Текст книги "Провал (СИ)"

Автор книги: Безбашенный

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 42 страниц)

Когда в их речушке попалась краснорыбица аж в руку длиной – это было целое событие, которым хвастались даже в Искоростене. Типа, не только у вас, и у нас тоже. Ну а мелюзга до локтя длиной попадалась ежегодно, хоть и нечасто. И другая рыба в речушке у них была мельче здешней, намного мельче, но зато её было полно. Урожай зерна только в сезон, орехи, да ягоды с грибами тоже только в сезон, лесная дичь в сезон, и только рыба в реке доступна всё время, пока река не скована зимним льдом. Да и то, удить её, а иногда даже острожить можно и через прорубь, просто много её так не добудешь. Со старшими в роду не спорят, и если сказано, что хлеб всему голова, то так оно и есть, но на самом деле древлянская весь больше с реки кормится, чем с пашни. Даже если это и такая небольшая переплюйка, как у них. Тем более, что и не весь год она переплюйка, а только в межень. В половодье – очень даже приличная река. Как раз в половодье, старики говорили, попалась та краснорыбица в руку длиной, которой потом хвастались. Стемид тогда совсем ещё был сопляком, так что толком и не помнил. В межень-то и мелкая редко когда попадётся, и это тогда тоже целое событие. И таких он помнил аж целых четыре, и два из них – в один год.

Так что везёт в этом плане запорожцам, очень везёт. Вот что значит сила! И от русов-киян отбились, пускай даже и от малой части дружины хёльга Эрибулла, но всё-же отбились. Дадут боги, и от русов-артанов отобьются, если те ещё рискнут напасть, да и от печенегов, если и они не одумаются. Жаль, что они не аланы, к тем попасть было бы ещё лучше, но хвала богам и за этих. И силу имеют, как у аланов, и диковинки всякие похожие по молве, и с людьми обращаются хорошо. А что трудно им пока, так первое время всегда и всем трудно. Дадут боги – обживутся сами, а вместе с ними – и они. А вокруг – и земли плодородные, если верить старикам, и Днепр этот нижний – благодать, а не река. И на юге вон уличи не просто же так в Буг свой вцепились, хоть и нет им там спокойного житья ни от Киевщины, ни от печенегов. Благодатная земля, жалко оставить. Ну так и здешняя тоже такая же, и очень хочется удержаться на ней. Если сумеют это запорожцы, то недолго им тогда и в малом числе оставаться. Потянутся к ним люди, отовсюду потянутся, как только уверятся в безопасности жизни под защитой запорожцев. А они – уже, они – самые первые из всех, и надо только это первое трудное время пережить, да запорожцев поддержать.

Ведь земля на родной Древлянщине – тощая, лесная. Мало того, там ещё и лес этот вырубить надо, да пни выкорчевать. Нет, можно, конечно, и прямо между деревьями ячмень посеять, и он взойдёт. Но какой он даст урожай, и какой с того ячменя хлеб? Ну а полбу так вырастить – нечего и думать. И поэтому удобрить надо землю золой и вспахать, а для этого и подсечь лес, и высушить, и сжечь дотла, и пни повыкорчевать, сделав ровное поле. И получишь с него отменный урожай в первый год, хороший во второй и терпимый на третий, в который надо уже и новый пал готовить, если не хочешь остаться без хлеба. И за поколение весь лес вокруг веси так сведёшь, что проще уже всей весью переселиться на новое место, чем ходить на дальние поля. Оттого и ютятся все древляне в тесных курных полуземлянках, что нет смысла отстраиваться хорошо. Всё равно ведь потом переселяться и строиться на новом месте, и здесь твои дети, а тем более внуки жить уж точно не будут. Ну и ради кого тогда обустраиваться? Да и дань ведь хёльгу с веси от видимого достатка зависит. Увидят, что живёшь хорошо – больше платить заставят. Собраться, да подальше тогда переселиться? Это только кажется. Когда-то так оно и бывало, но теперь – куда ты с родовой земли уйдёшь? Там другие роды, для которых ты чужак, и на своей земле они и в своём праве. И разорят тебя, и самого похолопят, да тобой же и расплатятся с хёльгом при уплате дани. А совсем в глушь – найди ещё эту глушь, когда люди размножились. А если и найдёшь, то проживи ещё в ней без соли, да без железа. А главное – без реки.

Ни с пашни в лесу теперь не проживёшь, ни с даров самого леса, и только река остаётся для людей надёжной кормилицей. Воды-то и в лесном роднике наберёшь, только и камыш ведь нужен, и рыба. А они – только в реке. И только по реке доплывёшь на лодке до городища в родовые празднества, да в торговые дни, когда прибывают купцы. Соль-то и железо у кого ещё раздобудешь? Без них – разве это жизнь? А без рыбы и вовсе с голоду подохнешь в первый же год. Как ни мала речка, как ни малы самодельные сети, но кормят они надёжно, а если есть соль, то и на зиму рыбы впрок заготовишь, без которой голодно зимой будет. И куда ты денешься от кормилицы-реки?

А значит, никуда ты не денешься и от русов. Ведь где река, там и их лодии как раз в поисках данников плавают. Со старого места из-под их власти уйдёшь, так на новом всё равно тебя найдут, да ещё и все недоимки взыщут. И радуйся тогда, если найдётся чем их заплатить, чтобы самому за них в холопы не пойти. Старики говорят, что и раньше, при своих кённигах из рода Амалов, вольготно не было, да и с северными русами из Словении нужно было держать ухо востро. Хоть и мимо Припяти шёл их торговый путь, но могли и в Припять с Днепра наведаться, чтобы поразбойничать заодно. Но к этому приноровились, а вот когда с моря южные русы приплыли, артаны с хёльгом Ингваром во главе, от них и житья уже никакого не стало. И много их приплыло, и северные к ним ещё добавились, и вооружены хорошо, и к боям привычны – сила солому ломит.

Так ладно бы хоть вымогали в меру, но куда там! Незадолго до того их Ингвар сперва от хазар за какую-то пакость схлопотал, потом и ромеи ему добавили – пошёл, как говорится, по шерсть, вернулся стриженым, да ещё и нельзя ему было на море оставаться, вот и поднялся он вверх по Днепру, обосновавшись в Вышгороде. А отыгрываться ему на ком? В двух шагах, у Киева перевоза – хазарский Самбат, и полян тамошних не тронь, они под хазарской защитой. Уже огрёб от них разок, и повтора не хочется. Ну и кого тогда ему примучивать, если не окрестных древлян с северянами?

И хотя доигрался вскоре Ингвар со своей неуёмной жадностью, древлянам от этого легче не стало. Русы вдову его, болгарку Прекрасу, хёльгой над собой в Вышгороде усадили, пока Свентислейф был мал годами, и вдвойне обидно было быть примученными бабой. Но было кому и при ней русами верховодить, и сила их никуда не делась, а против силы, оружия и выучки дружины что могло поделать ополчение племени? Пока сопляком ещё Стемид был, не понимал, как же так, всем миром, да за правое дело, и не одолеть этих разбойников. А попав в дружину отроком, да присмотревшись к гридням, да подучившись немного у них, понял и сам, что иначе и быть не могло. Правое дело, не правое, но гридни всегда одолеют смердов. Только бежать от них и можно, если есть куда, а если некуда? А куда ты уйдёшь с земель рода и далеко от реки? Давно уже не осталось ни рек ничейных, ни лесов. Все – чьи-то, и чужакам пришлым нигде их хозяева рады не будут. Самим мало, особенно с этой данью киевским русам. И другим древлянским родам, и северянам, и всем прочим вдоль Днепра и его притоков, кого успели примучить русы из Киевщины. Куда ни переселись, везде найдут, где только проплывут хотя бы малые лодии.

Была надежда освободиться от них после гибели Свентислейфа и его дружины у Порогов. Изгнали уцелевшего и вернувшегося Льота, да пригласили хёльга из Моравии, чтобы правил справедливо, брал умеренно и защищал от русов, вслед за ними отложились уличи, и даже удалось отразить карательный поход Льота, убив и его самого. Но дружина самого Эрибулла, сына Свентислейфа, оказалась сильнее, и не сумел отразить её их хёльг из Моравии. Рассчитывали ведь на что? Что и северяне от Вышгорода отложатся, и уличи помогут. Да только не осмелились восстать северяне, а на уличей Эрибулл натравил орду печенегов, и не до помощи древлянам оказалось уличам – свои веси защищать пришлось. И не дождавшись помощи, снова пал древлянский Искоростень, уже новый, отстроенный вместо сожжённого ещё Прекрасой старого, и снова по всем рекам и речушкам засновали лодии русов, грабя и примучивая городища и веси, а непокорных – сжигая дотла, и снова сила ломила солому. Нет, где-то кому-то иной раз даже удавалось и отбиться, но надолго ли? Следом приходил отряд посильнее и карал за сопротивление сурово.

А после гибели своего хёльга и моравы его уцелевшие сдались, да к Эрибуллу на службу поступили, восполнив и его потери, а у древлян не осталось больше и никаких сведущих в военном деле гридней. Родная весь Стемида тогда и насиженное место решила бросить, дабы под горячую руку русам не угодить, вернулась на своё предыдущее место, давно заброшенное и полузаросшее подлеском – понятно, что и земля не восстановилась, и удобрить её нечем, и хорошего урожая ожидать от неё не приходится, но тут уж и не до жиру было, быть бы живу. Русы и восстанием разъярены, и потерями в боях, а в веси двое раненых в этих боях, один стрелой, второй франкским мечом, так гридням и само оружие знакомо, и то, какие раны оно наносит. Разве отбрешешься от них, что это на охоте дикий зверь мужиков поранил? За попытку обмана ещё пуще ведь освирепеют, и тогда пощады от них тем более не жди. Незавидной была участь тех, кто попался русам в те первые дни.

Их веси повезло больше. В самые первые дни их ещё не нашли, и под горячую руку они не угодили. Позже нашли их русы, когда и сами уже поостыли, и не запугивали уже, а просто обкладывали данью. Проплыла по их речке сперва малая лодия, да прошла мимо, на следующий день обратно сплавилась, и только ещё через три дня большие лодии подошли, да сразу к их берегу пристали. Совсем без смертей не обошлось – убили одного рыбака на берегу, который тревогу хотел поднять, но затем уже, захватив весь, особо и не лютовали, раздав только вдосталь пинков, да зуботычин. Даже тех двоих раненых трогать не стали, хоть и поняли сразу же, что участники восстания. Но на том везение родной веси и кончилось. Дань-то наложили обычную, по кунице с дыма, но потребовали её ещё за эти годы отложения от Киевщины, да ещё и виру за поддержку восстания, объявив её размер в сотню гривен. А мыслимая ли это для веси сумма, когда и корова полгривны стоит, а конь упряжной от одной гривны до двух? Но возмутившиеся получили новую порцию пинков с зуботычинами, а всё серебро, собранное со всей веси, включая все женские украшения, не превысило и четверти требуемой суммы. Нет больше? Так и быть, два года вам рассрочки.

С немалым трудом упросили старики дать такую же рассрочку и на дань за все эти прежние годы. Мало ли, что вы там хёльгу этому из Моравии платили? Это – не в счёт, и чтоб больше не смели об этом вякать, если не хотите и за это ещё виру схлопотать! Дань за этот год, да за два из предыдущих – выньте и положьте! А где их тут возьмёшь, столько этих ценных шкурок разом, да ещё и не в сезон? И у соседних весей не займёшь, те и сами в таком же положении. Естественно, не наскребли и половины требуемого. А за недоимку – извольте теперь головами расплатиться. Молодой парень или пригожая девка – двадцать пять куниц или одна гривна серебра. Намёк поняли, кстати, что будет на следующий год, если серебра до половины оставшейся виры у вас не хватит? Нет, можете хоть куницами, хоть соболями, хоть лисами-чернобурками по справедливой обменной норме, это нам без разницы, но если не соберёте – опять же, головами недоимку возьмём. Тебя похолопят, а ты не бунтуй супротив законной власти! Нет, можете, конечно, и к уличам на Буг сбежать, если уверены, что у них там будет лучше, да только вот незадача – их там сейчас как раз и печенеги родину, да родную власть любить учат.

В число отобранной в рабство за недоимки родной веси молодёжи попал тогда и Стемид. И не то, чтобы нельзя было сбежать, но куда пойдёшь? Домой? Выдадут его как беглого, чтобы другого никого вместо него не забрали. А для других общин он тем более чужак, которым не жалко расплатиться со сборщиками дани. Или просто сменять купцам за какие-то их нужные общине товары. На ту же соль или на то же железо хотя бы. И если выкуп за тебя свои не дадут, то так и будет. А кто за него выкуп даст, когда и так должны свои русам года на два вперёд, и не факт ещё, что расплатятся без новой отдачи молодых в холопы. Кто обложен русами данью, тот своего кого-то сбережёт, чужаком расплатившись вместо него, а кто не обложен – всё равно в товарах привозных нуждается и сберечь своё добро, расплатившись чужим, тоже случая не упустит. Так если в родном племени ничего хорошего не светит, в соседних – и подавно. Ну и куда ему тут при таких обстоятельствах бежать? К аланам разве только в верховья Донца? Город там у них свой, говорят, и рабов у них там нет, и если примут, будешь свободен. Но ты дойди до них ещё через все земли северян, а за ними – и через ясов, да печенегам ещё между ними не попадись. А даже если и дойдёшь каким-то чудом, так могут ведь и не принять. И куда тогда?

И в Вышгороде будущее представлялось безрадостным. Могут у себя оставить в услужение, но что за жизнь у дворового холопа? А могут и продать – или на север, где в Хольмгарде свионам рабов перепродают, или на юг – болгарам, ромеям или хазарам. Там рабы всем нужны, так что каждый год их туда везут, и всё мало. И если ты попадёшь в их число – моли богов, чтобы дальним ромеям продали, а не ближним приморским. Там ещё южнее ромеев элены живут, тоже греки, но другие, не ромейские, аланам друзья, и у них тоже, говорят, рабов нет, а принимают не так придирчиво, как аланы. Но это же насколько ещё повезти должно, чтобы и продали именно туда, и сбежать от ромеев удалось, и дойти до тех эленов, которые не ромейские? Как бы не больше ещё, чем до тех аланов на Донце! Девки поэтому ни о чём подобном и не мечтали, а мечтали в наложницы к хёльгу попасть или хотя бы к его старшей дружине. А для парней пределом их мечтаний было в дружину отроками попасть. Это тоже редкое везение, поскольку и у старшей дружины, и у гридней свои сыновья есть, но при их нехватке могли и из молодых холопов отроков пополнить. И из отроков дружинных продать холопа могли, но были и шансы выслужиться в гридни.

Стемиду тогда крупно повезло. Храбрость, сила, ловкость – всё это важно для отбора в дружину, но в холопы за недоимки с подвластных весей русы отбирали лучших, дабы и продать их можно было подороже. А Стемид был не хуже прочих, но и не лучший из всех, привезённых в Вышгород из многих древлянских весей. Из доброй сотни десяток с небольшим требовался в дружинные отроки, и точно нашёлся бы кто-то получше его, не будь он тервингом по отцу и не владей отцовским языком в совершенстве. Легко понимал он поэтому и язык русов, как и они язык тервингов. То есть, в их понимании мог говорить по-человечески. Ведь кто такие эти русы в основной своей массе? Артаны, готы-грейтунги и герулы. Нахватались, конечно, и чужих слов у моря, но в целом язык русов – всё равно готский. Если какого-то чужого слова и не поймёшь, фраза всё равно понятна. Быстрее он понимал, быстрее и правильнее отвечал, это и решило его судьбу – попасть в тот десяток, который отбирался в дружинные отроки. Столько же примерно отобрали в дворню, а всех прочих так и вывезли потом на продажу, и как дальше сложилась их судьба, он не знал.

Лёгкой жизни не было и у дружинных отроков. От прислуживания старшим не были освобождены и сыновья вятших. Только они, конечно, прислуживали хёльгу, да его ближайшему окружению. Сыновья гридней – остальным вятшим и старшим гридням, ну а отроки из холопов – всей остальной дружине. И шпыняли отроков старшие, конечно, всех без исключений, но вятших – меньше, а холопов – больше. Да и сынки вятших важничали и тоже шпынять пытались, а морду такому за это набей – сам же и виноватым окажешься. Двое так и вылетели из дружинных отроков – одного в дворню перевели, другого вообще на вывоз для продажи. Так это ещё мягко обошлись, как объяснил им свенельд-наставник. Могли ведь и отцу побитого чада в его дворовые холопы продать, и что тогда ожидало бы там не в меру гордого холопа? А ты не дерись с вятшими, ты терпи и место своё знай.

Вот такое оно, это дружинное братство. Как большая семья, в которой хоть все и равны перед её главой, но на деле ведь всегда кто-то в любимчиках, а кто-то и вечно без вины виноватый. Хотя, с другой стороны, посторонним и такого дружина в обиду не даст. Только они вправе его шпынять, больше – никто. Хоть и затюканный всеми, но – свой, а свой в любом конфликте с чужими – всегда прав. Да и кормёжкой, по совести говоря, не обделяли и отроков из холопов. И вкус им прививали дружинный, в котором до смешного иной раз доходило. В родной-то веси Стемид и ячменную кашу с удовольствием трескал, а пшённую не любил, но в дружине – не так. Ячмень с овсом – это корм для скотины, а ты уже не смерд, ты – дружинник. При сборе дани – да, что есть у смердов, тем и кормишься, ну так это же военный поход, в котором ты и ешь всё, что съедобно, а в гриднице у хёльга дружина скотским кормом не питается. Чем куриный корм лучше конского, никто ему так и не объяснил, но спорить со старшими Стемид давно уже был отучен.

И военному делу, надо признать, учили на совесть, всех отроков одинаково, без поблажек. Другое дело, что сынки вятших или гридней и отцами были уже научены много чему, и тогда особенно обидно бывало, когда лучшим оказывался сопляк на год, а то и на все три младше тебя. И тебя шпыняют даже не за то, что холоп, а за то, что не умеешь так, как умеют вот эти вятшие сопляки. Сказано же, без поблажек, так что всё справедливо. А ты не будь неумехой, ты учись и постигай воинское мастерство, и тогда не тебя уже будут за неумелость шпынять, а кого-то другого. И кого-то, худшего из всех, будут всегда, дабы остальные не расслаблялись, а тянулись за лучшими.

И учился Стемид, конечно, старательно. Из лука он стрелял не хуже многих из сынков гридней и даже лучше некоторых. Какой же лесовик стрелу пускать не умеет? Но это поначалу, пока во дворе из простых луков все стреляли. А как вышли на стрельбище, на котором простому лесному луку и не добить до мишеней, сразу же у вятших выявилось преимущество. Хоть в самый краешек, да попадали почти все, как и большинство сынков гридней, а откуда взяться хорошему дальнобойному луку у лесовика? И кто даст хороший лук отроку из холопов? Из хорошего лука, как сказал свенельд-наставник, и любой дурень попадёт, а ты вот из такого попадать научись, из длинного, который до уха тянуть нужно и целиться наугад. Научишься, станешь лучшим, тогда и о хорошем луке для тебя можно уже будет подумать. Так же обстояло дело и с копьём, и с секирой, и с ножом. Какой же лесовик не управится с охотничьей рогатиной, топором и засапожником? И поначалу-то здорово выручали Стемида прежние навыки. Но как пошли тренировки в строю, да ещё и со щитами этими громоздкими – добрая половина этих навыков бесполезной оказалась. А ты и не зевай, ты и место в строю держи, и щит в общей стене, и оружием своим не мажь. А иначе какой из тебя дружинник? Так, смазка для меча в первом же бою.

Ох уж эти мечи! Поначалу-то, пока на дубинках ещё только тренировались, так сынков гридней Стемид многих на них одолевал, и даже иных вятших. Но как дошло дело до деревянных мечей – тоска! Как клинок повернул? Он же развернётся вообще плашмя, а удар плашмя – не в счёт. Зачем лезвием по краю щита или шелому ударил? Всё, выщербил ты лезвие, в лучшем случае – затупил его, раззява! Сильной же частью надо, которая на то и не затачивается. И на неё же удар принимать, если на край или умбон щита не выходит. А ты зачем на лезвие принял? Чем думаешь, дурья башка? Нет, плашмя тем более нельзя – сломают тебе клинок, и тогда ты вообще покойник. Это же все знают! Вы только гляньте на этого сиволапого дурня! И такому – "ульфберт" в руки дать? Говорилось это, конечно, ради смеху. Даже и выслужись ты в гридни, кто же даст "ульфберт" бывшему холопу? Не по Сеньке такая шапка. Это у вятших они у всех, а у простых гридней – редко у кого. Если отличился в бою или ещё по какой-то важной службе, может хёльг и дорогим престижным "ульфбертом" гридня наградить, а так-то и франкский меч попроще, вроде "ингерли" или "керольта" тоже далеко не у всех, и даже однолезвийный свионский лангсакс не у всякого гридня на боку, а хотя бы "ингерли" – предел мечтаний. Каждый третий гридень никакого меча не имеет, а носит секиру, как и отроки, но о хорошем мече – мечтает. Для того и учат обращению с мечом всех отроков, чтобы все о нём мечтали и заслужить его стремились.

Это не значит, что "ульфберта" Стемид в руках не держал. Держал, и не один, и не по одному разу. Ведь прислуживание старшим в дружине – это и уход за их оружием. И ножны мечей он чинил, и оплётку рукоятей, и клинки чистил, да смазывал. Вот заточку "ульфбертов" ему только не доверяли, зато другие, в том числе и "ингерли" раза четыре – доверили и точить. А разговорившись доверительно и с глазу на глаз с их владельцами, не без удивления узнал, что и не один только он не понимает этих восторгов от "ульфберта". Ну да, подброшенный в воздух лёгкий платок только им и можно разрубить, чем и любят пощеголять вятшие, но часто ли в бою приходится рубить подброшенные кем-то в воздух платки? Зато "ингерли" и другие, если ошибся или не повезло с очередным ударом, редко когда выщербишь. Затупить – конечно, затупишь, да и сам он тупится при использовании быстрее, ну так у франкского меча и второе лезвие на то есть. Если остался после боя жив и здоров – заточишь, не сотрёшься. И окажешься уж всяко в лучшем положении, чем был бы с дорогим и престижным, но безнадёжно выщербленным "ульфбертом". Вот только не надо болтать об этом с кем попало, особенно с вятшими. С вятшими вообще не спорят.

Вот так и постигал Стемид дружинную воинскую науку. Терпел помыкания со стороны старших, не входил в раж и не дубасил в кровь вятших сверстников так, как они того заслуживали, терпел даже насмешки вятших молокососов, даже поучиться кое-чему у них не гнушался, пока было ещё, чему. А первое время – было чему. И хотя обзавестись своим франкским мечом не только не рассчитывал, но и не очень-то надеялся, обращению с мечом тоже учился старательно. Так принято в дружине, а со старшими кто же спорит?

Со временем всё успешнее шло его обучение. Первым среди всех отроков ни в чём Стемид не был, но в стрельбе из лука и метании дротика – уверенно в первой десятке, во владении копьём и секирой – даже в первой пятёрке, да и с мечом хоть и не удержался в первой пятёрке, но временами в неё пробивался, а из первой десятки, раз пробившись в неё, с тех пор и не выбывал. Вот обоерукого бойца из него не вышло, чтобы сразу двумя мечами или секирами орудовать одинаково хорошо. Типичный правша он оказался, как и большинство. Хуже обстояло дело со строевой, но и по ней Стемид не выпадал из лучшей половины. Был бы обоеруким или хотя бы левшой – ценились такие в строю, поскольку на правый фланг их можно ставить со щитом в правой руке. А без этого – середина строя или левый фланг. Даже свенельд-наставник временами чесал загривок и не мог никак принять решения, в кого же ему готовить Стемида – в копейщики или в лучники. Но в том, что ни там, ни там краснеть за него не придётся, сомнений у наставника не было. Чаще ведь как бывает? Очень хорош в чём-то одном, недурен в чём-то ещё, но никуда не годен в чём-то другом. Ещё чаще бывает так, что одинаково плох во всём. А вот почти одинаково хорош, пускай ни в чём и не первый – это большая редкость.

А когда пошли у них уже полевые учения, да последующие разборы групповых учебных боёв, сильно обидел его свенельд явно незаслуженными придирками. Особенно в планировании предстоящего боя, когда сам Стемид был абсолютно уверен в правильности своих предложений, а наставник вдруг раскритиковал их, одобрив дурацкие предложения одного из сынков вятших. И ведь проиграли бы из-за этого, если бы Стемид по-своему не сделал, а не по предписанному дурацкому плану. Спас положение, можно сказать, и разве заслуживал он этим того разноса, которому за это подвергся? С большим трудом он тогда сдержался, чтобы не повздорить с несправедливым наставником. А потом, с глазу на глаз, тот объяснил ему, что есть качества, ценные для вятшего, но губительные для холопа. Кто же из вятших потерпит такого холопа, из которого может выйти и лучший воевода, чем из его родовитого сына? И придерживай-ка ты лучше свои воеводские задатки, Стемид, если не хочешь, чтобы сжили тебя со света вятшие. Гридень из тебя выйдет отличный, будешь на хорошем счету, только не лезь с холопским рылом в воеводский ряд. Есть такие вещи, в которых простолюдину смертельно опасно оказываться лучшим, чем сынки вятших.

Вот и служи тут в эдаком дружинном братстве русов у хёльга Эрибулла! И не то, чтобы это так уж чем-то отличалось от других в худшую сторону. И у своих кённигов Амалов были более свои и менее свои, и у родового старейшины в городище, и в их веси, и даже в семье. К кому-то благоволят, кто-то менее угоден и всегда неправ при распрях с любимчиком. Так же, по слухам, бывало и в соседних родах. Наверное, и всюду так. Есть вятшие, которым можно и простительно намного больше, чем остальным, и себе дороже выйдет справедливой управы на таких искать. И нельзя сказать, что в дружине Эрибулла вятшие совсем уж без меры занеслись. В чём-то Эрибулл даже справедливее старейшин в древлянских родах. Да, за восстание наказал племя сурово, но и какой другой хёльг на его месте спустил бы подобное? Тот моравский тоже непокорное городище выжег, которое в выплате дани ему отказало, так и потом весь тот род в немилости у него был. Эрибулл же, подавив восстание и наложив карательные выплаты, больше никакой особой немилости и не подвергает древлян. За кем нет никакой новой вины, тех и не отличает ничем от прочих подвластных Вышгороду племён.

Добрый совет наставника Стемид понял и усвоил, в обучении был успешен, да и по годам близился уже к переводу в гридни. Всё меньше было к нему придирок, меньше шпыняли старшие, да и так-то никогда ведь и не клевали его сильнее, чем было принято в отношении отроков-холопов. Даже выделяли за его готское происхождение и за освоение одним из первых языка русов. Вроде бы, по мелочи по сравнению с холопами-славянами, в целом выдерживая принцип справедливости, но тут мелочь, там мелочь, а в результате и преимущество набегало немалое. Но именно из мелочей складывалось, да и сам Стемид не заносился перед славянами, и у тех не было к нему претензий. Ну, повезло парню удачно родиться. В собственных родах, что ли, не так же? Эрибулл чтил распятого бога ромеев и благоволил к его почитателям, так что чтила его и большая часть дружины. Посоветовали старшие чтить его и Стемиду. Нет, от богов предков отрекаться не нужно, на этом ромеи с болгарами только настаивают, а хёльг этого не требует. Он и сам от традиционных богов не отрёкся и тоже чтить их продолжает. А как он, так и дружина. Каких богов чтишь, тех и продолжай, просто добавь в их число ещё и ромейского. Подумав, последовал Стемид и этому совету. И близилось время первого похода, в который должны были взять старших из отроков, а после него уже, если не провинишься, и в гридни принять должны.

Только начался поход раньше и не туда, куда намечалось. Северяне восстали, и тамошний хёльг, не сумев справиться силами черниговской дружины, запросил помощи у Эрибулла. Туда-то и двинулась дружина из Вышгорода. Из-за чего буза, ни гридням никто не докладывал, ни отрокам. Да и их ли это дело? Велел свой хёльг идти и помогать тому – их дело выполнять. Пошли и помогли. Не очень такая служба нравилась Стемиду. Их как учили? Что хёльг с дружиной – для защиты народа от врагов, да разбойников, а тут что на самом деле получается? Хвала богам, самим свирепствовать не пришлось – в боях только помогли черниговцам, а уж судилища с расправами те устраивали сами.

Хаскульд Северский вообще, как с цепи сорвался. И вышгородцы на его земле такого не творили, что он сам творил на своей. Как в завоёванной чужой стране, которую разграбил, опустошил, да и ушёл восвояси, и хоть трава там больше не расти. Безо всякого суда и следствия, не вникая в причины и не желая в них разбираться. Просто подавлял, да запугивал, чтобы впредь бунтовать не повадно было. Потом слух разнёсся, что побочный сын Хаскульда от наложницы получил от него назначение с волости дань собирать, да так лихоимствовать принялся и безобразничать, что не выдержал народ, да и расправился и с ним самим, и с его подельниками. И теперь, значит, Хаскульд мстит за сына. И разберись тут теперь, чьё дело правое! Но земля-то – Хаскульда, и разбирается – он. Как сам считает правильным, так и разбирается.

И с одной стороны, Стемиду какое дело? Их дружине не разбираться велено, а помогать черниговцам. И сам он даже не гридень ещё, а отрок, обслуга тыловая. Ну, пару раз стрелу пустил, куда велели, раза три посторожил, что велели, один раз и нападение на их обоз вместе с гриднями отражал, вот и всё его участие. И ладно бы свои ещё древляне были, а кто ему эти северяне? Но с другой – а велика ли разница? Не свои, но уж очень на своих похожи. Такие же веси, да городища, похоже одеты, на похожем и понятном языке говорят. А случись подобное на Древлянщине, разве не то же самое творилось бы и там? Вспомнить хотя бы ту же хёльгу Прекрасу, которой до сих пор и детей у древлян пугают. Эрибулл – рассудительнее, да справедливее и её, и Хаскульда, вот и всё отличие.

А что было бы, если бы и Киевщиной правил такой же вздорный стервец? Как тогда проходило бы и вот это последнее примучивание древлян, которое и привело его в Вышгород? Это же хорошо ещё, что после свирепой Прекрасы и молодому Свентислейфу там делать было уже нечего. Но судя по слухам о том, что он вытворял на юге, в Самкерце и Болгарии, затем в Вышгороде, а после – снова в Болгарии и на Белобережье – не просто так племя терпело и воздерживалось от восстания, пока не пришло известие об его гибели. Конечно, и Эрибулл отложения от Киевщины древлянам не спустил, и мало их племени не показалось, но по сравнению с Прекрасой, да и вот с этим Хаскульдом Северским – мягко ещё Эрибулл с древлянами обошёлся. Поймут это и соплеменники, когда дойдут и до них слухи вот об этих событиях у северян. Видимо, характером Эрибулл не в отца пошёл, а в мать-угорку. По сравнению с прежними хёльгами – очень неплох. И раздражали, конечно, эти вятшие в дружине, и очень не хотелось думать о том, кого из них Эрибулл посадником в Искоростень может назначить, и что тот может натворить, дорвавшись до власти, но сам нынешний киевский хёльг неплох. Хоть и молод, но не горячится и сплеча не рубит. Был бы Льот с таким же характером, да умереннее в поборах, и кто бы выступил тогда против него? От добра ведь добра не ищут.