Текст книги "Огонь и сталь (СИ)"
Автор книги: Darr Vader
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 29 страниц)
– Не прикасайся ко мне! Никогда больше меня не трогай, слышишь?! – девушка, подобрав юбки, кинулась прочь из разгромленной комнаты. Прежде чем скрыться в полумраке холла, она обернулась. Взгляд супруги окатил мага нескрываемой жгучей ненавистью и презрением. – Раз уж женился на потаскухе, то не жди ни верности, ни послушания! И твоих детей… я никогда не рожу! Будешь воспитывать чужих ублюдков!
– Елентия, – юноша сжал кулаки. Хищно щелкнули пробежавшие по его рукам крошечные разряды молний, – только посмей…
В ответ девушка издевательски расхохоталась, но смех резко сменился сдавленными рыданиями. Не глядя на Мерцера, она выбежала из комнаты.
***
– Как я злился, когда она сказала мне, что беременна! Даже не поверил, что действительно от меня. Как только дочка родилась, я сбежал в Хай Рок. Год меня не было, а когда вернулся, по дому же бегало это златовласое и сероглазое чудо, – бретон глухо рассмеялся, плеснув себе в чашу еще вина, – тогда Елентия не ограничилась одной комнатой… крик стоял на весь Анвил!
– Своенравнее женщины только судьба. Так говорят в Хаммерфелле, – понимающе улыбнулся Лашанс, жадно вдыхая аромат вина. Отведать его, почувствовать вкус на языке он не сможет, запах и созерцание – единственные удовольствия, что дозволены ему в многогранном Нирне.
– Воистину, – Мерцер поднял чашу и откинулся на спинку стула, задумчиво глядя на извивающееся пламя свечи. – Мне до сих пор стыдно, что я так много наговорил тогда Елентии. Деметра вся в меня. Только характер от матери – импульсивный и взбалмошный. Но другой дочери я никогда не желал. Вот другую жену – не раз. Я даже как-то позволил себе увлечься одной прелестницей из Морровинда. Как же ее звали?.. Горрия? Или Горэйн?
– Горцин, – сухо улыбнулся Лашанс, болтая вино в чаше, наблюдая, как рубиновая жидкость плещется о стенки кружки. Отблески свечей золотили ее. Мерцер поперхнулся, закашлялся, застучал себя кулаком в грудь. Фантом участливо похлопал его по спине. Немногое, что он способен сделать. Убить и помочь отцу Слышащей прокашляться.
– Ты… ты что?.. так она же младше меня будет!
– Не с ней, с ее матерью. Горцейн, – ассасин плутовато улыбнулся и развел руками, мысленно возвращаясь в далекое прошлое к миленькой данмерке, живущей близ Тира. Высокая и тонкая, с хриплым грудным смехом. – Что поделать, я всегда тяготел к довольно смуглым девушкам, – будет лучше, если сиродильский колдун не узнает о симпатии Люсьена к Довакин. Сейчас не время, достанется и вечности в чертогах Ситиса.
– И с красными глазами, видимо, – мужчина вытер рот рукавом и поспешил запить шутку остатками вина. – Мать мне увидеть не посчастливилось, но дочь была очень мила. Писала потом, мол, сына мне подарила, – Мерцер раздраженно фыркнул, – видел я пацана. Да у него на лбу было написано, что его папаша – орк.
– Слыш… Деметру подобный брат бы не обрадовал, – насмешливо заметил призрак. Глаза его цвета предрассветного тумана чуть сузились.
– Знаешь… а ты изменился со времени нашей встречи в глухом переулке Анвила.
Маг нервно поежился.
– Да… жаль, о тебе того же сказать нельзя.
***
Манекен стонал, будто живой, безропотно принимая каждый удар Вилкаса. Вместо крови раны сочились песком и опилками, но сталь вгрызалась в них не менее охотно, чем в живую плоть. Пот застилал ему глаза, мышцы ныли от напряжения и молили об отдыхе, но юноша все продолжал и продолжал наносить удары, терзать ни в чем не повинный манекен. Рукоять двуручного меча горела, раскаленная его яростью. Ушла. Сбежала как воровка, выскользнула из Йорваскрра, пока Соратник спал, и даже не сказала, почему. Норд проснулся – а босмерки рядом нет. Сначала он подумал, что Тинтур ушла в лес, но девушка не вернулась ни к обеду, ни к сумеркам. Он, как последний дурак, собирался было пойти поискать ее, когда стражники сказали, что видели, как она покидала город вместе с Довакин. Сипло зарычав, Вилкас снес деревянную «голову» манекена и одним мощным ударом разрубил «торс» от плеча до живота. Песок пыльным водопадом хлынул ему под ноги.
Эйла еще Фаркаса кличет тупицей, хотя второй брат в простодушии ему не уступает. Дурак, какой же он дурак… поверил девке, что путникам на большой дороге глотки резала! Последний раз воин Белому Крылу позволил… а что позволил?! Сам рад был, что она наконец-то на него посмотрела, вел себя не как волк, а как щенок, счастливо повизгивал, хвостиком вилял, чуть ли не ел у нее с рук. Юноша устало опустился на скамью, не выпуская меча из рук. Славный клинок, льдисто-голубая сталь отливает белизной, словно озеро, подернутое льдом. От лезвия веет холодом, который мгновенно сменяется жаром, когда он рассекает броню врагов, опаляя болью и страхом. Вилкас раздувался от гордости всякий раз, как брал в руки меч, а сейчас он не вызывал в нем ничего кроме досады. Боль и яд разочарования отравили его так, что и жизнь стала не мила.
– Братец, запыхался? – Фаркас, широко улыбаясь, хлопнул близнеца по плечу. – Я тут тебе воды принес. Ну что, закончил манекенов кромсать? Может, на охоту сходим? Давай дойдем до Пика Древних? Говорят, там дракон поселился, а я жуть как хочу взглянуть на зверюгу! А вечерком в таверну заглянем, – голос юноши опустился до искушающего шепота, – Хульда новых служаночек взяла. Я тут давеча видел одну. Этакая курносенькая, рыженькая, с веснушками…
– Не хочу, – устало буркнул Соратник, не поднимая глаз на брата. – Как-нибудь в другой раз.
Фаркас тяжело вздохнул, грустно покачал головой. Вилкас смотрит в кружку с таким видом, будто утопиться в ней решил. Юноша запустил пальцы в свои темные волосы, давно не знавшие гребня. Знал он, что дурная затея скрыть письмо от эльфки, твердил братцу, что сказать ей надо, но он втемяшил в голову, что как узнает она о письме, так тут же сбежит. Она и сбежала. Только не из-за письма.
– Ты… по Тинтур так тоскуешь? – осторожно спросил Фаркас и едва уклонился от брошенной в него кружки.
– Что б я по этой… мерке сох?! Не мели ерунды! – рявкнул Вилкас с неожиданным пылом. – Плевал я на нее, ясно?! Пусть катится на все четыре стороны, хоть дракону в гнездо, хоть Малакату в пасть!
– Может, она еще вернется, – протянул Фаркас, аккуратно забирая из рук северянина меч. Родственник горяч, чего доброго и замахнется. – Раньше она тоже уходила, приходила…
«Уходила, потому что скучала по лесу, а не потому, что кто-то спрятал ее письмо…»
– Что? Что ты только что сказал? – темные как ониксы глаза близнеца смотрели на воина с недоумением. Юноша сглотнул и быстро спрятал меч за спину.
– Ничего, брат, это… это я так, мысли в слух.
– Какие еще мысли? – Вилкас медленно поднялся на ноги. – Тинтур что, нашла письмо от Темного Братства?!
Фаркас не ответил. Смущенно отвел взгляд, чувствуя, как предательский румянец заливает щеки. Неловко пошаркав ногами, он почесал небритую щеку.
– Сам виноват! – пробурчал он. – Даже сжечь его не мог. А я говорил тебе, что ей это не понравится.
Не понравится?! Так-то теперь делают, из города сбегают, когда что-то не устраивает. Неожиданная догадка оглушила юношу. Ежели ей гильдия убийц вдруг пишет, то… неужто она Изольду убила? Перегрызла горло девице, словно зверь какой, и бросила на улице, истекать кровью! Соратник сжал кулаки. Преступник преступником всегда остается, его исправит лишь могила. Пойти бы сейчас к ярлу да выложить все как есть! И месяца не пройдет, как придется босмерке за свои грехи расплачиваться перед Вайтраном и Рифтеном. С двух казней не сбегают, если только Девятеро над ней не смилостивятся, но станут ли Акатош, Кинарет и Мара жалеть душегубку? Северянин побрел прочь мимо погрустневшего брата, но шел он не в Драконий Предел, а в свою комнату, которую занимал вместе с той, которую мнил своей невестой. Конечно, он не позволит себе выдать Тинтур, даже если вина за смерть Изольды лежит на ее плечах. Пусть живет своей жизнью, охотится при полной луне или уйдет в Предел, к Изгоям и ворожеям, а может, решит вернуться в Валенвуд. Пусть даже возвращается в Вайтран, если этот город ей мил, но Вилкас отныне никогда не поддастся на ее уловки. Вырвет эльфку из сердца как занозу. С мясом и кровь, если нужно.
Ночью воину не спалось. Непонятная тревога не позволяла ему сомкнуть глаз, забыться хотя бы на мгновение. Стоило смежить веки, как сердце начинало бешено биться, рваться из груди, воздух густел и раскалялся, а из темноты к нему тянулись длинные гибкие щупальца. Каждый раз Вилкас резко садился на кровати, пытаясь стряхнуть ощущение липкого страха, один раз даже потянулся к мечу. Устав от бесплодных попыток уснуть, юноша нехотя встал с постели. Усталость навалилась на него тяжестью Красной Горы, едва не заставила упасть обратно на кровать, но мысль хотя бы о минуте, проведенной в каменных стенах, в душных объятиях шкур и одеял была ему точно уксус на рану. Лучше уж спать под открытым небом, чем так терзаться.
Стоило ему только сделать вздох, ощутить весь калейдоскоп запахов, как кровь вскипела в его жилах. Лик луны был румяным, она встретила юношу широкой щербатой улыбкой. Полнолуние… по телу Вилкаса прокатилась колкая волна, переросшая в дрожь. Дыхание участилось, стало тяжелым и прерывистым, Соратник облизнул в миг пересохшие губы. Рассудок начало заволакивать плотным дурманным туманом. Хотелось бежать, нестись вперед, через долы и леса. Зверь рычал и бился, грыз прутья невидимой клетки, призрачные цепи душили его. Вилкас упал на колени, глухой рук клокотал у него в груди. Ухмылка луны стала шире.
Лапы оборотня едва касались земли, он бежал быстрее стрелы, выпущенной из лука. Голод по успевшему стать родным запаху сводил с ума, жег сильнее серебряного клинка. Тоскливый вой рассек ночную тишину, крупный олень, напуганный, выскочил из леса и прыжками понесся прочь. Пасть наполнилась горькой, тягучей слюной, страх добычи становился все гуще и слаще, оседал на языке, заставлял облизываться. Волк рванулся за ним, нетерпеливо рыча от предвкушения вгрызться в шею оленю, ощутить вкус его крови и последних мгновений жизни…
Поток ледяной воды грубо вырвал Вилкаса из бездонного черного колодца, юноша резко сел, пыхтя и отфыркиваясь. Колючие холодные капли стекали по его лицу, волосам и груди. Воин вытер лицо ладонью и тряхнул головой, пытаясь окончательно избавиться от оков сна.
– Сударь? – взволнованный девичий голосок был ему незнаком. Эйла, Рия и Ньяда никогда бы не стали величать брата по оружию сударем. Соратник повернулся, щурясь на солнце. Над ним склонилась девушка, прижимающая к груди деревянное ведро, уже пустое. Темные короткие волосы зачесаны назад, но несколько непокорных прядей все равно падают на высокий гладкий лоб. Ее губы дрогнули и сложились в приветливую, чуть робкую улыбку. Она протянула норду простые льняные штаны, отводя взгляд. На высоких бледных скулах распустились алые бутоны румянца. – Оденьтесь, сударь…
Соратник только сейчас заметил, что на нем из одежды лишь браслет из резных костяных бусин. Вспыхнув, он торопливо прикрылся под застенчивое хихиканье девушки. Криво улыбнувшись, северянин поспешно натянул штаны и поднялся на ноги. Ступни невыносимо ныли, уставшее от охоты тело протестовало против совершения каких-либо действий. Вилкас огляделся по сторонам. Над крохотной деревенькой в какие-то три каменных дома с запада нависали скалы, ветер играл ветвями берез, то и дело срывая с гибких изящных ветвей золотые листочки. Так далеко от Вайтрана он еще ни разу не уходил…
– Как вы себя чувствуете, сударь? – участливо поинтересовалась девушка, поставив ведро. Облаченная в мятую рубаху со шнуровкой на груди и протертые бриджи из оленьей кожи, она, видимо, одна из местных шахтеров. Соратник потянулся, но тут же поморщился от тянущей боли в плече.
– Неплохо, – без денег, оружия и нормальной одежды.
– Ох, как я рада! А то уж мы испугались, что вы… ну… мертвый, – она снова улыбнулась. – Одежды на вас у меня нет, но, уверена, когда Филньяр проснется, он охотно одолжит вам что-нибудь более… представительное. Как вас зовут?
– Вилкас, – юноша решил пока умолчать, что он из гильдии Соратников. А то как это, одного из воинов Исграмора нашли близ деревни голого и безоружного.
– Я Сульга, – девушка вздохнула и споро подхватила ведро. – Что ж мы стоим, проходите в дом. Вы голодны, наверное.
– Да, – северянин кивнул, теребя бусинки браслета. Он изголодался, но отнюдь не по похлебке и хлебу.
***
Каджиты любят поспать, но сегодня Ларасс проснулась едва ли не раньше петухов. Мать и отец еще в кроватях нежатся, и не видят, как их дочь встала несусветно рано и, отчаянно зевая, принялась натягивать свое лучшее платьице, путаясь неловкими спросонья пальцами в тонкой шнуровке.
Она старалась ступать тихо, бесшумно как тень, но половицы ужасно громко скрипели от каждого ее шага. Кончик хвоста покалывало от напряжения. Девочка тихо зашипела и резво засеменила к двери, когда чьи-то сильные руки легли ей на талию и с легкостью подняли в воздух.
– Так, так… и куда это ты собралась? – ехидно осведомился Камо’ри, крепко прижимая сопротивляющуюся сестренку. Дхан’ларасс испуганно взвизгнула, но широкая ладонь брата тут же зажала ей рот. От него пахло рыбой, солью и сыростью. Опять всю ночь в порту шлялся! Вот узнает отец, что сын среди моряков и рыбаков снова ошивался, мигом его на лесопилку отправит! Асэт’ар не верил, что в море Камо’ри ждет долгая жизнь. Холодное, злое, как старая шлюха, но братцу шепот волн милее и белых песков Скайрима, и сладко пьянящего аромата лунного сахара. А какую он песенку вчера спел за обедом, отец чуть трубкой не подавился. Правда, Ларасс не поняла, почему это Рольф-Великан сует свой пылающий меч в тугие ножны Сувиллы. Зачем ему чужие, когда свои должны быть? А если ножен у него не было, тогда куда он прятал меч?
Изловчившись, девочка пнула брата по колену. Камо’ри глухо мявкнул от боли и потащил извивающуюся сестру прочь, пока она отца с матерью не перебудила. Но трудно не шуметь, когда с виду хрупкая двенадцатилетняя фурия извивается в его объятиях. Мелкие острые клыки впились в руку каджита, юноша хрипло зарычал, но жертву не выпустил. Чуть присмиревшая Ларасс попыталась вновь лягнуть его, но уже без прежнего воодушевления.
Брат поставил ее на ноги только на улице. Ветер приносил с реки прохладу, ерошил темные кисточки на ушах Камо’ри. У него уши проколоты, уже мужчина, а сережку носит всего одну, тонкую серебряную косичку в правом ухе. Насмешливо сузив глаза, сутай-рат скрестил руки на груди.
– И чего, малютка, ты подскочила в такую рань? Уж не на заутреню в храм Мары собралась?
Льдисто-голубые глаза возмущенно расширились, девочка упрямо вздернула подбородок, уперев руки в бока, но хвостик, лихорадочно мечущийся из стороны в сторону, выдал ее с головой. Ларасс порывисто схватила брата за руку.
– Камо’ри, только не выдавай меня маме! Она говорит, что здесь почитают Мару неправильно, и не хочет, чтобы я училась ереси. А Эрандур…
– Ох, и дался тебе этот остроухий! – каджит раздраженно поморщился, – лицо длинное, что у твоей кобылы, и глазищи красные.
– Не говори так! – Ларасс топнула ножкой. – Эрандур хороший! Он меня сладостями угощал.
– Да, мужик он неплохой. Для жреца Мары, – Камо’ри взял сестру на руки и тихо охнул, когда она ударила его кулачком в плечо. – Ладно, беги в храм. Матери, если проснется, скажу, что ты за цветами убежала. Но голову себе ерундой перестань забивать. Данмер не достаточно хорош для моей сестренки.
***
Воровка проснулась от того, что ее сын беспокойно заворочался. Выбравшись из вороха шкур, котенок повел черным, чуть подрагивающим носиком и решительно потянулся к ее груди. Слабо улыбнувшись, Ларасс взяла котенка на руки. Девочки родились первыми, они крепенькие и сильные, растут как на дрожжах, а вот малыш еще слабоват. Приходится поить его целебным снадобьем, чтобы поскорее окреп. Каджитка рассеянно погладила головку ребенка. Козье молоко мальчик на дух не выносит, поэтому все еще приходится кормить его грудью. Такой маленький, беспомощный… котенок поперхнулся, судорожно закашлялся, и сутай-рат поспешно прижала его к плечу и похлопала по спинке.
– Не торопись, – прошептала она через зевок, и малыш глухо икнул в ответ. Камо’ри язвительно зовет его Заморышем. Уж забыл поди, что сам родился в месяц начала морозов хиленьким и неказистым. Дхан’ларасс знала, что гильдийцы в тайне от нее выбирают имена ее котятам. Вот уж дудки! Своих детей она назовет как захочет, а не в угоду этой кучке висельников и пьяниц. Малютки со дня на день должны открыть глазки. Брат говорил, что Шамси рыдала в три ручья, когда Ларасс ей впервые улыбнулась, а тут сразу трое… сын так и уснул у воровки на плече, и Соловей бережно уложила его на подушку. Стоит ей только взглянуть на малышей, как сердце становится мягким, словно масло, а сейчас Дхан’ларасс как никогда нужна твердость. Убили Мавен и ее старшего сынка. Каджитку не удивила смерть аристократки, эта сука давно напрашивалась на кинжал в глотку, но теперь Гильдия осталась без покровителя. Поставь Лайла во главе городской стражи какого-нибудь чистоплюя вроде Мьол Львицы, и ворам придется ох как не сладко. Итак на днях стражники убили воришку. Не из них, слава Азурах, но все же… сутай-рат тяжело вздохнула. Соплячка Ингун помешана на корешках и травах, остальные приближенные Мавен либо из побочной ветви, либо ублюдки ее ушлого папочки. А может, и мамочки, почем Ларасс знать. Главное – как можно скорее найти замену Мавен Черный Вереск. Нового покровителя, пока рифтенский ярл с рукой правосудия в заднице не взялся за воров. Может, сыночка одного оприходовать? Или обоих, мало ли как жизнь повернется. Хотя кое-какая мысль на этот счет у воровки имелась, надо будет обсудить ее с Бриньольфом. Каджитка погладила сына по спинке. Скорее бы они уже подросли, сутай-рат до ужаса хотелось обчистить какой-нибудь особнячок и вскрыть пару сейфов, а то, чего доброго, позабудет всю воровскую науку с этими спиногрызами. Дхан’ларасс любовно взъерошила шерстку на затылке сына. Надо будет пойти с ним погулять, а то ребенок совсем зачахнет здесь в темноте и промозглой сырости. Словно услышав мысли матери, котенок заворочался, потерся носом об ее ладонь и потянулся. Крепко схватив Ларасс за руку, мальчик приоткрыл сонные мутные глазки. Несколько раз моргнув, он вновь задремал, когда королева воров растроганно всхлипнула.
========== FEYN Shul (Погибель солнца) ==========
Шея горела, болезненный жар волнами разливался по всему телу, а во рту суше, чем в Алик’ре. Онмунд пожевал пересохшими губами и повернулся на спину, не отнимая ладони от пульсирующего болью лба. Словно мамонт по голове выплясывает, дремора его подери. Маг с трудом приоткрыл глаза. Сквозь застилающую взгляд мутную пелену маг увидел грубый каменный потолок. На сводчатых стенах плясали причудливые тени, зыбкий свет лился сквозь кованую решетку. Юноша сел, тихо протяжно застонав. Руки и ноги затекли, налились свинцовой тяжестью, голова кружилась, скудная обстановка комнатки пустилась в пляс. Заметив стоящий на краю кувшин, северянин жадно схватил его и припал к узкому горлышку. У воды был слабый солоноватый привкус. Выпив почти половину, Онмунд блаженно вздохнул. Тонкие серебристые струйки стекали по его подбородку, и колдун брезгливо вытер их рукавом. Пахло сыростью, землей, в углу что-то тихо зашуршало. Магия заискрилась на кончиках пальцев, обжигая легким холодком, но из кучи сена показалась острая мордочка злокрыса. Зверек повел подрагивающим носиком, но бледная молния, разбившаяся об пол возле его лап, заставила его поспешно юркнуть в дыру в стене, испуганно пища.
Юноша спустил ноги с продавленного топчана, застеленного овечьими шкурами, и окинул каморку уже более ясным взором. Подозрительно похоже на темницу… по другую сторону решетки стоял деревянный стол, стул, небольшой буфет и сундук. Почти такая же мебель была и в обители мага. Онмунд презрительно покосился на букетик лаванды, стоящий в треснутой вазочке. Да, вот жухлые цветы ему сейчас нужны как никогда!
Мелькнула тень, огоньки свечей затрепетали, и северянин увидел девушку, прижимающуюся щекой к железным прутьям. Пылающие в полумраке глаза исступленно шарили по ссутулившейся фигуре колдуна. Это скуластое бледное лицо было определенно знакомым. Как и тонкие руки-палочки, темные волосы, сбившиеся в неприглядный колтун…
«Помогите, моя семья умирает…»
– Как это все понимать?! – прорычал Онмунд. Голос, вырывающийся из горла, словно горящего изнутри, звучал глухо и приглушенно. – Что это все значит?!
– Наконец-то ты проснулся, – улыбнулась девушка, обводя кончиком языка заостренные клыки, сделавшие бы честь любому волку. – Уж думала, что все зря, что ты пропадешь как все остальные. Нельзя было пробовать тебя, но я не удержалась, – она поморщилась, тряхнула головой. Спутанные волосы упали ей на лоб. – Матильда-то совсем почти высохла.
Только сейчас маг заметил еще одного человека. Женщина с жидкими практически белыми волосами и серой кожей сидела в углу прямо на полу, глядя в одну точку. Губы ее шевелились, пальцы что-то плели из нескольких соломинок. Не сразу норд заметил на ее запястьях и шее множество следов укусов. Некоторые были совсем свежими, еще кровоточили, а кое-где белели старые шрамы. На мгновение Онмунду удалось поймать взгляд Матильды. Женщина безмолвно вглядывалась в взволнованное лицо северянина, после чего вернулась к своим соломинкам.
– У нас нет другого скота, кроме нее. Сбежали… или сдохли. Но ты не бойся, – вампирша захихикала как маленькая девочка, – тебя мы есть не будем. Ну… разве что разочек, – она снова рассеялась, но дико взвыла, закрыв лицо руками. Огненный шар, сорвавшийся с ладони Онмунда, взорвался снопом пылающих искр, которые попали на лоб и щеки носферату. Визжа, она металась по комнатке, бешено мотая головой. Матильда же даже не пошевелилась.
Не взирая на накатывающую слабость и дрожь в ногах, юноша подскочил к решетке и, улучив момент, схватил рыдающую нечисть за волосы. Она хрипло зашипела, потянулась когтями к шее северянина, но шальные карие глаза сузились до щелок, увидев пляшущее в ладони мага ало-золотистое пламя. Огненные искры прожгли кожу и плоть вампирессы практически до кости, ранки обуглились, кожа слезала искаженного гневом лица девушки.
– Убьешь меня – и тебе конец! – выплюнула она, задыхаясь. Синие глаза юноши превратились в практически черные, пламя в его руке немного опало. Онмунд едва держался на ногах, но если показать этой суке хотя бы минутную слабость, она разорвет колдуна голыми руками.
– Достаточно, Ирмагард, – вампирша испуганно присела при звуке властного, немного усталого голоса. Даже броня меланхолии Матильды треснула, женщина торопливо вскочила на ноги и кинулась прочь. Альтмер с мертвыми глазами цвета закатного неба приближался к вампирше, и казалось, что его ноги не касаются пола. Он будто плыл по воздуху. Пальцы Онмунда разжались, и Ирмагард отскочила в сторону, негодующе скалясь. Маг пошатнулся, едва не упал, и вцепился в каленые прутья решетки. Эльф смотрел на него со смесью толики скуки и пуда превосходства, жадно втянул воздух вздернутым, чуть приплюснутым носом. Старый вампир, намного старше Деметры. Да и Ирмагард не шибко юна. Сердце колючим склизким комом подкатило к горлу северянина. Тонкие губы вампира тронула высокомерная улыбка.
– Боишься? И правильно. Смертные должны бояться тех, кто отмечен печатью вечности.
– Какого Обливиона?! – простонал юноша, опускаясь на колени. Сотни раскаленных лезвий впивались в его шею, жажда тисками сковала глотку, перед глазами мелькали разноцветные круги. Альтмер наблюдал за мучениями мага с сухим равнодушием.
– Сопротивляешься, – протянул он задумчиво. – Такая твердость достойна похвалы. А такое упрямство – сожаления. Тем не менее… ты можешь стать достойным пополнением нашей семьи.
– Семьи?.. – сознание крошилось, ясность ускользала как песок сквозь пальцы. Он сполз на пол, дыша рвано и прерывисто.
– Частью клана Гранвирир. Скоро сам все поймешь. А ты, – альтмер повернулся к тихо скулящей Ирмагард, – я тебе говорил больше не питаться ими!
– Но Эсташ… – в бездонную пропасть забытья Онмунда проводил истошный крик вампирши.
***
Скайримские вина далеко не так изысканны, как хаммерфельские напитки. Терпкая, чуть вяжущая язык хурмовая наливка, медовое вино, густое и сладкое, не чета обожаемому северянами меду. Назир с трепетной нежностью вспоминал мягкий вкус ликера из розовых лепестков и пил уже третью чашу вина «Алто», надеясь утопить в нем поднимающееся в груди раздражение и досаду. Цицерон в черном бархатном дублете, расшитом черными ониксами и серебряным шитьем по рукавам, в бриджах из мягкой шерсти и кожаных сапогах до колен, рыжие как язычки пламени волосы собраны в хвост на затылке. Где шутовской костюм? Где колпак? Сейчас он выглядит соответствующе своему высокому статусу Хранителя тела Матери Ночи, но… это совершенно не тот Цицерон, которого ассасины привыкли видеть.
– Повторяю, – устало выдохнул редгард, потирая переносицу, – я не могу дать тебе контракт. Не положено.
– Но большинство убийц – несмышленые дети, которым еще учиться и учиться, – резонно заметил имперец. – Я могу взять с собой несколько посвященных, пусть поучатся.
– Если с ними валандаться, то ничему они не научатся, – недовольно буркнул Назир, в мыслях признавая правоту Цицерона. Бабетта уже натаскивает Турид, довольно способную бретонку, невысокую, застенчивую, с прямыми черными волосами и глазами цвета моря в шторм. Еще несколько пареньков были весьма способными – Ваан и Векеса, братья–близнецы родом из залива Иллиак с кожей чернее осьминожьих чернил, и Хэльвор-Тростинка, норд семнадцати лет, уже взрослый мужчина, но худой и изящный как девушка, с золотистыми локонами до плеч, кроткими глазами как у голубки и нежным голоском, созданным для пения в храме Мары. Нелегко парню жилось в родном Картвастене, норды не жалую подобной красоты у юношей. Но ничего, не одна жертва обманется его невинной внешностью и польстится на медовые речи, уж Назир такую породу знал. От того Хельвор еще полезнее Братству.
– Я столько странствовал со Слышащей, не бывал в Убежище неделями. Что изменит то, что я отлучусь на несколько дней да еще и для того, что бы заплатить долг? – при всем своем безумии и непредсказуемости шут был опаснее, чем ассасин. Желания гаера постоянно менялись, чего стоит его нытье по рулету и морковке, но убийца твердо знает, чего хочет, и отступать не намерен. Но и редгард не собирается уступать.
– Разговор окончен, Цицерон. Ты прав, нашим новичкам еще учиться и учиться, но им нужна практика. К тому же, если с тобой что-то случится, кто станет новым Хранителем? Я? Или Бабетта? Нет, мое последнее слово! И хватит об этом. Если уж так тебе не терпится пролить кровь во славу Ситиса, поговори со Слышащей когда она вернется. Она-то тебе живо мозги вправит, – а то они у тебя все извилины прямее тетивы. Редгард почти скучал по сумасбродствам скомороха, но не будут же они всем Убежищем лупить его по голове в надежде, что многострадальная крыша имперца вновь улетит к Саммерсетскому архипелагу. Несколько винных капель запутались в его усах и бороде, кашлянув, он открыл бухгалтерскую книгу, намереваясь подсчитать прибыль за последнюю неделю. Назир хотел пристроить к убежищу еще и кузницу, чтобы не приходилось каждый раз бегать в город за кинжалами. Кузнеца можно найти через Гильдию воров. Мужчина принялся шумно листать страницы, поежившись под пронизывающим взглядом Цицерона, но, слава богам, он не стал задерживаться. Каждым своим шагом выражая свое недовольство, Хранитель направился вверх по лестнице. Редгард очень надеялся, что сейчас он слезно начнет жаловаться Матушке на «плохого–преплохого» Назира.
***
Дверцы саркофага отворились с глухим протяжным скрипом, тяжелый запах пыли и цветочных масел ударил в лицо Цицерону. Мужчина отступил на шаг, придирчиво оглядывая мощи Благочестивой Матроны, едва ли не с нежностью поправил темный локон, упавший на лоб, обтянутый тонкой иссушенной кожей. Не нравилось ему, что гроб стоит на самом видном месте, Матери требовались отдельные покои, но сейчас роптать бессмысленно. Темное Братство едва не погибло, понадобится время, что бы семья окрепла и набралась силы. Цицерон не желал оставаться в стороне, пока юнцы с неуемной жаждой приключений и бьющими через край амбициями захватывают самые лучшие контракты. Их немного, основную часть сама Матушка передает Слышащей… которой сейчас нет. Имперец недовольно поморщился, стягивая перчатки и доставая глиняный горшочек с тягучими цветочными маслами. Кожа на плече Матери потрескалась и облупилась, по краям раны запеклась кровь. Намочив мягкую тряпицу теплой водой, Цицерон бережно промокнул ею израненную кожу мумии. Те нечестивцы, что посмели осквернить домовину Матери Ночи, умерли две ночи назад от горячки. Никто, даже Бабетта, не видел, что это Хранитель подлил настойки корня жарницы им в похлебку. Немного, совсем чуть–чуть, что бы прибавить яствам остроты, но им и этого оказалось достаточно. Слишком слабые, раздраженно поморщился мужчина, такие недостойны служить Ситису.
Цицерон лишь однажды видел тело Матушки в Чейдинхолле. Сухие белые кости, облаченные в тунику из серебристо-черного шелка, череп увенчан золотым венцом, усыпанным лунным камнем. Какими бы они были детьми, если бы не наряжали Мать подобающе ее положению? Тогда были кости, а сейчас – мумия, на костях еще хранятся плоть и кости, а волосы по-прежнему мягкие, словно у юной девушки. Вытерев руки, Цицерон взял гребень и с величайшей осторожностью провел по темным локонам Матушки. Тело другое… но важно ли это? Хранитель не сомневался, что перед ним – Мать Ночи. Мать никогда не бросит своих детей, как и дети – ее. Пусть сейчас в каменном саркофаге останки бывшей Слышащей Ализанны Дюпре, только душа, поселившаяся в них, имеет значение.
Ализанна… почтенная, преисполненная достоинства женщина, пусть и немолодая, но черты ее лица хранили отблески былой красоты. Цицерон видел ее только раз, когда она прибыла в чейдинхольское убежище, и был поражен. Одно дело поклоняться Ситису и Матери Ночи, но совершенно другое, когда воочию видишь ту, которой оказана честь слышать голос их Матери. Имперец коснулся тонких пальцев мумии. У Ализанны были очень красивые руки, тонкие, изящные, холеные, однако она не любила украшений. Весь ее облик, пронизанный гордостью, но не высокомерием, навсегда отпечатался в памяти Хранителя. Как печально, что ее судьба оборвалась так грубо, так… ужасно. Но сейчас она в палатах Ситиса, прислуживает Отцу их, пока Мать здесь. Цицерон прикрыл глаза, пытаясь возродить в мыслях Ализанну Дюпре, но вместо нее пред ним предстала другая женщина. Светлые глаза и волосы, кожа белая словно молоко. Деметра, их новая слышащая. Молодая, не без тщеславия. Но то не беда, со временем она научится более относиться ответственно к своему долгу. В груди кольнуло, и мужчина слегка ослабил воротник. И Назир, и Бабетта отзывались о новой Слышащей с большим уважением, а посвященные – с восхищением и благоговейным ужасом. Цицерон усмехнулся, садясь у ног Матери Ночи. Хотел было поточить кинжал, но не посмел обнажать сталь в присутствии Матроны.
