Текст книги "Схватка с чудовищами"

Автор книги: Юрий Карчевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 38 страниц)

Рота войск НКВД, обещанная генералом Петровым, прибыла как нельзя кстати. И хотя она была не в полном составе, поскольку после операций, проводившихся против Украинской повстанческой армии, не успела пополниться, все же представляла грозную силу. Буслаев решил использовать ее для разгрома банд в лесах, прилегающих к Поставам.

Командир роты капитан Гайоз Джапаридзе ростом и внешним видом походил на Петра Великого. И голос у него был такой же зычный. И шевелюра. И лицо крупное. Буслаеву рассказал, что по образованию он техник-строитель. Закончил также войсковое училище НКВД. Вот уже четыре года, как воюет. Был в конвойных подразделениях, нес службу в заградительных отрядах СМЕРШа, участвовал в боевых операциях по ликвидации националистических формирований на Украине.

Кабинет Буслаева, расположенный на первом этаже, был полон людей. Среди них – Лиханов и Джапаридзе. Расправив плечи и оглядев сидящих перед ним командиров, Антон продолжал начатый незадолго до этого разговор.

– Нельзя допустить, товарищи, чтобы горстка недобитых военных преступников, избравших лес своим пристанищем, продолжала и дальше терроризировать жителей города, окрестных сел. Народ не простит нам этого! Силенок у осодмильцев маловато, это правда. Порой не достает собранности и дисциплины. Партизанщина нередко одерживает верх. Но нас активно поддерживает население, и оно полно решимости покончить с преступностью. Правда и то, что враг подготовлен неплохо. Люди из банды прошли выучку в немецкой Службе безопасности, СД и карательных подразделениях СС. Вот я и решил обратиться за помощью к вам, воинам внутренних войск НКВД, за чьими плечами опыт боев с националистами, практика очищения прифронтовых районов от вражеских лазутчиков… Слово предоставляю командиру роты капитану Джапаридзе.

Ротный встал, поправил гимнастерку, собрался с мыслями.

– Товарищи командиры взводов и отделений, – начал он. – План операции я подготовил совместно с лейтенантом госбезопасности Буслаевым после тщательного изучения оперативной обстановки и взвешивания всех «за» и «против». Главное в нем – взаимодействие роты с отрядом содействия милиции, а отряда осодмил с нами. А то ведь как случается, генацвале? Вместо того чтобы бить врага кулаком, действуем растопыренными пальцами. Бывает и другое: приказано заходить с тыла, мы же действуем с фронта. Я понимаю: чем ползти на брюхе километр в обход вражеских позиций, лучше постреливать из-за камня, из-за пня. Да и голова целей. Бой затянется, повар тут как тут с котелком каши с мясом. Замполит свежие газетки вручит, будто букет роз девушке: нате, нюхайте аромат новостей, милые! Смеетесь. Значит, дошло. И зарубите себе на носу: мы должны уничтожить банду во что бы то ни стало! И при этом с наименьшими потерями для себя. Только так! Брать эту бандитскую цитадель с ходу я не собираюсь. Нужна тактика мелких шажков. От траншеи к бункеру, от бункера к траншее. Маловато нас, конечно. Как учил генералиссимус Суворов, будем бить врага не числом, а умением. Он учил нас и тому, что каждый воин должен понимать свой маневр, то есть свою задачу. Ну, а кто проявит военную сметливость – честь, хвала и награда! Главное, не зевай, смотри в оба, чувствуй локоть товарища, четко выполняй приказ! Не забывай, как зверски обращались с нашими ребятами те же бандеровцы, айзсорги и прочие гитлеровские холуи, если мы маху давали! Не будь зверем, но и спуска не давай тоже. Враг есть враг. Помни, сколько горя принес он нашим людям и сколько может принести еще, если его не обезвредить. И заруби каждый себе на носу, это опять-таки из Суворова: пуля – дура, штык – молодец! Стреляй редко, да метко, штыком коли крепко!

Джапаридзе говорил с грузинским акцентом. Обращение его было понятно каждому. Иногда слова его вызывали улыбку, добродушный смех. В заключение он повесил на стену карту местности и, четко поставив задачу, объяснил, как следует действовать на марше и в бою, ответил на вопросы. Потом поднял каждого из командиров и потребовал повторить задачу и рассказать, каким образом намерены исполнять его приказ в боевых условиях, командуя своим подразделением – взводом, отделением.

Рота Джапаридзе и отряд Лиханова в предрассветный час совершали марш-бросок. Двигались скрытно. Слышны были тихие команды старшины: «Подтяни котелок, чтобы не гремел!», «Что за смех, товарищи, прекратить!», «Никак, закурил? Затушить цигарку!», «Подтянись, братцы!».

Буслаева и Джапаридзе, шедших за ними, сопровождали связные от взводов и осодмила, среди последних – Сергей. Чуть дальше были санитарные сани, в которых следовали медсестра Людмила и Гриша. Между ними лежали носилки, сумка с красным крестом, пакет с дополнительными медикаментами.

– Мне рассказывали о побеге Краковского из здания милиции. Но, генацвале, ты уверен, что в костеле скрывался именно он, а не кто-нибудь другой? – поинтересовался Джапаридзе.

– Абсолютно уверен, – ответил Буслаев.

– Означает ли это, что и ксендз с бандитами заодно?

– Дальнейшее покажет…

Буслаев был неразговорчив, и к тому имелись причины: от Егора Богачева каких-либо сведений о банде до сих пор не поступало. Однако бандиты с каждым днем все больше наглели, нагнетали среди населения атмосферу страха. Обстановка, таким образом, вынуждала активизировать борьбу с этим злом. Торопило и приближение распутицы, которая в условиях заболоченной местности может осложнить дело. Из показаний задержанных ночными патрулями отдельных бандпособников стало ясно, что Краковский значительно преувеличил огневую мощь и количество своих людей. Так что ничто не предвещало осложнений. С прибытием роты Джапаридзе решили начать боевые действия.

Подъехал верховой. Едва придержав коня, соскочил и повел лошадь на поводке.

– Товарищ капитан…

– Докладывай, разведчик! – разрешил Джапаридзе. – И не только мне, но и лейтенанту.

– На опушке леса замечено мелькание огоньков. Слышны голоса людей, лай собак. Похоже, что банда покидает насиженное место.

– То, чего и следовало ожидать… – задумался Буслаев.

– Что будем делать, оперативник? Может, махнем навесным из батальонного миномета?

– Чтобы спугнуть банду, а что дальше?

– Продолжайте наблюдение! – приказал Джапаридзе.

– Есть продолжать наблюдение!

Разведчик на рысях поскакал в направлении леса.

– Вывод напрашивается такой: из костела Краковский возвратился в банду. Только он способен отдать приказ передислоцироваться, – сказал Буслаев.

– Но, возможно, они создают видимость перемены места, чтобы нас дезориентировать? Не исключено и другое: совершают фортификационные работы, укрепляются. Должен же срабатывать инстинкт самосохранения, – предложил Джапаридзе.

– Н-не думаю… Н-не уверен… Банда скорее уйдет на запасную базу. Если, конечно, имеется таковая. А их здесь немало партизаны оставили.

– А может, рванем? У нас сила! На нашей стороне внезапность атаки! Сто шансов из ста, что им деваться будет некуда, – продолжал настаивать Джапаридзе и уже отдал приказ: – Связные, ко мне!

– Да не горячись ты, капитан! Действовать надо наверняка. Лучше отступить от первоначального нашего замысла, нежели провалить все дело.

– Отставить! – скомандовал комроты.

Сбившиеся в кучу связные мгновенно рассредоточились.

Лощиной, огибая едва различимые в темноте кустарники, во весь опор скакал Иван Лиханов. Выехав на обочину дороги, он перевел взмыленного коня на шаг. Подъехал к Буслаеву.

– Товарищ лейтенант! Банда снялась, оставив заминированными бункера и траншеи.

– Это откуда же такие данные у тебя?

– Мне и Зиновию удалось приблизиться к бункерам. В лагере ни души. Амбразуры без пулеметов. Траншеи завалены хламом. В ряде мест встречались плохо заделанные немецкие противотанковые мины.

– Опоздали… – с сожалением сказал Буслаев. И не выдержал: – Мало того что упустили главаря банды Краковского, так еще и проканителились со сборами.

– Осодмильцы ждут приказаний, лейтенант, – сказал Лиханов.

– Приказаний… Что скажет комроты капитан Джапаридзе?

– У меня план операции. И разрабатывали мы его с тобой вместе, генацвале. Согласно плану, мы должны были окружить банду и с ходу уничтожить.

– А если обстановка изменилась? – спросил Буслаев, но ответа не услышал. Он сожалел, что операция сорвалась, но еще больше о том, что решился на нее без достаточной агентурной подготовки. Как говорится, век живи, век учись!

НОВОЕ ПРИСТАНИЩЕ

Заснеженный лес, кругом сугробы, редко встречающиеся заячьи, еще реже – лисьи следы. Вороньи гнезда на вершинах деревьев. И над всем этим – хмурое серое небо.

Банда обживала новое место, отстоящее от прежнего в десятке километров, вгрызалась в мерзлую землю. Бандиты жгли костры, отогревая мерзлый грунт, рыли траншеи, соединяя ими землянки-бункера, построенные еще партизанами в годы оккупации. Выкапывались и отдельные стрелковые ячейки. Местами сооружался земляной бруствер. Возводилась дозорная вышка. Минировались ближайшие подходы к территории базы.

Фортификационными работами руководил Егор Богачев, принявший кличку Скиталец. Он имел четко разработанный на бумаге план всех сооружений и даже минного поля, который в любой момент был готов передать Буслаеву, как только появится Анна. Его покрикивания и брань слышны были то в одном, то в другом конце лагеря. В траншее он сцепился с бородачом лет сорока на вид, крепкого сложения, которого при немцах знал как полицая.

– Я давно наблюдаю за тобой. Увалень ты, а не человек! Ни работник, ни вояка! Одно слово – тюлень! Жить бы тебе в Ледовитом океане, плескаться в его водах, рыбкой пробавляться. А здесь, брат, надо трудиться! Хочешь жить, умей вертеться!

– Куда спешить-то?

– Как же, лейтенант Буслаев подождет…

– Все там будем. И не цепляйся ко мне, Скиталец, пока не двинул вот этой лопатой! – Он занес ее над головой коменданта.

– Пререкаться, ангидрит твою в доску мать?!.. – Егор выхватил пистолет.

– Стреляй, сволочь! – крикнул бандит, опустив лопату и воткнув ее в снег. – А сражаться кто за тебя будет? Ты подумал об этом? И ты, и атаман только и горазды, что понукать: быстрее, быстрее, быстрее, еще быстрее!

В еще необжитом бункере шла обычная жизнь. Федор Рябинин разжигал «буржуйку». На нарах отлеживала бока Варька-Шалашовка. Несмотря на утренний час, она была навеселе, маялась от безделья и одиночества. Углубившись в бумагу, Краковский изучал списочный состав отряда осодмила.

– Зиновий, Сергей, Григорий…

На ящике с патронами, заменявшем стол, лежали недоеденный кабаний окорок, разломанная буханка деревенского круглого хлеба, стояла трехлитровая бутыль с недопитым самогоном. Варька вскочила с нар, присела перед ней и Краковским на корточки. Лаская бутыль, спросила его:

– А когда мы с тобой поженимся, милый?

– Через полчаса после того, как будет повешен Буслаев.

– Ждала больше. Осталось совсем немного, – ухмыльнулась Варька. Подошла к Профессору. – Хоть бы ты полюбил меня, Федор.

– При живом-то атамане? – осклабился адъютант.

– Ну, приласкал бы. Как видишь, я недурна собой. Могу петь, плясать цыганочку.

– Ты что-то, любезная… Мозга за мозгу у тебя, что ли, заходит? У самого краля дома скучает по ласке.

– Твою Марту кто-нибудь другой приласкает… Господи, мне-то что до того! Не пропадать же, ежели мужиков свободных война унесла, а атаману не до любви! Ему бы Буслаева поймать да приставить к стенке. А чувства… – Она глотнула самогона, закурила.

Федору был неприятен этот разговор, да еще в присутствии Краковского. Он покинул бункер.

– Но Сергей… Сергей… И как я упустил это из вида?.. – задумался Краковский. Увидев вошедшего в бункер Егора Богачева, скомандовал: – Скиталец, чертов сын, быстро догони и верни Профессора! Одна нога здесь, другая там!

– Сейчас, атаман… – по цивильному ответил Егор и выскочил из блиндажа.

Краковский отбросил список. Встал, потирая руки.

– Он у меня попляшет…

– Врешь ты все, милый! – заговорила Варька пьяно. – И я вру. Мы оба врем, что любим друг друга… Врем! Понимаешь? А ведь чувства не обманешь. И я тебе, и ты мне нужны постольку поскольку… Но давай хоть ради приличия… Поцелуй меня. Йозефчик…

– Заводи патефон, Варька! Станцуем на радостях! – не слушал ее бред возлюбленный.

– Я пошутила. Нужен мне этот Федор, как попу гармонь! – Варька обвила руками шею Краковского. – Не оставляй меня, Йозефчик, милый…

– Жалко мне тебя, крошка, – приласкал ее Краковский.

Вошел Рябинин. Атаман грубо отстранил Варьку от себя.

Оттолкнул так, что она оказалась на дальних нарах. Уставился на Федора, резко спросил:

– Сергей, что, твой родственник?

– Н-нет у меня в родне никакого Сергея, атаман.

– А тот, что в осодмильцах ходит, разве не твой племянник?

– Так то – двоюродный племяш моей Марты, а не мой… Да и ей, как видишь, – седьмая вода на десятом киселе.

– А почему мне не докладываешь? И я должен узнавать об этом из доносов других? И на десятом киселе сгодился бы. Лучше что-то, чем ничего не иметь.

– Так ведь связи у меня с ним нет. Да и видались с ним последний раз Бог весть когда. Я еще с его покойным отцом в ссоре находился. Скряга мужик был, хотя и мастер на все руки. Что печь сложить, что пол настелить или крышу железом покрыть.

– Племянник жены в осодмильцах, а ты… Это далеко не личное дело! Или про запас держишь: авось, когда придется спасать собственную шкуру? Душу спасать надо! Душу! А не шкуру!

– Ты что говоришь, атаман? Все дела делаем вместе. Кто же мне поверит, как не ты?

– Иметь родственника в окружении Буслаева и скрывать об этом! Держать его про запас! – окончательно рассвирепел Краковский.

– Вспомни, я не раз доказывал приверженность нашему делу. Клянусь, на уме не было ничего дурного, атаман!

– Ну что же, проверю тебя на личную преданность.

– Моя судьба в твоей власти.

– Как полагаешь, Сергея можно заставить работать на нас? – теперь уже спокойно спросил Краковский.

– Трудный вопрос, любезный. Парень он с норовом.

– В случае отказа убить Буслаева его следует скомпрометировать как нашего агента. Подбросим будто им написанные донесения. В их содержание вложим все, что выдал нам за последнее время Зиновий. Важно, чтобы донесения эти дошли до Лиханова.

– Тонкий ты человек, атаман, – сказал Федор.

– Будем уничтожать врага его же руками!

ГУСЬ, ИСТЕКАЮЩИЙ КРОВЬЮ

Хитрость Краковского с передислокацией банды на другую базу была по достоинству оценена Буслаевым. Теперь он не мыслил себе действовать без тщательной предварительной подготовки, на «авось» – без агентурной и визуальной разведки. Исследование «досье» Службы безопасности и СД, которые Хейфиц не успел уничтожить, встречи с отдельными бандпособниками, дальнейшие размышления над списочным составом привели его к неожиданному открытию: банда неоднородна. По составу, по настроениям. Отсюда действия, направленные против нее, должны быть иными, необычными, что ли. Первоначально важно было оторвать от главарей тех, кто был втянут ими в борьбу против Советской власти обманным путем, посредством заманчивых посулов, а то и вовсе запугивания. Это шло вразрез с указанием генерала Петрова о «жесткой руке», но, по его убеждению, должно было усилить в банде атмосферу взаимной подозрительности и недоверия к главарям, в конце концов, вызвать раскол. Подобная тактика могла бы привести к выходу из леса какой-то части людей добровольно, сократив тем самым излишние жертвы в то время, когда в ход пойдут пулеметы и минометы, фанаты войска Джапаридзе.

И днем, и ночью мозг Буслаева упорно работал: каким образом достичь этого? Единственный путь, как он полагал, – проникновение в бандформирование не только агента, но и правдивого слова: разъяснений, аргументов, опрокидывающих «идеи» главарей, фактов, разоблачающих их как агентов немецкой Службы безопасности, СД и абвера, на чьих руках кровь соотечественников, огласка преступных целей, которые они перед собой ставят. Но и не только это. Важно было также сказать, что ждет тех, кто пошел на поводу у них. И тогда рядовые сами решат – за кем идти дальше, кому служить, оставаться в лесу и жить грабежами и насилием или возвратиться в родную семью, к матерям, женам и детям и зажить по-человечески. Но какими путями эти «зерна раздора» туда запустить?.. У Буслаева был армейский радиопередатчик, у бандитов же отсутствовали радиоприемные устройства. Буслаев верил: не только пуля, но и слово может быть оружием. Бандиты же признавали лишь силу.

Спальня в квартире ксендза при костеле напоминала монашескую келью. Размеренно тикали напольные часы. Под распятием Иисуса Христа горела лампада. На аналое лежало раскрытое евангелие, рядом с ним – большой серебряный крест. Пахло лампадным маслом.

Обнявшись, на узком ложе спали ксендз и его молодая служанка. Но вот служанка убрала руку. Проснулся и патер.

– Куда ты, куда, милая? Еще петухи не пели.

– Рука затекла, святой отец. Будто иголками закололо.

Ксендз принялся ласкать служанку.

– А ты меня приласкай, дочь моя. Мне будет приятно.

– Ладони мои больно шершавые, а тело твое нежненькое. Наше дело – вода да половая тряпка, оттого и грубая кожа.

– Лампадным маслом помажь. Мягче станет.

Раздался негромкий звонок.

Ксендз не сразу сообразил, что донесся он из прихожей.

– Кто бы это мог быть спозаранок?.. Уж не Краковский ли опять заявился? Но тогда разговор у меня с ним будет коротким…

– А ну как ваше священное начальство?! – испугалась служанка.

Причитая, служанка выпорхнула из-под одеяла. Схватив белье и обронив на евангелие лифчик, она выбежала из комнаты.

Снова послышался звонок, но уже более настойчивый.

Накинув халат и переложив в карман из-под подушки немецкий полицейский «вальтер», которым его наградил Хейфиц, ксендз открыл дверь.

– Извините за ранний час, господин патер.

– С кем имею честь?

– Моя фамилия Буслаев. Не знаю, говорит ли вам это о чем-нибудь. Лейтенант Буслаев.

– Как же, говорит… Милости прошу, – стараясь быть любезным, ксендз нехотя впустил его к себе.

– Благодарю. Вас, кажется, что-то смущает?

– Вы первый коммунист, переступивший порог моей священной обители. Тем более чекист. Я чем-нибудь обязан? Догадываюсь: вас привело ко мне что-то чрезвычайно важное. Но что именно?

– Я хотел бы побудить вас к добрым делам…

– Я только этим и занимаюсь, – почувствовал себя уязвленным ксендз. – Это мой церковный долг перед Господом, перед чадами моими.

– В таком случае, я надеюсь встретить понимание с вашей стороны. Вы, конечно, в курсе того, какие беды приносят населению люди, укрывающиеся в лесу? Они вооружены и пользуются поддержкой пособников.

– Слышал. Это они подожгли здание поселкового Совета в Кривичах. Достойно величайшего сожаления. Церковь скорбит о горе народном и осуждает насилие.

– Вы могли бы помочь вызволить из леса тех, кто заблуждается, запуган главарями и не находит в себе сил, либо боится покинуть его? Согласитесь, там ведь не только гитлеровские приспешники, но и те, кого сумели затащить с помощью шантажа и обмана.

– Как вы это себе мыслите? – спросил ксендз, пытаясь понять, что от него требуется.

– Мне представляется, что вы могли бы обратиться к прихожанам с проповедью, призывающей покинуть леса и заняться мирным трудом в своих хозяйствах. В числе молящихся, конечно же, имеются родственники заблудших. Слово святого отца они понесут своим близким. Как видите, замысел прост. И вас его осуществление лишь еще больше возвысит в глазах прихожан.

– Ну что же… Но тогда, может быть, вы и составите для меня текст проповеди? Мне останется лишь прочитать его.

Буслаев понял иронию.

– Но в этом случае мне пришлось бы выступить с нею с амвона вашего храма… – улыбнулся он. И серьезно: – Все дело в том, что у меня иные средства борьбы со злом.

– Да, конечно… Я все превосходно понимаю: и ваше положение, и свое… Вы меня что же, обязываете?

– Ни в коем случае! Прошу. Взываю к вашему разуму и милосердию.

– Я, конечно, польщен… Но вам не кажется, что это – область политики? Я же верен не власти, а Господу, несу прихожанам слово Божие. И рад был бы помочь вам, но мне не пристало вмешиваться в дела мирские, в данном случае в отношения советской власти с ее гражданами. Как говорит немецкая пословица, две мессы за одну плату священник не служит.

– Насколько мне известно из истории религии и церкви, только вам, священнослужителю, присуще такое качество, как Божья благодать. В противном случае мне не понятно, зачем католическая церковь, приписывая своим проповедникам нечеловеческую способность спасать души людей, утверждает, что является хранительницей истинной морали.

– Я прощаю вам эту вульгаризацию, сын мой. – Лукаво взглянув, ксендз спросил: – Вы очень хотите, чтобы папа римский лишил меня священного сана, а затем и прихода? Как викарий, наместник Христа на земле и преемник апостола Петра, он вправе отлучить меня от церкви, предать анафеме, остракизму…

– Зачем же усложнять, господин патер. У нас с вами – общая забота, которая не противоречит ни светской, ни религиозной морали.

– Проповедь, которую вы просите меня произнести с амвона храма Божьего, по своему содержанию и направленности несовместима с духом церкви, а значит, неугодна Господу.

– А то, что в вашем храме скрывался гитлеровский каратель и бандит Краковский, совместимо?

– Виноват. Но за это я в ответе не перед ОГПУ, а перед Богом. И Краковскому Всевышний будет судьей, как и всем нам.

Буслаев собрался уходить, но заметил на аналое бюстгальтер и был сбит с толку. Перевел взгляд на постель и увидел там две рядом лежащие подушки. Теперь у него не оставалось сомнений в прелюбодеянии святого отца. Но может быть…

Ксендз с тревогой следил за взглядом этого молодого человека, так некстати ворвавшегося в его обитель. Мысленно костил себя за то, что, прежде чем впустить мужчину, не проверил, не забыла ли чего служанка. И вообще, можно было бы принять в другом помещении. Какой скандал! Это может дойти и до церковного начальства, и тогда…

– Разве целибат отменен? – спросил Буслаев. – Если так, то поздравляю вас: отныне и вы, патер, не лишены земных человеческих радостей от близости с женщиной.

Ксендз оказался в замешательстве от этих слов. Голос его от волнения сел. В оправдание свое он принялся лопотать что-то невнятное, молол какую-то несусветицу.

– Это – реликвия. Лифчик Девы Марии, Божьей матери нашей. Она ведь тоже была женщиной… Это и есть мое общение с Богородицей. – Наконец запричитал: – Господи, услышь глас раба своего! – Заискивающе спросил Буслаева: – Вы что же, намерены посрамить меня, мое священное имя, перед паствой моей и тем самым вызвать недовольство мною прихожан?

– Да нет. Пусть это останется на вашей совести.

Буслаев не ограничился встречей с ксендзом. Обратился он и к старообрядческому священнику, и к православному и встретил у них понимание и отзывчивость. Позиция же ксендза… Но если священнослужитель потакает бандитам, то и сам с ними в одной лодке сидит, размышлял он. Многие его католические собратья, как и православные священники, прошли через гитлеровские концлагеря, погибли в застенках гестапо за свои гуманистические убеждения, за патриотические поступки, за связь с партизанами. Он же остался цел и невредим.

Было четыре часа утра. Сон пришел не сразу. Перед глазами, как в фильме, сменялись один за другим кадры из комсомольской жизни в институте. Снился брат Александр, с которым война разлучила его странным образом. Снилась Лида. Вдвоем они плыли в лазурном небе на красном воздушном шаре. И вдруг пушистое белоснежное облако окутало ее. Выхватило из гондолы и куда-то понесло. Облегченный шар взмыл еще выше и попал в поток сильного ветра, его болтало из стороны в сторону, потом начало прижимать к земле…

Проснулся Антон от доносившихся с первого этажа шагов, скрипа и хлопания дверей. То, видно, осодмильцы расходились в дежурном помещении. Он встал с кожаного дивана, потянулся и подошел к окну взглянуть на погоду. Светало. Но что это? На телеграфном столбе вниз головой висел огромный жирный гусь. Капельки крови, вытекавшие из него, превратились в розовые сосульки. Чуть ниже свисала дощечка с текстом: «Лейтенант Буслаев! Убирайся подобру-поздорову! Иначе тебя ждет та же участь, что и этого серого гусака! С презрением и ненавистью к тебе – Краковский».

Стало как-то не по себе. И даже жутковато. Быть может, именно в эту минуту лейтенант впервые по-настоящему осознал: предстоит борьба не на жизнь, а на смерть. Ситуация…

– Ну что же, поборемся, господа недобитые! – сказал он вслух, придя в себя, хотя рядом никого не было, кто мог бы его слышать. Придвинул к себе аппарат полевого телефона и стал звонить в Молодечненское управление НКГБ, чтобы немедленно прислали не оружие, не боеприпасы, а гектограф и восковку к нему, писчей бумаги побольше. Предполагал тиражировать на нем листовки, обращенные к тем, кто оказался в банде Краковского, да и в других бандах не по своей воле.

По тому же поводу позвонил и начальнику оперативного сектора, которому был подчинен. Однако разговор не состоялся. Его помощник, капитан Горяев, сообщил, что полковник Драгомилов погиб, подорвавшись с машиной на мине, установленной бандитами на пути его следования. Весть эта поразила Антона. Он уважал этого человека за самостоятельность суждений и смелость оперативных решений, за порядочность, за редкое умение понимать подчиненного, находить с ним общий язык, входить в его положение. Он чем-то напоминал ему полковника Новикова. Кого-то пришлют на эту беспокойную должность?

Генералу Петрову позвонил Меркулов. [3]3
  В декабре 1953 года вместе с Берией Л. П. осужден к ВМН.


[Закрыть]

– Слушай, Пантелеймон, ты не думаешь, что слишком засиделся в своем начальственном кресле? – спросил он.

Звонок этот прервал жизнерадостное настроение генерала, вызванное тем, что он только что возвратился от женщины, с которой провел несколько приятных вечерних часов. Даже в жар бросило от того, что Меркулов мог дознаться о его аморальном поведении; тогда хорошего не жди. Дипломатично ответил:

– По правде говоря, так много работы, что не задумывался как-то над этим.

– Так вот. Придется тебе проветриться.

– Как прикажете, Всеволод Николаевич. – В эту минуту генерал почему-то подумал, что Меркулов намерен перевести его в другое управление с повышением в должности и звании, что было бы весьма заманчиво, и даже стал успокаиваться.

– Все дела в сторону, Пантелеймон! Немедленно вылетай на военном самолете в город Молодечно и прими на себя руководство оперативным сектором. Прежний его начальник Драгомилов сдуру подорвался на бандитской мине.

– Слушаюсь, – ответил генерал, хотя предложение это вовсе не означало повышения. Напротив, оно было для него чем-то вроде гильотины. Он тут же представил, что и для него в тех краях уже изготовлена мина. А нет, так падет от руки снайпера.

– Желаю успехов, генерал!

– Благодарю, Всеволод Николаевич, за доверие.

Положив трубку, подумал: картины коллекционирует, пьесы пишет, а занимается теми же делами, что и я…

Прибыв в Молодечно, не приступая к делам, генерал Петров поспешил отдать долг вежливости (не больше!) Первому секретарю обкома партии. Разговор был недолгим. Инициативу захватил партийный руководитель. Он указал на инертность его предшественника в оперативном секторе и потребовал в ближайшее же время ликвидировать все бандформирования на территории области, иначе может сорваться весенняя посевная кампания, ибо население запугано бандитами и может не выйти на поля.

Тон разговора генералу Петрову не понравился, и тем не менее он взялся за дело, не теряя времени. Выслушав доклад своего помощника капитана Горяева об оперативной криминогенной обстановке на территории области, расставил на карте, висевшей на стене, синие флажки и увидел, что наибольшее скопление банд образовалось в зеленых массивах на участке лейтенанта Буслаева. Банды эти отличались, по словам Горяева, наибольшей дерзостью и бесчеловечностью. Подумав, поинтересовался соображениями капитана о действиях, которые следует предпринять, чтобы их уничтожить.

Горяев предложил разделаться сначала с бандами малочисленными, чтобы потом освободившиеся войска НКВД бросить на поддержку Буслаева. Генерал согласился с этим при условии, если банды будут ликвидированы в недельный срок. Он и слушать не хотел, что это нереально, что поспешность может лишь навредить, привести к печальным последствиям, к изменению тактики бандитов.

Пытался Петров созвониться с Буслаевым, чтобы выслушать его мнение, но так и не удалось. Ответ дежурного был лаконичным: «Лейтенант отсутствует по оперативным делам. Когда будет на месте, неизвестно».

По указанию генерала Горяев созвонился с оперативниками, находившимися в других районах области. Информировал каждого о смене начальника оперсектора, а заодно и передал его приказ: «С бандами разделаться в десятидневный срок!»

Время тянулось медленно. Вместо того чтобы побывать в горячих точках, лично почувствовать и ощутить всю остроту положения, генерал предпочитал руководить из кабинета, отведенного ему в помещении формируемого горотдела НКГБ. Отсюда он отдавал приказы, здесь принимал доклады оперативников об их исполнении.

Капитан Горяев, оперативник, лет тридцати на вид, с продолговатым лицом недоумевал, что же это за руководитель, но делал это, разумеется, про себя. В свободные часы генерал приглашал его то поиграть с ним в шашки, то переброситься в картишки. А однажды попросил добыть алкоголь, чтобы взбодриться. Водки в магазине не оказалось. Разжился спиртом на спиртоводочном заводе. Горяев приготовил глазунью из десятка яиц, выставил на стол сало, хлеб, горчицу, лук, соленые грибы.

Тот вечер послужил началом дальнейших увеселений. Генерал и дома любил после работы «пропустить полтораста граммов беленького». Сейчас же, уйдя из-под контроля семьи и парткома, он не сдерживал себя, пил, пока пилось. А дела, бандиты, подчиненные… В эти часы дурманящих запоев он хвастал своими связями в высокопоставленных кругах, безоглядно лгал о своих невероятных способностях и заслугах перед Отечеством, перед товарищем Сталиным. А в общем выказывал свою пустоголовость и пустозвонство. Напившись, и вовсе пускал слезу, вспоминая, какие хорошие у него внучата. Лез лобызаться, при этом уверял Горяева: «Ты, капитан, первый, кого я так горячо и навсегда полюбил. Нет, жену я тоже люблю, но тебя – больше! Честное коммунистическое слово! Давай выпьем на брудершафт!..» После этого он засыпал, упершись лбом в стол. И тогда помощник, брезгливо морщась, подхватывал мертвецки пьяного начальника под мышки и укладывал на диван, укрывал шинелью.

Прошли десять дней, но о ликвидации банд – будто сговорились! – так никто из оперсостава ему и не доложил. Напротив, все чаще с мест поступали донесения о том, что бандиты все больше распоясываются, совершая зверские налеты на дома активистов. Петрова вызвали в обком партии. Первый секретарь выказал недовольство положением дел. Это послужило чувствительным предупреждением. И тогда оперативникам полетели новые приказы. Теперь уже «о персональной ответственности перед товарищем Сталиным и Берия, перед партией и Советской властью». Петров грозил исключением из партии, военным трибуналом за невыполнение боевого приказа…