Текст книги "Император и ребе. Том 1"
Автор книги: Залман Шнеур
Жанр:
Классическая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 35 страниц)
Annotation
Действие романа «Император и ребе» видного еврейского писателя Залмана Шнеура (1887–1959) охватывает период от первого раздела Польши до бегства французов из Москвы. Героями романа стали три российских императора, Наполеон Бонапарт, Старый ребе – основатель движения Хабад рабби Шнеур-Залман из Ляд, Виленский гаон – выдающийся духовный авторитет ортодоксального еврейства реб Элиёгу бен Шлойме-Залман. Поставленные в центр исторического повествования яркие полулегендарные сюжеты помогают читателю вжиться в дух и человеческую среду описываемой эпохи и взглянуть на нее в новом, неожиданном ракурсе.
Залман Шнеур
ПРЕДИСЛОВИЕ ПЕРЕВОДЧИКА
О РОМАНЕ «ИМПЕРАТОР И РЕБЕ»
КНИГА ПЕРВАЯ
Часть первая
Глава первая
Глава вторая
Глава третья
Глава четвертая
Глава пятая
Глава шестая
Глава седьмая
Глава восьмая
Глава девятая
Глава десятая
Глава одиннадцатая
Глава двенадцатая
Глава тринадцатая
Глава четырнадцатая
Глава пятнадцатая
Глава шестнадцатая
Часть вторая
Глава семнадцатая
Глава восемнадцатая
Глава девятнадцатая
Глава двадцатая
Глава двадцать первая
Глава двадцать вторая
Глава двадцать третья
Глава двадцать четвертая
Часть третья
Глава двадцать пятая
Глава двадцать шестая
Глава двадцать седьмая
Глава двадцать восьмая
Глава двадцать девятая
Глава тридцатая
Глава тридцатая первая
Глава тридцатая вторая
Глава тридцатая третья
Глава тридцатая четвертая
Глава тридцатая пятая
Глава тридцатая шестая
Глава тридцатая седьмая
КНИГА ВТОРАЯ
Часть первая
Глава первая
Глава вторая
Глава третья
Глава четвертая
Глава пятая
Глава шестая
Глава седьмая
Глава восьмая
Глава девятая
Глава десятая
Часть вторая
Глава одиннадцатая
Глава двенадцатая
Глава тринадцатая
Глава четырнадцатая
Глава пятнадцатая
Глава шестнадцатая
Глава семнадцатая
Глава восемнадцатая
Глава девятнадцатая
Часть третья
Глава двадцатая
Глава двадцать первая
Глава двадцать вторая
Глава двадцать третья
Глава двадцать четвертая
Глава двадцать пятая
Глава двадцать шестая
notes
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
13
14
15
16
17
18
19
20
21
22
23
24
25
26
27
28
29
30
31
32
33
34
35
36
37
38
39
40
41
42
43
44
45
46
47
48
49
50
51
52
53
54
55
56
57
58
59
60
61
62
63
64
65
66
67
68
69
70
71
72
73
74
75
76
77
78
79
80
81
82
83
84
85
86
87
88
89
90
91
92
93
94
95
96
97
98
99
100
101
102
103
104
105
106
107
108
109
110
111
112
113
114
115
116
117
118
119
120
121
122
123
124
125
126
127
128
129
130
131
132
133
134
135
136
137
138
139
140
141
142
143
144
145
146
147
148
149
150
151
152
153
154
155
156
157
158
159
160
161
162
163
164
165
166
167
168
169
170
171
172
173
174
175
176
177
178
179
180
181
182
183
184
185
186
187
188
189
190
191
192
193
194
195
196
197
198
199
200
201
202
203
204
205
206
207
208
209
210
211
212
213
214
215
216
217
218
219
220
221
222
223
224
225
226
227
228
229
230
231
232
233
234
235
236
237
238
239
240
241
242
243
244
245
246
247
248
249
250
251
252
253
254
255
256
257
258
259
260
261
262
263
264
265
266
267
268
269
270
271
272
273
274
275
276
277
278
279
280
281
282
283
284
285
286
287
288
289
290
291
292
293
294
295
296
297
298
299
300
301
302
303
304
305
306
307
308
309
310
311
312
313
314
315
316
317
318
319
320
321
322
323
324
325
326
327
328
329
330
331
332
333
334
335
336
337
338
339
340
341
342
343
344
345
346
347
348
349
350
351
352
353
354
355
356
357
358
359
360
361
362
363
364
365
366
367
368
369
370
371
372
373
374
375
376
377
378
379
380
381
Залман Шнеур
Император и ребе, том 1
ПРЕДИСЛОВИЕ ПЕРЕВОДЧИКА
Первым произведением Залмана Шнеура, с которым я познакомился, стала весьма фривольная песенка «Маргариткэс» («Маргаритки»), написанная им на идише. Значительно позднее мне встретилось ее гораздо более скромное и до сих пор довольно популярное в Израиле переложение на иврит под названием «Ракефет» («Цикламен»), выполненное Левином Кипнисом, писавшим преимущественно для детей. Но, как мне стало очевидно впоследствии, творчество Залмана Шнеура неизмеримо обширнее и серьезнее этой полюбившейся мне в юности песенки.
Залман Шнеур – это литературный псевдоним писателя Шнеера (Шнеура) Залкинда, родившегося в 1887 году в белорусском городе Шклов. К сожалению, русскоязычные читатели до сих пор практически не знакомы ни с его творчеством, ни с биографией. В связи с этим уместно упомянуть, что Залман Шнеур был лауреатом литературной премии имени Х.-Н. Бялика за 1951 год, Государственной премии Израиля за 1955 год и даже выдвигался в качестве номинанта на Нобелевскую премию по литературе. Нелишне сказать и о том, что поэзия Залмана Шнеура когда-то переводилась на русский Самуилом Маршаком и Владиславом Ходасевичем (см.: Еврейская антология. Москва, 1918).
Будущий писатель вырос в просвещенном доме, где соблюдались еврейские традиции, и получил как религиозное еврейское, так и светское русское образование. Публиковаться – сначала на иврите, а потом и на идише – начал очень рано, еще подростком. Его талант был замечен такими титанами еврейской литературы, как Хаим-Нахман Бялик и Ицхок-Лейбуш Перец. На протяжении своей долгой творческой карьеры Залман Шнеур издал десятки книг стихов, прозы и мемуаров на обоих еврейских языках (следует отметить, что прозу Залман Шнеур изначально, как правило, писал на идише). Он активно сотрудничал в еврейской прессе, какое-то время сам был издателем. В разные годы жил в России, Германии, Франции, Испании и США. Много путешествовал. В 1925 году впервые посетил Палестину (Эрец-Исраэль), где принял участие в церемонии основания Еврейского университета в Иерусалиме. Он приезжал на историческую родину также в 1934 и 1949 годах. В 1951-м репатриировался и поселился в городе Рамат-Ган, рядом с Тель-Авивом. Однако умер Залман Шнеур в 1959 году все-таки не в Израиле, а в Нью-Йорке, во время поездки в США.
Исторический роман «Император и ребе» – одно из самых масштабных произведений этого жанра в еврейской литературе. В нем отчетливо выделяются несколько пересекающихся сюжетных линий, и некоторые из них напрямую вообще не связаны с еврейской тематикой. В целом для романа характерна точность в исторических деталях, хотя в ряде случаев автор незначительно отступил от исторической правды.
Действие книги разворачивается в родном для писателя Шклове, в Париже, Санкт-Петербурге, Вильне, Кременчуге и многих других местах. Среди его героев – евреи, поляки, русские, белорусы, французы, немцы, украинцы.
Одними из главных действующих лиц романа являются император Наполеон и основоположник хасидизма Хабад ребе Шнеур-Залман, более известный как Алтер ребе, то есть Старый ребе (Залман Шнеур, кстати, был его потомком). Это обстоятельство нашло свое отражение в названии романа. Все остальные сюжетные линии медленно подводят читателя к кульминации – противостоянию между этими двумя персонажами. Речь не только об известном историческом факте: Старый ребе призывал российских евреев не поддерживать Наполеона, несмотря на то что император Франции относился к ним с уважением и обещал полное равенство, о чем в России они могли лишь мечтать. Речь о противостоянии двух мировоззрений. И автор сумел в своем романе, по его собственным словам, «связать два столь различных мира, как император французов и ребе из местечка Ляды». Конфликт между ними – это не просто конфликт между двумя выдающимися личностями или между еврейским или нееврейским взглядом на жизнь. Это одновременно и противопоставление двух образов еврейства, двух видений его места и предназначения в современном мире. Потому что если за Старым ребе стоит весь восточноевропейский хасидизм, за Наполеоном стоит созданный по его инициативе парижский Синедрион, символизирующий собой – при всех возможных оговорках – уже наметившуюся тогда в западноевропейском еврействе тенденцию к ассимиляции с окружающим нееврейским обществом.
Отец Залмана Шнеура Ицхок-Айзек Шнеерсон принадлежал, согласно семейной традиции, к семье Старого ребе Шнеура-Залмана из Ляд, будучи связан с нежинской ветвью Шнеерсонов, в частности с ребе Исроэлом-Ноахом Шнеерсоном из Нежина, правнуком Старого ребе.
Еще одним значимым идеологическим конфликтом, нашедшим свое отражение в романе, стала борьба между недавно возникшим религиозным течением – хасидизмом и его непримиримыми в то время противниками – миснагидами. Автор старается быть объективным, но его симпатия к хасидам (безусловно, без апологетики) все-таки заметна. Миснагиды в изображении Залмана Шнеура отнюдь не одинаковы. Более того, они представлены в романе полярными в моральном и интеллектуальном отношении фигурами Виленского гаона рабби Элиёгу и доносчика Авигдора из Пинска.
Одна из центральных тем «Императора и ребе» – отношения Российского государства и евреев. Действие романа разворачивается после трех разделов Польши (1772, 1793 и 1795 годов), в результате которых в состав Российской империи вошли обширные территории с многочисленным еврейским населением. В романе описывается формирование разветвленной системы российских антиеврейских законов, борьба между агрессивно-антисемитскими и умеренными по отношению к евреям настроениями в правящей элите России, начало создания еврейских сельскохозяйственных колоний в Северном Причерноморье и первые признаки того исторического явления, которое стало позднее известно под названием «российское еврейство». В данном контексте уместно упомянуть, что среди реальных исторических фигур, действующих в романе, появляется и Лев Невахович, автор первого написанного евреем на русском языке литературного сочинения «Вопль дщери Иудейской».
В романе появляются также, как их тогда именовали, «берлинчики» – сторонники еврейского просветительского движения «Гаскала», возникшего в конце XVIII века в Германии и еще не имевшего в описываемый период сколько-нибудь заметного распространения среди евреев Российской империи. Одним из признаков приверженности «Гаскале» было стремление к изучению нееврейских языков и ознакомлению с нееврейской литературой.
Наиболее часто упоминаемое в романе классическое нееврейское произведение – трагедия Софокла «Царь Эдип». С ней тесно связана одна из линий романа, трагичная, но все же невольно заставляющая вспомнить, что Залман Шнеур был и автором той самой фривольной песенки «Маргаритки», с которой началось мое знакомство с творчеством этого большого писателя.
Роман «Император и ребе» был написан Залманом Шнеуром в период между двумя мировыми войнами. Он публиковался на протяжении нескольких лет в выходящей до сих пор знаменитой (издается с 1897 года!) нью-йоркской газете «Форвертс», в литературных приложениях которой впервые было напечатано множество значительных произведений еврейской прозы, например романы лауреата Нобелевской премии Исаака Башевиса Зингера. После войны роман Залмана Шнеура вышел в пяти книгах на языке оригинала.
В 2014 году издательством «Книжники» был выпущен сборник рассказов Шнеура «Шкловцы» в переводе Валерия Дымшица. Надеюсь, что мой перевод романа «Император и ребе» поспособствует дальнейшему превращению наследия большого еврейского писателя Залмана Шнеура в значимый факт литературы на русском языке.
Велвл Чернин
О РОМАНЕ «ИМПЕРАТОР И РЕБЕ»
I
Роман «Император и ребе» состоит из пяти книг: «Обет» – тридцать семь глав; «Виленский гаон» – двадцать шесть глав; «Катастрофа» – тридцать одна глава; «Два царя» – двадцать восемь глав; «Заклание» – тридцать восемь глав. Всего: сто шестьдесят глав.
Помимо этого общего деления, каждая книга разделяется на две или на три части с отдельными заголовками. В данной, первой, книге – три части: а) «Обет»; б) «Реб Йегошуа Цейтлин; в) «Утро Наполеона».
Как правило, книги называются по названию своей первой части.
II
Повествование охватывает период приблизительно в сорок лет, между 1772 и 1812 годом, то есть от первого раздела Польши до поражения Наполеона в Москве. Этот сравнительно короткий фрагмент мировой истории с ранней юности привлекал мое внимание бурными событиями эпохи перелома, борьбой новых идей в иудаизме, революцией во Франции с ее легендарным корсиканцем, поглотившим революцию и захватившим всю Европу, с крупными фигурами, появившимися в России накануне и во время Отечественной войны против Бонапарта… Лишь в годы литературной зрелости, между 1935-м и 1939-м, я нашел в себе достаточно мужества, чтобы осуществить мой план.
Работа, по своему объему и по необходимым подготовительным материалам, была очень трудной и ответственной, почти не по силам одному человеку. К тому же в процессе я серьезно заболел и долгое время не мог прийти в себя. Но в конце концов преодолел все трудности и завершил это произведение в соответствии с намеченным планом.
Публиковал я мой роман в продолжениях, сначала – в нью-йоркской газете «Форвертс», потом – в варшавской «Момент», в лондонской «Цайт», в каунасской «Идише штиме», в газете «Идише цайтунг» в Буэнос-Айресе, в парижской «Пресс». Несмотря на то что это произведение размером почти в две тысячи печатных страниц публиковалось поглавно или еще меньшими отрывками, его успех повсюду был значительным. Оно должно было выйти в свет на многих других языках, на которых прежде вышел в свет роман «Ноах Пандре».[1] Однако начавшаяся война положила конец всем издательским планам в Европе. Даже на идише издатель не успел собрать все разбросанные главы. Таким образом, в виде отдельной книги этот роман впервые выходит в свет сейчас, в 1944 году, в издательстве ЦИКО.[2]
III
В историческую ткань описания упомянутой эпохи включены три русских царя: Екатерина II, Павел и Александр I. В главных ролях во Франции: множество деятелей Великой французской революции и Наполеон Бонапарт. Из еврейских личностей того времени: Старый ребе реб Шнеур-Залман[3] и Виленский гаон[4] в самый разгар борьбы между хасидами и миснагидами.[5] Кроме них: штадланы[6] реб Нота Ноткин[7] из Шклова[8] и реб Йегошуа Цейтлин[9] из Устья.[10] Ученые: доктор Борух Шик[11] и Мендл Сатановер-Лефин[12] и еще множество других исторических фигур, сыгравших в те непростые времена заметную роль в жизни трех упоминаемых народов, как-то: князь Адам Чарторыйский, Потемкин, Суворов, приближенные Наполеона и его первая жена Жозефина Богарне, купец Мордехай Леплер[13] и другие. Всего более ста человек.
IV
Почти все исторические факты и даты в романе соответствуют действительности. Стратегические, географические и этнографические данные, армейская форма и всяческие признаки той эпохи, как и другие детали, были основательно изучены, прежде чем вошли в общее полотно повествования. Однако имеются и полулегендарные подробности, относительно которых трудно гарантировать, что они «взяты из жизни». Например, эдипова история с дочерью реб Мордехая Леплера, передававшуюся когда-то в хабадских кругах из уст в уста и дошедшую до меня еще в детстве, как тень дурного сна. Лишь много позже я оценил эпический масштаб этой истории и поставил ее в центр романа. То же самое касается легендарной встречи Старого ребе с Наполеоном в бедной корчме в Белоруссии…
Каждое художественное произведение, в том числе исторический роман, должно, по моему мнению, рабски следовать всем фактам без исключения. Я считаю, что следует писать, как было, а не как могло быть. Корни должны крепко сидеть в почве реальных событий, но все романтические побеги, ветви и листья – в свободном поэтическом видении. Иначе художественное произведение превратится в репортаж, живопись – в фотографию, искусное шитье – в заурядное портняжничество, в котором главную роль играют ножницы и вырезанные ими цитаты.
Такого рода полуфабрикаты сейчас в моде. Они затопили книжный рынок. Каждая посредственность карабкается на высокое дерево и таким образом сама становится высокой, прицепляет на себя вес великих личностей и таким образом тоже становится весомой. От этого так и шибает запахом заурядного снобизма литературного делячества, но немало наивных читателей воспринимают это всерьез. Я пошел в своем произведении не этим путем, и не это было моей задачей, а упорное стремление вжиться в дух и в человеческую среду описываемой эпохи.
V
Мне остается только добавить, что фрагменты романа, который публиковался добрых пять лет в упомянутых выше газетах, основательно корректировались при подготовке единой книги и многие главы были сильно переработаны. Например, в первом томе последние тринадцать глав из части «Утро Наполеона» полностью переписаны в соответствии с новыми документами, опубликованными во Франции в течение последних предвоенных лет, и на основании других исследований, проведенных мной. Таким образом, большинство этих глав почти удвоились в размере. Для читателя, помнящего их по газетной публикации, они будут выглядеть теперь новее и полнее.
VI
И наконец, я хочу упомянуть моих друзей: Альфреда Закса из Кливленда и Йосефа Бермана из Монреаля (Канада), которые побуждали меня все то время, что я нахожусь здесь, в Америке, не ждать окончания войны и начать издание собрания в переводе на английский моих сочинений, написанных на идише,[14] каковые составляют тридцать томов. И в первую очередь они побуждали меня издать эпопею «Император и ребе». Эти же друзья в значительной мере финансово поддержали английское издание этого романа, которое готовится сейчас к печати в виде тома, насчитывающего почти тысячу страниц.
Я должен также поблагодарить господина Гирша Абрамовича из Вильны, который помог мне откорректировать эту книгу и обратил мое внимание на неточности в стиле и датах. Такой тонкий слух к еврейскому языку и к диссонансам слов и выражений мне редко приходилось встречать.
3. Шнеур
Нью-Йорк, июль 1944 г.
КНИГА ПЕРВАЯ
ОБЕТ
Часть первая
ОБЕТ
Глава первая
На кухне богача
1
Скоро два дня, как у невестки реб Ноты Ноткина не закрывается дверь. В большой кухне жарко. Пылает огонь в большой печи, в маленькой печке и на шестке. Варят, жарят, пекут. Изысканные насыщенные ароматы распространяются вокруг. Лица служанок и кухарок разгорячены. Они запыхались и забегались. Стоит распахнуть утепленную входную дверь, как внутрь врывается холодный осенний туман. А когда он рассеивается, становится виден стоящий на пороге, над которым на счастье прибита железная подкова, кто-нибудь сопящий и нагруженный: торговец рыбой с дырявым мешком, полным голубоватых трепещущих карпов, мясник с телячьим боком, торговка битой птицей с большой корзиной ощипанных молодых гусей, слуга с винокурни с двумя ведерными округлыми бутылями спирта в оплетках, разносчик со связкой лука и с упаковкой свеклы на коромысле. Иноверец с корытцем, полным пряного свежего меда, еще не очищенного от сотового воска. Рыночные торговки тащат большие кули с горьким очищенным миндалем, с корицей, изюмом и абрикосами, с большими литыми колесами красного и желтого воска, чтобы изготовлять свечи для подсвечников богача. И вдруг снаружи доносится удар в стену. Это ударила подкатившаяся бочка. Внутрь заходит шинкарь спросить, куда поставить пиво.
Все это – поставщики шкловца реб Ноты Ноткина, который жил здесь когда-то сам, прежде чем его большие торговые дела и хлопоты за евреев не заставили этого богача уезжать на одиннадцать месяцев в году в Расею. Теперь дом со всеми пристроенными к нему флигелями – в распоряжении Эстерки, его невестки, которая уже несколько лет как вдова. И она хорошо справляется с большим хозяйством. Полупустой дом богача щедр и гостеприимен точно так же, как во времена, когда сам реб Нота Ноткин жил здесь и его сын был еще жив…
У всех поставщиков, переступающих этот порог, на лицах одна и та же почтительная и в то же время торжественная мина, как у подданных в приемной императора. На лицах у них – улыбки простых людей, немного боящихся этого богатства и транжирства, но, тем не менее, гордых своей причастностью к происходящему… Они обуздывают свою обычную рыночную крикливость и разговаривают вполголоса даже с откормленными служанками. А когда им говорят, чтобы они немного подождали, – мол, идут сказать хозяйке или позвать Кройндл, чтобы она расплатилась, торговки битой птицей и лавочницы начинают размахивать замерзшими руками и делать испуганные глаза: мол, не дай Бог! Не надо беспокоить Эстерку, дай ей Бог крепкого здоровья… Они крутят головой, мол, Кройндл тоже не надо. Ничего, они подождут до следующего раза, им не горит.
И чтобы наглядно продемонстрировать, что в шкафу реб Ноты их деньги сохранятся надежнее, чем в их собственных карманах, они демонстративно гладят большую мезузу[15] в роскошном серебряном футляре и собираются уйти… Но до этого не доходит. У реб Ноты-шкловца на кухне никому не дают уйти просто так: мужчине – без глотка водки с закуской, а женщине – без чашечки цикория с печеньем.
Только когда люди закусывают или сосут кусковой сахар после каждого глотка цикория, они по-настоящему расслабляются. Усаживаются на скамью, благодарят и нахваливают. От благодарностей переходят к разговорам о делах практических: ну, так что же будет в итоге? Праздновать бар мицву[16] – это очень хорошее дело, но как же сама Эстерка? Уже время, честное слово. Почти шесть лет, как она вдова. Кровь с молоком, не сглазить бы… Говорят, что к этому уже идет…
– А? Что? – прикидываются непонимающими служанки.
– За аптекаря, говорят, за брата реб Боруха Шика…
– Ш-ш-ш! Тихо! – предостерегают служанки. – Кройндл терпеть не может, когда из дома выносят «почту»…
– Кройнделе? Дай ей Бог здоровья. А что она сама? Тоже уже время. У нее ведь есть жених. Зачем она заставляет его ждать? Девица – как деревце. Уже не маленькая, говорят…
– Ш-ш-ш!!! Тихо! – умоляют служанки. – Кройндл может войти.
– Пусть себе входит на здоровье. Разве мы ее оговариваем, Боже упаси? Пусть Господь пошлет нам то, что мы желаем ей и Эстерке! Ой, что будет, когда реб Нота во второй раз поведет ее к хуле![17] Ведь весь город будет тогда пахнуть, как лекех…[18]
– Нет, они, конечно, устроят скромную свадьбу. Реб Ноте совсем не легко собственную невестку, жену его покойного сына-бедняги, взять и передать в чужие руки…
– Чужие? Почему это чужие? Врач реб Борух Шик и его брат-жених – ближайшие друзья реб Ноты…
– И все-таки… Отец остается отцом.
– Он утешится своим внуком. Чудесный паренек! Кройндл про него говорит: «вылитый папенька»…
– А как дела у виновника торжества?
– Он повторяет свою проповедь.
– Дай ему Бог здоровья! Он и проповедь будет читать?
– Еще какую! Ведь сам реб Йегошуа Цейтлин из Устья прислал одного из своих учеников, чтобы подготовить с внуком реб Ноты настоящую проповедь…
– Ай-ай-ай! Шклов пойдет кувырком. А реб Нота когда приезжает?
– Он уже едет!
– Его карету уже видели на Петербургском тракте. Четыре лошади! Впереди скачет «эстафет» с трубой. Сзади – два охранника с пистолетами…
– Где Тора, там и почет…
– Говорят, когда приходит время молитвы, карета останавливается посреди поля и выходят читать «восемнадцать благословений».[19] Кучера-иноверцы стоят без шапок. Охранники на конях ждут.
– Ого! Неужели посреди поля?! Даже при дворе Зорича[20] он не пренебрегает своим еврейством, даже заседая с важными господами в Петербурге…
– Ребята из секты[21] дрожат уже за свои молельни и точат ножи. Да разве им это поможет?! Два посланца, из Вильны и из Минска, уже ждут реб Ноту…
– Теперь реб Нота за них возьмется. Он искоренит секту из Шклова без остатка…
– Они этого заслуживают! В микву[22] они погружаются по утрам, как женщины. Приплясывают и кувыркаются во время молитвы.
– Ай-ай! – врывается неожиданно одна из служанок. – Убегает!
– Тьфу, тьфу! – сплевывают болтливые женщины, имея при этом в виду бог знает что.
2
Длинным ухватом толстая кухарка вытаскивает из огня большой горшок и поднимает подпрыгивающую крышку. Валит соленый пар. А когда он рассеивается, в грязной пене становятся видны какие-то черные яблоки. Странные плоды. Круглые и продолговатые. Темные, как земля, и с белыми корешками…
– Гарцеле, Кройнделе! – любопытствуют рыночные болтушки. – Что это за черные клецки такие?
– Картошка.
– Как? Это у вас варится то, что иноверцы называют «чертовыми яйцами»?
– Пусть они, эти иноверцы, скажут, чего они хотят. Да что они понимают? Подыхают с голоду, а не едят… Боятся.
– Что они понимают? Они ведь плачут и жалуются, эти иноверцы из Старого Шклова и Макаровки. Выбирают ходоков и посылают их в губернию. «Жиды, – говорят они, – привезли это из страны чертей и велят есть православным людям. Где, – говорят они, – это слыхано, чтобы плод лежал в земле? От него только живот болит!..» Они пришли и распростерлись ниц перед Зоричем в его дворе. Помещик их порол, пытал. Ничего не помогает! Не хотят ни сажать картошку, ни жрать ее…
Вместо ответа кухарка разламывает горячую картофелину, солит ее и подает болтливой рыночной торговке, чтобы та попробовала. Та набирается мужества, как будто собирается перепрыгнуть канаву, подносит неуверенной рукой половинку картофелины к носу и нюхает. Из горячей темной шубки выглядывает желтоватая мучнистая масса, от которой идет сильный вкусный запах. Но поскольку картошка для нее непривычна, торговка делает такое лицо, будто ее тошнит… А пробует картофелину она осторожно, как птичка кончиком клювика какой-нибудь грязный непонятный кусок. Но понемногу ее сморщенная физиономия светлеет. Глаза сияют:
– Драгоценная, сердечная, это же наслаждение, просто во рту тает…
– И еще как! – хвастается кухарка богача, сложив на груди жирные руки. – Если добавить немного куриного жира и поджаренного лука, то это такой вкус, что не описать. Намедни мы делали из этого оладьи. Куда до них оладьям из муки! Пышные, мягкие, их даже жевать не надо. Вся мучная выпечка на свете им в подметки не годится!
– Где вы эти раздобыли, вот эти… Как они называются?
– Картошка? Реб Нота сам прислал из Петербурга. Упакованную в мешки с соломой, чтобы не побилась. И письмо написал, что это называется картошка, или бульба, и что это нельзя держать ни в слишком теплом, ни в слишком холодном месте. Потому что в тепле она начинает прорастать, а на холоде становится тошнотворно-сладкой. И чтобы Эстерка велела иноверцам посадить ее весной в полях, а евреям, не рядом будь упомянуты, – в своих огородах – они не пожалеют. Сама императрица хочет, чтобы это сажали повсюду… Со временем, пишет реб Нота, у всех будет что есть, даже в конце зимы, когда рожь кончается. К тому же картофельную шелуху хорошо добавлять в пойло коровам. Они будут давать больше молока… Но разве иноверцы с их пустыми головами послушаются? Кройндл и приказчики уже сколько раз говорили с этими дуралеями, а они упираются изо всех сил и орут «караул!». Говорят, что это смертельный яд, и молят о пощаде. Они не стоят того, чтобы реб Нота о них беспокоился…
– Ш-ш-ш, тихо! – проносится по всей кухне предостережение. – Кройндл идет…
Кухарка бросается к горячим горшкам, служанки – к принесенным корзинам и корытцам. Торговки отступают к двери. Некоторые выскакивают с кухни, другие остаются стоять с глупыми улыбками на лицах. В общем, Кройндл и еще раз Кройндл! По тому почтению, с которым здесь упоминают ее имя, можно было бы подумать, что она – солидная женщина, вторая хозяйка в доме. Но это всего лишь молодая смотрительница в доме реб Ноты Ноткина. Помощница Эстерки. Эстерка приказывает, а Кройндл выполняет. Так что можно себе представить, с каким почтением здесь относятся к самой хозяйке!..
Побеленная дверь, ведущая во внутренние комнаты, раскрывается, и в кухню богача вступает Кройндл в легком чепчике на блестящих черных волосах, в вышитом фартучке, прикрывающем ее красиво очерченный живот и бедра. На поясе – связка ключей, а в руке – тяжелая кожаная сумка на ремне, застегнутая на кожаную пуговицу. Она высокая, гибкая, с большими, похожими на черешни глазами и с точеным еврейским носом. Девица «в годах», как только что о ней здесь говорили. Ей, может быть, всего-то двадцать четыре – двадцать пять лет, но, судя по желтоватому оттенку матовой кожи и по синим теням под мрачноватыми глазами, можно было бы сказать, что она уже что-то пережила, что с нею случались беды. И явное несоответствие между ее строгим взглядом и добродушной улыбкой на полных губах – как сочетание кислого и сладкого, свойственное зрелому плоду.
Оставшиеся у дверей торговки проблеивают «доброго утра» и хотят убраться. Руки сами ищут серебряную мезузу, а лица под платками блестят, словно намазанные гусиным жиром. Для этих тяжело работающих бедных женщин особая честь отказаться от немедленного получения оплаты в доме реб Ноты и отложить ее на другой раз. Но Кройндл, красивая смотрительница, не желает об этом и знать.
– Нет! – отрезает она с улыбкой, а ее глаза остаются строгими. – Не стоит накапливать долгов. Эстерка этого не хочет.
Из кожаной сумки с пуговицей она вынимает тяжелые екатерининские монеты: четвертьфунтовые пятаки, нелепые семишники, каких в наши дни не увидишь даже в самых заброшенных краях. Как луна из-за облака, выплывают из сумки серебряные рубли – в полпальца толщиной. Для этих тяжелых монет наши прапрадеды и прапрабабки использовали те тяжелые ужасные кошели, которые отпугивают нас теперь и которые остались в наши дни у торговцев рыбой на рынке и у паромщиков на берегах рек. Такова была необходимость. Нынешние карманы лопнули бы под таким грузом меди и серебра. Однако поэтому и расценки в те времена были совсем иными. Гусь – за медный екатерининский пятак; миндальное печенье – за полторы копейки, а за пару серебряных рублей – обильное пропитание для большого хозяйства на целую неделю…
Получив щедрую оплату, торговки битой птицей и благовониями для обряда гавдалы[23] рассыпаются в благодарностях. Они прямо захлебываются и заикаются: «Дай Бог всем дожить…» Да, дай Бог всем дожить, Господи на небе, чтобы, чтобы…
И они желают ей, Кройнделе, чтобы после нынешнего празднества в доме реб Ноты она бы начала вести свое собственное хозяйство точно так же широко и щедро, как невестка реб Ноты. А они, торговки, чтобы приносили в ее дом все необходимое…
На продолговатых щеках Кройнделе от смущения выступают пятна. Потом появляется румянец, придающий такую прелесть молодым женщинам с желтоватой, как цитрон, кожей.
Отделавшись от торговок, Кройндл остается стоять посреди большой кухни, окруженная кухарками и их помощницами. Все они одновременно говорят, обращаясь к ней и яростно доказывая свою преданность… Но Кройндл останавливает их одним строгим взглядом. При этом она размыкает свои сахарно-сладкие уста и, глядя сверху вниз, но все же добродушно, отдает одно за другим распоряжения по поводу приближающегося празднества.
