Текст книги "Схватка с чудовищами"

Автор книги: Юрий Карчевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 38 страниц)

С ГЛАЗУ НА ГЛАЗ С ГЛАВАРЕМ БАНДЫ

Генерал Петров давно отбыл в Москву.

Оторвавшись от важнейших оперативных дел, связанных с ликвидацией других банд, Антон Буслаев выехал в город Молодечно, в Управление НКГБ, чтобы ознакомиться с ходом следствия по делу Краковского, а заодно лично встретиться с ним, поговорить по вопросам, интересующим его, как оперативного работника.

Следователь Сазонов проинформировал Буслаева о тактике Краковского, которую тот избрал на допросах, – все отрицать! Прежде чем признавать то или иное совершенное им преступное деяние, он пытался выяснить, чем располагает следствие. Особенно упорствовал, когда речь заходила о его измене Родине, сотрудничестве со Службой безопасности и абвером, участии в карательных операциях против советских партизан и подпольщиков, а после изгнания гитлеровцев, в террористических актах против советских активистов. Признавался лишь кое в чем, да и то под давлением улик. Что-то отказывался признавать вовсе, но это уже не имело сколько-нибудь решающего значения для следствия в целом. Виновность его и без того доказывалась многочисленными уликами – документами, показаниями потерпевших, очевидцев, наконец, соучастников по кровавым делам, в том числе Зиновия Аверкина. Впереди – очные ставки с ними.

Сквозь решетчатое окно камеры следственного изолятора внутренней тюрьмы УНКГБ, находившейся на окраине города среди зарослей, виднелось голубое небо. В открытую форточку, доносились благоухание пробудившейся к жизни зелени, цветов, веселый щебет воробьев, радующихся весеннему солнышку. Но Краковского все это не волновало и не привлекало. Он был отрешен от всего. Ходил по диагонали небольшой камеры, вобрав в плечи голову, заложив руки за спину. Пытался понять, как оказался в тюрьме. Перебирал в памяти всех, кто мог предать, но не находил, да и в живых уже многих не было. Анализировал поведение связного-проводника. Тот вызывал сомнения, особенно, как он повел себя в последний момент. Однако сомнение – не доказательство…

Но все-таки почему на моем пути встал Буслаев? Кто-то настучал ему? Но кто? Баронесса – немка, к тому же проверена гестапо. Эта «пивная бочка» Михей Брагин? Он сам – наци почище меня. Зиновий? Мог, конечно, сломаться. Но знали-то о моем побеге только проводник и Баронесса… Лесник видел нашу троицу на тропе. Конечно же, он, лесник, и донес! А может быть, все же проводник?…

Но главный вопрос, который занимал Краковского, – что ждет его впереди, по завершении следствия. Важно, чтобы военный трибунал сохранил жизнь, а там он наладит связи с внешним миром, «свои люди» помогут организовать побег и устроиться в жизни.

Выпив кружку сырой воды с черным сухарем, он стал перебирать в памяти вехи своей жизни. Лишь школьные годы были безмятежными, пока сидел на шее отца – директора ресторана. Единственное, что над ним довлело, – религиозность матери; будучи сама католичкой, она заставляла его чуть ли не силой систематически посещать костел и выслушивать там длинные, скучные проповеди патера. Он боролся за звание «Отличник офицерского училища». Мечтал о карьере штабного офицера, а тут началась война с Германией. Не раздумывая, при первом же подвернувшемся случае переметнулся к немцам. Надеялся уйти от войны, но немцы не посчитались с его желанием. И даже с тем, что фактом измены Родине он доказал свою приверженность Великой Германии, верность фюреру. Заставили сражаться с оружием в руках против тех же большевиков.

Раздался ставший привычным за время пребывания в этом каменном мешке звук металлического засова. Открылась массивная железная дверь. В камеру вошел Буслаев. Встреча с ним была нежелательной и настолько неожиданной, что, узнав его, Краковский застыл в оцепенении. Сазонова он еще пытался обмануть. Буслаева же на мякине не проведешь.

Лейтенант не ожидал увидеть Краковского без бороды и усов. Указал экс-атаману на топчан, сам устроился на табуретке. Угостил его «Беломором». Встречались, конечно, оперативные работники, которые к бандитам обращались на «ты» и даже обзывали бранными словами. Буслаев предпочитал вежливую форму обращения, полагая, что уголовника можно убить в момент, когда тот покушается на чью-либо жизнь, либо имущество. Однако нельзя его унижать, если он безоружен и тем более находится под следствием. Этот свой принцип он соблюдал и в отношении Краковского – диверсанта, террориста, карателя, изменника Родины.

– Не ждали меня, конечно? – спросил он.

– А мне все одно: что Сазонов, что Буслаев, – куражился Краковский, стараясь понять, зачем пожаловал к нему чекист. – Хоть вдвоем можете вести допрос. От меня не убудет, не прибудет. Чему быть, того не миновать. Я так думаю.

– Я не стану вести протокол нашего разговора. Это – обязанность следователя, ведущего ваше дело. Для меня важно поговорить с вами, кое-что уяснить для себя, – прочитав на его лице вопрос, объяснил лейтенант.

– Значит, на равных… Демократ, я посмотрю… Впрочем, у меня тоже будут вопросы к вашей персоне. Как-никак давно знакомы.

– И я готов ответить на них. Но сначала давайте уточним, кто вы: Архаров, Краковский? А может быть, бывший лейтенант Красной Армии Кракович?

Больше всего бандит боялся именно этого вопроса.

– Все-таки узнали… Ну что же, от отцовской фамилии не отрекаюсь, – не сразу нашелся он с ответом.

– Я ознакомился с некоторыми протоколами допросов и очных ставок. Не вижу раскаяния, Кракович-Краковский, – сказал Буслаев, наблюдая за быстро меняющимся выражением его лица, сменой внутреннего состояния, улавливая взгляд.

– Мы с вами находимся в разном положении, гражданин лейтенант. То, что вы считаете чистосердечным признанием, для меня – труд ума и души. Приговор-то будет вынесен судом не вам, а мне. Отсюда и ответственность перед самим собой, перед перспективой, которая мне уготована.

– Логично. И тем не менее раскаяние было бы в некотором роде и вашим самоочищением. Подумайте над этим. Вы же верующий человек. Даже перед казнью исповедуются.

– Очищение… – усмехнулся Краковский. – Мистика!

– Скажите, Краковский, кто все-таки убил председателя горсовета Поставы Красавина?

– Я уже давал показания на этот счет следователю Сазонову.

– Мне хотелось бы услышать об этом лично от вас.

– Я бы не называл это убийством. За убийством стоит умысел.

– Но ведь человека не стало.

– Была проявлена неосторожность. Во всяком случае, намерения убивать мы не имели. Просто решили проучить выскочку и службиста. Получилось же… Впрочем, вы можете не верить мне. Это ваше право. И давайте не будем играть на моих религиозных чувствах.

– Не было и надругательства над вдовой партизана Любушкина?

– Это было, – встрепенулся Краковский. – Мне уже потом стало известно об ее изнасиловании тремя мужиками.

– Кто именно совершил это преступление?

– Какая разница? Того, что было, не вернешь.

– Я смотрю, разговор у нас с вами не получается.

– Белорус один. Фамилию его я не знаю. У нас принято было обращаться друг к другу по кличке.

– А амбар с колхозным посевным зерном тоже сожгли люди из вашей банды?

– Руководил этим лично я. Но все обошлось без крови, даже без выстрелов…

– А разве оставить без урожая, без хлеба тысячи человек – не преступно?

Краковский поднял голову.

– Так я ведь и не ставил перед собой задачу способствовать возрождению Советов из руин, восстановлению экономики страны, – съязвил он.

– Спасибо за откровенность. Еще вопрос. На этот раз, так сказать, сугубо личного порядка: кто конкретно принимал участие в обстреле меня и Лиханова на повороте дороги, ведущей в поселок Кривичи?

– Впервые слышу об этом, гражданин лейтенант.

– Не надо хитрить, Краковский. Я сам видел вас тогда. И даже гранату бросил в том направлении.

– Свидетель… – криво усмехнулся атаман.

– Жалеете, что не удалось захватить и расправиться со мной.

– Как в воду смотрите, – признался Краковский. – Иначе я и сейчас был бы хозяином леса и всей округи. Если это не допрос, я могу поинтересоваться?

– Да, пожалуйста.

– И вы скажете правду?

– Мне скрывать нечего.

– Вас действительно из больницы доктора Серебрянкина домой увезла жена? Мне так сказали тогда.

– Нет, конечно. Я ждал встречи с вами на чердаке больничного здания. И превосходно подготовился к ней. Вы же дальше порога не пошли.

– Тогда я зря не прикончил доктора, – с досадой произнес Краковский. – А как случилось, что вы ушли от засады в лесу в женский день 8 марта?

– Меня предупредили о ней патриоты.

– Задавали вы мне задачки, лейтенант…

– Признайтесь, Краковский: если бы не этот предатель и агент гестапо Зиновий Аверкин из осодмильцев, которого вам удалось подкупить, вы могли бы располагать информацией о моих планах?

– Откуда же. Этот подонок…

– Положим, доносила вам и Варвара Веселовская – ваша любовница. Скажите, зачем вы убили ее? Она ведь любила вас и была верна вам. Вы же поступили с ней, как «кровожадный рыцарь».

– Любила… Мне это чувство незнакомо и непонятно. Не верю, что оно бывает и у других. Так, сожительница, шалашовка.

Загасив папиросу, Краковский опустил голову.

– Ну, а дальше как собирались жить?

– Теперь задумка моя уже не сбудется, так что не стоит касаться этого.

– И все-таки?

– Имел намерение уйти за кордон. Там нашел бы себя. Другая вероятность, раздобыв советский паспорт на вымышленную фамилию, податься в глубь страны и там затаиться, залечь на дно.

– Затаиться, пока не наступит новый День Икс?

– Я знал о секретной инструкции Гиммлера, адресованной «немецкому подпольному движению», которое создавалось на случай захвата части территории Германии советскими войсками. Было подобное предписание и тем, кто не успеет покинуть Россию. На всякий случай я готовил себя к этому.

– А вообще-то для вас земля обетованная – Америка?

– Там я неплохо устроил бы свою жизнь, – подтвердил Краковский.

– Судя по протоколам допросов, вы утаили от следствия фамилии и адреса своих преступных связей на Западе.

– Ни адресов, ни явок, ни паролей я не помню.

– Но может быть, поможет восстановить их в памяти ваша записная книжка? – Буслаев достал ее из полевой сумки.

– Как она у вас оказалась? – изумился Краковский. – Она же находилась в потайном кармане моих ватных брюк, которые я снимал лишь, когда ложился спать… Неплохо поработали, лейтенант, еще тогда, когда я был вольной птицей. Профессионал! – И как прозрение: – Теперь рухнула и моя мечта о Западе. Рухнула! Но ведь это страшно – остаться без надежды на будущее, если тебе все же даруют жизнь! Хотя и в неволе. Страшно! Страшно! Страшно! – перешел он на причитания, на крик.

Буслаев дал Краковскому воды. Когда тот успокоился, спросил:

– До войны вы состояли членом подпольной антипатриотической организации. Как сейчас относитесь к ее идеям?

– То была моя юность, молодость, – признался подследственный. – А сегодня, в мои тридцать лет? Кое от чего отказался бы, как от ненужного хлама. Кое-что ввел бы новое. За время войны я прошел большую школу жизни, читал не только Сталина, но и Гитлера тоже… И знаете: «Майн Кампф» содержит немало привлекательного.

– А как же интересы народа, за которые вы боролись?

– У меня свой взгляд на это, лейтенант.

– Какой же, интересно?

– Народ – толпа, стихия, – усмехнулся Краковский. – Мало перебили его немцы, а до этого – чекисты, большевики. Мне нечего терять, поэтому скажу, что думаю: если бы Гитлеру удалось поставить Россию на колени, часть населения истребить, а остальных поработить, как он планировал, я бы только приветствовал это. И, между прочим, не вижу в том ничего бесчеловечного, поскольку не все люди одинаково полноценны. И сам помогал бы устанавливать новый порядок на этой земле.

– «Неарийцы должны стать рабами арийцев»… А меня уверяли, что исповедуете гуманизм.

– Гуманно то, что мне на пользу!

– Гитлеровский новый порядок означал бы не только истребление большинства граждан, но и безраздельное господство Германии над нашей землей.

– Всем хватило бы и дел, и забот. Немцы господствовали бы, а такие, как я, управляли бы толпой свободных и рабов. Еще Бонапарт говорил: в мире всем управляют страх и интерес.

– Но ведь вы передрались бы в борьбе за власть, за теплые местечки. Российские энтеэсовцы тянули бы одеяло на себя. Украинские оуновцы, латвийские айзсорги, эстонские эрновцы – на себя.

– И в этой борьбе победили бы сильные личности.

– Да, жалок тот, в ком совесть нечиста! – продекламировал Антон.

– Борис Годунов? – спросил Краковский.

– Помните. Но история вас не учит… Странный вы человек, Краковский. Посмотрите, какой шлейф «подвигов» тянется за вами: измена присяге и Родине, кровавые расправы над патриотами, угон мирных жителей в Германию. Прибавьте к этому убийство советских активистов уже после изгнания чужестранцев за пределы нашей страны. И получается законченный портрет военного преступника. Вы понимаете, что духовно оскотинели, а предательство стало вашей профессией? Но меня интересуете сейчас не вы, а ваши преступные связи. Здесь и за кордоном – тоже. Поработайте со своей записной книжкой, вспомните и опишите ваших людей.

– Я знаю: мне вышку дадут, – говорил о своем эсэсовец. – Я же за Русь святую дрался! Аве Мария… – Краковский поднял глаза к небу.

– А это уже, как решит Богиня правосудия – Фемида.

Быть может, в эти минуты Краковский окончательно понял: не за то боролся, не тот путь в жизни избрал, не теми идеалами жил. Пролив кровь соотечественников, сам потерял право на жизнь. Это неизбежный конец, но это действительно страшно.

– На что же вы рассчитывали?

– Я верил в победу Гитлера, – опустил глаза Краковский.

– Назовите тех, кому вместе с вами удалось прорвать кольцо блокады банды. Места их возможного нахождения. Речь идет о четырех бандитах.

– Да нет, этого я не стану делать, лейтенант.

– Боитесь, что отомстят вам, если выдадите?

– Пусть живут, коли могут.

– А зря. Это в ваших интересах. В таком случае, еще спрошу.

– Валяйте. Мне спешить некуда.

– В банде была женщина.

– Так, прибилась к нашему берегу рыбешка.

– Она что, из породы карасей, а может быть, щука?

– Иронизируете. А зря. Эта фрейлейн – дочь немецкого барона фон Тишауэра. Серьезная и культурная особа. Закончила университет в Швейцарии. Владеет немецким, русским и английским языками. Работала переводчицей. По убеждениям – нацистка. Набожная. Назубок знает и Библию, и «Майн Кампф».

– Что еще вам известно о ней? Возможно, о ее личной жизни?

– Об остальном она сама расскажет. Впрочем, не уверен, станет ли эта гордая арийка с вами разговаривать.

Антон задумался: значит, он действительно обознался, узнав в немке Валю Волкову. Внешнее сходство бывает и обманчивым. Десять процентов человечества – двойники. От этой неожиданной мысли стало теплее, легче на душе. Он встал.

– Вы пытались найти прибежище в Поставском костеле. Ксендз, что – ваш приятель, единомышленник, покровитель, наконец?

Краковский ответил не сразу:

– Он из нейтралов.

– Как понимать это?

– При немцах не вредил никому, не сотрудничал ни с кем – ни со Службой безопасности, ни с партизанами. Служил Господу Богу. И меня он укрыл в ризнице, чтобы не вступить в конфликт с вами. Я угрожал ему.

– Принудили, значит.

– Виноват, конечно. Все-таки – святой отец.

Все, о чем говорил Краковский, отвечая на вопросы Буслаева, касалось хотя и существенных, но все же частностей. Его же интересовала и степень его осведомленности о гитлеровских замыслах и участия в их реализации.

– Скажите, вы знали о существовании Генерального плана «Ост», разработанного Альфредом Розенбергом, ближайшим сподвижником Адольфа Гитлера? – спросил он.

– Как офицер СС, я был ознакомлен с его содержанием, – спокойно ответил Краковский, не подозревая, что стоит за вопросом лейтенанта.

– В таком случае вам было известно, что уготовил нашему народу гитлеровский фашизм не по слухам, а из нацистских документов?

Краковский задумался, как ответить с выгодой для себя.

– Разве что в общих чертах.

– Тогда проявите откровенность и поделитесь со мной.

– Трудно так, с ходу… Главное, это, пожалуй, – сохранение навечно оккупационного режима и раздел страны на подвластные немцам и финнам сферы.

– Что это означает?

– Скажем, Польша, Бессарабия и Крым, согласно плану, предполагалось аннексировать, то есть присоединить к Великой Германии. Литва, Латвия и Эстония, как государственные образования, должны были вовсе исчезнуть с лица земли. Вместо них намечалось образовать провинцию Прибалтика, которой управляли бы немецкий гауляйтер и местные националисты.

– А народы, народы этих республик спросили, хотят ли они жить в кабале, находиться под сапогом иноземцев?

– План «Ост» предусматривал германизацию половины литовцев, эстонцев и латышей. Другая их половина – «неполноценное население» – подлежала физическому истреблению.

– В таком случае как же предполагалось поступить с остальными территориями и народами Советского Союза?

– Предусматривалось и это. Союзник Великой Германии – Великая Финляндия получала право присоединить к себе Мурманскую и Архангельскую области. Украина и Белоруссия должны были поставлять Третьему рейху хлеб. Кавказ, Туркестан, соответственно, – нефть и хлопок, Урал – металл.

– Таким образом, гитлеризм имел намерение раздробить территорию СССР на более мелкие образования, превратить нашу державу в свой сырьевой придаток, а народам Советского Союза готовил геноцид. Лишь часть населения он планировал германизировать, остальных превратить в своих рабов. Я правильно уловил суть плана «Ост»?

– Совершенно верно. Но в нем было и другое. Евреям и цыганам вообще было уготовано поголовное уничтожение. Для оставшихся в живых русских отводилась ограниченная территория, южной оконечностью которой являлась Рязань, а север ее упирался в Ледовитый Океан. На Западе она граничила бы с Архангельской областью; на Востоке – упиралась в Уральские горы. Даже название было придумано – Московия.

– Что-то вроде резервации и… Откровенно, я очень не хотел бы, чтобы мои дети стали рабами, даже «свободными», под пятой иноземцев или таких, как вы… Вы не считаете, что, воюя на стороне вермахта, помогали осуществлять план Гитлера-Розенберга на советской земле?

– Ах, вот вы куда клоните, – спохватился Краковский. – Кстати, у вас были возможности, и не одна, прикончить меня. Почему не стреляли, хотя бы в доме Михея Брагина?

– Хотел, чтобы вы за все ответили перед судом.

– Меня судить не за что. Я сражался за Русь-матушку нашу.

– Убивать соотечественников – это не значит защищать Россию.

– Может быть, договоримся как-нибудь иначе, лейтенант?

– Не судить вас? – насторожился Буслаев.

Краковский изучающе смотрел ему в глаза.

– Вы устраиваете мне побег из тюрьмы, а за это имеете жизнь, достойную человека.

– Ну и мерзавец вы, Краковский!

– Хорошо. Выгоды для себя вы иметь не будете. Я же, оказавшись на Западе, мог бы выполнять ваши задания. У меня там связи. При необходимости заведу новые знакомства в интересующих вас кругах.

– Боюсь запачкаться. Ваши руки по локоть в крови. В конце концов, можно потерять жизнь, но не совесть, не честь. Вы же потеряли именно их.

Незримый поединок между ними длился с переменным успехом всю зиму 1945 года. Краковский не подтверждал показаний, данных им следователю, но и не отказывался от них. Ему был интересен разговор с тем, кто вышел из схватки с ним победителем. Борясь с террористическими и националистическими бандформированиями, Буслаев впервые столкнулся с жестокостью в жизни. Быть может, тогда он особенно остро почувствовал, понял, что люди – многомерны по характеру и убеждениям, в нравственном отношении; что преступники типа Краковского – лишь любители сладкой жизни, удовольствий, женщин. И вовсе они не идейные борцы, не радетели за народ свой, а обыкновенные экстремисты. Их одолевает неистребимое желание властвовать, повелевать другими. Подумал: а ведь претендуют на исключительность: как же, не такие, как все, значит, и получать соответственно должны от жизни. Есть ли у них в таком случае совесть, эта опора существования нормального человека? Конечно же, отсутствует. Но если разрушается совесть, распадается и личность, превращается в свою противоположность.

АРЕСТ БУСЛАЕВА В ДЕНЬ ПОБЕДЫ

Все позади: бандитские облавы и стрельба по нему из-за угла, разгром целых скопищ «лесных братьев», терроризировавших население западных областей страны.

Наступил день, когда Буслаев, наконец, мог доложить руководству областного Управления и в Москву: «В лесах спокойно, банда Краковского и другие – обезврежены». Восьмого мая 1945 года он снова прибыл в город Молодечно. В зияющей пробоинами от снарядов гостинице остановились еще несколько оперативных работников, выполнявших подобные спецзадания, но в других районах области. Здесь он узнал трагическую весть: капитан Горяев захвачен в качестве заложника ворвавшимися к нему в квартиру в ночное время головорезами одной из банд. Судьба его неизвестна. Засевшие в лесах уголовники готовы на крайние меры, если не будет удовлетворено их ультимативное требование – предоставить возможность свободного выезда в одну из западных стран. С ними ведутся переговоры. Весть о захвате товарища по оружию потрясла Антона. Все эти месяцы и ему грозила подобная участь.

В Москву предстояло возвращаться всем вместе. До поезда оставалось менее полусуток, но отдохнуть перед дальней дорогой так и не пришлось. Майский рассвет наступал рано. В три часа ночи все проснулись от беспорядочной пальбы из автоматов и пистолетов, доносившейся с улицы. Подбежав к окну, Буслаев увидел толпу гражданских и военных, которые что-то выкрикивали, вразнобой горланили подвыпившими голосами революционные и военные песни. Наяривала гармонь, разливались мелодичные звуки аккордеона. Кто-то пустился отплясывать русскую. Ее сменили один за другим народные танцы – куртутецу, гопак и молдаванеску. И мужчины, и женщины ликовали. Из репродуктора, установленного на площади, доносилось: «Германия капитулировала!» Толпа подхватывала это многоголосным: «ур-ра-а!!!»

То была радостная весть, мгновенно облетевшая весь город Молодечно, всю нашу страну. Чекисты из оперативной группы, также внесшие свою лепту, и немалую, в победу над Германией, направились на вокзал. На пути к нему возвышался православный собор, тот, который был заминирован гитлеровцами при отступлении и уничтожение которого удалось предотвратить. Все, кто шел в направлении вокзала, не миновали его. Сняв головные уборы, зашли в церковь и они. Священники были облачены в праздничные ризы, расшитые золотой и серебряной канителью. Горели свечи и лампады, отливали золотом оклады икон. Пахло ладаном. Приятный баритон выводил: «Во славу русского оружия, сокрушившего ворога нашего, помолимся… Во славу генералиссимуса Иосифа Виссарионовича Сталина помолимся…» Высокие женские голоса церковного хора подхватывали эти слова и исполняли молитву.

Буслаев вспомнил Джапаридзе, как и он, приближавшего день Победы, но не дожившего до него. И он, и миллионы других воинов рвались в бой против иноземной армии ради жизни на земле. Смертью своей прокладывали дорогу тем, кто идет им на смену.

Отгремел салют, отслужили в церквах молебны, и Победа – это уже история. Но что такое завтрашний день без дня сегодняшнего? Да и что ждет страну впереди, а значит, каждого из ее жителей?

Когда утомленные оперативники прибыли на вокзал, поезд на Москву уже стоял на путях. Паровоз попыхивал, время от времени выпуская пар из цилиндров. Привокзальная площадь была заполнена гражданскими лицами, также стремившимися уехать.

Буслаев принял решение: проникнуть в один из вагонов, минуя вокзал, через разрушенные войной ограждения пути, чтобы занять хотя бы третьи полки, обычно предназначенные для багажа, и отоспаться на них. За ним дружно последовали остальные. Но «афера» не удалась. К ним тут же, на перроне, приблизился наряд военного патруля. Старшина взял под козырек.

– Кто за главного будет, товарищи?

– Я – старший группы, – ответил Буслаев.

– Пройдемте в комендатуру!

– А в чем, собственно, дело? – поинтересовался Антон.

– Там узнаете…

Пришлось подчиниться. Остальные офицеры остались ждать его возвращения.

Комендатура находилась в минуте ходьбы, располагалась в подвальном помещении полуразрушенного здания и состояла из двух небольших комнат – кабинета военного коменданта и камеры предварительного заключения (КПЗ), зарешеченное окно которой выходило на перрон.

Военный комендант с защитного цвета полевыми погонами старшего лейтенанта на выцветшей гимнастерке был в явном подпитии, можно полагать, по случаю Дня Победы. Патрульный, войсковой старшина, скороговоркой доложил ему:

– Человек этот и его люди задержаны за смешение военной формы и проникновение на железнодорожные пути в неположенном месте…

Буслаев попытался было объяснить, что товарищи его устали и хотели бы отоспаться в пути. Но не тут-то было. Комендант не желал слушать.

– Арестовать! – приказал он.

Буслаева разоружили – выхватили из кобуры пистолет «ТТ» и обойму с патронами. Пытались учинить личный обыск. Как мог, он растолкал солдат локтями.

– Не позволю себя обыскивать! Это беззаконие! Вы не имеете права! Я требую вызвать дежурного по вокзалу офицера НКГБ. Только в его присутствии…

Поняв, наконец, что дело имеет с офицером госбезопасности, комендант движением руки остановил обыск, но приказал все же посадить Буслаева в КПЗ, куда его силой и водворили.

– Пусть почувствует, что такое нарушать порядок! – пролепетал он пьяно, закрывая дверь КПЗ на засов. – Думает, ежели чекист, так ему все дозволено.

Подвыпивший сержант вытряхнул на стол содержимое рюкзака. Рассовал по карманам табак, флягу со спиртом, суконные стельки для сапог.

Комендант заметил это, пьяно приказал:

– Ложи, сволочь, назад!

– Так я разве только себе, товарищ старший лейтенант? И с вами поделюсь. Табак рассыпем по кисетам. Спирт разопьем. А вот как быть со стельками?

– Ты чего со мной дуньку валяешь?! – зашипел комендант.

– Не желаете, так иначе поделим трофеи. Решайте сами. Стельки могу вам отдать. Обе. Я на все согласный.

– Ты что же, бесстыжая твоя морда, купить меня вздумал?

– Купить? Какая же мне в том выгода? Забирайте все!

– Пять суток строгого! За мародерство! Старшина, лично сопроводи этого паршивца на губу и сдай под расписку!

Сержанта увели.

Оказавшись в КПЗ, Буслаев беспокоился, что не сможет уехать в Москву. До отхода поезда оставалось минут сорок. Разноликая публика с чемоданами и мешками с боем занимала места в вагонах. Волновались за него и за себя и его коллеги, собравшиеся с вещами возле комендатуры. Но вот кто-то из них приблизился к оконной решетке. Буслаев обрадовался, снял сапог и каблуком выбил стекло. Крикнул:

– Я здесь, Володя! Пьяный комендант обвинил меня во всех грехах, разоружил и запер в КПЗ. Не теряй времени. Свяжись с дежурным по транспортному отделу НКГБ на вокзале. Попроси вмешаться.

– Держись, Антон! Я бегом!

На звон оконного стекла в камеру вбежал комендант.

– Так ты еще и буйный! – закричал он. – За дерзкое хулиганство знаешь что бывает?

– Я требую освободить меня из-под стражи! А стекло разбил… Другого мне не оставалось…

– Оправдываться будешь в тюрьме, бывший лейтенант. Составлю протокол, разжалуют тебя в рядовые и упекут годика на три.

Антон тяжело переживал положение узника. Пьяный комендант и в самом деле может так поступить. «Попробуй докажи тогда, что ты не верблюд, – думал он. – Я способен на проступок, но в интересах дела. И готов за это отвечать. Но здесь другая ситуация».

Дежурный от НКГБ по вокзалу майор Степанов не заставил себя долго ждать.

– Старший лейтенант, насколько серьезны основания, по которым задержан наш сотрудник Буслаев? – спросил он.

– Ах, вот оно что… Уже донесли… Четко работаете. Основание? Во-первых, воровски, как вражеский лазутчик, через дыру в заборе пробрался к поезду и провел за собой свою братию.

– Вы ставили вопрос перед руководством дороги, чтобы дыры в заборе заделали?

– Значит, не нарушитель… Но он еще и преступник. Из хулиганских побуждений выбил оконное стекло в КПЗ.

– Ввел вас в убыток… А как бы вы поступили на его месте? О задержании оперативного работника НКГБ вы обязаны были поставить меня в известность, а не он сам.

– Защищаете… А я его в тюрьму упеку! Вот так!

– Вы пьяны, старший лейтенант, а у пьяного всегда в глазах двоится. При исполнении служебных обязанностей надрались в стельку. На ногах едва держитесь. И это в день всенародной радости, в День Победы над врагом. Это куда большее преступление. Немедленно возвратите лейтенанту оружие, вещи и освободите из-под стражи! Вас же данной мне властью отстраняю от дежурства и письменно ставлю об этом в известность ваше командование.

– Валяйте… – с безразличием отнесся к этому комендант. – Я же на радостях выпил! Со всем честным народом!

Антона Буслаева освободили из КПЗ буквально после первого удара в вокзальный колокол, возвещавший об отходе поезда. А вскоре просигналил об этом и гудок паровоза.

Поезд шел с частыми остановками. Буслаеву все же удалось занять заветную третью полку в общем вагоне, предназначавшуюся для багажа. Заснул он мгновенно. Спал как убитый. А когда пробудился под вздрагивания вагона на стыках рельсов, одна за другой наплывали мысли о доме, о работе. Но больше всего думал о Лиде, о родившемся в его отсутствии человеке. И как они встретятся с Лидой, и как дальше будут строить свою семью. В себе не сомневался. Истосковалось тело, истосковалась душа. Знал, что будет хорошим мужем и отцом. А Лида? Станет ли она любящей женой и матерью, какую он рисовал в своем воображении?..

Если представить себе, что это не поезд-тихоход, а сказочный ковер-самолет, то Антон летел домой, распластав крылья.

По возвращении в Москву, прямо с вокзала Буслаев направился в Управление, где тотчас засел за рапорт-отчет о завершении боевой командировки, который давно и тщательно обдумал. Главное, не расплываться по мелочам, указать самое важное, что было, что сделал. Описав вкратце «операцию» захвата Краковского, указал и о задержании сотрудницы Поставского отдела Службы безопасности Альбины Тишауэр.

Доложил рапорт по команде и получил указание не отлучаться, ждать вызова генерала Петрова, если у того появятся вдруг вопросы к нему.

Ознакомившись с рапортом Буслаева, генерал поморщился. Ряд мест отчеркнул красным и синим карандашом, как весьма сомнительные. На полях против них выставил вопросительные и восклицательные знаки. Не обошлось и без бранных слов в его адрес. Извлек из среднего ящика стола блокнот с заимствованными у других начальственных особ «Умными резолюциями», перелистал его и, выбрав, как ему показалось, наиболее подходящую фразу, наложил ее на прочитанный отчет оперативного работника: «Бред сивой кобылы, а не рапорт!» Что означало это глубокомысленное руководящее изречение, сам он лишь догадывался, но оно ему явно нравилось – прямо и необычно сказано!