Текст книги "Хазарский пленник"

Автор книги: Юрий Сумный

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 32 страниц)

Глава седьмая
ПЛЕННИК

До Атиля добрались довольно быстро. Известно, когда оглядываешься назад, прошлое кажется скоротечным – даже те дни, что тянулись мучительно медленно. Дорога известна, наезжена, а грубого насилия к Владимиру не применяли. Зачем? Бежать некуда, посему лучше покориться. За время странствия – прошло больше трёх недель, седмиц, с тех пор как пленники ступили на борт лодьи, – повидали многое; сбежать могли, и не раз, но не решились. Теперь же, попав в острог, в ожидании суда ломали голову над беспокойным: что делать?

Подвал, в котором их содержали, к счастью, был сухой, но свежего воздуха в нём мало. А больше всего допекали комары. По вечерам стаи мошкары атаковали пленников, порождая чувство беспомощности. Насекомые летят на влагу жарких тел, а борониться нечем.

– Как думаешь, когда нас примет каган? – спросил Макар, монотонно ковыряя глинистый пол. Он сгребал сухой грунт и присыпал им босые ноги, скрывая тело от комаров. Сидя у стены, свернувшись калачиком, он пытался закутаться, но комары находили ноги, забивались в уши, заставляя его шевелиться.

– Примет! Каган! – насмешливо повторил Крутко, натиравший тело той же сухой глиной, чтоб устранить запах пота. – Да он может и не увидеть Владимира. А мы вовсе неинтересны владыке. Выходит, радуйся.

– И чему же?

– Тому. Какой-нибудь судья, писаришко из родовитых, завтра призовёт Владимира пред грозныя очи, а там уж... как Явь позволит. Думаю, зашлют в дальний угол, на годик, чтоб хлебнули лиха, чтоб просились обратно, детьми малыми, позабыв честь и сором. Вот и всё, что им надобно.

Крутко поспешно надел рубаху на испачканное тело, прикрыл лицо рукавами, присел и с тоской поглядел на столб, вьющийся над головой.

– Год? – задумчиво сказал Владимир и несколько раз хлопнул себя по плечам. Сдул поверженных мучителей и снова спрятал лицо, оплетая голову руками. – Если посмотреть трезво, не так страшно, могут и убить по наущению Глеба, верно? Но мне и года жаль. Жизнь коротка. Год – это один поход на врага. Сколько их дано? Пять, шесть, десяток? А ведь чтоб стянуть Русь воедино, мало и десяти. Мало...

Камера, в которой оказались пленники, тесновата для троих. Есть оконце под потолком да дверь – низкая и узкая, решетчатая, задвинутая с другой стороны на засов. Открывать, просунув руки в щели, нет смысла: всё равно выход охраняется стражниками, как и весь острог, как весь город. Они чужие здесь и языка толком не знают. Куда убегут? Кто их примет?

У входа послышалась возня. Во мраке подвального помещения появление стражи всегда сопровождается светом, копотью, бряцанием оружия, но сейчас этого не было. Вскоре рама двери сдвинулась, распахнулась, и в камеру вошёл человек. Прикрыв за собой, он спокойно оглядел друзей и спросил:

– Русские? Откуда здесь? Да не бойтесь, я сосед. Тоже пленник...

Незнакомец невысок, в его чертах заметна восточная чистота. Брови тёмные, бородка и усы редкие, но аккуратно подправлены, взгляд открытый, и карие глаза внушают доверие. Фигура скрыта привычным для местных жителей халатом, на голове накидка, напоминающая женский платок, на ногах шаровары, сандалии.

– Ты что же, вышел из ямы? – Владимир назвал первое попавшееся слово, не смея сказать: горница. Да и где они сидят, как не в яме? В погребе, в подполе...

– Вышел, вышел, – кивнул незнакомец. – До утра стража не заглянет. Успею вернуться. Кто вы? Как попали сюда?

– Мы-то русские, – хмыкнул Крутко, поднимаясь с пола. – А вот ты кто? Откуда язык знаешь? На купца не похож...

– Погоди, – остановил соратника Владимир. – Погоди, дай сказать... Может, он не враг.

– Враг? – Незнакомец кратко засмеялся и ответил: – Нет, вам не враг. Вы что подумали? Подослан? Вы хранители великих тайн?

– Ну, мало ли... – смутился Крутко. – Скажешь, что пришёл спасти, выведешь отсюда, а там нас продырявят... как мятежников!

Человек присел у порога, скрестив ноги, и сказал:

– Нет, мне не нужна ваша жизнь. Не опасайтесь. В Итиле всё проще. Надо убить, убьют, надо сказать, что мятежники, – скажут! Бросят у ворот, чтоб молва разошлась по городу: русы бежали, да не далеко! Нет, хитрят и лгут, где иначе нельзя. А здесь зачем? Что скажут, то и станет правдой! Или у вас не так?

Некоторое время молчали, всяк думая о своём, после незнакомец продолжил:

– Я многословен нынче, простите. Нахожусь в недоумении и ищу собеседника, чтоб понять, в чём ошибся. Ведь пришёл к кагану с предложением великой помощи, а оказался здесь как вор. Теперь стараюсь понять, где поступил неверно? Нет, я не купец, я ведун по-вашему. Но плохой, ибо никак не угадаю, почему правитель не принимает меня. Почему?

– Да, странного много на свете, – уклончиво ответил Владимир. – Но что мы можем посоветовать, не зная ваших обычаев... А что ж ты не ведаешь своей участи?

– Так уж повелось, стороннему могу предсказать, себе нет. Даже родственникам плохо прорицаю, – с сожалением признал незнакомец. – Кажется, лучший способ разобраться – стать на место судии, на место правителя. Но что мы знаем о правителях? Я провидец, а меня обвиняют в колдовстве. Хотел помочь кагану, а оказался здесь, в подземелье. Не могу понять, кому мешает знание истины?

В голосе незнакомца звучала страсть: видно, его всерьёз беспокоила странность ситуации. Повторяя одни и те же вопросы, он не может найти ответа!

– Как-то трудно верится! – стараясь говорить спокойно, заметил Крутко. – Кто не хочет заглянуть в будущее? Другой вопрос, о чём твоё предречение? Может, дерёт горло? Не всякая правда в радость.

– Вот-вот, – поддержал товарища Владимир. – Христане тоже кричат, что вера – великое благо! Но мой отец говорил, что, доверяя чужакам, мы теряем свободу!

Незваный гость поднялся, прошёл быстрым шагом по камере до стены, глянул вверх на мерцающие звёзды и спросил:

– А вы? Если вам предложат заглянуть в наступающие времена, тоже пожелаете жить с завязанными очами?

– А ты и вправду ведун? – усомнился Макар.

– У нас бывало – казнили волхвов. Люди боятся прорицателей, особенно когда они вещают погибель, – искоса поглядывая на хазарина, сказал Владимир.

– Ты посетуй: мол, помутился разумом, – наивно посоветовал Макар. – Предсказания по-всякому толкуют, оттого тяжко верить.

– А ты бы наколдовал нам свободу, ведун! – шутливо предложил Крутко. – Спаси нас хоть не от смерти, так от комаров!

Незнакомец рассмеялся и, присев подле него, представился:

– Меня именуют Кимом. Смерти, говоришь? Нет, казнить не должны. В смерти мало прока. Хотя... кто знает, может, вы и правы. Хазарские вельможи и жрецы не хотят терять жирный кусок. Но чтоб решать за правителя?

Утром, сквозь сон, не желая терять сладкие мгновенья дрёмы, пленники слышали, как выводили Кима. Тот шагал бодро, весело шутил с конвоирами. И как ни сладко в глубинах сна, всё же довелось подняться: если взяли одного, могут кликнуть и других. Стоит привести себя в порядок, собраться. О том, что отвечать, они давно сговорились, теперь лишь ждали скорого суда, не представляя, каким он будет и что сулит. Знали уже, что в Атиле, или, как говорили в Киеве, Итиле, есть судьи иудеев, судьи мусульман, судьи христиан, и лишь один из семи – для рассмотрения дел язычников! Но все его дела – это споры купеческие, это драки пьяные, это недоразумения между воинами, ведь наёмников-славян немало в Хазарии, а судить князя? Да ещё без явного доказательства вины...

Перед тем как отвести к судье, друзьям дали умыться, и, хотя вода казалась мутноватой, тёплой, пленники с облегчением сполоснулись, посмеиваясь над своим видом: комары славно разукрасили их тела, особенно Макара.

Судья ждал во внутреннем дворике, присев в тени, спиной к восточной стороне, к арочной галерее. Сюда и привели Владимира и его соратников, принимая друзей за слуг князя, потому отвечать ему предстояло в одиночку. Их же усадили рядом с Кимом, спокойным и невозмутимым, несмотря на присутствие конвоиров, вооружённых короткими копьями и клинками в кожаных ножнах.

Во время длительного разбирательства – толмач-переводчик хорошо понимал русскую речь, но всё же разговор через посредника приводил к путанице – загадочный сосед негромко объяснил Крутку и Макару:

– Худого вам не сделают. Всё это мышиная возня.

Может, потому поверили, что хотелось лучшего. Крутко всё ж спросил:

– Тебе-то откуда известно?

Стражники, сидевшие рядом, прислушались к разговору, и старший что-то шепнул ведуну. Ким усмехнулся и ответил, указывая глазами на русских: а что, разве поймёшь. Похоже, пояснил, что успокаивает пленных, чтоб не творили глупого.

– Известно, ибо слышал, – позднее растолковал им ведун. – Говорят, с новым князем замирились, и ваш друг – Владимир – сейчас ни к чему. Как тот плод, что съесть рано, зелен, и выбросить жалко. Теперь судья гадает, как одной стрелой убить двух зайцев! Так у вас говорится?

Друзья переглянулись, и Макар поинтересовался:

– Это каких же? У нас говорят: за двумя зайцами погонишься, ни одного не поймаешь.

– А судья намерен поймать.

Ведун замолчал и покачал головой, сожалея о несуразности. Пришлось телохранителям навострить ушки, прислушиваясь к ответам друга. Но за стеной, совсем близко, царила дневная многоголосая суета, ведь здание стражников вместе с острогом построено у городских ворот, поэтому слышны крики погонщиков, стук поклажи, гул проснувшегося города. Разобрать, что твердит Владимир, что отвечает, трудно. Он обращался к переводчику, сидевшему рядом, потому и не говорил громко.

Время тянулось медленно, как и всякое ожидание. С улицы доносились то ржание лошади, то крик ишака, то брань стражников. Жара всё плотней охватывала тело, в городе влажно, воздух кажется тяжёлым, дышать нелегко...

Судья наконец отпустил Владимира, кратко кивнув в сторону друзей. Переводчик поднялся, поклонился важному вельможе и пошёл вслед за подопечным, не выражая ни восторга, ни горести.

– Это наш толмач. – Владимир указал за плечо: – Первое время поможет нам, а далее – как придётся.

– Да что решили-то? – спросил Макар, протянув руки к Владимиру, словно собираясь потребовать ответ даже силой.

– А вы не слыхали? – искренне удивился Владимир. – Всё решено... От имени кагана сей вельможа предложил мне выбрать: или я служу правителю верой и правдой[7]7
  Платя воинам большое жалованье, хазарское правительство предъявляло им оригинальное требование: воинам запрещалось терпеть поражение... бегство от противника каралось смертью. Исключение делалось только для предводителя и его заместителя, которые были не наёмники, а иудеи. Но зато подлежали конфискации их имущество, жёны и дети... Если же у них не было смягчающих обстоятельств, то их тоже казнили (Л. Н. Гумилёв).


[Закрыть], сотню обещал дать, во как, года два-три на пограничье, или плачу виру за коней.

– Да? Это с каких богатств? Знают ведь, что мы голые, как босяки, – возмутился Крутко.

– А и о том сказано. До пограничья можем отправиться с ведуном. – Телохранители обернулись к Киму, что сидел подле стражников, ожидая, пока освободится судья, беседующий с конвойным офицером.

– Куда? – удивился Макар. – Куда отправиться?

Владимир передёрнул плечами, словно удивляясь непонятливости собратьев. Ответил, разводя руками:

– Не знаю, куда! За золотом. Знаю лишь одно, дело опасное. А что за дорога, куда, зачем, ведун расскажет. Нынче отдохнём, а завтра закупим снаряжение, коней подберём и двинемся. Хазары решили проверить дар Кима. Хвалился, пускай теперь расхлёбывает.

Похоже, опасность нисколько не беспокоила Владимира, гораздо хуже могло повернуться, а тут – всего-то съездить с ведуном за какими-то сокровищами. Во всяком случае, легче, чем три года служить хазарам. О том, что ему обещали щедро заплатить, сулили невесту из знатной семьи, Владимир умолчал, успеет ещё. Да, разговор с судьёй весьма удивителен, ведь Кима отправляют в земли восточные, в знойную пустыню!

В острог друзья не вернулись, спокойный и даже слегка вяловатый переводчик отвёл их к стражникам, где нашлось место для трёх воинов. Оружие и пояса они получили в тот же день, коней также возвратили хозяевам, и казалось, все тревоги минули. Ужинали вместе с Кимом, расспрашивая его о путешествии. Скудноватая вечеря воинов приправлена свежей зеленью, тут же козий сыр и кусочки жареной рыбы – угощение, купленное ведуном. А ещё впервые довелось попробовать чай, неведомый ранее напиток с китайскими листьями, подслащённый мёдом.

– Не скажу всего, не хочу огорчать вас, – толковал Ким, медленно потягивая чай, пытливо разглядывая будущих спутников. – Но дорога опасна, помните это. И есть много важного, весьма важного!

– Да говори, не тяни! – попросил Владимир, который успел успокоиться, обрести прежнюю бодрость духа и даже радовался предстоящему испытанию. Чем озадачивал друзей, особенно Крутобора, выискивавшего подвох в скороспелом решении судьи.

– Скажу, ибо без этого нет возможности уцелеть. Ныне я ваш воевода, десятник, называйте как хотите! Что скажу – делать без промедления, иначе пропадём.

– И всего-то? – спросил Макар. Его сомнения разделял Крутко, пожелавший узнать:

– Что нас ждёт? В чём опасность? Предупреди, чтоб не пугались по глупости.

– Первое – дорога через земли чуждые. Вы, я да трое воинов, так умней, пройдём незаметно. Меньше шума, меньше следов, преодолеем путь, если не будем слепыми. Известно, беззащитного зайца все норовят прихватить. Верно? Сказано найти обоз согдийской принцессы. Ехала к свадьбе, да не добралась. Перехватили разбойники. Когда встречающие не дождались каравана, принялись искать, столкнулись с разбойниками. Посекли, перебили. А спросить, где спрятаны дары, где скрыто пограбленное, не у кого. Надо искать.

Друзья слушали с удивлением. Никто не мог представить, что им подвернётся столь странное испытание. Объяснение Кима также поразительно. Пусть он прорицатель, пусть, но здесь не отделаться словами, не обмануть гаданием на звёздах, нужно найти клад. А собеседник спокоен, ни о чём не тревожится.

– Ладно, он клад сыщет, а мы зачем? Или своих воинов недостаёт? Всем сытым быть, так и хлеба не станет, – вскинул брови Крутобор.

– Вы чужие, погибнете – не жаль, а добудете согдийские дары, не украдёте. Вам бежать некуда, всё вернёте. Так решили сановники, – объяснил Ким. – Пейте чай да ложитесь. Утром рынок, а там и дорога! Надо спешить, охочих до клада много.

Так и сложилось. Многоликий рынок запомнился суетой, торопливостью, яркими пятнами шатров и навесов. Всюду встречали непривычное: множество тканей, ведь караваны с шёлком проходят именно через Хазарию; множество китайцев, чьи чистые лица и детские веки поневоле притягивали взгляд; множество скота. Верблюды с сёдлами на линялых боках казались смешными и слишком облезлыми, хворыми. А сколько посуды, различной утвари, сколько шкурок горностаев и куниц, оружия, ювелирных красот, ковров, пряностей и вин? Но Ким выбирал лишь нужное, повторяя, что всё доведётся тащить на себе, строго оценивал вещи. Взяли добротные одежды, подобрали сапоги, запаслись оружием, купили топоры, верёвки, казаны, обычное походное снаряжение.

Как ни старались друзья перенять у Кима его спокойствие, как ни сдерживали себя, а поход постоянно удивлял новизной, открывал им грани чужого мира, порой принося мучения, порой радуя.

В жару двигаться по пустынным землям тяжко, но даже жара не отравила пути. Ведь всё здесь неведомое, и пески совсем не такие, как на крутых берегах под Киевом. Жёлтые, коричневые, впитавшие жар солнца, они напоминают высохшую шкурку апельсина, непривычно сочного плода южных земель. И тень под невысокими деревьями не даёт прохлады, спасает от прямых лучей светила, но воздух по-прежнему горяч, и в тени Человек продолжает исходить потом. А Ким и не думает о воде, часто останавливается, даёт им передохнуть, разводит огонь, варит чай или бульон, что весьма непривычно для спутников. Но вскоре и они пристрастились к солоноватому напитку, сдобренному жиром: оказывается, солёное лучше утоляет жажду. Хазаре лишь посмеивались над новичками, коим неведомо, как путешествовать по пустыне. Они не высказывали вражды, но всё же держались особняком и часто хмурились, когда Ким говорил по-русски.

На ночь располагались основательно, скрывались от возможных разбойников, старались находить места в ложбинах, чтоб костёр не манил чужаков, блуждающих по дорогам в поисках лёгкой наживы. Кутались в длинные плащи, уже зная о скорпионах и других обитателях выжженной земли; вставая, вытряхивали пауков и прочую нечисть из тканей и не пугались, как в первые дни.

А ещё удивлял Ким: каждый вечер он садился в отдалении, чтоб не отвлекал говор приятелей, закрывал глаза, безвольно опускал руки на колени и погружался в колдовскую дрёму. Что видел он в своих ведовских снах, что узнал, для русских оставалось тайной, но одно открыл с самого начала путешествия. На докучливые вопросы Макара хазарин ответил с улыбкой:

– Пока вы со мной, ничего не бойтесь. Мы вернёмся из похода живыми. А Владимир ещё сядет в Киеве. Точно говорю. Кровь будет, враги будут, но вернётесь. Одно не могу разглядеть... клада не вижу. А ведь нас послали за сокровищами.

– Ха, клад! – рассмеялся Макар. – Уж лучше жить без богатства, чем сложить головы в песках...

– Так-то оно так, – кивнул Ким. – Но мне надо принести хоть щепотку, хоть горсть пропавшего. У вас, бывало, споришь с приятелем, толкуешь, что ныряешь до дна, – значит, должен хоть ила зачерпнуть, подтвердить сказанное. Клялся, что вижу скрытое, обязан найти. Иначе какая мне вера?

Скоро они привыкли к дороге. Знали, Ким ведёт от колодца к колодцу и погружается в созерцание тайного всюду, где могли оставить следы преступники. В местах ночлега и дневного отдыха, в постоялых дворах и у рек, похожих на ручьи, совсем узких, но украшенных зеленью близких кустарников, травами, куцыми огородами крестьян.

А спустя пять дней приблизились к месту, где стража настигла грабителей и сгоряча истребила. Уцелевших не оказалось, одного схватили живым, но и тот умер под пытками.

Предстояло самое сложное – угадать, где спрятано согдийское золото.

– Не в золоте сила, – признался Ким, готовясь к колдовской дрёме. – В дарах есть рукописи, вот что больше всего ждут в столице. Божественные тексты, весьма важные для иудея, совсем неинтересны согдийцам и тайцам. Если они попали к половцам, давно сгорели. Что степнякам какие-то папирусы?

Друзья старательно готовились к ночлегу, размещались возле костра, собирали топливо – ведь по ночам случалось мёрзнуть, перепады от жары к холоду обычны для этих мест. Гадали, удастся ли Киму узреть скрытое. Скорей бы. Усталость накопилась исподволь, как в складках одежды за день скапливается мельчайшая пыль, как на бёдрах натираются мозоли и ранки, разъедаемые потом. Скорей бы...

Глава восьмая
МИРНАЯ СУЕТА

В Киеве наступило странное время. Внешне всё выглядит спокойно, жизнь идёт по-старому, купцы торопятся свершить плавания к югу, чтобы выручить за товары звонкую монету, крестьяне радеют о зерне, вскармливают скот, и новому князю уютней в обжитом гнезде. Некому оспаривать стол киевский, но только спокойствие обманчиво. Глеб поспешил с займами, привычно понадеявшись на русский авось, и хоть знал уже, что скверная слава имеет крепкие ноги, решил взять и у хазар, и у византийцев, не видя между ними разницы. Так брал в Изборске – и у кожемяк, и у оружейников, и у ткачей. Что в том дурного? Однако Киев не Изборск, кожемяки не хазары. Вот явился посол императора Византии, улыбается широко, да говорит дерзкое:

– Великий князь волен решать, с кем дружить, с кем враждовать! В том мы не указчики Глебу. Но в чём провинились наши купцы? Зачем унижать перед лицом наглых хазар? Хазарские лицемеры в любую дыру пролезут, но будет ли впоследствии покой?

Глеб принимал посла Калокира в светлице. На трапезном столе чаши с вином, посуда, крытая эмалью, душистый хлеб, свежие вишни. Рядом лишь охрана, казначей ждёт за дверью: мало ли, назвать верную цифру не всегда удаётся, потому и вызвал памятливого на числа писаря. Браниться с послом не хотелось, но и уступить князь не мог. С чего это ему будут указывать, как державой править да с кем за стол садиться?

– Ничего... – вяло поморщился Глеб. – Всему своё время, всему своё место. Я рад дружбе с императором. Но какой вред от хазар? Проныры, да, но они давно уже успокоились, не думаю, что опасны.[8]8
  В 780—810 годах евреи были изгнаны из Константинополя и бежали, частично в Хазарию, где вскоре сумели занять лидирующее положение. Знание рынков империи и связи помогали им занять свою нишу – торговля и ростовщичество принадлежали евреям.


[Закрыть]

– Князь! – Калокир, молодой цветущий мужчина, по жилистым, мозолистым рукам видно – из вояк, перешёл на доверительный шёпот: – Давай открыто! Иудеи есть всюду! Всюду, где есть торговля, где пахнет выгодой! И всякий кусок они норовят утащить в свою нору, вырвав из наших рук. Ведь купцы русские не продают зерно в Греции, нет – спускают за полцены в Ольвии, в Корсуне![9]9
  Древние города на низовьях Днепра, на побережье Чёрного моря, они являлись рынками, куда Русь привозила зерно, следовавшее далее в Римскую империю, разделившуюся уже на две части. Корсунь – Херсонес находился близ современного Севастополя.


[Закрыть] Почему? Да потому что так выгодно пронырливым торгашам! А ты им отдал леса, позволил скупать пушнину и ещё берёшь займы! Князь, опомнись, не успеешь оглянуться, как по миру пустят. Согласись: всё, что отхватил хазарин, могло быть твоим. С чего же ты так щедр? Разве мало вы платите хазарам дани? Сказать по правде, не пойму за что. Или ваши воины совсем разнежились? Чем хазары страшней печенегов? А их вы били, сказывают, даже безусый юнец Владимир разгромил тысячу, причём наголову!

Глеб усмехнулся в ответ, привычно прихватил горсть вишен, ощутил сок кисловатый и терпкий, выловил косточки, сплюнул в кулак и, сожалея о неловкости, принялся отдирать их от ладони. И кто принёс их в горницу? При знатном госте негоже плеваться. Сгинь ты, гадость! Ему не хватало слов, а ведь приметил что-то хлипкое в доводах Калокира, но, пока обтирал ладонь, забыл.

– Что воины наши умелы, то любому докажем. А радеть о рынках не моё дело, князю князево, пусть о том заботятся купцы. Чем ваши торгаши лучше хазар?

Черты лица посланника дрогнули, он собирался рассмеяться, но сдержался. Привыкшему к тайным интригам византийцу подобная слепота казалась дикостью. Как может властвовать человек настолько ограниченный?

– Наши купцы лучше хазар тем уже, что вы не платите нам дани! – сбиваясь на покровительственный тон, пояснял он. – Всегда стремись ослабить врага и поддержать друга, разве это не истина? К тому же Византия – это цивилизация, это культура и вера в единого бога, к которой и вы раньше ли, позже ли примкнёте! А что Хазария? Медвежий угол, дикость нравов да обман! Разве не обманом купцы-рахдониты добывают меха? Что они платят несведущим охотникам? Или тебе всё едино? Князь, что украл хазарин, могло быть твоим по праву! Выгони их взашей! Выгони, не пожалеешь!

Разгорячившись, Калокир принялся наущать князя, забывая сдержанность, чем вызвал лишь стремление к противодействию. Князь Глеб частенько поступал вопреки здравому смыслу, руководствуясь ущемлённым самолюбием.

– Ну, кого гнать, кого привечать, я как-нибудь разберусь! – хмуро заявил он и поднялся, намереваясь прекратить неприятный разговор. – И вера наша пока ещё крепка! Может, мы и медведи, да щит наш висел на воротах Царьграда! Так-то...

Калокир, соблюдая приличия, извинился за горячность, попросил обдумать сказанное и откланялся. Уже в дверях, попрощавшись с князем, он вдруг вспомнил:

– К слову, князь! Ярополк всё ещё в Царьграде. Может, пора прислушаться к его выбору? Я видел его, славный будет воин. Только чрезмерно увлёкся гонками на колесницах. Жаль, если случится недоброе. Молодости свойственна неосторожность! Верно?

Мелькнул плащ византийца, дверь затворилась и приняла на себя удар брошенной в спину чаши с вишнями, посыпались черепки, по дереву расплылись пятна.

– Леший тебя задери! – выдохнул князь и опустился на место.

– Может, мы его... того? – многозначительно чиркнул по горлу Август.

Но князь лишь кратко отмахнулся. Угроза византийца вполне насущна. Надо поскорей вызвать сына. Вот тогда и поглядим, кто кому пригрозит! Пора, пора вернуть Ярополка. Изборск да Новгород нуждаются в крепкой руке. На севере привыкли полагаться на себя, на оружие, а не на договоры. Вон Полоцк тянет к обособленности. Рогволд тоже из варягов, воин крепкий – не успеешь и глазом моргнуть, как обособится. А сын сидит в Византии, позабыв о деле.

Глеб старался гнать прочь дурные воспоминания. Но скверное не так просто запереть в чуланы. Недавно в городе гостил Рогволд. Гулял с воинами широко, хлебосольно. Пригласили к столу и Глеба: всё же не чужие, корни-то общие, отцы Глеба и Рогволда братья из Вагрии, для киевлян – варяги.

Как водится, застолье затянулось, пили пиво, толковали о делах мужеских, выходили по нужде. Вот тут и придержал Глеба Рогволд. Тёмные глаза глядят твёрдо. Говорит весомо. Ещё и подаёт знак Августу, чтоб не подходил близко – мол, не твоих ушей дело.

– Давно искал случая перемолвиться о правах удельных. Нет, Киев мне без надобности, ты сел – ты и хозяин, хочу другое напомнить. Полоцк всегда был волен и платить дань Киеву не станет.

Глеб отступил и окинул Рогволда негодующим взглядом. Тот статен, крепок, взглядом не испугаешь. Со стороны и не сказать, кто здесь гость, кто хозяин столицы. Дерзок Рогволд, дерзок. Почему-то в тот миг Глеб не оскорбился, не взлютовал, как обычно при непокорстве ближних, а буркнул скорее для порядка:

– Отчего же? Святославу платил? Я, стало быть, не гож?

Закатная заря тихо прощалась с днём, время вечернее. Вокруг красота неописуемая, тот редкий час, когда последние лучи солнышка заливают алыми красками нижние кромки серо-сизых облаков, а само небо плещется голубизной и далёкой чистотой, недостижимой ни для человека, ни для самой крылатой птицы. Но Глебу не до красот небесных, не до благости.

– Наши дела с покойным – прошлое. Всё меняется, да не всё нам ведомо, вот и ты, князь, не знаешь, что я дочь твою привечаю. Может, не знаешь и того, что посеял семя. Признайся, не знаешь?

– Какую дочь? – не поверил Глеб.

– Дочь. Калеку на постоялом дворе помнишь? Праздник Купала, костры, случайная страсть. Ты уехал и думать забыл, а девка родила. Не бойся, она честная. Дите лелеют, растят, сам слежу. Так что не стоит со мной свару затевать, Глеб. Не к лицу. Скорее ты мне обязан, верно?

И Глеб вспомнил.

Так оно и было. Случай.

Ночь на постоялом дворе. Праздник. Костры. Его спутники пристали к гульбищу. С давних времён так повелось, в ночь любви даже паршивому мужичонке не откажут в ласке, на том и стоит община, дети всегда нужны, лишний работник не в тягость.

А он хлебнул лишку да и завалился спать. Но в ночь проснулся, проклиная тяжесть в подбрюшье. Вышел по нужде, а в полях рдеют прогоревшие костры. Тихо. Дым пахнет жареным мясом, подгорелым луком, чем-то сладким. В лунном свете шелестят листья ближних лип, и обманчиво чудится, что сладкий сок с их листьев липко серебрит не только траву под кронами, но и его ладони.

И Глебу на мгновенье захотелось забыть своё княжество, заботы, спешную поездку, предстоящие споры и пересуды. Почему-то крестьянский быт и покой, простота и бесхитростность отношений мнились единственно верными. И чего ему не жить, как всем? День за днём, спокойно и размеренно. Без свар и злобы, без зависти и погони за наживой.

Вернулся в дом, а в горнице у ковша с водой – она. Калека. Дочь хозяина. Хромая, кособокая. За ужином приметил – бледна, ковыляет уточкой, но грудаста, коли б не калецтво – быть красавицей.

И отдалась. Сама отдалась. Молча. Помнилась как сейчас: пыль сена на взъерошенном ложе, колючее сухое и неимоверно пахучее разнотравье едва прикрыто рядном и дурманит голову настоявшимися ароматами. Потом нежная раздвинутость бледных ног, луна открытая, света полна горница; мягкость сопротивления и провал, тесная глубина и стон первого проникновения. Даже кровь на членах не вызывала брезгливости. Всё как-то разом, всё свежо, скоро и мощно. Едва ощутимый и приятный, как ласка неумелой калеки, ветерок над головами и потными телами любовников. Навалилась усталость, сморило.

Кто же знал, что так повернётся?

А утром уехал. Он и с лица её не узнает, вот она, правда. Рогволд сказал – дочь. И что теперь?

– С дочкой сам разберусь. А дань – не мне, Киеву отдашь. Так повелось, чья сила, тому и поклон, – уклонился от свары Глеб и постарался улыбнуться беззлобно. Но Рогволд не поддался, ответил всё так же неуступчиво.

– Сила русская в законах Рода, в общинах, а не в сечах меж своими. Лапотники могут не знать, но мы-то ведаем: наши отцы – наследники великого мира. На нём и Рим стоит, и византийский Царьград. Кто возвёл Рим, как не этруски? Русские всё ж. Так стоит ли нам править по примеру новых империй? Не краше ли жить по голосу совести и обычаям отцов-дедов? То и есть Род!

Да, ничего путного из той беседы не вылущилось. Глеб не так скор на острое слово, да и весть о дочери легла тяжким камнем поперёк пути, мешая найти достойный ответ. Одно ясно, ругаться с Рогволдом не умно. Мало ли что говорят, выпив пива. Дань – вопрос серьёзный. А о дочери надобно разузнать через верных людей.

Да, все норовят поступать наперекор новому властителю, все рвут кусок пожирней. А что останется ему? Что Ярополку? Русь Святослава – блажь, но хоть что-то придержать не помешает. Надо заботиться и сына призвать к столу киевскому. На кого ещё опереться?

– Кличь пачкуна! Будем весточку Ярополку глаголить! А с этим всегда успеется.

«Да, – думал Глеб, – сына нужно вернуть. С них станется. Византийцы умеют дурманить молодых».

Вспомнил услышанное про венгерских царевичей, которых держали почётными пленниками в столице. Хитро. Всегда можно прижать родителя.

Да. Стоит написать, что болен и составляет завещание, а Ярополку самое время браться за вотчину. Ведь он – сын великого князя. Всё ему достанется.

Умирать Глеб не собирался, но весть о наследстве подтолкнёт Ярополка, шутка ли – он первый претендент на стол киевский. Да так оно и есть, кто, кроме него, достоин? Олег? Владимир?

«Владимир вряд ли вернётся. А с Олегом разберёмся. Жаль, не спешит в Киев, прячется в Овруче. Ну, да и медведя из берлоги поднимают, когда придёт время, – подумал князь и прищурился. – А ведь это верная мысль. Чего не случается на охоте?»

Солнце выглянуло, не по-зимнему окатило светом и приятным теплом, но посланник уходил сумрачным, едва шевеля губами, то ли проклиная, то ли молясь. И даже любимый конь, красавец с лебединой шеей, не мог успокоить Калокира. Взлетев в седло, он грубо рванул узду, разворачивая белоногого скакуна. Уехал, оставляя князя торжествовать...

Ему казалось, что всё окончательно разладилось в Киеве. И не столько княжья спесивость удивляла – с тем ещё можно выждать, случится что серьёзное, прибежит, куда денется, – сколько именно события в Константинополе подталкивали, склоняли к окончательному решению.

А в столице Византии – Цимисхий! Кто мог знать, что Цимисхий преуспеет? Покорил болгар, разбил германского императора Оттона, всюду утверждает силу оружия и пользуется любовью армии. А время уходит. Замыслы Калокира превращаются в пыль. Опасность растёт.

Зачем новому императору соперники? Да, он становится не соратником, не верным другом, с которым таили замыслы, рискуя головой, а источником опасности.