, учуявшая сахарную кость. – Тебе не кажется, что котов нынче много в Рифтене? Ты, твоя сестра… и трое котят. Нежеланных ублюдков принято топить, верно? – смех Мавен, низкий, хриплый, резко захлебнулся при виде обнаженного скитимара. Она отступила на шаг и побледнела, ощутив спиной твердость стены. Но самоуверенное высокомерие вернулось к ней в тот же миг. – Ты не посмеешь, – заявила норжанка, испепеляя каджита взглядом, – не дерзнешь поднять меч против Черного Вереска!
Стоит ей закричать – и пропал Камо’ри. Сбегутся все, включая ее старшего сына, и к утру голова сутай-рат будет отправлена в подарок Ларасс. Не допусти Алкош, чтоб молоко у сестры пропало… но рифтенская сука слишком горда, что бы вопить. Пират молнией ринулся вперед, но и Мавен шарахнулась в сторону, спасаясь от широкого лезвия скитимара. Острие клинка распороло рукав ее бархатного кафтана, ткань обагрилась кровью. Северянка упала на колени, и только сейчас страх дворянки, густой и вязкий, поплыл в воздухе. Мавен полоснула по Камо’ри жгучим, исполненным ненависти золотистым взглядом.
– Ты поплатишься за это! – прохрипела она, зажимая ладонью рану. Черная кровь сочилась меж ее пальцев, с глухим стуком разбивались капли об пол. – И сестрица твоя! А ее отродья пойдут на корм собакам!
Никто не видел, как Камо’ри входил в особняк советницы ярла. Никто не увидит как он будет выходить. Сутай-рат сжал в кулаке черные жесткие волосы женщины. Норжанка сжала зубы, но промолчала. Пират цинично ухмыльнулся.
– Молчи, мне не нужны ни стоны твои, ни крики, – клинок прижался к горлу аристократки, – мне нужна безопасность сестры и ее детей. Если ее можно купить твоей смертью…
– Хемминг! На помощь! Вальдр!.. – Мавен кричала надрывно, отчаянно, билась в руках каджита. Пламя тянуло к ней гибкие обжигающие языки, будто силилось спасти благородную северянку от пирата. Камо’ри коротко выдохнул сквозь зубы, скитимар опустился. Черный Вереск истекала черной кровью.
– Мама!.. – Хемминг ворвался в комнату с мечом наголо. Северянка протянула к нему руку, со скрюченных пальцев стекали тягучие капли, золотистый взгляд стремительно гас. Мужчина замер, не в силах произнести хотя бы слово. Дымчато-серое лезвие кривого меча разрубило его от плеча до живота. Угасающим сознанием Мавен узрела смерть своего старшего сына, прежде чем ее душа отлетела в темные чертоги Ситиса. Слезы хрустальными забралами заволокли померкшие янтарные глаза. Камо’ри взмахнул скитимаром, стряхивая с него кровь Черных Вересков. Твари! Каджит гадливо сплюнул, попав на искаженное агонией лицо Хемминга. Думают, будто они лучше, потому что ни усов, ни хвостов у них нет. А для меча, для смерти все равны.
Склонившись над столом покойной, сутай-рат лихорадочно рылся в бумагах Мавен, когда дверь тихо скрипнула. Острые уши пирата дрогнули, он круто обернулся, хватаясь за меч. Ингун невозмутимо взглянула на распростертых на полу мать и брата. Огонь тускнел, отражаясь в лужах крови. Девушка судорожно вздохнула, схватившись за горло, и подняла на каджита глаза. Золотистые, материнские. Губы ее дрожали, всхлип, сорвавшийся с них, камнем рухнул вниз. Камо’ри приготовился к прыжку, но Ингун вдруг улыбнулась едва ли не развратно.
– Хорошо я умею изображать горе, верно? – ее смех, сиплый и лающий, смолк, когда сутай-рат не разделил ее веселья. – Уходи подвалом, там есть тоннель в Крысиную нору, а я останусь здесь скорбеть. Не бойся за себя или сестру, – ее улыбка исполнилась нежности. – Никогда не смогу полюбить Скайрим. А Сиродил, говорят, просто рай для алхимика.
***
– Ты же так хотел слышать, Цицерон. Теперь ты слышишь меня… отчего ты расстроен?
Шут лишь сердито засопел, возя деревянной ложкой в миске с кашей со снежными ягодами, темно-красными и терпкими. Имперец аккуратно подцепил одну двумя пальцами, задумчиво покатал, после чего резко сжал. Кожица лопнула с тихим треском, сок брызнул на лицо Хранителя, расцветив его алыми веснушками. Матушка спокойненько спала в своем гробике, цветы, которые верный Цицерон принес ей позавчера, уже завяли, поникли. Надо нарвать новых, красивых-красивых, но бедный Дурак Червей боится, не смеет показаться на глаза Матушке. Дура-Дагни иногда так вопит, что гаер едва не глохнет, зажимает уши, но все равно слышит ее. Цицерон не хочет ее слышать, не хочет! Он хочет, чтобы она заткнулась, замолчала навсегда!
– Я думала, ты меня любишь… а ты меня бросил. Похоронил во льду, мои кости никто не согреет. Только русалки поют мне… а раньше ты мне пел. Если птичка закричала…
– Сверну ей шейку, чтоб молчала, – закончил Цицерон, хихикая, слизывая с пальцев ягодный сок. Она его слышала, шлюха из данстарской таверны «Пик ветров» знает его песенки. А Слышащая? Знает Слышащая хоть один его стишок? Погрустнев, мужчина отодвинул тарелку, глотнул эля из кружки и сморщился. Экая кислятина!
– Расскажи мне о ней. О той женщине, из-за которой ты меня убил. Она красива? Красивее, чем я?
Скоморох не ответил. Мертвая всяко не поймет его, живого. Сердце Цицерона бьется, глаза видят, а руки держат кинжал. Но сейчас он ощущает себя таким же холодным, как тело, что он оставил в Ингвильде. Мертвой там самое место, гуляй по пещере с остальными призраками, а она, глупая, за ним увязалась… мертвячка холодная, змея подколодная, с Цицероном гуляет, своих бед не знает. Уж оставил бы он ее в таверне лучше, не шипела бы девка сейчас ему в уши. И не заткнешь ведь ее!
– Почему ты не зовешь меня по имени, Цицерон? Меня зовут Дагни, ты забыл? Дагни, Дагни, Дагни…
– Замолчи! – взвыл Хранитель, вскакивая. Стол полетел в другой конец комнаты, миска разбилась, каша заляпала лежащую на поду медвежью шкуру, эль расплескался. Шут обессилено опустился на колени, сжимая в ладонях голову. Виски пульсировали тупой болью, на смену голосу мертвой, сухому и тихому, будто ледок трещит под подошвой сапога, пришли тысяча шепотков, то сливающихся во едино, то рассыпающихся на голоса, мужские, женские, детские, и каждый из них твердил свое имя. Десятки, сотни имен, звучащих в унисон, обращались одним. Сначала имперцу казалось, что вновь мертвая заладила свою песню, но нет. Деметра. Все они твердили ему одно. Деметра. Слышащая.
– Ты страдаешь, – сказала она почти нежно, – даже больше чем я. Ты жив, но сердце твое умерло, а пепел его в руках этой женщины. Ты… я помню, ты говорил мне о ней. Волосы цвета бледного золота, глаза словно грозовое небо. Деметра… ее зовут Деметра. А я – всего лишь Дагни… хочешь, я помогу тебе завевать ее?
Цицерон аж подпрыгнул на месте. Завоевать… мертвая поможет ему? Но… глупая врунья, нет, Дурак Червей ей не поверит. Призрак не сможет заставить Деметру полюбить несчастного, одинокого, бедного Хранителя, верного–верного Цицерона. Не сможет.
– Не верь, Цицерон, ты глупой девице, обманет тебя, ощиплет как птицу, – стишок получился совсем дрянной, рифма не к даэдра, да и вообще… мужчина горько вздохнул, поднимаясь на ноги. Дура–мертвячка, наконец, затихла, и скоморох с наслаждением прислушивался к густой тишине Убежища. Матушка тоже любит тишину, ей бы не понравилась, ей бы ой как не понравилась болтовня шлюшьей покойницы. Матушка хоть и не отвечает, но слушать любит Цицерона, только Цицерона, и никакая Дагни ей не нужна.
– Дагни… – имя северное, колким могильным холодком пробежало по губам, и имперец сердито сплюнул сквозь зубы. Сколько померло этих Дагни во всем Севере, сколько потаскух сгинули?! Пнув глиняную миску из-под каши, шут побрел к Матушке. Рассвело, должно быть, нужно пожелать ей доброго утра. Доброго, кровавого утречка, ведь наверняка сейчас один ее детей режет горло своей жертве.
– Нужно наточить кинжал, что бы сверкал, лучился и… – слова застыли у него в горле, обратились крохотными льдинками и провалились в желудок. Безмолвие дрожало от едва слышного хихиканья и шепота, дрожали и руки скомороха, глаза его потемнели, обратившись из золотистых в карие, пылающие яростью и возмущением. Посвященный, мальчишка–сопляк, лопоухий и носатый, пытался втиснуться в саркофаг Матери Ночи под восторженные шепотки своих товарищей.
– Ну, чего ты… подвинь ее!
– Ага, а вдруг она рассыплется?! Трухлявая такая, хуже старого пня, – юноша поерзал, пытаясь устроиться поудобнее, и тело Матроны едва не вывалилось из гроба. Чертыхнувшись, он в последний момент успел схватить ее за иссохшую руку. Сердце пронзили тысячи раскаленных иголок, когда Хранитель увидел, как его грязные пальцы впиваются в скудную плоть, оставшуюся на костях Матушки.
– Нечестивцы! – завопил он, не слыша собственного крика. Взгляд застлало плотной алой пеленой, рукоять эбонитового кинжала сама легла в ладонь. – Как вы посмели?!.. еретики, осквернители! Как вы дерзнули?! – имперец метнулся вперед, сбивая с ног одного паренька и хватая за плечо другого. Догматы велят не поднимать руку на братьев своих и сестер, но этот плевок в сторону веры, самих столпов Темного Братства эти щенки смоют только своей кровью! И кровь их ничем не лучше грязи в канаве!
Когда встревоженная криками Бабетта и сопровождающая ее Турид прибежали к святилищу Матери Ночи, бледный Цицерон стоял, склонившись над послушниками, скулящими в лужах собственной крови. Они были живы, но лица были так изрисованы сталью, что милосерднее было бы их убить. Кожа свисала рваными лоскутами, плоть кое-где обнажала кость. Посвященные рыдали от боли, и их слезы только сильнее разъедали раны. Хранитель неспешно убрал клинок в ножны, и поднял взгляд на облизывающуюся Бабетту. Девочка вздрогнула, невольно отшатнувшись. В глазах шута ни капли былого безумия. Искрятся словно янтарь на солнце, взирают спокойно, уголки губ приподнялись в скупой усмешке. Ни хихиканья, ни песенок, ни плясок… такой Цицерон пугал двухсотлетнюю вампиршу.
– Бабетта, – незнакомые бархатные нотки в голосе гаера заставили не-дитя вздрогнуть, – будь добра, позаботься о них. Они осквернили гроб Матери Ночи, и я позволил себе их наказать, – имперец презрительно поморщился, – жизнь я отнять не могу, но… зато отобрал их лица. Служить Ситису можно и без них, верно?
Леденящие объятия страха смыкались так крепко только однажды – когда пришла весть о падение чейдинхолльского убежища и когда Пенитус Окулатус напали на их оплот близ Фолкрита. И вот сейчас… когда шут ведет себя совершенно не как шут.
***
Мерцер частенько сравнивал свою судьбу с игрой в кости. Новый день – новый бросок, и никогда не знаешь, что выпадет. Он думал, что уже привык к проигрышам, неожиданным победам и прочему, но выходки дочери вновь и вновь доказывали ему обратное. Замужество, ребенок-аргонианин, а теперь еще и босмерка. Маг не считал себя расистом, напротив, он вполне терпимо относился ко всем расам. Терпимо, но настороженно, бретон за свою жизнь хорошо изучил натуры каджитов, альтмеров и даже орков, а лесные эльфы… мужчина покосился на Тинтур. Лошади ее боятся, Грзэин пару раз едва не сбросила наездника, когда эльфка подошла к ней слишком близко. Запашок псины, странные ногти на ногах, острые и чуть изогнутые, голодный блеск в раскосых глазах цвета осенней листвы. Проклятье к проклятью.
– M’anaan, – Лис, сидящая на коленях эльфийки, моргнула мутными внутренними веками и потянулась за следующим медовым пирожком, но обиженно зашипела, когда Белое Крыло хлопнула ее по чешуйчатой ручке. Деметра церемонно глотнула сидра из чаши.
– Манан, – выпалила Довакин, лукаво ухмыляясь. Онмунд смешливо хмыкнул, едва не подавившись рагу.
– Нет, M’anaan, – терпеливо повторила Тинтур и коснулась мочки своего уха. – Умеющий слышать.
– М’анан! – решительно заявила Лис, вновь пытаясь цапнуть лакомство, и громко икнула, выпучив серо-зеленые глаза от изумления. Бретонка отодвинула тарелку подальше от девочки, а босмерка принялась поить ее водой из чашки. В уголках губ Белого Крыла таилась озорная ухмылка.
– Это дитя способнее тебя, – тихо заметила она, поглядывая на блондинку сквозь полуопущенные ресницы. Они у эльфки тоже рыжие, но светлее волос, будто выгоревшие. Вообще она довольно миловидна: россыпь веснушек на переносице и щеках, высокие скулы и раскосые глазищи цвета меда. Деметру отнюдь не удивляло, что Вилкас, один из братцев–увальней, так прикипел к ней. Наверняка такому здоровяку хотелось бы защищать ее, холить и лелеять, наряжать в платьица и по воскресеньям ходить на службу в храм Кинарет.
– Я не собираюсь учить мер, – фыркнула Драконорожденная, поправляя накидку, подбитую лисьим мехом. – Я только поинтересовалась, как будет «слышащий» на твоем варварском наречии.
– Ты у нее спроси как «вампир» по-мерски будет, – мрачно заметил Мерцер. Онмунд подавился элем, Тинтур хмыкнула, и даже Лис, толком не понимая причину общего веселья, тоненько захихикала. Довакин возмущенно засопела и так резко поставила чашу на стол, что сидр переплеснулся через края кружки. Девушка брезгливо вытерла липкие пальцы о мантию. Ишь, умные какие. Одна даже говорить не умеет толком, вторая хвост отращивает каждое полнолуние! Молаг Бал и не разумел никогда, что его проклятье станет когда-нибудь предлогом для шуток.
– Вампир, – босмерка щелкнула ногтями по горлу, – noffete’bleead. Пьющий жизни.
Жаркое резко утратило свой вкус и аромат, Онмунд с трудом проглотил последний кусок и отодвинул тарелку. В памяти мелькнула та ночь в Фолкрите, когда Деметра… выпила жизнь ни в чем неповинного человека. У каждого свои грехи, свои пороки, но расплачиваться должен он сам. И погибнуть не так, не от клыков проклятого даэдра.
– Ты-то чего зазнаешься?! Сама человечинкой не брезгуешь, а мне надо всего лишь пару капель алого, – несмотря на надменный тон и высокомерно вздернутый подбородок, глаза Довакин смеялись. Она подперла кулаком подбородок, закусив ноготок на мизинце, – пришел под покровом ночи, один укус – и я сыта. А ты…
– Деметра, замолчи, – выдавил юноша, сжимая кулаки. Глаза северянина потемнели, превратившись из синих в практически черные, на скулах заходили желваки. Вздохи, рваные и хриплые, со свистом вырывались из его груди. Бретонка замолчала, ошеломленно моргая, и улыбнулась. От такой улыбки тревога мазнула по затылку эльфки ледяным шершавым языком. Она покрепче прижала к себе притихшую Лис и бросила опасливый взгляд на Мерцера.
– Онмунд, в чем дело? – стремясь уберечь крохи стремительно таящего благодушия, девушка ласково коснулась плеча мужа, но норд порывисто вскочил на ноги. Разговоры в таверне мгновенно смолкли, немногочисленные посетители повернулись к магу. Онмунда била дрожь, его душила ярость. Его жена… его любимая, прекрасная, милая жена смотрела на него с такой болью и обидой, а юноша не ощущал ничего кроме гнева. Тесть подвинулся поближе к застывшей дочери.
Серебристые глаза магессы блестели от непролитых слез, с губ сорвался горький всхлип, но магичка вдруг тихо рассмеялась. Звук ее ядовитого веселья протяжным эхом отозвался в голове северянина. Взгляд девушки, только что бывший таким ранящим, блеснул остро и хищно. Когда Онмунду было лет тринадцать, он увязался вместе со старшим братом на охоту. Волчица, попавшая в капкан, смотрела на него так же, как сейчас взирала на него жена. С затаенной ненавистью, злобой и болью.
– Что-то не так? – апатично осведомилась Деметра, склонив голову на бок. Длань, которую маг так презрительно отбросил, бретонка прижимала к груди, сжимая в кулаке бархат мантии. Золотистая цепочка амулета Мары обвила ее пальцы, края кулона впились в кожу ладони.
– Деметра… я больше не могу, – Онмунд хотел говорить твердо, но почему-то выл, стонал как побитый пес. – Я не хочу больше видеть тебя такой. И знать, что… что ты… – норд вздохнул и протянул к Довакин руки, – прости меня…
– Нет, – одно слово, хлесткое и резкое, словно предательский удар в спину, словно стрела, пущенная из темноты, сдавило грудь стальными тисками, которые раскалялись, так медленно и неспешно, словно желая причинить ему как можно больше боли. Юноша прерывисто выдохнул сквозь зубы и повернулся к Мерцеру. Анвильский маг смотрел на него исподлобья и многозначительно кивнул в сторону выхода. Деметра же плавно поднялась на ноги. Не удостоив мужа даже взглядом, она направилась прочь, гордо держа голову и высокомерно улыбаясь глазеющим на нее жителям Айварстеда. Тинтур с Лис на руках поспешила вслед за ней. Только босмерка видела как за закрытой дверью комнаты Довакин и Слышащая Темного Братства упала на застеленное шкурами ложе, заливаясь слезами. Только Мерцер и полдюжины посетителей «Вайлмира» видели, как Онмунд неловко закинул суму на плечо и поникший, ссутулившийся побрел к выходу из таверны.
***
Ветер бил его по лицу, дергал за полы плаща и выл так отчаянно, что магу самому в пору было кричать. Сумасбродство уходить в ночь да еще в начинающуюся грозу. Небо иссиня-черное, висит практически над самой землей, даже лун не видно, лишь молнии вспарывают зловещую пелену облаков, освещая Рифт короткими рваными всполохами. Где-то совсем рядом ухал филин, черная тень промелькнула перед лицом Онмунда. Юноша резко остановился, вскинул руку с пылающим в ней заклинанием пламени. Гром зарычал гневно и раскатисто.
– Обливион подери эту погоду, – пробормотал колдун, нервно озираясь по сторонам. Помилуй Акатош, словно чернилами Скайрим поганые даэдра залили! Смеются, небось, сейчас, глядя, как человек напуган. Огоньки Айварстеда практически растворились в ночи, но он может еще успеть вернуться до того, как небо рухнет множеством холодных капель осеннего дождя на спящие горы. Огонь в ладони мага обратился крохотным светящимся шаром, который мягко взлетел в воздух, сиянием отпугивая ночной мрак. В таверну можно не идти, за пару септимов фермеры могут пустить путника на ночлег, а утром… утром уйти раньше, чем проснется Деметра. Северянин протяжно застонал, словно от боли. Он любит ее. Ее нельзя не любить. Но мириться больше не может. Если ей так нравится быть монстром, чудовищем, которым пугают детей – пусть. Но тогда Довакин придется выбрать – или ее проклятье, или ее муж. Онмунд невесело усмехнулся. Найдутся сотни желающих утешить Драконорожденную в ее печали, разделить одиночество… и ложе. Даже болезнь бретонки не станет помехой для некоторых. Ревность, едкая, разъедающая, тягучей волной нахлынула на колдуна, светящаяся сфера мигнула и погасла, осыпавшись вереницей искр под ноги юноше. Норд глухо чертыхнулся. Нужно успокоиться, магия – структура капризная, непредсказуемая. Новый осколок света выхватил из темноты хрупкую фигурку, закутанную в какой-то балахон. От неожиданности Онмунд шарахнулся в сторону, хватаясь за кинжал. Сквозь спутанные грязные волосы на мага испуганно смотрела пара впалых карих глаз. Зачарованный огонек отражался в них, заставляя призрачно мерцать. Первая холодная капля сорвалась с неба и, упав, медленно скатилась по щеке норда.
– Ты еще кто?! – грубо выпалил он, делая шаг вперед. Девушка испуганно взвизгнула, выставила руки перед собой, будто защищаясь. Юноша попытался улыбнуться, но руку от рукояти кинжала не отнял. – Не бойся, я тебя не обижу…
– Помогите, – голосок тонкий, почти детский, – прошу вас… моя семья гибнет… мы так слабы… скоро умрем, все умрем… – она шмыгнула носом, безвольно опустила руки. Плащ соскользнул с узеньких плеч, и маг увидел, что на ней практически ничего нет. Замызганное холщовое платье, разорванное на груди, едва прикрывает костлявые коленки. Онмунд метнулся к ней и уже почти поднял упавший плащ, как внезапно длинные тонкие руки обхватили его за шею с неожиданной силой. Лицо девушки, мертвенно-бледное, оказалось совсем рядом.
– Эй, постой, что ты?.. – резкая острая боль вынудила его замолчать, что-то теплое заструилось по его шее и груди. Юноша, чувствуя, как подгибаются колени, попытался оттолкнуть вампиршу, но сила словно покидала его тело вместе с кровь, которую жадно урчащая нечисть слизывала с его кожи.
– Ты мне сразу понравился, – жарко прошептала она, – нашего мага убили недавно. Поганые стражи Стендарра! – девушка оскалилась, и угасающим сознанием юноша успел заметить, как кожа на ее лице собирается складками, а в глазах вспыхивает безумный огонек. Когда ночь заплакала, Онмунд уже не чувствовал колких поцелуев ее слез. Все тело сковало таким холодом, что маг ощущал себя мертвым, пусть сердце его и продолжало биться.
***
– Он бросил меня! Бросил! – надрывные рыдания Деметры пугали Лис. Малютка не понимала, почему еще совсем недавно счастливая и всем довольная девушка вдруг так безутешно рыдает. Девочка заерзала на коленях Тинтур, пытаясь укрыться в ее объятиях, и ткнулась мордочкой в плечо эльфийки. Босмерка рассеянно погладила ее меж крошечных рожек.
– Он говорил, что… что любит меня! А сам… сам… – слов стало не разобрать из-за бесконечных всхлипов. Плач Довакин, наверное, слышен на всю таверну. Лис дрожала, всем тельцем прижимаясь к Белому Крылу. Слезами горю не помочь, но эльфка молчала. Пусть лучше сейчас выплачется, завтра уже будет легче.
За стенами «Вайлмира» шумела непогода. Слава Йаффрэ, если к утру гроза стихнет. Тинтур очень хотелось увидеть радугу. В Фалинести после дождя радуга яркая и висит совсем низко над деревом, кажется, протяни руку и дотянешься. В Скайриме они, напротив, далекие, бледные и размытые, но не менее красивые.
– Все будет хорошо, – прошептала Тинтур, – он вернется еще. Мужчины – дурни в своем большинстве.
– И Вилкас твой тоже?! – зло откликнулась Деметра, обращая к ней заплаканное лицо. Светлые волосы падали ей на глаза, растрепавшаяся коса змеей извивалась за спиной, пальцы терзали мягкий ворс шкуры. Всполох ярости быстро потух, и магесса смотрела на эльфку раненым олененком. Белое Крыло улыбнулась и, по-прежнему держа Лис на руках, опустилась на край кровати. Аргонианочка выскользнула из ее рук и пробралась под бок бретонке, свернувшись клубочком. Девушка улыбнулась сквозь слезы и устроилась рядом с девочкой.
– Вилкас – особенно, – босмерка вздохнула, теребя бусинки своего браслета, – это же он спрятал письмо от Братства.
– Что?! – глаза Слышащей вспыхнули возмущением. – Да как… как он посмел?!
– Не хотел меня отпускать…
– Но ты все равно ушла, – Драконорожденная понимающе хмыкнула. Уж оборотня в четырех стенах не удержишь. Вытерев мокрое от слез лицо рукавом мантии, она села и потянулась за сумкой. Пыльный свиток, обтрепавшийся по краям, нашелся далеко не сразу. Связка сушеной лаванды, завернутой в лен, несколько зачарованных ожерелий, золотая шкатулка с резной крышкой и куча всяких безделушек посыпались на пол, пока Довакин, наконец, не нашла свиток призыва. Тинтур заботливо укрыла задремавшую девочку шкурой, когда по комнате пробежал легкий сквозняк, заставивший огоньки свечей затрепетать. Мерцающая бесплотная фигура Люсьена Лашанса появилась близ постели магички.
– Слышащая… – церемонно начал он, но его перебил горестный всхлип. Слезы хлынули по бледным щекам с новой силой.
– Люсьен, от меня муж ушел, – пожаловалась она. Ассасин непонимающе взглянул на Тинтур, но эльфийка лишь пожала плечами. Лашанс потер подбородок.
– Я… зачем ты мне об этом говоришь? Я убийца, а не нянька тебе, Слышащая.
Ее бледное, словно луна, лицо стало еще бледнее, а серебристые глаза почти почернели. Слезы высохли практически мгновенно. Она вызвала его, чтобы поделиться, чтобы… Довакин оскалилась, зашипела.
– Вон! – прохрипела она. – Вон!!! – голос бретонки взлетел до визга, и в Люсьена полетел огненный шар. Фантом едва увернулся, но жар все равно опалил его плечо, пронизав жгучей болью руку до кончиков призрачных пальцев. Магия, пропитанная злобой, самая сильная, а заклинания разрушения становится сильнее во сто крат, питаясь гневом мага.
– Уходи, иначе… – изящная ладонь, объятая магическим пламенем, потянулась к свитку с заклинанием призыва фантома. Кто он такой, чтобы ослушаться приказа самой важной из детей Нечестивой Матроны, тому, кто удостоился чести слышать голос Матери? Он уйдет, но правда все равно останется правдой, кто бы ее не утешал – отец, преданный слуга и новая сестра-эльфка…
– Как скажешь, Слышащая, – покорно прошелестел он, пятясь к выходу. По щекам магесы катились слезы, нижняя губа предательски дрожала, но огонь в ее руке не погас.
Если бы Слышащая была волчицей, она бы завыла свою скорбную песнь, глядя с тоской на полную луну. Если бы Слышащая была бы птицей – она улетела бы туда, где ее слезы никто не увидит. Если бы Слышащая была змеей – любой дерзнувший нарушить ее одиночество заплатил за это высокую цену. Но Слышащая всего лишь человек с древним проклятьем в своих жилах.
========== BahLOK Laas (Голод жизни) ==========
Фарфор нынче дорогой, не чета глине, пусть даже лакированной. Но Елентию подобные мелочи совершенно не волновали. Схватив со стола вазу, она запустила ею через всю комнату, и сосуд раскололся о тускло мерцающий щит заклинания оберега. Расписной фарфор лопнул с неожиданно тихим звоном, разлетаясь сотней острых осколков. Девушка лихорадочно озиралась по сторонам в поисках того, чем бы еще можно было бы запустить в голову ненаглядному муженьку. Рыжие кудри пылают, рассыпавшись по ее плечам, на щеках горит гневный румянец, а глаза сверкают ярче всех звезд Азуры.
– Успокоилась? – равнодушно обронил Мерцер, не спеша, однако, ослаблять магическую защиту. Вдруг Елентия догадается заглянуть в комод и бросится на него с обнаженным кинжалом. – Если ты ведешь себя как потаскуха, то привыкай. Относиться к тебе будут соответственно.
– Ненавижу! – в мага полетело блюдо с фруктами. Хаммерфелльские виноград и апельсины во всем своем великолепии расположились на ковре, и девушка, случайно наступив на гроздь сочных ягод, поскользнулась и упала. Оберег рассыпался серебристыми искрами, и Мерцер кинулся к жене. Елентия тихо всхлипывала – кривой осколок вазы рассек кожу ладони. Юноша бережно взял ее за руку, но она, шипя, оттолкнула его, неуклюже вскакивая на ноги. Глаза, полные слез, переливались будто сапфиры в венце анвильской графини.
– Не глупи, душа моя, – отчеканил маг, подступая к девушке. Его прикосновения были нежны, он бы никогда не подумал ударить супругу, но взгляд потемневших от ярости глаз была намного красноречивее. – Царапина глубокая. Позволь мне…
– Убирайся в Обливион, Мерцер! – взвизгнула Елентия. – Какое тебе дело?! Ведь я ничем не лучше трактирной шлюхи. Кого волнует, если одна из них сдохнет в канаве?!
– Если не дашь мне залечить ранку, то она может воспалиться. Ты этого хочешь? – признаться, колдун уже жалел, что так накинулся на нее, но стоило только взглянуть на жену, кокетничающую с Гэйрелом Златозубым, главой купеческой гильдии… у него просто сознание помутилось от ревности. Он шагнул к вжимающейся в угол девушке, чувствуя, как его решимость начинает рассыпаться. Раньше бы он зашептал царапинку, поцеловал едва заметный шрамик и оба думать позабыли бы о ссоре. Но Мерцер не желал больше терпеть выходок супруги, пусть и горячо любимой. Неделю он собирался избегать ее, не говорить с Елентией, не видеться, потому что исполненный боли взгляд жены способен и камень заставить расчувствоваться. Видя, как вздрагивают ее плечи, как по щекам катятся крупные слезы, юноша решил позволить прощальное объятие перед неделей горького одиночества и бесконечных ночей в холодной пустой постели, когда окровавленная ладонь девушки наотмашь ударила его по лицу. Мерцер сдавленно охнул, хватаясь за вспыхнувшую болью скулу. Пальцы его ощутили липкую влагу, на коже расцвели алые бутоны крови Елентии.
