Текст книги "Схватка с чудовищами"

Автор книги: Юрий Карчевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 38 страниц)

– Не распускай нюни, Скептик. Мы все здесь на перепутье и все еще на что-то надеемся, – одернул его смуглый, с продолговатым лицом Сердцеед, единственный, кто не имел бороды, но носил усики под Гитлера.

Сов. секретно       Из архива УКГБ по Орловской области: [2]2
  Характеристики на бандитов были добыты Буслаевым после окончания войны.


[Закрыть]

Скептик – Лапонов Евлампий Онуфриевич, 1917 года рождения. Русский. Из семьи кулака. Беспартийный. По профессии – печник, трубочист. Оставшись на территории, временно оккупированной фашистскими войсками, добровольно пошел к ним в услужение. Являлся начальником сельского полицейского участка. Служил в дивизии СС, дослужился до звания штурмман. Участвовал в карательных операциях против советских патриотов.

Из показаний Каверина 3. В.:

Вопрос:Что вам известно о деятельности Лапонова в годы войны?

Ответ:Лапонов Е. О., будучи карателем, жестоко относился к жителям партизанской зоны. Во время налетов на селения мародерничал, участвовал в сожжении сел и деревень Орловской области. На моих глазах в селе Грачевка застрелил вдову погибшего в боях с немецкими захватчиками советского офицера и ее малолетнего сына.

– Какой я тебе хам? Себя человеком голубой крови и белой кости считаешь? Все остальные для тебя – хамы, быдло?

– Позвольте, ничего подобного я не говорил. Господа, подтвердите же…

– Не сказал, так подумал. Я тебя, Сердцеед, насквозь вижу, лысого дьявола! Тебе только за бабами волочиться! На уме одно: селедка, водка да молодка.

– Мелете черт знает что! – возмутился бандит. – Как бы тяжко на душе ни было, человек должен жить надеждой. Даже в нашем с вами положении. – Он по привычке потрогал усики, будто проверяя, на месте ли они.

– Понадеялся… А теперь разуверился я и в Сталине, и в Гитлере. Не верю и Краковскому.

– Тогда позвольте узнать: во что же вы верите, господин Скептик?

– Во что? – Тот привстал на локтях, и теперь можно было увидеть его заросшее рыжей щетиной лицо, бесцветные глаза, мясистый нос. – Во всеобщее грехопадение верю. В то, что на каждого из нас непременно обрушится Божья кара. Вот увидишь, это произойдет! Хоть ты и Сердцеед, а Господь тебя тоже накажет. И поделом!

Из архива Берлинского гестапо на «Сердцееда»:

«…Попандопуло Дионис, 1896 года рождения. Грек. В царской России закончил Кадетское училище. Подполковник Белой Армии. После бегства из России в двадцатых годах – один из руководителей Берлинской секции Союза Российских офицеров – РОВС. Во время войны Германии с Советским Союзом командовал одной из бригад дивизии СС „Мертвая голова“, имел звание унтершарфюрера СС. Был комендантом лагеря для русских военнопленных. По линии Восточного министерства осуществлял вербовку и заброску агентуры в тыл Советских войск на территории Прибалтики и Белоруссии. Служил в личной канцелярии генерала Власова. За особые заслуги удостоен многих наград Германского государства».

Из показаний свидетеля Глаголева А. Б.:

Вопрос:Вы знали Попандопуло Диониса?

Ответ:Лично знаком не был с ним, но знал. Попандопуло являлся комендантом лагеря для советских военнопленных, когда я там находился.

Вопрос:Что вам известно о нем, как о коменданте лагеря?

Ответ:Что известно… Мне тяжело вспоминать об этом. Скажу только: из двух сотен человек, находившихся в нашем блоке, хорошо, если двадцать уцелело. Остальные были либо замордованы охраной и затравлены собаками до смерти, либо заморены голодом и рабским трудом на лесоповале и торфоразработках. Да и расстрел на месте был в лагере обычным явлением. За неповиновение по недомоганию, за отказ от работы, за попытку к бегству. Комендант лично расстреливал тоже. Погибших по приказу Попандопуло грузили навалом в грузовики, отвозили и сбрасывали в ров, вырытый за территорией лагеря. А таких блоков, как мой, в лагере были десятки. Многих тысяч наших людей там сгноили, убили…

– Зря затеваете перепалку, господа, – одернул спорщиков Адвокат, скривив рот на одутловатом лице и по привычке сильно чмокнув. – Все под одним небом ходим. А коли так, не самоедством следует заниматься, а молить Господа Бога смилостивиться над нами. Ибо сказано: «Никто не может поклоняться двум Богам!»

– Вот и я говорю о том же, – продолжал стоять на своем Скептик.

Из документов Службы безопасности и СД на «Адвоката»:

Начальнику полиции безопасности и СД в Киеве

Касается: Львова Льва Львовича, 1915 г. р., ур. Львова, проживающего в Киеве, ул. Короленко, 8–12.

…Львов – журналист-правовед, отделом пропаганды использовался в качестве цензора украинской прессы. Выступает за безоговорочное признание германского господства на Украине, т. к. придерживается мнения, что Украина не способна к самостоятельной политической жизни. Свои убеждения подтвердил не раз, за что здешние шовинисты грозят ему местью и смертью.

Львов оказал в разных случаях СД важные услуги. В частности, доносил о политических интригах в среде западноукраинских эмигрантов и помог тем самым ликвидации нами враждебной немцам украинской националистической группы.

Родители его репрессированы большевиками. Сам он человек набожный, надежный, умный и прилежный в делах. Любит деньги. По мнению одного из агентов, из-за личных выгод способен служить каждому, кто заплатит больше.

Львов высказывает желание уехать от возмездия в Германию. Полагаю, что ему следует помочь в этом. Там его можно было бы использовать по линии Министерства пропаганды, в частности, на радиостанции «Антикоминтерн», а также среди остарбайтер по линии Главного управления безопасности.

30.4.42. ШНАЙДЕР – оберштурмфюрер СС

В разговор вступил вечно чем-то недовольный Прокурор.

– Грехопадение, милосердие… Бросьте вы эти высокие материи! Жить-то осталось, быть может, час-другой. Ровно столько, сколько отпустит нам этот большевик Буслаев, заложниками которого мы оказались. Тут и Господь бессилен, – произнес он голосом недоноска и добавил: – Прорываться на Запад надо, господа, уходить из этих мест, пока не поздно.

Из протокола допроса Лисицина С. Я. в отношении Прокурора:

Вопрос:Вы служили в РОА?

Ответ:Да. Я был там писарем в канцелярии генерала Власова.

Вопрос:В таком случае, должны были знать и Грачева. Что вам известно о нем?

Ответ:Признаю, я был знаком с ним. Грачев Федот Васильевич. С его слов, родился в Калуге в 1920 году. Окончил Военно-юридическую академию. В плен к немцам попал под Смоленском, будучи контуженым. В Русской Освободительной Армии генерала Власова служил в Юридическом отделе. Имел чин майора. Лично я был свидетелем, когда он расстреливал перед строем солдат трех рядовых власовцев. И только за то, что они проявляли антигитлеровские настроения. В разговоре со мной Грачев уверял, что подобная расправа с неверными, подобное зрелище лишь закаляют молодежь, а не только устрашают. Власов – наш боевой командир. Гитлер – наше знамя.

– Может быть, сменим пластинку, друзья? – сказал Сердцеед. – Поговорим лучше о любви. Тогда и Буслаев не будет страшен.

Это вызвало оживление присутствующих, переходящее в ржание.

– Нашли тоже время вести праздный разговор. Лучше прислушаемся к тому, что сказал господин Прокурор, – возразил Адвокат.

«Боже, как же надоела мне эта болтовня!» – подумала Баронесса и углубилась в чтение дневника, который все эти годы являлся единственным ее собеседником и другом, которому она могла доверить сокровенное. То, что не могла сказать прямой речью, писала иносказательно.

«22.3.42. Как же мне недостает здесь тебя, любимый. Мне не только не с кем поделиться тем, что на сердце, в голове моей, но и проявить свои чувства. Однако больше всего тревожусь за тебя, родной. О, что бы я ни отдала только за то, чтобы взглянуть на тебя одним глазком!

15.8.43. Мы давно не виделись, но твой образ, милый, всегда со мной, в любых обстоятельствах. Я помню твою лучезарную улыбку, смеющиеся глаза и даже бархатный тембр голоса. В трудную минуту, когда жизнь на волоске, обращаюсь к тебе, как к Богу. И знаешь, очень и очень помогает.

13.6.44. Я знаю: ты в неведении, теряешься в догадках и тревожишься за меня. Но что поделать. Скоро кончится война, и, как учит фюрер, исповедуя его идеи, мы победим. И тогда непременно встретимся, родной! И дам я тебе почитать эти свои заметки – порывы моей души и вечной любви и преданности тебе!»

Витиевато, да и фюрера приплела для маскировки, на случай, если обнаружат дневник, – задумалась Баронесса. – Ну да разберется, что к чему и зачем…

«11.9.44. Милый мой, самый дорогой человек на свете! Осталось чуть-чуть. Фюрер уверяет, что, несмотря ни на что, победа будет за нами, низшая раса будет работать на нас. И тогда будем вместе, неразлучно всю оставшуюся жизнь. Создадим свой очаг. Обзаведемся слугами… У нас будет мальчик. И назовем мы его твоим именем. А девочку – моим. Согласен? Вот и сейчас разговариваю с тобой, будто ты рядом. Это потому, что ты всегда в моем сердце… Сколько же жизней унесла война! Горе народное будет жить и в нас, как память, как назидание потомкам».

– А вы как смотрите на любовь, госпожа Баронесса?

– Jeder hat seinen Splitter, у каждого барона своя фантазия.

– И все-таки?

– Так уж лучше о любви мечтать, чем думать о смерти, – улыбнулась немка, сверкнув ясными глазами и показав белые зубы.

– Должен вам сказать, моя жена в молодости была совершеннейшей вашей копией. И такая же обаятельная.

– Danke schon, спасибо за комплимент, – просияла Баронесса. – Вы, видимо, имели успех у женщин.

– Имел… – вздохнул Сердцеед. – И немалый. Хе-хе-хе! Теперь это – область приятных воспоминаний.

– Почему же? Ты мог бы поухаживать за Баронессой. Атаман с Варькой крутит, а ты Баронессе будешь петь серенады, – с ехидством произнес Прокурор. – Любви все возрасты покорны, сказал классик! Ну, будь джентльменом! – И он рассмеялся.

Все дружно подхватили его смех.

– Ради такого дела, эфенди Сердцеед, и бункер освободим. Только намекни! – хихикнул Неугомонный, отчего рот его на круглом лице растянулся до самых ушей.

Снова все заржали.

– А может быть, господин Сердцеед не в моем вкусе, – заметила немка. И серьезно: – Я не полагала, что в России столь простые нравы. Здесь не уважают женщину!

Сов. секретно       Из донесения закордонного агента «Мария» от 8 августа 1943 года:

Баронесса – Альбина Тишауэр. Ведомством Мюллера в город Поставы на должность переводчика в гестапо с русского языка прислана в июле месяце. В разговоре с источником она сказала, что является дочерью (возможно, внучкой) немецкого барона. Воспитывалась гувернанткой из русских эмигрантов. До войны жила с родителями в Швейцарии. Училась в Лондоне. Не замужем. Был жених, но погиб на Восточном фронте. Нередко ее можно видеть в кругу гестаповцев. Бывает по адресу – Цветочная улица, дом номер семь. Туда же подъезжает и начальник Службы безопасности Хейфиц. Предположительно, в доме этом находится явочная квартира.

Сов. секретно       По материалам розыска:

Неугомонный – Нигмати Гарип, 1919 года рождения. Татарин. По образованию зоотехник. Попав осенью 1941 года в окружение, бросил взвод, которым командовал, и перебежал на сторону немцев, сдался в плен «по политическим мотивам» – не согласен с политикой большевиков, желает воевать против них на стороне германской армии. Выдал противнику все, что знал о своей дивизии и ее командирах. Окончил курсы пропагандистов «Зондерлагерь» (м. Вустрау, под Берлином). Был оставлен в качестве шулюнгсляйтера. Готовил шпионов для заброски на территорию СССР. Являлся одним из руководителей созданного Розенбергом националистического центра – «Посредничество Идель – Урал», помощником командира Татаро-башкирского легиона вермахта. Призывал легионеров «бороться против Советов, за Германию фюрера». Имел звание оберштурмфюрера СС. Человек «себе на уме». В жизни всегда играл, так и не став самим собой.

Никому, разумеется, не хотелось говорить о том, к чему каждый пришел в результате войны – измена присяге и Родине, предательство. Не вязался разговор и о всеобщем грехе. Слова Баронессы прикрыли и тему любви. Снова все погрузились в гнетущее молчание, полное тревоги каждого за свою судьбу.

И вновь вдруг прозвучало будоражащее слово Скептика:

– Атаман дал себя захватить чекистам. Тем самым он всех нас поставил под удар. Вот что я вам скажу, братья мои.

Цепная реакция не заставила себя долго ждать.

– Да что тут размусоливать! – заговорил Служивый, прищурив по привычке левый глаз на парализованном лице. – Начнем с того времени, когда можно было неплохо жить, когда фортуна нам вроде бы улыбалась. Со времен Гитлера, стало быть. Еще тогда, когда наш атаман командовал ротой СС, он перестал считать нас за людей. Как же, правая рука начальника Службы безопасности Хейфица! Знакомство с фрейлейн Баронессой! А добудешь чего у населения: вещицу какую – непременно ему отдай, чтоб ему черти снились! А изволит он заплатить тебе или нет – еще вопрос. Обидно. Унизительно. Ведь все мы – тоже человеки и жить хотим, как и он, достойно.

– Заткни свой фонтан! – одернул его Профессор. – Про сейчас, любезный, речь идет. Вот и говори дело. А то завел шарманку. Атаман – такой, сякой, разэтакий. Встань на его место в тот момент: он один, а людей Буслаева – десятка полтора. И то молодец – бежал, чтобы нас обо всем предупредить, а значит, уберечь от страшной участи.

Сов. секретно       Из проверочно-фильтрационного дела № 71 569:

Служивый – Байтуганов Баросби, 1902 года рождения. Осетин. Садовник. Служил в Царской и Белой Армиях в чине хорунжего. Участвовал в контрреволюционном восстании в гор. Моздоке. В эмиграции принимал участие в издании журнала «Горец Кавказа». Являлся агентом 2-го отдела Генштаба панской Польши. В период оккупации гитлеровскими войсками Ставрополя служил в разведшколе «Цет-Зюд». Националист. Мечтает о Великой Осетии от Каспийского моря до Черного.

Сов. секретно       По материалам абвера:

Профессор – Рябинин Федор Степанович. Родился 3 мая 1918 года в городе Пскове. На допросе в отделе 1-Ц абвера показал, что отец его будто был приговорен НКВД к расстрелу, как священнослужитель. Сам он окончил семь классов и ФЗУ, работал на мясокомбинате, где забивал скот. В июле 1941 года был мобилизован в Красную Армию. В первом же бою, застрелив своего командира, перебежал в расположение немецких войск.

Легко пошел на сотрудничество с отделом 1-Ц и был использован для опознания и разработки русских военнопленных. Дал ряд важных донесений, в результате чего удалось предотвратить угон бронемашины и побег из лагеря группы русских пленных. В дальнейшем принимал участие в очистке лесов и деревень от партизан и подпольщиков, проявил себя беспощадным в отношении патриотов. Предан Германии фюрера.

– Разжаловать его из атаманов, и все тут! – скороговоркой вставил Неугомонный. – У нас здесь лесной закон, а не игра в бирюльки. Мы в батальонах Татаро-башкирского легиона так и поступали с теми, кто побывал в лапах большевиков, а тем более чекистов. Таким нет веры вдвойне! Сам Аллах не простил бы им этого. Застрелись, а в плен не сдавайся!

Баронесса чувствовала, что дело идет к финалу и надо было бы занять безошибочную для себя позицию.

– Разжаловать! А может быть, расстрелять? – спросила она «аудиторию». Но ответа не последовало, и она продолжала: – Одумайтесь, господа! Господин Краковский немало сделал в борьбе с партизанами. Ему доверял сам начальник Службы безопасности Постав! Уж я-то об этом знаю как-нибудь. Наконец, он награжден «Железным крестом» и медалью «За верность Германии». Да и вы-то, вы сами, что из себя представляете? С ним же были заодно! И, как и он, верой и правдой Гитлеру служили, помогали ему новый порядок устанавливать на оккупированной нами русской земле!

В дверях появился Краковский, за ним – Варька, по прозвищу Шалашовка. По всему видно было, он слышал разговор, происходивший в бункере, через неплотно прикрытую дверь. Встал, расставив ноги. Оглядел всех внимательно. Встретив хмурые лица, сказал:

– Атаман стал не нужен, значит. Сами с усами! Так и говорили бы, «господа присяжные», глядя мне в глаза. Решили устроить суд Линча над своим фюрером? Всех вижу насквозь: и кто о чем думает, и что замышляет. Правильно говорит фрейлейн Баронесса: да кто вы такие, чтобы меня судить? Буслаев называет вас изменниками Родины, гестаповскими холуями. Будьте уверены: на каждого из нас у него заготовлена петля либо отлита пуля! Сердцеед, к примеру, наверняка известен ему как командир лагеря для советских военнопленных, каратель. Скептик, как энтеэсовец, которого Хейфиц подсаживал в камеры к арестованным подпольщикам.

Раздался чей-то ехидный смешок. Краковский продолжал:

– О моем адъютанте, Профессоре заплечных дел, ему, безусловно, известно даже то, что он служил в Русской Освободительной Армии генерала Власова – РОА. А о тебе, Неугомонный, – кличка-то какая! – и говорить нечего. От Буслаева не утаишь, что ты воевал против большевиков в составе Татаро-башкирского легиона вермахта и даже приложил руку к раскрытию абвером антифашистской группы Мусы Джалиля. Ему голову отрубили, а ты – награду от Гиммлера схватил! Знает лейтенант, конечно, и о тех из нас, кто принадлежал к латышским айзсоргам, к Украинской повстанческой армии – УПА, к созданному абвером эстонскому формированию ЭРНА. Словом, господа, наслушался я от него всякого, – сочинял он. – И знаете, с большой пользой для себя: я увидел в вас настоящих своих единомышленников, связанных со мной одной веревочкой и одинаково ненавидящих советскую власть, преданных идеалам великого фюрера!

Слышно было потрескивание сырых дровишек в печурке. На лицах слушавших Краковского бандитов все больше и больше проступало беспокойство за свою судьбу, за свою жизнь.

– Откуда чекисту может быть обо всем этом известно, роттенфюрер? – поинтересовался Неугомонный.

Видно было, что это беспокоит и других.

– А ты сбегай к Буслаеву и узнай. Я лишь могу догадываться: в его руки мог попасть гестаповский архив. А там, кто его знает. Сбегай, может быть, он лично доложит тебе, кто тут, среди нашего лесного брата, стукачом у него работает, – сказал Краковский, и это его самого рассмешило.

Слушавшим его было не до смеха. Каждый думал, как бы самому выжить в этой обстановке, избежать надвигающегося возмездия.

– Если архивы службы Хейфица оказались у Буслаева, ими надо завладеть и уничтожить, чтобы концы в воду! – предложил Кривоносый.

– Может быть, тебе эту почетную акцию и поручить? – раздался чей-то голос с верхних нар.

– Один, как же… Это тебе не хухры-мухры. Потребуются люди, оружие, – струсил, а может, и набивал себе цену, Кривоносый.

– Я предоставлю тебе и то, и другое, – пообещал Краковский.

– Тогда почему бы не попробовать? Согласен, атаман! Но сперва разведку следует провести непосредственно в здании милиции. Чтобы наверняка и со знанием внутренней обстановки действовать.

– И разведкой помогу. У меня имеется такая возможность. Человек тот из осодмильцев. Он крепко завязан с нами. Разобьется, а дело сделает. Только действуй, Кривоносый!

Из протокола опознания Кривоносого от 8.8.1945 г.:

Я, Семагин К. В., лично знал мужчину, изображенного на фотографии слева, но фамилию его, за давностью времени, не помню. Кажется, Капустин, не то – Репкин. Зовут его вроде бы Игорем, не то – Егором. Судим за изнасилование малолетних, но сидеть в тюрьме ему долго не пришлось. Захватив город Запорожье, его освободили германские фашисты. Поначалу при немцах мы вместе работали в железнодорожном депо Киева. Он – сцепщиком вагонов, я же – слесарем в мастерских. Встречались в общежитии. Незадолго до битвы на Курской дуге он вдруг исчез. Слышал, будто гитлеровцы увезли его в Германию.

– Как полагаете, господин Краковский, обо мне известно Буслаеву, что я работала в Службе безопасности и СД Постав? – беспокоилась Баронесса.

– О вас, фрейлейн, речи не было, – учтиво ответил роттенфюрер.

– Слава Богу, хоть обо мне ничего не знает.

– Да чего ты привязалась к Йозефчику?! – зло цыкнула Варька-Шалашовка на Баронессу, видя в ней свою соперницу.

– Нельзя ли поделикатнее, фрейлейн? Я не привыкла к хамскому обращению! – спокойно, с достоинством одернула ее немка.

– А я, между прочим, дама приличная и культурная. Да! Педучилище без троек окончила! И тоже не позволю, чтобы всякая рыжая сволочь, да еще чужестранка…

Варька хотела назвать немку еще и бранным матерным словом, и даже наброситься на нее с кулаками, выцарапать глаза, но Краковский вовремя съездил ей по губам, и та прикусила язык.

Окружающие молча наблюдали за этой «семейной» сценой, ожидая, что женщины все же сцепятся в драке, чтобы посмеяться над этим зрелищем, но его так и не произошло. И тогда Служивый обратился к Краковскому:

– Спросил бы ты лучше, атаман, госпожу Баронессу, чего это Хейфиц с овчарками гонялся за ней по Поставам. – В словах этих чувствовался подвох.

– За мной? – удивилась Баронесса. В голове же ее проскочило: неужели узнали правду?.. Но тут же она взяла себя в руки. – Впервые слышу. Вы просто слышали звон, да не знаете, откуда он.

– Так говорит народ. Наши бабы приходят, сказывают.

– Так вот, знайте! Речь идет об официантке из офицерской столовой. Она бежала к партизанам. Была их радисткой. В какой-то момент ее рацию наши запеленговали, и ей каким-то образом об этом стало известно.

– Официантка? – переспросил Служивый.

– Ее все звали русише Раечкой. Припомните. Я потом выговаривала Хейфицу по этому поводу. Бежала и бежала. Бог с ней! Зачем же в городе переполох устраивать с собаками, с водолазами!

Служивый не унимался.

– Все равно нет у меня к вам доверия, фрейлейн.

В разговор вмешался Краковский.

– Госпожа Баронесса – человек, проверенный германской Службой безопасности и СД, и ни у кого сомнения вызывать не должна!

Среди бандитов Баронесса выглядела «белой вороной», женщиной не от мира сего. Временами даже казалось им, что она погружена в далекие от жизни мечтания. В душе же ее боролись между собой любовь и ненависть, чувство исполненного долга и страх перед грядущим. «До чего же омерзительна вся эта компания! И зачем мне все это надо? – размышляла она. – Заманчивая перспектива оказаться в Европе или Америке и оттуда вести разведку? Долг долгом, но и для себя надо бы пожить, пока молодая! Уйти и сдаться Буслаеву на милость? Но как это сделать? Днем бежать невозможно: могут заметить, задержать. И тогда – страшная мучительная смерть… Прорваться ночью?.. Но ведь мины кругом установлены, часовые с собаками не дремлют на вышках… Если бы знать свободные от мин тропы – другое дело. Но о них известно только коменданту лагеря, а он – человек для меня неясный… Остается ждать подходящего случая. Только бы не упустить его!»

– Нет тебе веры, атаман, хоть ты и роттенфюрер СС! – бросил Краковскому Служивый, набивая трубку махоркой и раскуривая ее.

– Ну что же, – зло стрельнул в него глазами атаман. – Как говорится, Буслаевым я взят на мушку. Но неужели кто-то из вас думает, что я предатель? Предал и вас, и идею нашу? Но тогда вопрос: по какому такому праву я смею и дальше вами командовать? Интересный вопрос, правда? Но и я вас спрошу в таком случае: у кого имеется опыт, подобный тому, какой я приобрел в войсках СС? А у кого из вас за плечами дела, подобные тем, которые осуществил я в годы совместной с немцами войны против Советов?

Бандиты снова будто воды в рот набрали. Баронесса пыталась что-то сказать, но тут вдруг начался галдеж. Спорили, выгораживали, осуждали. Краковский принял петушиную позу.

– Все-таки сомневаетесь в моих качествах? Но разве не я спас тебя, Сердцеед, от возмездия партизан, когда им стало известно о твоих доносах в Службу безопасности и они охотились за тобой?

– Ну да что там языки чесать, – нашелся примиритель.

– Только за то, что тебе, Адвокат, грозила расправа, как с оуновским и гестаповским провокатором, я вздернул на деревьях в городском саду пятерых девок-подпольщиц! Гнить бы тебе иначе в земле-матушке! Словом, все мы одним делом замазаны, господа. Одни больше, другие в меньшей степени, но все равно, по понятиям большевиков, в ответе за все. И меру виновности каждого из нас на весах они взвешивать не станут. И сантиметром измерять тоже не будут. Разве только размер петли при повешении попытаются подобрать в соответствии с содеянным. А ежели станет судить Господь – христианский или там мусульманский, – значения не имеет. Бог един, но у него мерка совсем другая: кого – в Рай, а кого – в Ад, в Чистилище! Лично я надеюсь попасть в Рай. Того и вам всем желаю. – Помолчав глубокомысленно, Краковский продолжал: – Война с Советами Гитлером проиграна. Это ясно, как божий день. Однако большевикам выиграть ее тоже не удастся. Она будет продолжаться в лесах, в подполье городов, в открытой и скрытой борьбе за умы и сердца людей до тех пор, пока на этой многоязычной земле не установится господство Сверхчеловека над Недочеловеком!

– Об этом долдонил все годы и Геббельс… Слышал я, что где-то там, когда-то существовал синантроп, гейдельбергский человек водился. Но чтобы Сверхчеловек… Это где же он обитает и нельзя ли на него взглянуть? – спросил Служивый с ехидцей и даже глаз прищурил.

– Можно и поглядеть, и пощупать, – осклабился атаман. – А ежели серьезно, Сверхчеловек, Сверхличность, это ты, Служивый, я, все мы, здесь сидящие. Те, кто сделал ставку на силу, на реванш, кем движет жажда власти, стремление подчинить себе других и упиваться своим господством над ними, возможностью безмерно обогащаться, жить за счет их подневольного труда. Труда Недочеловеков! А почему бы и нет, а? Ну, есть хоть один идиот, не мечтающий об этом? Пусть встанет, я на него погляжу!

Послышались возгласы одобрения.

– Как видите, для Сверхчеловека нет ничего невозможного. Это – высший тип христианина!

Но позвольте, атаман, уточнить вашу интерпретацию этого слова, – вступил в разговор Адвокат. – Понятие «Сверхчеловек» идет аж из прошлых веков, от средневековых немецких богословов. У них заимствовал его Фридрих Ницше. А затем воскресили наци. Для Сверхчеловека превыше всего собственное «я», презрение к подчинению общественным целям, как бы заманчивы они ни были.

– Я преклоняюсь перед твоей ученостью, Адвокат, – произнес Краковский иронически и продолжал: – На нашем пути, господа, возник этот лейтенантишко Буслаев. Вопрос стоит так: кто кого? Мы должны уничтожить его. Но сначала захватить и живехонького повозить по селениям, как когда-то в клетке возили бунтаря Емельку Пугачева. Это будет отвечать тому, зачем мы здесь оставлены: держать в страхе население, срывать старания большевиков восстановить разрушенное войной хозяйство, нормализовать жизнь. И хватит разглагольствовать! Не так страшен черт, как его малюют! Болтунов я не терплю. Я их презираю!

– Буслаев, конечно, лейтенантишко. Но за ним – войско, осодмил, власти стоят, – пробурчал Служивый, но Краковским он услышан не был.

Неугомонный вдруг вскочил с чурбака, стал в карманах своих рыться, заглянул за ящик с гранатами, за нары. Ничего не обнаружив, подлетел к адъютанту, схватил за грудки.

– Сволочь! – закричал он.

– Рехнулся, что ли? – опешил Философ.

– Отдай часы, мародер проклятый!

– Какие часы? Бог с тобой, опомнись! Аллаха своего побойся!

– Аллаха не трогай! Ты украл их у меня! Или часы, или пристрелю как собаку шелудивую!

Адъютант вырвался и ударил его так, что тот отлетел к двери, чуть не вылетев наружу.

– Кончай базар! – гаркнул Краковский.

– Пристрелю! – Неугомонный схватился за «парабеллум».

– Отставить! – Краковский выстрелил в потолок. – Нашли из-за чего стреляться! Если Философ положил в свой карман бесхозно лежавшие часы, пусть возвратит их хозяину. Тем более что он «заработал» их в поте лица и тела своего. Вдова из поселка накормила его, напоила, спать с собой уложила, а он в благодарность часики ее, уходя, прихватил – в память о погибшем на войне муже.

Ироническая реплика атамана разрядила накалившуюся было обстановку. Все дружно загоготали. Даже Баронесса смеялась.

– С тобой, атаман, как с мужиком, пооткровенничал по простоте своей души, а ты, что баба языкастая, на всеобщий позор меня выставляешь, посмешищем делаешь, – обиделся Неугомонный. – Вот и доверяй, и верь тебе, сверхчеловеку..

Привели мужчину.

– Задержан при попытке проникнуть в зону лагеря! – доложил Краковскому конвоир.

– Егор? – узнал его атаман. – Ты зачем здесь ошиваешься?

– К тебе шел, а меня окликнули и цап-царап, сгребчили! – спокойно ответил тот.

– Я тебя не звал.

– Не гони и не подозревай меня в том, на что я не способен. Сперва выслушай, что было со мной и что привело меня к тебе. Тогда и решай, и приговор выноси.

– Что же такое с тобой приключилось?

– Едва ноги унес, спасаясь от ихней милиции.

– А если врешь?

– Видит Бог, правда. Стрельбу даже по мне открыли.

– А если Бог другим делом был занят и проглядел? И тебя подослал ко мне этот лейтенант из Москвы.

– Ты что же, не веришь тому, кто, рискуя жизнью, спас тебя от партизанской мины, ангидрит твою в доску? Я не отсиживаться в лес пришел, а вместе с тобой бить большевиков. Ты же знаешь, как я их ненавижу.

Это, видно, убедило Краковского.

– Ну так что с тобой делать? – Он задумался. – Вот что! Назначаю тебя смотрителем нашего лесного «храма».

– Не боевое дело ты мне предлагаешь, – возразил Егор.

– Не смотрителем, так комендантом лагеря будешь называться. Тем более что нынешний комендант меня не устраивает. Твоя обязанность – поддерживать порядок и систему обороны на должном уровне.

– Опять двадцать пять!

– У нас все должности бойцовские. Что рядовой, что атаман, что комендант. Команда – к бою! И пошел молотить!

– Тогда согласен. Только вот из оружия у меня – «парабеллум» да штык от русской «трехлинейки».

– Приступай к своим обязанностям, Егор. Но смотри, ежели скурвишься. У меня разговор короткий: малейшее подозрение, и пеняй на себя!

– Это мне не грозит, атаман. Можешь не стращать.

Обратившись ко всем, Краковский сказал:

– Буслаева я взял на пушку. Наговорил ему такое, что у нас разве что самолетов и танков нет. И вояк не десятки, а сотни. Так что о его наступлении в ближайшие дни не может быть и речи. Если он не безумец, конечно. Но это вовсе не означает, что мы можем самоуспокоиться и благодушествовать. Приказываю: Кривоносому проникнуть в здание поставской милиции, в кабинет Буслаева! Цель – захват документов Службы безопасности и СД Постав, которые там, видимо, осели и могут быть использованы против каждого из нас. Сердцееду – атаковать городской Дом культуры, когда там будут заседать активисты – доярки да сапожники! Получится что-то вроде разгона Государственной Думы. Остальным – произвести боевые вылазки в села для очередной реквизиции продовольствия! Торопитесь, господа, пока не вскрылись реки и болота. Коменданту приготовиться, к перебазированию лагеря на запасные позиции! Такова моя воля, и я требую беспрекословного ее выполнения! Мы должны устроить им Варфоломеевскую ночь, а в могилу Советов вбить осиновый кол!