Текст книги "Гарри Поттер и келья алхимика. Главы 1-8."

Автор книги: Constance_ice

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 32 страниц)

«Неплохая работа. В прошлый раз, когда меня штопала практикантка из Манго, она сама чуть не упала в обморок при виде крови. Хуффльпуфф, одно слово. А ты молодец».

«Благодарю, конечно, но может быть, ты расскажешь, в каких обстоятельствах ухитрился напугать эту бедняжку? Надеюсь, это не…»

«Ты что, всерьез думаешь, что я могу кому-то рассказать об этом? Даже тебе?»

«О, черт!»

«Эти твои магловские выражения…»

«Я не хрупкий цветочек, как ты давно успел заметить», – она хмыкнула и начала собирать в миску испачканные тампоны и куски бинтов. Видимо, что-то в ее лице его так заинтересовало, что он усмехнулся и самодовольно откинулся на подушки.

«А, так значит, он до сих пор полагает, что ему в жены досталось неземное создание? Жаль беднягу».

«Будешь говорить гадости, я в красках опишу ему, как и за что ты его пожалел», – тут же отпарировала она. – «Чтобы было честно, я подожду недельку, чтобы у тебя окончательно затянулся порез, и будь готов к…»

«Мерлин, неужели он до сих пор кипятится и бежит бить морду каждому, кто заподозрит его дражайшую половину в наличии ума? И это после того, как ты была второй по успеваемости в нашей параллели!» – забыв о ране, он попытался привычным жестом сложить руки на груди, но тугая повязка заставила его глухо замычать.

«Только не делай резких движений», – она достала из шкафа рубашку и положила возле него. – «Как только почувствуешь, что можешь без проблем шевелить рукой, скажи, и я помогу тебе одеться».

Он что-то недовольно проворчал и покосился на аккуратный сверток на кровати. Рубашка была отвратительных, с его точки зрения, гриффиндорских цветов.

«Не бухти, в этом кошмарном доме дует из всех щелей. Я приготовлю тебе чай».

«Лучше кофе».

«Боишься заснуть?»

«Ничего подобного!» – мысль о том, на чьей кровати он может заснуть, была написана у него на лбу. – «Просто…»

«И кто же из нас специалист? Кофе после употребления слез феникса вызывает ощущение нездоровой эйфории…» – она отвернулась и взяла поднос, уставленный чашками и плошками с зельями.

«Большую эйфорию, чем сейчас, мне вряд ли дано испытать», – негромко сказали ей в спину. – «Кофе».

Поднос покосился, и чашки съехали на самый край, но она геройски удержала его и даже ничего не сказала. Хотя очень хотелось.

***

Кофе издавал такой густой завораживающий запах, что он нетерпеливо завозился, путаясь в слишком широких для него рукавах, и вытянул чашку из ее рук еще до того, как она успела поставить ее на столик у окна.

«Хорошо», – он отхлебнул и зажмурился. – «Кофе ты всегда хорошо умела варить».

«Все равно с тобой мне в этом не сравниться. Первый признак отличного зельевара…»

«Умение варить кофе», – согласился он, наблюдая за тем, как она наклонилась и начала собирать рассыпанные на полу фотографии. На одной из них беззаботно ухмылялся лохматый раздолбай в мятой мантии со съехавшими на нос очками. С другой махала рукой девушка в розовом летнем платье. На третьей фотографии раздолбай, все такой же взъерошенный и с выражением обалделого неверия в собственное счастье на лице, обнимал эту же девушку. Она стесненно улыбалась из-под рыжей челки и мелких белых звездочек, усыпавших свадебную фату. Между ними норовил втиснуться синеглазый красавец хипповатой наружности, а невысокий пепельноволосый парень с усталым лицом умиротворяюще похлопывал его по плечу.

«Да, я помню, как после экзаменов в четвертом классе ты угощал меня кофе по-арабски с какими-то совершенно невозможными добавками и специями. Ничего лучше я не пила, до сих пор вспоминаю», – она уселась на край кровати и внимательно посмотрела на худое тело в складках яркой рубашки. – «Я так и думала, что ты не дождешься меня и сам ее наденешь. Зря не носишь красное, тебе идет».

«Только через мой труп», – булькнул он между двумя глотками и нахмурился.

«Если дело так пойдет и дальше, то этого ждать недолго».

Он спокойно поставил чашку на стол.

«Тебя бы это так расстроило? Ты в курсе, что окажешься в меньшинстве? Сейчас любой с восторгом плюнет на труп проклятого Упивающегося Смертью и спляшет на его могиле».

«Не говори глупостей. Жизнь есть жизнь, и терять ее вот так, из-за одной ошибки, в которой виноват, кстати, не ты, а твой…»

«Давай не будем об этом», – предложил он почти угрожающе.

«Давай не будем», – согласилась она, чертя пальцем на одеяле бесконечные круги и спирали. – «Думаю, тебе и так по этому поводу хорошо промыли мозги».

Он снова раздраженно зашевелился на постели.

«Перестань».

«Знаешь, ты – взрослый, но ведешь себя иногда, как…»

«Надеюсь», – похолодел его голос, – «ты не станешь сравнивать меня с вашей тупоумной компанией. Блэком и остальными».

«Что ты имеешь против Блэка? Когда вы выясняете отношения, то выглядите одинаково глупо, знаешь ли».

«Одинаково? Что ж, может, ты и права», – его глаза внезапно заблудились в складках старой занавески, за которой дождь продолжал хлестать в стекло.

От неожиданности она даже рассмеялась.

«Что? Первый раз вижу, как ты соглашаешься с чем-то без уступок со стороны собеседника».

«Теперь, кажется, ты сама дразнишь меня?»

«Нет, просто пытаюсь развлечь тебя светской беседой, чтобы ты не заснул, когда плечо начнет жечь, и будет пора менять повязку. Но если хочешь, мы можем поговорить о погоде».

«После такого хорошего кофе спать не хочется», – он заворочался, пытаясь залезть под одеяло, но неудачно поднял руку и заскрипел зубами от боли.

«Замерз? Подожди, я сейчас», – она вскочила и помогла ему укутаться.

«Как ты здесь спишь? Из окна дует просто немилосердно».

«Любовь, знаешь ли, греет», – легко ответила она и тут же прикусила язык. Но было поздно.

Он замер.

«Ах, вот как», – заметил он без тени издевки.

«Представь себе», – она отвернулась.

«Пожалуй, предложение поговорить о погоде мне начинает нравиться все больше», – она услышала, как он беспокойно зашевелился.

«Уже жжет?» – заволновалась она и зашарила по одеялу, пытаясь отыскать его руку.

«Нет пока. Думаю, начнет примерно через час».

Рука была ледяная. А лоб – просто обжигал.

«Господи, да ты же весь горишь!»

«Ты находишь?» – сама флегма.

Таблетки она отыскала среди остальных лекарств, вываленных на пол ванной. Подняв упаковку с пола, она внезапно увидела в зеркале свое лицо – и вздрогнула. Широкие скулы, покрытые россыпью веснушек, показались ей пугающе бледными, точно у бэнши, а всегда огненные волосы – выцветшими, как у мертвеца. Она растерянно моргнула, и отражение ее смерти тут же ускользнуло из поля зрения, оставив вместо себя всего лишь обыкновенную молодую женщину с взволнованным усталым лицом. Замотав головой, она попыталась прогнать знобящее послевкусие встречи с призраком, но получилось плохо.

«Держи. Положишь под язык».

«Что это?» – он брезгливо рассматривал белые шарики у нее на ладони. – «Опять что-то магловское?»

«Жаропонижающее. Зелье варить слишком долго, а тебе надо скорее сбить температуру. Давай, возьми таблетки, будь хорошим мальчиком».

«Вот только не надо этого сюсюканья», – он сгреб таблетки и с заметным отвращением покатал их на ладони. – «Я не сопляк какой-нибудь, чтобы так надо мной кудахтать, и не твой…» – он осекся.

«Подержи таблетки во рту», – тихо сказала она. – «Они тают быстро».

Он поморщился, – эти магглы делали отвратительно горькие лекарства! – но спорить больше не стал. Укутанный одеялом почти до подбородка, он лежал в полутемной комнате и сумрачно рассматривал фотографии на комоде, пока она внизу отмывала пол от следов крови. Его взгляд то и дело застревал на фотографии девушки в розовом платье, но всякий раз он заставлял себя отвернуться и упирался глазами в свадебный снимок. Совершенно безвкусная золотая рамка с розовыми и голубыми цветочками – не иначе, как из самого дорогого магазина для новобрачных на Диагон-Аллее. Наверное, именно она была всему виной; она, в конце концов, заставила его сделать то, что он сделал. До комода было всего ничего, – только руку протянуть – и скоро дурацкие снимки уже были опрокинуты лицом вниз. Бестолково двигающаяся фигура разгильдяя больше его не раздражала.

«Как плечо?»

Она вернулась.

«Начинает понемногу жечь. Думаю, через пару минут можно будет менять повязку».

«Голова не болит?»

«Ничего страшного. Скорее всего, температура поднялась из-за кофе. Я в порядке».

Прохладная рука коснулась его лба. А потом она, вдруг поддавшись странному порыву, отбросила прядь влажных черных волос и прикоснулась к его лбу губами.

«Что ты…»

«Кажется, тебе действительно легче. Я сейчас принесу еще бинтов».

Ветер с моря усилился и сейчас злобно швырял в темные окна целые пригоршни ледяных крошек града вперемешку с холодными потоками дождя. Пока она делала перевязку, он старательно смотрел в окно и гадал, что будет, если она сама, по своей воле проявит инициативу. Он был не слишком избалован таким вниманием, чего уж греха таить, и совершено искренне полагал, что по доброй воле оно почти невозможно. В конце концов, тощее, угловатое и уродливое нечто не может быть желанным, в противном случае это попахивало бы извращением. Тех женщин, которые за прошедшие годы проявляли к нему подобный интерес, он презирал именно за это. Но она – совсем другое дело. На контроль сейчас рассчитывать не приходилось, он чувствовал, что телу, которое не может лгать, не выдержать этого искушения. Он знал по опыту, что лучший способ успокоиться в такой момент – заставить себя испытывать ненависть к этой женщине, а ее заставить ненавидеть его. Жестоко. Но так лучше для них обоих. Правда же, лучше?

«Я никогда не спрашивал тебя», – он старательно следил за бегущей вниз по стеклу струйкой воды. – «Почему ты вышла за него замуж?»

«Не спрашивал», – неохотно согласилась она, стирая остатки зеленого зелья с его плеча. – «Очень хорошо схватилось, думаю, завтра будешь вполне здоров…»

«А если я спрошу сейчас? Что ты скажешь?»

Она крепко выжала салфетку и положила ее в миску с водой.

«Ты в самом деле хочешь знать?»

«Не хотел бы – не спрашивал. Когда мне еще повезет припереть тебя к стенке и заставить сознаться?»

Прозвучало двусмысленно, и оба это поняли. Они не забыли о том, как в шестом классе целовались в подземельях за покосившейся статуей Василия Валентина. Измученный бесконечной жаркой весной и собственным телом, нескладным, не желающим слушаться и всякий раз болезненно реагирующим на ее присутствие рядом, он в тот день не выдержал. Встретив ее в коридоре одну, он стремительно прижал ее к стене и начал остервенело целовать, пока у него в легких не закончился воздух, и ему не пришлось отстраниться, хрипло дыша. Только тогда он осознал, что она почему-то не сопротивляется, а продолжает цепляться дрожащими пальцами за воротник его мантии, прикусив окровавленную распухшую губу. В ее взгляде не было растерянности или удивления, только слепое желание, и его страшно потрясло, что не только он, оказывается, может испытывать подобные чувства. Но в глубоко посаженных зеленых глазах он внезапно увидел свое отражение – взъерошенный подросток с нервно сжатыми кулаками, скуластый, с тонкой птичьей шеей и чернильным пятном на щеке – и его почти скрутило от ненависти к себе за то, что они так непохожи. За то, что он – урод, а она – самая красивая девчонка в школе! И он позорно сбежал, стараясь не оглядываться. Он знал: если она позовет его, он не выдержит и вернется, и тогда сам Мерлин не удержит его от того, чего она – она! – не заслуживает. С таким, как он? Это же просто отвратительно.

В тот же вечер за ужином он нарочито небрежно сказал какую-то грязную двусмысленность, явно намекая на нее. Он видел, что Блэк за соседним столом внимательно слушает похабное хихиканье других слизеринцев, и его удивило, что этот импульсивный гриффиндорец не врезал ему тут же, не стесняясь присутствия его однокашников и маячивших на горизонте учителей. Но, видимо, он недооценил его. Блэк не стал медлить с расплатой и в компании таких же отморозков из Гриффиндора подстерег его вечером в душевой. После часовой «беседы» ему пришлось провести неделю в изоляторе со сломанной в трех местах рукой, безнадежно разбитым носом и вывихнутой челюстью. Этот чисто гриффиндорский способ мести – без всяких проклятий, порч и сглазов – заставил его тогда в первый раз сильно задуматься о том, что же он в действительности представляет собой в этом мире. И прийти к выводу, что за неимением очевидных гриффиндорских талантов, ему придется расстаться с мыслью, что он сможет достичь чего-то, что его отец считал достойным. Ему это дорого обошлось. Разговор, состоявшийся вскоре после того, как решение целиком и полностью было осознано, он помнил до сих пор. Впрочем, возможно, его память так цепко впилась в эти события еще и потому, что вскоре после их беседы по школе поползли странные слухи: вечно взлохмаченный гриффиндорский очкарик не просто звезда квиддичной команды, а не больше не меньше как потомок самого Гриффиндора.

Он видел, что она ничего не забыла, но если уж решил воспользоваться по-слизерински нечестным приемом, надо идти до конца.

«Итак?» – вот. И бровь приподнять. Пусть думает, что он превращает все в шутку.

«Итак?»

Он ждал. Она подхватила сползшее полотенце и пожала плечами.

«Он был самым популярным приду… мажором в школе? Он подарил тебе самое дорогое зачарованное кольцо в Англии? Он обманом заставил тебя выпить любовное зелье?»

«Что до этого, то вряд ли», – рассмеялась она, вставая. В сумраке за тенями, которые бросал на стену горящий семисвечник, он видел, как она неторопливо собирала бинты. – «Сам знаешь, что его способности в Зельеделии оставляли желать лучшего. Если бы не…»

«Если бы не твои конспекты, он никогда бы не сдал Т.Р.И.Т.О.Н.? Я в курсе».

«Не у всех такие же способности, как у тебя», – мягко заметила она, опускаясь в маленькое кресло напротив кровати.

«Как тебе хочется увести нашу беседу в сторону».

«Вовсе нет. Если тебе уж так приспичило устроить мне допрос, то знай – я согласилась выйти за него замуж, потому что он смешной».

«Что?!» – этого он никак не ожидал.

«Он умеет рассмешить меня. Больше никто не может заставить меня смеяться с таким удовольствием».

Удар ниже пояса. Собственную серьезность он всегда воспринимал, как уникальное достоинство.

«Клоун…»

«Не говори так. С ним на самом деле очень весело. Никогда не забуду, как на свадьбе он зачаровал бутылку шампанского, и она плясала канкан на столе среди бокалов», – она откинулась на спинку кресла, устало потянулась и улыбнулась, вспоминая. Ее улыбка резанула его по сердцу.

«Своими способностями к Трансфигурации он всегда умел пустить пыль в глаза», – проворчал он, искренне ненавидя себя за то, что лежит в его кровати, одетый в его одежду, а напротив сидит его жена, которую он сам заставил объяснять, почему ее муж такой отличный парень. Это было невыносимо, и в то же время – правильно.

Он комкал край одеяла и весь кипел, считая про себя капли дождя, стучавшие в окно, а она невидяще смотрела в темноту, не чувствуя, что бессмысленно улыбается. Как ему объяснить, что это – другое? Рассказать о том, как они встречались на каникулах, и каждое утро он левитировал ей в окно букет цветов? Как по вечерам они бегали в кино, смотрели «Челюсти», «Звездные войны» и другую магловскую ерунду. Как он передразнивал супергероев и смеялся над картонными акулами. Как они ели попкорн и конфеты, сидя на последнем ряду, он бросал разноцветные бумажки в экран, а потом целовал ее, и его дыхание пахло так же сладко, как те липкие шоколадки, а она таяла, потому что… потому что ей никогда не было так спокойно. Как он строил рожи, рассказывал ей анекдоты и до истерики доводил их соседей своими штучками, а когда однажды смотритель кинозала попытался выставить его вон, он наложил на него Таранталлегру. Как по ночам он бросал ей в окно горсть песку, и она вылезала к нему через крышу флигеля. Как они ходили в парк, лежали на траве и смотрели на звезды. Она была счастлива тогда? Да.

«Ты счастлива», – прозвучало почти как обвинение, но она этого не заметила и вновь расплылась в бездумной улыбке.

«Почему бы и нет?»

«Не понимаю», – сухо заметил он, по привычке пожимая плечами и морщась; этот жест все еще вызывал боль. – «Как может такой безбашенный идиот, которому лень пошевелить собственными мозгами, чтобы понять, что им манипулируют, сделать женщину счастливой. Особенно такую, как ты».

«Не надо, перестань», – она смотрела на него с сочувствием, точно на обиженного ребенка. – «Может быть, он и плохо разбирается в людях. Но он еще и надежный, понимаешь?»

«Теперь понимаю», – он поморщился и неловко заерзал под одеялом. – «Ты просто не смогла устоять перед напором такого бездонного очарования».

«Тебе плохо», – забеспокоилась она.

«Нет», – кратко оборвал он ее, даже не беспокоясь о том, что она заметит сарказм в его голосе. – «Мне очень хорошо, поверь», – он подергал повязку, смутно надеясь, что бинт затянут некрепко, и он сможет съязвить что-нибудь на этот счет. – «Особенно теперь, когда я узнал, что о нем есть, кому позаботиться. За него уже можно не беспокоиться».

«А, так ты понял», – прошептала она.

Он ничего не понял, но кивнул. Они помолчали.

«Поспишь?»

«Здесь?» – послышался натянутый смешок. – «За кого ты меня принимаешь?»

«За человека, которому нужно отдохнуть и восстановить силы».

«Не беспокойся, через пару часов все окончательно затянется. Когда я смогу аппарировать, то избавлю тебя от этой обузы».

«Ну что ты такое говоришь, какая же ты обуза?!» – после паузы. – «Знаешь, это прозвучит не слишком красиво, но я рада тому, что Разрезальное Проклятие одного из этих чертовых Упырей дало нам возможность снова увидеться».

«Звучит так», – скривился он, – «точно это не ты говоришь».

«Я беспокоилась за тебя», – просто сказала она.

«Не скажу, что мне это очень приятно. Я, знаешь ли, не мальчик, чтобы меня на помочах водить», – буркнул он.

«Почему ты не уехал за границу? Разве это было бы не естественно в твоей ситуации – уехать из страны и искать работу где-нибудь на континенте или в Америке? С твоими способностями…»

«Ты считаешь, что можно нормально жить где-то еще?» – фыркнул он, стараясь придать лицу максимально консервативное выражение. Увы, полурасстегнутая красная рубашка в желтую клетку сделала эту попытку крайне комичной. – «Работать с тупыми, жирными американцами, которые совершенно не умеют говорить по-английски и даже называют обед ужином? Или с шепелявыми лягушатниками…»

«Ой, перестань», – засмеялась она. – «Ты говоришь, как старый тори!»

«Кто?» – Он напрягся – не выносил, когда над ним смеялись. Даже она.

«Не обращай внимания. Это магловский юмор».

«Юмор», – он хмуро поежился и вдруг пробормотал. – «Знаешь, а ведь крестный предлагал мне уехать в Италию. У него там потомки, ну, то есть, дальние родственники».

«Ты никогда не рассказывал, что у тебя есть крестный».

«Я жил у него на каникулах после пятого и шестого класса. Они с отцом уже давно не ладят, хотя раньше вместе работали. Крестный хороший человек и потрясающе талантливый ученый, только», – он повернулся и осторожно ощупал повязку. – «Только я же не могу все время жить у кого-то».

«Не в том ли дело, что все их таланты попросту подавляют тебя?»

«Тоже мне, психолог», – скривился он.

«Если бы в школе у нас работал психолог, половина наших не ушла бы к Вольдеморту!»

Он изменился в лице, и она поняла, какую только что сморозила бестактность.

«О боже, прости меня! Прости, пожалуйста».

«Знаешь, я все же посплю немного», – перебил он ее и с трудом повернулся на бок. – «Если тебя не затруднит, погаси свечи, мне отсюда их не достать».

***

Ей очень хотелось спать, но когда она попыталась свернуться клубочком под клетчатым пледом в гостиной, то обнаружила, что сон упорно к ней не идет. Вместо этого в голову лезли всякие мысли, от которых она беспокойно ворочалась на диване, вцепляясь пальцами в обивку и сбивая подушку.

В конце концов, ей пришлось встать и спуститься вниз, чтобы плеснуть водой на раскрасневшееся лицо. Халат по дороге зацепился за ступеньку и сполз с ее плеч. В ванную она по какому-то наитию не пошла, вскользь, почти подсознательно прогоняя мысль о сером призраке, взглянувшем на нее из зеркала, и открыла кран на кухне. Прикоснувшись лбом к прохладной поверхности деревянного шкафчика, она с силой зажмурилась и представила на мгновение, что ничего не произошло. Скоро наступит утро, сказала она себе. Дождь прекратится или перейдет в снег. А потом легкая метель вспенится в холодном воздухе, окутает соседние холмы и превратит их в сказочный предрождественский сон, в котором нет места ни войне, ни Вольдеморту, ни старым ошибкам, о которых давно пора забыть.

Если, конечно, считать ошибками их, а не что-то другое.

Она крепко ухватилась за металлическую ручку шкафа. Нельзя думать об этом! Нельзя! Разве можно упрекать себя в том, что она выбрала того, кто нуждался в ней больше? Она усмехнулась: вот уж кого трудно было заподозрить в слабости, так это его. Тихие шепотки и тщательно скрываемый восторг при появлении его – красивого удачливого и талантливого мага – создавали ауру сладкой надежды на то, что темные времена закончатся куда быстрее, чем уныло утверждают газеты. Гриффиндор, вон оно как! Конечно, на кого же еще надеяться, как не на Гриффиндора!

Стать Гриффиндором для него было легко и естественно, точно он им и родился. Странно, актер из него всегда был никакой, возможно, он просто искренне верил в то, что эта игра приблизит истинного Гриффиндора к тому, для чего он и был рожден. Если бы он знал… Впрочем, она ему никогда не скажет. И Дамблдор тоже – к чему терять такой ценный материал? Она заскрипела зубами. Все мы – просто материал! И почему он не наложил на нее Заклятие Забвения, после того, как она наорала на него? Почему он вообще позволил ей жить дальше, раз ставки были действительно так высоки? Это может означать одно: она тоже участвует в этой партии, но пока не знает, в какой роли – крупной фигуры или пешки. Старый директор слишком хорошо знал своих учеников, возможно, он понимал, какое она примет решение в сложившейся ситуации?

Иногда быть женой очень трудно.

Сдавливавшая ей лоб тяжесть внезапно отпустила. Надо посмотреть, как он там.

Он спал, раскрывшись, как ребенок, разметав руки по смятым одеялам и судорожно прикусив подушку зубами. Метка зловеще темнела на анемично бледной коже – смутный свет луны, мелькавшей за тучами, падал как раз на нее. Она наклонилась поближе и всмотрелась в изгибы выжженной на коже татуировки. Ей показалось, что змея, бесконечными кольцами выползавшая из черепа, чуть шевелится. Это навсегда? И что лучше – такое откровенное, грубое клеймо, принятое добровольно, или клеймо невидимое, вечно искушающее, данное свыше?

В левом кулаке он сжимал какой-то клочок бумаги, и она сощурилась, чтобы разобрать, что это.

«Ты смотришь на меня», – она вздрогнула и увидела, что его глаза напряженно следят за ней.

«Прости, пожалуйста, что разбудила».

«Я не спал».

Значит, не только у нее одной бессонница этой ночью.

«Плечо болит?»

«Нет, думаю, все уже совсем прошло. Повезло, что у тебя было заготовлено нужное зелье».

«Да, повезло».

Они замолчали. О чем могут говорить в четыре часа утра два полуодетых человека?

«Что у тебя в руке?»

«Где?» – пальцы виртуозно быстро скользнули под одеяло, и спустя секунду он уже показывал ей пустую ладонь.

«Волшебник», – проворчала она. – «Фокусник. Покажи, что это за бумажка».

«Уверяю тебя, у меня ничего такого нет», – ответ был чересчур категоричен для того, чтобы быть правдоподобным.

«Ой, ты чертовски плохо врешь!» – ее рука скользнула под одеяло. – «Отдай!»

«П-перестань!»

«Ага, скрытный ты мой, сейчас я, наконец, узнаю, что у тебя за страшные тайны!» – она со смехом пыталась нащупать его руку. Он неловко отбивался. – «Сознайся, ты уволок со стола мой позавчерашний список покупок или рылся в ящике с носками в поисках тайных инструкций Ордена».

«Так твой благоверный хранит переписку с Орденом в грязных носках! Очень подходящее место, узнаю его бедную фантазию!» – ухмыльнулся он, отчаянно ища способ отвлечь ее, пока…

«Кто говорил о грязных носках! Ты как обычно преувеличиваешь. О!..»

Они замолчали. Он отодвинулся к самому краю кровати, а она вскочила и отвернулась. В ее руке была смятая фотография девушки в розовом платье.

Она так старательно не смотрела на красные пятна на его щеках, что не обратила внимания на то, что стоит посреди водопада серебристо-белых отблесков луны, пронзавшей лучами намокшее стекло. Он прикусил кулак и тоже отвернулся. Ее ночная рубашка в этом призрачном свете казалась совсем прозрачной.

«Ну и зачем ты ее взял?» – осторожно протянула она, старательно делая вид, что ожидала куда более интересного разоблачения. Впрочем, сейчас она была готова на что угодно, лишь бы ей не пришлось выслушивать честный ответ на этот вопрос.

Ответа, впрочем, не последовало. Вместо этого она услышала шорох одеяла и удивленно обернулась.

«Что ты… Ляг обратно, быстро!»

«Мне пора».

«Ты с ума сошел…»

Он деловито застегивал рубашку, нервно поправляя сбившуюся повязку.

«Эту одежду я сегодня же верну тебе совой. А ты мне – мою».

«Нет, ты точно рехнулся! Сейчас глубокая ночь, ты нездоров, тебе нужно лежать и…» – она удивленно замолчала, когда почувствовала на своей руке тяжелую хватку.

«Я. Ухожу», – это прозвучало, как угроза.

«Перестань, это, в конце концов, смешно!»

«Да? А мне кажется, что так, напротив, будет лучше для нас обоих».

Она замолчала, растерянно глядя на то, как он путается в шнурках ботинок. Он встал, покачнулся и жестко отбросил ее руку, когда она бросилась помочь ему.

«Не надо!»

«Господи, куда ты пойдешь в таком состоянии? Тебе нельзя аппарировать, расслоишься!»

«Думаешь, мне лучше продолжать лежать в твоей кровати и смотреть на тебя?! Думаешь, мне лучше скрипеть зубами и сдерживаться, когда ко мне прикасаются твои руки? Лучше пусть меня при аппарации разорвет на тысячу кусков, чем оставаться с тобой наедине в этом проклятом доме!..» – прорычал он и рванулся к лестнице.

«Сумасшедший! Вернись, тебе говорят!..»

Внизу он уже срывал с крючка первую попавшуюся мантию.

«Не уходи, пожалуйста», – тихо сказала она, останавливаясь на последней ступеньке лестницы. – «Пожалуйста».

«Не проси меня об этом», – угрожающе предупредил он, судорожно дергая завязки. – «Не проси, потому что если я останусь, мы оба пожалеем об этом, и ты сама это понимаешь».

Она это понимала, но когда входная дверь захлопнулась, отрезая ее тишиной от свистящих снаружи порывов ветра, ей вдруг стало нестерпимо больно от безжалостно нахлынувшего ощущения одиночества. Дверь снова с силой хлопнула, и ослепляющий порыв ветра бросил ей в лицо пригоршню острых снежинок. В темноте она могла различить лишь бешено крутившийся волчком снег.

Поэтому она закричала.

Холод сковывал ее все больше и больше, ветер осыпал ее веером колючих белых хлопьев, а она продолжала звать его. Почти без надежды, но с ощущением того, что в эту минуту она говорит правду сама себе.

Она крикнула в темноту последний раз и стала ждать.