Текст книги "Огонь и сталь (СИ)"

Автор книги: Darr Vader

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 29 страниц)

– Ты повзрослела, – заметил он тихо, – лицо, взгляд… такое незнакомое, но я знаю, что передо мной моя девочка, которая как-то украла мой посох и подожгла сарай соседей.

Деметра, смущенно хихикнув, вновь прижалась к нему. Не чаяла она увидеть его в Скайриме. Неожиданность, но приятная. Девушка подозревала, что слухи о Довакин и возвращении драконов достигли Сиродила, она уже получила пару писем от тамошних вельмож, выражающих ей свое уважение. Лучше бы они деньгами и войсками помогли Северу, а не соревновались, кто же первым заполучит Драконорожденную на прием.

– Так что привело тебя в Фолкрит? – тихие провинциальные городки не по вкусу Мерцеру, одному из придворных магов. Таких колдунов почитают, чтут… и страшатся. Прохожие бросали на него встревоженные, но все же исполненные любопытства взгляды, перешептывались. Сумасбродство путешествовать по дорогам Скайрима в одиночку да еще в тяжелом бархатном плаще, подбитым мехом белой лисы и украшенным шитьем, но бретонка знала, что ее отцу не страшны какие-то вонючие головорезы.

– Я приехал читать лекции в Коллегии магов. Надеялся увидеть тебя там, но… – глаза цвета грозового неба подозрительно сузились, – уж не выгнали ли тебя?

Близко к истине, но нет.

– Я не сошлась во мнениях с некоторыми преподавателями, – не нужно Мерцеру знать, что дочь сбежала из Винтерхолда, поняв, что уже не является человеком. Кожа постепенно белела, даже самые слабые солнечные лучи обжигали, слух и обоняние стали острыми как обнаженный клинок. Как вампирьи клыки. Но и в каждой лжи есть доля правды. Древис Нилорен придирался к ней на каждом уроке, изводил нескончаемыми нудными нотациями, пока однажды не застал юную магичку в одиночестве. Библиотека опустела к вечеру, а Ураг посапывал, склонив голову на грудь, и данмер увлек девушку в глубь лабиринта стеллажей. Якобы показать любопытный фолиант. Его кровь Деметра отведала первой. Она отдавала горечью и пеплом.

– Если бы я отправил архимагу письмо…

– Отец, – бретонка страдальчески поморщилась, – я там училась, а не представляла интересы нашей семьи.

– Если бы это было так, милая, ты бы уже служила при дворе ярла, – маг поджал губы, сурово качая головой. Дочка всегда была упрямой, этим она в мать уродилась. Елентия Лживая, дочь обедневшего графа, отличалась непокорным нравом, вспыльчивостью, но обожала дочь и мужа… который многого натерпелся от своей нареченной в юности. Впрочем, Елентия и сейчас закатывала сцены с завидной регулярностью.

– Я слышал… кое-что. Сказки о драконах. Об Алдуине и Довакин… слухи правдивы, Деметра?

– Смотря, что ты слышал, – на бледном лице магессы расцвело самодовольное выражение, а глаза искрились расплавленным серебром. Мерцер убрал за ухо девушки светлую прядь.

– Тебя называют Драконорожденной… но ни я, ни твоя мать не похожи на драконов, – мужчина скупо улыбнулся. Колдун всегда сдержан в своих чувствах. А вот Елентия порадовалась бы за нее по-настоящему. Прохладные сухие губы отца коснулись ее лба. – Почетно быть Довакин. Но опасно. И все же я горжусь тобой. Меньшего от своей дочери я и не ждал.

– Деметра, вот ты где, – голос Онмунда заставил Мерцера лениво повернуть голову. Деметра похолодела, поняв, что отец не в курсе ее замужества. Девушка из семьи потомственных магов… вряд ли весьма посредственный колдун-северянин покажется ее батюшке достойным претендентом в зятья. Судорожно сглотнув, бретонка шагнула к юноше и взяла его под руку. Внезапно она показалась себе маленькой пятилетней девчушкой-сорванцом в вечно грязном платьице и с растрепанными косичками, стоящей перед строгим родителем в ожидании выговора за свои проказы.

– Отец, это Онмунд, – блондинка толкнула норда локотком в бок, и маг криво улыбнулся, – а это мой любимый отец.

Мерцер снисходительно хмыкнул и перевел тяжелый взгляд на молодого человека, имеющего наглость обнимать его дочь. Серые глаза чуть потемнели, сухое аскетичное лицо помрачнело.

– Судя по испуганному взгляду и нервной пляске на месте, этот юноша один из твоих ухажеров, Деметра?

– Нет, отец… это… это мой муж, – Довакин поцеловала юношу в щеку, и он глупо рассмеялся. Мерцер же был настроен далеко не так счастливо и благодушно, но все же улыбнулся.

– Очень рад, – процедил он, хотя взгляд его сулил Онмунду войну.

***

Глаза, остекленевшие, устремившие невидящий взгляд в ледяной потолок пещеры, подернулись мутной пленкой, как у дохлой рыбы. Несмотря на царящий в коридорах Ингвильда холод, тело начало гнить. Трупные пятна распускались пышными ядовитыми цветами на синюшной коже мертвой девушки, тлен медленно, неторопливо начал забирать всю ее красоту. А она улыбалась. Уголки губ приподнялись, будто все это ее ужасно забавляло. Она одинаково ухмылялась и шуткам Цицерона, и его отсутствию. Встречала его неизменной кривой ухмылкой разлагающегося тела.

– Не годится, – пробубнил Цицерон, укрывая мертвую медвежьей шкурой. В пещере, в их славненьком уютном уголке холодно, она может замерзнуть, – совсем–совсем не годится…

Запах смерти, сладковатый, тошнотворный, витал в комнате. Все очарование убитой девушки рассыпалось на глазах. Волосы, светло–золотистые, потускнели и истончились, стройное тело потеряло гибкость, но эта улыбка… снисходительная и нежная, равнодушная и полная страсти… отсечь бы эти губы кинжалом, острым–преострым, увековечить в меди, в золоте, в камне, в чем угодно… лишь бы Слышащая вечно так улыбалась Цицерону, своему милому, глупому, верному Цицерону! Хранитель опустился на постель рядом с трупом, положил голову на плечо усопшей, зарываясь лицом в жесткий мех шкуры. Густой ворс лез в нос, шкура пахла костром, сыростью и едва ощутимо – мертвечиной. От калейдоскопа резких ароматов, от обманчивой мягкости имперец сморщил нос и, не удержавшись чихнул.

– Колюче колется и щекотно щекотит! – проворчал мужчина, обнимая хладное тело. Как грустно… она на его ласки не ответит, не рассмеется, даже подзатыльником не одарит. Зато рядом, всегда рядом и не кричит, когда Цицерон ее обнимает, не шипит рассерженно да не ругается. Лежит себе тихонечко, не двинется и не шелохнется, послушная такая… молчаливая. Ни словечка не скажет. Совсем как Матушка. Хранитель обнял девушку крепче. Молчат… они обе молчат! Не хотят говорить с Цицероном!.. Дурак Червей… глупый, он не достоин. Да, да, не достоин слышать их голоса. А… а кто же тогда достоин? Тот маг? Люсьен Лашанс? Но он мертв! Мертв, мертв, совсем умер и черви им давно уж пообедали. Мужчина рывком сел на кровати, сдернул шкуры с тела девушки. Платье из переливчато–синего бархата, украшенное вышивкой на лифе и рукавах, он стащил. Да–да, украл, плохой Цицерон украл платье из сундука Слышащей! Но… но ведь она не жадная, она же поделится тряпками–побрякушками со своим славным Цицероном? Пальцы имперца нервно теребили мягкую ткань, пробежались по серебристым нитям, чьи аккуратные ровные стежки складывались в причудливый цветочный узор. А вдруг Слышащая обидится, что Цицерон взял ее платье? А Цицерон тогда принесет ей новое, еще лучше, еще красивее! Слышащая обрадуется подарку и не будет злиться на Хранителя! А потом… потом он как-нибудь покажет ей, как обустроил Ингвильд. Как здесь стало чисто и уютно, как старался, очень старался Цицерон.

– Слышащей здесь понравится, правда ведь? Маги любят такие… уединенные местечки. Здесь никто не будет нам мешать! Магесса будет магичить, а шут – шутить, – ответом ему была холодное безмолвие. В Ингвильде никогда не бывает тихо. Завывает ветер, едва слышно стонут умершие, замученные в этих ледяных стенах люди – жертвы наглого альтмера. Так тихо, так жалобно… что Цицерон невольно начинает хохотать. Смеется до слез, до рези в животе.

***

Каменные черты искажены злобой, какой-то звериной ненасытностью. Лунный свет играет, отражается на отполированных до блеска щеках, губах, заставляя статую Боэтии глумливо ухмыляться. Ее почитатели смотрят на Деметру с исступленной жадностью, взгляды, полные торжества и хищного голода, ловят каждое движение, каждый жест Слышащей. Магесса стоит перед жертвенным столбом, и лишь ее глаза, в которых бьется серебристое пламя, живут на ее лице, холодном и недвижимом, словно ледяная маска. Цицерон нервно приплясывает рядом, потирая озябшие руки и с опаской косясь на толпу кровожадных психопатов.

– Слышащая, Цицерон замерз, – зубы гаера выбивали джигу, кончик носа покраснел, а глаза лихорадочно поблескивали в прозрачных сумерках, – пойдем отсюда, – умоляюще пролепетал он, – Цицерон хочет в тепло и к Матушке.

– Владычица смотрит на тебя, – елейно прошипела одна из даэдропоклонниц. Алые глаза данмерки горели, она возбужденно облизывала тонкие губы, поглаживала рукоять меча, – она смотрит и ждет. Достойна ли ты ее благодати, та, которую зовут Довакин?

Бретонка по-прежнему хранила надменное безмолвие. Так же холодна, как изваяние принцессы даэдра. Имперец зябко поежился и втянул голову в плечи. Плохо, ой недобрый знак, что Слышащая такая бука молчаливая. Жди беды, жди бури, которая за затишьем не замедлит последовать. Магесса медленно повернула голову к Хранителю. Лицо бесстрастно, губы так бледны, что едва заметны. Она глубоко вздохнула, чуть наморщив лоб, ее клыки обрисовал острый кончик языка. Из ледяной стужи Скайрима скомороха швырнуло в жар Красной горы. Если она прикажет… если она велит… Цицерон подчинится. Да, да, Цицерон с радостью, но… она же не сделает этого! Звезды, луна и горы были свидетелями этого жуткого ритуала, магия, древняя и зловещая, заставила холодный воздух густеть. Цицерону казалось, будто его подвесили над землей за тонкую нить. Миг, лишнее движение – и бедный Дурак Червей полетит в пропасть.

– Так ты согласна, Довакин? – до ужаса хотелось ударить эту поганую эльфку! Кулаком вмазать по этим черным губенкам, стереть мерзкую улыбочку и разбить, разбить в кровь ее серую рожу! Золотистый взгляд шута острее клинка. Но Деметра вдруг улыбнулась. Словно солнышко из-за тучек выглянуло. Цицерон гаденько захихикал. Улыбка его Слышащей куда опаснее, чем все принцы даэдра или этой жалкой кучки прихлебателей Боэтии.

– Согласна… о, я на все готова ради Владычицы Обмана, – на высоких скулах вспыхнул румянец, глаза сверкали ярче звезд в созвездии мага. Данмерка радостно осклабилась, подалась навстречу магичке.

– Теперь, сестра, докажи свою верность нам и Боэтии! Жертва, невинная, слепая в доверии к тебе… лишь когда ее кровь оросит жертвенную колонну, тогда Повелительница Интриг снизойдет до тебя… слушайте, воины! Отныне Довакин с нами! Отныне она будет нести волю Боэтии! – от рева добрых двух десятков глоток задрожали заснеженные верхушки гор, а обе луны скрыли свои лики за пышной пеленой облаков. Бретонка, все так же нежно улыбаясь, шагнула к беснующейся в диком восторге жрице и толкнула ее. Прямо на жертвенную колонну. Кровь оросила каменную спираль, тело данмерки изогнулось в судороге. Жуткий, леденящий кровь смех принцессы даэдра взлетел к почерневшим небесам, на котором погасли даже звезды.

***

– Слышащая не отдала Цицерона чертовке-Боэтии… нет, нет, она любила… любит? Нет, глупый Цицерон, несчастный, одинокий Дурак Червей… – имперец горестно всхлипнул, – у нее есть Матушка, есть маг… а у Цицерона нет никого…

Мертва девушка, что лежит укрытая шкурами на постели, но ее молчание – утешение для бедного, измученного скомороха. Но она портится! Скоро совсем сгниет, как яблоко! А она должна быть красивой. Красивой для него, для Цицерона. Мужчина хихикнул и всплеснул руками, стряхивая с них воду. Несколько капель попали на щеку девушки и засверкали бриллиантовыми слезинками на мертвой плоти.

– Ничего, ничего… я тебя прихорошу, – золотисто-карие глаза искрились, имперец поднес к лицу тонкий стальной крюк на обмотанной кожей рукояти, – станешь красивой-красивой… как Матушка.

***

Спина ныла невыносимо, хотелось прилечь, но сколько же можно бока пролеживать?! Ей свежий воздух нужен! Ей и ее котятам. Воровка не сомневалась, что носит как минимум двоих. Один так лягаться просто-напросто не способен. Сутай-рат спустила ноги на пол, нашаривая туфли, ее дети беспокойно заворочались. Ларасс охнула, прижав ладони к животу.

– Вот же не сидится ему спокойно, – глухо прошипела она, страдальчески морщась. Да у нее все уже в синяках! Малютки, словно почувствовав недовольство матери, испуганно притихли. Каджитка улыбнулась в усы, – напугала, маленькие? – ласково промурлыкала она и блаженно зажмурилась, когда ее сын или дочка толкнулся прямо ей в ладонь. Эх, будь рядом знахарка, уже знала б давно, кого носит, кота или кошку, а нордские повитухи каджитами брезгуют да и в «Буйную флягу» повивальную бабку не приведешь… Ларасс очень сомневалась, что рифтенские воры и шулера могут принять у нее роды. Нируин точно грохнется в обморок, Могильщик на пару с Векелом и Тринном побежит прятаться в Крысиной норе, Векс и Тонилла тоже вряд ли смогут помочь. А вот братец… кстати, где Камо’ри? С трудом поднявшись на ноги, сутай-рат тяжело поковыляла к кабаку, переваливаясь на ходу словно утка. Из-за гордо выпирающего живота воровка вот уже месяц не видела собственные ступни. Будто и не беременна вовсе, а мамонта проглотила.

Во «Фляге» дражайшего родственника не оказалось. Только Делвин хмуро отрывал крылышки мухам, заставляя их бегать по столу, да Бриньольф дремал, сидя на ящике, вытянув ноги в пыльных сапогах. Даже Векел Воин куда-то смылся. При виде внушительной фигуры гильдмастера Меллори почтительно привстал, случайно придавив ладонью несколько мух.

– Не разумно ходить лишний раз с таким… грузом, – наставительно заметил вор, неодобрительно хмурясь. Ларасс в ответ лишь демонстративно вильнула хвостом и плюхнулась на стул, который скрипнул под ее весом.

– Меня уже тошнит от Норы! И от ваших вечно постных рож, кстати, тоже! – проканючила каджитка, шмыгая носом. Бриньольф приоткрыл один глаз, лукаво глядя на босса сквозь спутанные рыжие волосы, падающие ему на лицо. Кошечка вновь вышла поточить свои коготки. Обычно она шипит на своего брата, который гостит у них уже второй месяц, но Камо’ри опять куда-то улизнул. Ночами пропадает где-то, лишь днем возвращается отсыпаться. Еще и к Векс подкатывает. И к Сапфир… вообще пират очень уж тяготеет к человеческим женщинам, его сестренка не особо жалует мужиков без хвостов. Соловей потянулся, по-прежнему делая вид, что спит.

– Босс, – осторожно начал Делвин, – не мое это дельце, конечно, но приструнила бы ты своего братца. Нос не по чину задирает, больно важничает…

– Скажи уж, что ревнуешь Векс к каджиту, – насмешливо обронил Векел, – боишься, что она уступит одноглазому?

Лицо вора побагровело. Он почесал подбородок, строптиво поджимая губы.

– Брату сложно сопротивляться, – хитро оскалилась Ларасс, сверкая бледно-голубыми глазами, – мало кто устоит перед его обаянием.

– Сейчас Камо’ри Хельгу окучивает, – Воин смешливо сморщил нос, – Мадези аж ядом исходит. Вот же неугомонная баба! И орки, и каджиты… мужика бы ей настоящего, – он развязно улыбнулся, – мигом бы всю дурь из нее вышиб!

– Уж не себя ли имеешь в виду? – ехидно протянул Бриньольф. – Или завидно, что поклонница Дибеллы не тебя заметила, а пушистика нашего?

– Больно надо мне, – угрюмо фыркнул кабатчик, принимаясь протирать глиняные тарелки, – чтобы какая-то потасканная жричка передо мной ноги раздвигала. Пусть уж кошатину своими прелестями перезрелыми радует, ему все равно на лучшее глупо надеяться, – мужчина осекся, поймав холодный взгляд сутай-рат. Ларасс, напряженная словно тетива, прижала уши, верхняя губа приподнялась, обнажая клыки. Векел побледнел и опустил голову, Бриньольф встал рядом с гильдмастером. Глаза пылают льдисто-голубым пламенем, в груди клокочет рычание. Зверь, а не женщина, того и гляди кинется. Не в ее положении Воина рвать. Вот родит – пусть хоть весь Рифтен перецарапает. Северянин опустил руку на плечо Дхан’ларасс.

– Расслабься, детка, – миролюбиво пробормотал он, сверля как будто ставшего ниже ростом Векела, – он ляпнул, не подумав. Сама знаешь, такое бывает с парнями, которые женской лаской обделены.

– Я его приласкаю, – обманчиво мягким тоном молвила Ларасс, выпуская когти. Острые и изогнутые будто скимитары, они вонзились в деревянную столешницу, – так приласкаю!..

– Тише, детка, тебе нельзя переживать, – каджитка дрожала, как стрела, готовая пронзить недоумка Векела, пришпилить его к стене будто чертову бабочку. И Бриньольф решился на отчаянный шаг, могущий стоить ему лица, глаза, места в гильдии и даже жизни. Он подхватил сутай-рат на руки, каджитка тонко мяукнула от удивления. – Пойдем-ка прогуляемся, детка. Тебе и будущим воришкам свежий воздух надобен. Заодно и братца твоего поищем, – мужчина улыбнулся и игриво подул в острое кошачье ухо. Ларасс недовольно тряхнула головой и, метнув на Векела тяжелый взгляд, недовольно поерзала на руках Соловья.

– Ну, вперед, неси меня… на поверхность, – по лестнице через храм Мары ее не выволочь с таким-то пузом, придется идти через Нору. Глубоко вздохнув, мужчина резво зашагал по каменному мостику. Векел, едва они скрылись из виду, от облегчения чуть не рухнул на пол.

– Не обольщался бы я на твоем месте, – апатично заметил Делвин, – не думаю, что босс простит твои высказывания в адрес ее брата.

***

Ларасс не пожелала прогуляться по Рифтену. Заявила, что все будут на нее пялиться, еще сглазят ее котят чего доброго. Бриньольф, отдуваясь, потащил сутай-рат к западным воротам. В ее чреве, должно быть, половина Эльсвейра уместилась бы. Вечер принес с собой прохладу и мягкие сумерки, на улицах почти никого не осталось, но сутай-рат все равно заартачилась. Пришлось подчиниться. Спорить с беременной – неблагодарное занятие.

Отделенная городскими стенами от столицы Рифта, Дхан’ларасс вздохнула полной грудью и положила голову на плечо вора, лениво прикрыв глаза. Соловей аккуратно опустился на траву, усадив каджитку себе на колени, избегая касаться ее живота. В растянутом платье и расшнурованной рубашке… ей бы еще венок из полевых цветов… Бриньольф размял затекшие уже начавшие неметь пальцы. Таскай ее по всему городу, потом подрабатывай табуреткой для ее мохнатой жопки. Он вор, даэдра ее побери, а не нянька!..

– Эй, а ну сядь как было, – прошипела воровка, – что бы я на тебя откинулась. Так у меня спина перестает болеть.

– Как скажешь, детка, – криво ухмыльнулся мужчина. Спина каджитки прижалась к его груди, голова снова легла на его плечо так, что прохладные серьги чуть касались шеи норда. Идиллия, только и всего. Ларасс вытянула ноги и сбросила башмаки, тихо мурлыкала, когда легкий ветерок с робкой нежностью ерошил ее шерсть. Забавно, должно быть, они со стороны смотрятся – беременная каджитка и северянин в камзоле гильдии воров. Вечер – загляденье! Звезды вспыхивали одна за другой, небо на западе горело золотисто-алым, словно тысячи драконов изрыгали пламя, раскаляя небосклон и солнечный диск. Умиротворением дышала природа, вор совсем было разомлел, но внезапно Ларасс вздрогнула. Мужчина развернул ее лицом к себе, обеспокоенно заглядывая в светло-голубые глаза сутай-рат.

– Что случилось, детка? Что такое? Где болит? – не рожай, только не рожай, жизнь не готовила его быть повитухой. Дхан’ларасс же рассмеялась и провела ладонью по его щеке, провела коготками по шрамам. Мужчина ошеломленно заморгал, в синих глазах плескалось изумление.

– Не бойся, до родов минимум месяц, – снисходительно фыркнула она, – просто они опять начали пинаться.

– Они?

– Да уж… хочешь потрогать? – не дожидаясь ответа, каджитка взяла его за руку и приложила к своему выпуклому животу. Несколько секунд котята вели себя смирно, но Бриньольф ощутил слабый толчок, робкий и несмелый, а потом уже более решительный. Будто котенок хотел взять его за руку. На лице норда появилось глуповато-восхищенное выражение.

– И правда толкаются, – прошептал он, чувствуя, как сладко щемит в груди.

========== VIINGGE NAH (Крылья ярости) ==========

«Плачет сердце по родным берегам,

Бьются волны о борт корабля.

Только ветру я и облакам

Признаюсь, что умру без тебя.

И в ночи да под песни морей

Вспоминаю я очи твои,

Будто небо бездонны они,

В мире нет ничего их родней.

Пусть труден мой путь и далек,

И тебе меня любить нелегко,

Но ты верь, дороже всего

Будет нежный мне твой поцелуй».

Голос у Камо’ри неплохой, мягкий хриплый баритон с бархатными нотками, такой обволакивающий. Вот Хельга и таяла. Редко мужчины до ухаживаний додумываются, у них все так просто и примитивно. Только искусством Дибеллы интересуются. А этот каджит… литые мускулы под лоснящейся темно-коричневой шкурой, высок, строен, а как взглянет – у Хельги сердце замирало. Как жаль, что он… а почему нет? Госпожа Дибелла велит дарить радость всем. Женщина кокетливо встряхнула светлыми волосами, когда заметила, что на Камо’ри смотрят как на пирожок с яблоками еще Ингун да Свана. Племянница млела, закатывала глаза, сладко вздыхала. Хельга раздраженно поморщилась. Вот ведь дурища! Мало ей проблем с младшеньким из Черных Вересков, так теперь еще и пират этот. Которого ее тетушка для себя присмотрела. С его шрамами, серьгами, пропахший морем, каджит… опасен. Искушенный, вальяжный, лениво-надменный. Не такой, как местное мужичье. Только вот беда – каждая девка думает, что поет он именно для нее, вон как Ингун облизывается. Она-то купить его может, вместе с хвостом и усами. Поэтому когда девчонка смело шагнула к сутай-рат, северянка понуро побрела в ночлежку. Ничего, как с девчонками неумелыми набалуется, придет к ней. Все они возвращаются.

***

– Мать хочет поговорить с тобой, – заявила юная смугляночка, коварно щурясь. Мила, даже очень, но как от нее воняет нирном, пасленом и прочими алхимическими премудростями. Запах был такой крепкий и острый, что Камо’ри невольно поморщился. Глаза цвета янтаря чуть сузились, но Ингун промолчала. Терпеливо подождала пока каджит уберет лютню и лишь потом лениво поплыла к местной резиденции клана Черный Вереск. Бедрами молодка покачивала так, что каджиту чувствовал себя как при сильной качке. Пара быстрых коротких взглядов через плечо – ураган, шквал, протаскивание под килем. Камо’ри всегда человеческие женщины нравились больше, чем каджитки. Мягкая нежная кожа, отсутствие хвостов и усов… мерки тоже неплохи, но больше всего сутай-рат урчал от северянок. Не всех, конечно. Баба с задницей как корма корабля, шеей толщиной с мачту да сиськами размером с его голову точно уж не для Камо’ри. С этой породистой дворяночкой он не прочь погулять, хотя воровка с волосами цвета серебра интереснее и за ее подпорченную честь не будут мстить разъяренные брат и задавака-мамочка. Каджит фыркнул себе под нос. Да, Векс и сама может накрутить ему хвост.

Дом у Вересков здоровый, почти с его корабль. Дорожка камнем выложена, в окнах призрачно бликует стекло. Каджит мрачно сплюнул сквозь зубы. Буржуи бесхвостые! Его мать с отцом всю жизнь свою в каморке ютились, пятерых котят вырастили, а эти жируют да чванятся. Камо’ри нравятся человеческие бабы. Как бабы. А честь их да совесть – дерьмо левиафанье.

В особняке тепло, даже жарко, воздух оставил на языке сутай-рат легкую сладость. Алик’рские благовония, дорогие. И контрабандные. Камо’ри принюхался, в носу тут же засвербило, и пират, не удержавшись, чихнул. Резковатый аромат… да какой там, от него глаза слезятся! Человечек, с важным видом развалившийся в кресле, презрительно скривил губы.

– Зачем привела этого кошака?! Сестрица, совсем из ума выжила? Сначала алхимией своей бредила, а теперь что?

– Заткнись, Хемминг, – устало обронила девушка, – мать хочет его видеть.

– А матушке он зачем? Чтоб Черный Вереск этого котяру нанимали! Вот еще. Я не позволю.

– Можешь не позволять сколько угодно, Хемминг, – холодно молвила Мавен, пронзая сына надменным взглядом, – но хозяйка здесь я. И мне решать, чьими услугами пользоваться, – золотистые глаза обратились на усмехающегося каджитка, доселе хранившего молчание. Уголки сухих тонких губ приподнялись в слабой тени улыбки. – Прости моего сына за несдержанность. Он в последнее время сначала говорит, потом думает, – Хемминг раздраженно фыркнул, но возражать матери не посмел. Ингун тонко хихикнула. – Идем. Я хочу поговорить с тобой с глазу на глаз.

Интуиция отвесила предупредительный пинок под хвост пирата, но Камо’ри отступать не привык. Это как вести корабль сквозь шторм или через коварную гряду рифов. Ты можешь утонуть, потерять половину команды или напороться брюхом на скалы, но ежели выживешь, поймешь – это того стоило. Поэтому сутай-рат последовал за Мавен. А что? Он не первый кот, которого сгубит любопытство.

***

Дочь готова говорить об этом каждите часами, стала чаще гулять, в надежде увидеть его лишний раз. Не сказать, что Мавен радовало столь странное увлечение Ингун, но зато девочка стала хоть иногда вылезать из лаборатории Элгрима. Пусть уж лучше зелья да снадобья варит, чем с котом, да еще и вором, связывается. Знала Черный Вереск каджитскую породу. Хитры да вероломны и наглости не занимать. И если этот Камо’ри именно такой, то он тот, кто ей нужен.

– Скажи мне, отчего пирату вдруг в воры подаваться? – нараспев произнесла Мавен, глядя на сутай-рат из-под полуопущенных ресниц. Камо’ри шевельнул усами.

– Море злое да холодное что ваш край. Но его я укротил. Чего мне счастья в Скайриме не попытать?

– Самоуверенные слова, – сухо заметила женщина, – сейчас – не более, чем пустая похвальба. А хочешь доказать себя в одном… деликатном деле?

– И какой мне в этом резон? – кот скрестил руки на груди. – Я тебе не наемник и не мальчик на побегушках.

– Вся гильдия воров работает на меня. Ты же состоишь в ней… с недавних пор. Думаю, дальше не нужно продолжать? Даже Соловьи Ноктюрнал верны мне.

– Ты так думаешь? – глумливо хмыкнул каджит, ехидно оскалившись. Лицо Мавен превратилось в каменную равнодушную маску.

– Не испытывай мое терпение, каджит, – процедила Черный Вереск, – иначе ты… да и твоя сестра можете сильно пострадать.

Камо’ри наконец заткнулся, и Мавен утомленно откинулась на спинку стула. Обычно словесные баталии ее развлекали, веселили, но сейчас она чувствовала себя ужасно вымотанной и усталой. Чертов каджит! Подкоротить бы его острый язык, но позже. Главное – совсем не укрощение нахальных пиратов.

– Оставим споры, я звала тебя не для этого, – тонкие холеные пальцы аристократки вцепились в край стола, скуластое лицо побледнело, потом резко покраснело, в глазах заплясали опасные искорки. – Мне нужно устранить кое-кого. Не боишься испачкать свой меч кровью?

Дымчато-зеленый глаз с вертикальной щелью зрачка смотрел на нее не мигая.

– Чья жизнь тебе нужна?

– Тинтур Белое Крыло. Слыхал о такой?

***

Погребальный костер пылал жарко, вознося Кодлака в Совнгард, ворота которого для него закрыты. Вилкасу казалось, что он слышит волчий вой и радостный хохот Хирсина, окруженного своими гончими. Скьор в облике зверя стоит ближе всех к Повелителю Охоты, облизывает клыки, и глаза его горят яростью. Юноша тряхнул головой, пытаясь прогнать терзающие его мрачные, пугающие образы. Предвестник был так близок к тому, чтобы освободиться от бремени проклятья, но «Серебряная рука»… сняли даже его доспехи! Мало этим ублюдкам, безбожникам осколков секиры самого Исграмора! Воин до боли сжал зубы. Рядом стоял Фаркас, поникший, печаль лежала непомерно тяжелой ношей на его плечах. По щекам Эйлы катились слезы, но ни всхлипа, ни стона не сорвалось с ее губ. Соратники стояли ближе всех к костру, остальные горожане толпились за ними. Ни громогласных рыданий, ни фальшивой лицемерной скорби не было на похоронах Кодлака Серой Гривы. В последний путь его провожали в горестном безмолвии.

Поминальный обед Вилкас перенес с трудом. Еда была лишена вкуса, вино и мед отдавали кислятиной. Норд жевал безо всякой охоты, кусок вставал поперек его горла и камнем проваливался вниз. Юноша одним жадным глотком осушил свой кубок и гадливо поморщился. Не знал, что сейчас хуже – мысль о том, что Кодлак против воли проведет вечность в охотничьих угодьях Хирсина, или полное нежелание жить. Глухая непроглядная тьма в душе, даже его зверь молчит. А вот волк Эйлы рычит и бьется.

– Мы должны отомстить! Обязаны! «Серебряная рука» горько пожалеют! – она ударила кулаком по столу. В глазах плясало безумное пламя, в груди ее рокотало как в земных недрах. – Позор, что мы не смогли уберечь Вутрад! Соратников, потомков дела Исграмора!.. и шайка каких-то разбойников, ничем не отличающихся от головорезов с большой дороги!

Фаркас глухо кашлянул и мотнул головой в сторону Тинтур. Эльфийка сидела, склонившись над чашей, лицо ее было мрачным. Волк в ней молчал, но пляска огня в свечах и факелах обратили ее тонкие острые черты в звериные. Босмерка подняла веки. Золотистые глаза сверкали расплавленным золотом.

– Странно, что твой упрек направлен в меня, – сухо заметила Белое Крыло. – Сама ты не особо отличилась во время набега.

– А ты бросила нас! Своих братьев и сестер по оружию! Знаешь, как это называется, Тинтур? Предательство!

– Неужели? Мое предательство, что я ушла, или ваше, что отвернулись?

– Никто тебя не прогонял, и хватит об этом! – грозный рык Вилкаса удивил его самого. Он стоял, сжимая в одной руке кубок, в другой – кинжал. Взгляд тверд и решителен, однако, в душе царят сомнения. – Только сейчас нам распрей между собой не хватало. Думаете, Кодлак этого хотел, чтобы мы грызлись после его гибели словно шакалы? Своими ссорами вы только позорите память Предвестника!

Воины одобрительно зашумели, Охотница стыдливо отвела взгляд, но вот Тинтур криво усмехнулась.

– Громкие слова, но пустые. Такие же бессмысленные, как ее нытье, – тон эльфки насмешливый и презрительный, заставил юношу вспыхнуть от гнева и непонятной обиды, но босмерка продолжала. – Сейчас важно другое – мстить «Серебряной руке» или нет.

– Полагаешь, что мы все им спустим?! – взревел Фаркас. – Секира Исграмора…

– Мне совершенно плевать на Вутрад, – обронила Белое Крыло, поднимаясь на ноги. – Не секира спасла меня тогда в Истмарке. Не секира заменила мне отца. И кровь «Серебряной руки» я буду лить отнюдь не за Исграмора.

***

Усталость окутала ее плотной пеленой, будто саван усопшего. Тинтур в изнеможении прислонилась спиной к стене, прикрыв глаза. Руки безвольно повисли как плети, ноги подкосились, и девушка упала на пол. Что-то сломалось в ней со смертью Белой Гривы, рассыпалось на тысячи острых осколков, впивающихся в сердце при каждом вздохе. Слишком много смертей для нее в последнее время, слишком многих ей даже похоронить не удалось. Кто достался воронью, кто черни, желающей потешиться, а у нее осталась только пыль. И воспоминания, толка от которых не больше, чем от слез или обещаний. Лишь слова и проявление слабости… Белое Крыло слабо улыбнулась, почувствовав, как это самое отражение бесхребетности катится по ее щекам, размазывает боевой раскрас, обжигает кожу, оставляет горько-соленый привкус на губах. Слишком много плачет, недопустимо много. Привыкнет чего доброго, и будет лить слезы по каждому поводу. Реальность казалась размытой в искристо-сером тумане слез, Тинтур было противно от самой себя. Она пыталась быть сильной, склеивала себя по кусочкам… ради того, чтобы все это кануло в Обливион от одного несчастного письма.