Текст книги "Хазарский пленник"

Автор книги: Юрий Сумный

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 32 страниц)

Глава двадцать третья
ПОГОНЯ

– Никогда не думал, что пустить кровь беззащитному так тяжко, – признался Август. – Неловок я, неумел. Какой из меня палач? Отпусти, князь.

Владимир лишь головой помотал, отказываясь обсуждать предложение нового хозяина острога. Зашёл к ночи, усталый, издерганный, и вместо утешения вынужден выслушивать жалобы соратника.

– В том твоя сила, Август. Зря никого не загубишь. Потерпи. Вернусь, разберёмся. А что Чемак? Стоит на своём?

– Стоит. Да я не умею мытарить... едва приступил, он сомлел. И так три раза. Поверишь, пустить стрелу в спину проще, чем связанного хлестать.

Владимир усмехнулся. Вспомнил первое знакомство с Августом. Приставленный Глебом соглядатай собирался убить его, готовил стрелу, да пострадал в сече. Не справился. А теперь вот отказывается, не хочет владеть острогом, власть и страшная сила не привлекают его.

Однако же надо решать – верить ли Чемаку? Кто скрывается в тёмном углу? Жена? Говорит – лицо пострадало, не красавица там, калека, вряд ли лжёт, понимая, сколь тяжко слышать князю подобное о жене, если это Рахиль, но скрывать тоже опасно, начавши, обязан сказать до конца. Ведь выжила, родила младенца.

– Давно родила? – спросил Владимир, стараясь не пугать пленника пристальным взглядом. – Говори, не опасайся. Обещаю – жив будешь, если найдём их.

– Не так давно. Как войско вернулось с Византии. Месяц спустя, – тяжело сглотнув, ответил Чемак.

Во дворе беспечно залаял пёс. Острог для псов удобен. Всегда накормят. Выбирают чутких, тех и оставляют навсегда. По голосу слышно, лающий молод, игрив. Верно, и Август пытается найти отдушину, хоть какую-то радость в новом деле. Остался один. Как и Владимир.

Князь тоже страдает в одиночестве. С Рогнедой так и не поладил. Чужая она. Злая. Лишилась власти, смерть отца простить не может. А ему и дела нет. Своих забот достаточно, вымаливать прощение не намерен. Шептали слуги, беременна. Значит, всё само по себе разрешится. Пусть попробует, каково это быть прислугой, рожать не законного наследника, а холопа. Он на всю жизнь запомнил её упрёки. Теперь отдаст долг. Сына потом признает, выделит стол. Хотя как заглянешь в будущее? Может, правду сказал Канадак, от таких жён сыновья не опора, а сущая погибель? Утешает одно, есть у него Савелий, есть Тёмный, есть надежда, что сделанное подхватят, примут и другие. Свёл их. Тёмного посадил за премудрости письма, пусть Савелий учит рунам.

Задумался. Да пропустил, о чём толкует Чемак? Оказывается, правду говорить тоже страшно. Видно, он пугало не хуже палача, даже с вестью, сулящей спасение. Чемак мнил себя умником, а оказался в остроге. Если проведёт к хутору, можно и отпустить. Зачем лишние казни? Казнят сами хазаре. Не простят.

Да уж, где слабым мира сего разобраться в политике? В кознях и страстях борьбы за власть. Приспешники клялись служить верой и правдой, а во что обратилась их служба? Горбань выжег полгорода, все стали крамольниками, попали в недруги. А теперь, когда Горбань в остроге, да и другие дознаватели-доносчики пострадали, князя боятся как огня. Ненавидят и боятся. Он пугало.

Только как ни крути, ехать доведётся самому. Рахиль могла скрываться, покалечив лицо, могла бояться его мести! Ведала, что тайное станет явным. Ведь не случайно Рахиль встретилась ему в Атиле, и в дом свой привела не просто так, и всё остальное, что сложилось меж ними, также не само по себе устроилось. Знала Рахиль, для чего манят юного киевлянина мудрые хазаре, знала. Теперь боится. Всех боится. И хазар, и князя. Значит, нужно ехать. Только втайне. Много врагов рядом, даже те, кто его звал к престолу, теперь смотрят косо. Постарался Горбань, поклон ему низкий. Долго ещё будут помнить ретивых соратничков. Ну, да делать нечего. Выступим к вятичам, о том давно говорится, пора решать с данью. В походе пятеро всадников легко затеряются. Два-три дня не великий срок. Мало ли кто отправился к лесному посёлку да зачем. Если сделать тихо, то и не заметят. Телохранители будут верно сторожить крытый возок, конь князя будет бежать на привязи, всё как всегда. Так спокойней. Да, так и поступлю, решил Владимир, глядя в бегающие глаза Чемака. Хотелось верить, что тот принёс добрую весть. Злых более не ждал, много выпало злых. Пора им поискать другие дома. Слишком тесно здесь сёстрам, и все с траурными украшениями.

Вышли малой дружиной. Киев ещё не успокоился, гомонил о событиях недалёкого прошлого. Опасно оставлять город без крепких полков. Тысячи, потрепавшие Византию, пока не рвались в поход, и Владимир хорошо понимал воинов. Пусть отдохнут. Время мира краткосрочно. Глядишь, ляжет снег, а там и лютые холода. Не лучшее время для походов. День за днём, полгода жизни минует, а для воина каждый год – дар! А ему много не потребуется. Сотня, другая – не более. Позднее свершит круг, снимет дань с земли, но всё это не главное. Главное скрыто от рати, главное не доверял теперь никому.

Четыре дня миновало незаметно. Ехали медленно, щадили коней. Но и такой поход несколько оживил князя, взбодрил кровь, что уж говорить про Тёмного, освобождённого от зауми букв и слов. Был мальцом, был гриднем. Теперь воин. Соратник. Он и есть тот битый, за которого двух небитых дают. Князь и десятка не пожалеет. Потому что верит Тёмному. А кому ещё он может верить?

В Киеве остался Куцай, хромой, однорукий и злой, многое постигший на собственной шкуре, он теперь тысяцкий. Вся рать Киева при нем.

Тайное доверил Августу. Не нашёл другого, хотя телохранитель Глеба к власти не рвался и принял канцелярию неохотно, но кому-то же надо вершить и тайное, без лазутчиков нет верных вестей, а слепой не много совершит.

У костра сидели на попонах. Земля ещё не прогрелась как следует. Сытный стол скорее согреет тело, чем закатное солнце. Лучи, тающие в застывших облаках, ласкают взор, бросая вызов недолговечности человека. Ведь не так давно князь любовался рассветами и закатами среди верных друзей, а нынче – где они? Облака рассеет ветер, грозы пройдут над землёй, и снова будут багряно пылать кромки небесных странниц, привлекая взгляды людей. Но все ли доживут до следующей весны? Другие глаза станут упиваться красотами природы. Она-то вечна, неизменна, а люди ветхи. Кто покроется шелушащейся кожей, гречкой старческих пятен, оскудеет умом, согнётся под тяжестью годов, а кто сгинет. «Наверное, я стар душой, – подумал Владимир, – коль яркая красота приводит к унылым мыслям».

– Слушай, брат соратник, и запоминай. – Владимир говорил негромко, стараясь не привлекать внимания воинов. – Ночью я скроюсь с пятёркой дружинников. Возьму Тимку да ещё четверых.

Владимир часто называл мальца именем друга, погибшего в давние дни, уже привык и, называя Тёмного Тимкой, не испытывал скорби о погибшем. Время идёт, и раны в душе зарастают, остаются лишь шрамы. Вот и сейчас он сидит на спине молодого жеребца, приплод от чистокровных скакунов холят и лелеют ради будущей дружины, ведь без коней не создать войска. Но кто помнит о краже коней и гибели Тимки? Только он один.

– Так вот... надо проведать одно селение. Тут недалеко. На следующую ночь нагоним вас. А верней – на другую. Если что сложится не так, пришлю гонца. Главное, никому ни слова! Ты это хорошо запомни. Князь прихворал, спит. Не велел будить. Отговориться сумеешь. Ну а коль что встретится, думай сам, решай. На то ты и воевода. Не первый день в седле.

Тысячник не спорил. Спросил одно, другое и притих. Может, и рад, что ему доверили дружину. Не каждому доверяют. А скорее не придал значения отлучке князя. День да ночь, что за беда? Скоро правитель воротится. Страшней предстоящая встреча с вятичами. Там малой дружины едва ли достанет. Но что уж гадать, на то есть князь. Ему ведомо, где пахнет миром, а где не миновать схватки.

Утром умывались у реки. Камни скользки, течение порывисто, но вода чудно чиста. Близёхонько лес, а на высоком берегу, в отдалении, то самое поселение. Сонное, неподвижное, утонувшее в тумане. Владимир в который раз поморщился, вода ломила зубы, и не так, как обычно, а прихватывала недоброй болью, суля хворобу. Пора заглянуть к ведуну за травами. Вона как подкрадывается старость. Ещё не нажил детей, а уж мается зубами. Скверно.

С мыслей о сыне, коего родила Рахья, перекинулся на мальца, зябко подрагивающего у воды. Узнавал в нём себя. Не так давно и он был таким же, сладко спал по утрам, не добудишься, дрожал от прохладной ключевой купели, мечтал о славе. Чем малец Тимка не сын? На днях вступился за него, накричал на дружинника. Сорвался. Владимир покрутил головой, отгоняя воспоминания.

В малой дружине собрал крепких воинов, тех, кого помнил по Царьграду, тех, кто не сплоховал в походе. Среди них и Сергий. Мощный, как бычок, на загривке складка, словно поверх сочного мяса наслоился избыточный жирок, но ему не мешает, мечом орудует проворно, вынослив, а главное, спокоен и крепок. Бегать не горазд, наметилось брюшко, но на что кони? Всегда глядит с прищуром, всегда готов рассмеяться, обернув сказанное в шутку, и это нравится дружинникам. Ведь в тесном сообществе любо жить весело, а не воздыхать о тяжком. Одно худо, часто его прибаутки да насмешки бьют слабых, выискивают неопытных да неумелых. Сергий для молодых вроде старшего брата, тянутся к нему, трутся рядом, когда он точит нож, доводя любимую игрушку до невероятной остроты. Швырять нож мастак. С десяти шагов вершника снимет, вгонит под бронь, уловив малую щель.

Но шутки бывают разные. В мужском сообществе часто матерно суесловят, подначивают друг друга, но есть грань, при которой шутка становится не просто отдушиной, а бичом злым. Шутки Сергия – бич. Малец долго хворал, диво что выжил, оттого и не слишком проворен, но зачем же его шпынять изо дня в день!

– Кривым хреном тебя мастерили, Тема! – усмехается Сергий, привлекая внимание ближних к мальцу, что возится с уздой, долго забрасывая её на шею. Его локоть ещё не поднимается выше плеча, да кто знает, поднимется ли со временем, хорошо хоть так срослось. И ловко, картинно вершит дело, помогая да приговаривая: – Учись хоть лошадь уздать! Бабы тебя не скоро допустят! Коли так будешь обхаживать, порты смочишь, а в щель так и не воткнёшь! Верно, братцы? Наше дело скорое, шею прихвати и загоняй! Красного бычка... в тёмную клеть!

Следом гогот. Парням каждое упоминание бабы потеха. Потому что воину женщина – как награда. Кто не жаждет владеть красавицей, кто не грезит о соромных ласках? Но шутки и укоры Сергия подхватывают другие, стремясь выказать и своё удальство, чем доводят Севку до пунцовых щёк, того и гляди заплачет. Но зубоскалам то не приметно. Так безрассудно и затюкают слабого, превратят его в изгоя, по молодости не разумея, что крайний всегда найдётся. Убери сего, кто станет мишенью для жёстких оплеух? Не ты ли? В любом строю есть последний, но разве он не таков же, как и ты? Дурной обычай возвышаться над другими князю не нравился. Особо когда слабого мазали грязью потехи ради.

– Мне б таких кривых ещё пяток! – громко и зло сказал тогда князь, стараясь не глядеть на Сергия, чтоб не оскорбить насмерть, хотя и без того ясно, кому сказано. – Русь поднял бы выше Византии! А с вами, смешливые, Киев едва держим! Подолы задирать мы горазды! А вот грызть ворога, как сей малец грыз, не каждый сумеет!

И ещё тогда подумалось Владимиру, что новая дружина ему не верна. Им Сергий ближе. Его похвала им наградой. От князя же ждут благ, милости, золота – всего, что ищут удальцы с оружием. Нет, не брат он дружине, не брат.

На лошадей не спешили сесть, прошлись вдоль речки, вбирая запахи свежего рассвета, сочной зелени на мшистых камнях, влажной глины полого склона. Что-то мешало князю свершить последний шаг. Ведь вот посёлок. Руку протянуть. Там, может, и сын, может, и жена... отчего не радостно? Задумался. Нашёл ответ.

На лошадей глянул и всё понял. По лошадям понял. Они чуют беду. Ещё не свистит стрела, а лошадки уже знают: впереди засада. Знакомо напряглись лошади. Прядут ушами, и трава не привлекает. Отчего? Вскинул взор, проверяя. Да поздно. Чемак, к которому приставил Сергия, уже погнал по росистой поляне, не слыша окриков, не отвечая на вопросы. Погнал, как будто должен опередить всех. Первым вкатить в улочку, чьи светлые колеи едва видны отсюда. Сергий следом. Казалось – чтоб нагнать, ан нет, сравнялись и скачут дружно, знают куда, знают зачем.

Сговорились.

Вот тебе и жена. Доверился...

Дорога, как и у многих селений, видна ближе к домам, а сперва надо миновать кладбище.

Там деревца, там столбы дубовые, а где и камень на холмике. Но не к той покойной делянке стремился проводник, не к огородам, не к стаду, показавшемуся на тропе. Не звон колокольцев на шеях бурёнок манил его.

– Эх-х! Дурак! – выругался Владимир и оглянулся. – Засада! Лихо затевается! Слушай меня!

Да, всё стало ясно лишь теперь. Но мог догадаться и ранее. Тёмные мысли и скверное дело, вот что тревожило Чемака. С первого дня тревожило. А князь всё понял на свой лад. Теперь-то раскрылось, что задумал пленник, да проку?

– Они ждут, что мы кинемся к рати! Обратно! Той же дорогой. А надо обмануть! Уйдём в лес! И скроемся в глуши! Если за день не настигнут, выживем! Всё – пошла-а! Пошла!

Князь развернул лошадку, жалея об оставленном скакуне, сменил утром, а перекинуть седло нет времени, и первым направился к речке, брод близко. Там и лесок.

– Верно ли, Владимир? – спросил один из ратников, не успев постигнуть увиденного. Мирное село и тихое стадо не пугало его, а ускакавший воин мог думать всякое, мало ли что взбрело ему в голову? Хотя бы проверить, куда вывел. Кто не ошибался в пути?

– Верно! Верно! Не отставай! – жёстко прикрикнул князь.

Времени на долгие разговоры нет. Ловушка слажена. А уж крепка ли пружина, сколько воинов в посёлке, то лишние подробности. Разве двух десятков не хватит?

– Думаешь, смерти боюсь? – сказал Владимир, принуждая коня войти в холодную воду. Спешился, пришлось замочить сапоги, но так надёжней, ноги коня теперь единственная надежда уцелеть. – Мне жить надобно не для себя! Я умершим задолжал, обязан дело сделать! Людям обязан. Не для того друзья головы клали, чтобы мы в суп угодили! Эх, индюк! Как не разглядел подлости!

А ещё Владимиру было до боли обидно, вот ведь Тёмный верил ему, снова сел в седло и что? Умрёт здесь, в глуши? Потому что князь простофиля? Малец ещё не видывал бабы, той самой жаркой молодки, о которой твердил краснобай Сергий. Не испытал любви, не пил вина, не познал славы. За что же его?

– Нет, князь. Так неправильно! – раздался рассудительный голос сзади. – Ты себе как хочешь решай, а мы должны ворогов увести! Давай разделимся, мы следы к дороге направим! Обратно! Как и ждут засадные... кто знает, будет удача, приведём дружину! И вам с Тёмкой проще затеряться. А, князь?

Мог спорить, мог приказать. Но по здравому рассудку так всё же верней. Да и судьбу не обманешь, то князь знал наверняка. Каждому своё написано. Воин выбрал, пусть поступает по своему усмотрению, судьбу, однако, не обойти.

– Ладно. Скачите к дружине. Скажете – западня. А мы скроемся, как сумеем. Выживем, разберусь.

Князь помолчал, не решаясь разглашать, куда пойдут, да и не расскажешь в двух словах про дальний путь к половцам. Табора половцев ещё найди. Да вынужден теперь, другого выхода нет. Вот как жизнь повернулась. Давно собирался снестись с Тугаром, пора искать верных друзей не среди кичливых ромеев, не среди пронырливых хазар, а среди степных племён.

– Удачи вам, хоробры!

– И тебе удачи, князь!

Лес стоял тихий, и поступь коней вскоре стала неразличима в обыденных звуках, да и фигуры ратников не разглядеть среди стволов, освещённых рассветными лучами, то ли круп рыжей кобылицы мелькнул, то ли сосна. Ветви колышутся, и пора умно выбирать тропы, не роняя лишних следов.

– Ничего, Тёмка! У нас своя судьба. Не бойся.

– А я и не боюсь. Ну почти... – ответил малец и с ожиданием взглянул на Владимира.

Глава двадцать четвёртая
ДУХ ГОРБАНЯ

Калокир – муж не из пугливых. Мало того что напросился свидеться с начальником караула, так ещё и Горбаня требует показать.

– Ты, ясно дело, страж. Но ведь и нам нужна правда. Сегодня кричат – Горбань именем князя вершит суд, было, признайся сотник! А завтра шепчутся, что Горбань гниёт в остроге. Как понять? Или мы совсем из ума выжили, или же нас обманывают. Допусти с Горбанем перемолвиться, сам знаешь, за мной должок. Пришлось и мне его ласки отведать. Теперь хочу знать правду, за что мытарили? Не князь ли велел?

На стол легла горсть монет в ладном кошеле, замша не истёрта, видно, в поясе не носили, такой кошель и в подарок принять не худо, а уж с серебром и подавно.

– А не боишься? – спросил стражник, но не договорил. Подумал, этому уже ничего не страшно. Кто из острога вышел, в рубашке родился.

– Чего мне бояться? – ответил Калокир. – Если Горбань самовольничал, радоваться нужно. Если приказ исполнял, время собрать котомку да распрощаться с Киевом. Правда дорого стоит, ты не знал, воин? Хочешь, поздно зайду, чтоб не знал Август?

Страж ещё не заматерел, наводить порядок в остроге – дело неблагодарное. А когда не берёшь греха на душу, не своевольничаешь корысти ради, то и вовсе никчёмное. Потому серебро казалось удобной возможностью скрасить тяжкую службу.

Он успел поглазеть на Горбаня, услышал немало о порядках в прежнем остроге и опасался тёмного пленника. Знал и Августа, строгого к ратникам и недовольного назначением, но неопытного тюремщика не страшился, служба везде служба, исполняй своё, и всё обойдётся. А вот Горбаня боялся до жути. Говорили, правда на ухо, что прежний хозяин всё ещё вольно разгуливает по острогу, проходит сквозь стены и насмехается над князем, подарившим ему жизнь. Да и чего не жить? Квашеную капусту носят из шинка; жареного зайца со сметаной подали на прошлое дежурство, пахучего, лавром несло за версту, это тебе не домашние щи на луковых кожурках; и пиво всегда стоит в комнатушке Горбаня. Любого спроси, о неведомой силе пленника всякий наслышан, стражи зря говорить не станут. Если сказывают, что Горбаню стены не помеха, знать, что-то есть. Клялся Марой стражник с Подола, что видел Горбаня в клети князевого кровника – Чемака. Хочешь верь, хочешь не верь. Ночью был, утром кинулись проверять, один подольский подступиться слаб, нет тёмного. Клеть заперта.

Оно конечно, всегда можно найти доступное пояснение любому чуду. Сунул золота стражу, он сам проведёт кого надо, а после прикинется дурачком, видел, да не ведаю, как возможно. Если дело того стоит. А похоже, ему выпадает достойное, стоящее.

Вечером, когда стемнело на улицах, старший караула повёл фигуру в плаще с капюшоном по коридорам, в дальний закуток, где содержали Горбаня.

Не отпирал клеть, лишь кивнул, гляди. И подал факел. Калокир подошёл ближе к решётке, поднёс огонь к тяжкой преграде и удивился:

– Так где же? Здесь никого!

И так твёрдо прозвучали слова, что каждый поверит, не шутка.

Никого? Как это? Страх и вместе с тем невесть откуда взявшаяся вера сковали мысли стража.

Нет. Злейшего врага Владимира, нет! Не зря посланник требовал показать, не зря! Знать, что-то слыхал! Не зря платил серебром!

Обжигая руку, перехватывая факел, стражник прильнул к решётке и вгляделся в темноту. Нет?

Нет! Кончено! Сбежал! Откупился тать! Откупился? Казнят-то стража, всегда достаётся забитым сторожам!

– Отопри! – прикипев очами к его лицу, скомандовал византиец. – Не подкоп ли?

Страж послушно отпер клеть, отодвинул створку и шагнул внутрь. А зачем? Видно же – пусто. Нет сидельца. Подкопать немыслимо. Ложе невысокое есть, подстилка из соломы, а самого – нет.

– Казнят тебя, страж, – ровным голосом молвил посланник. Стоял, прикрывая тёмный угол, тень прыгала по стене, вслед вспышкам огня, и пояснял хозяину суть. Словно мысли читал. Тот как раз о смерти подумал. Сгинет теперь ни за что! Горбаня не отпускал. Не подходил к дальней клети. Не хотел разговоров за спиной. Мало ли, князю нашепчут и... только смешны те страхи, ибо беда нашла дорогу. Ей нет преград.

– Казнят, если не придумать чего! Ты вот что, пообещай мне сделать всё как велю. Твои мысли в горестях. Путного не спроворишь. О твоей жизни толкую. Верно?

Отбросив капюшон, встревоженный византиец снял с пояса малую флягу с вином, припаслив ведь, как все иноземцы, и поднёс её к губам.

Стражник голодным взглядом провожал каждый глоток, чувствуя, как першит горло, наверное, с горячки. Жажда возникла вслед за страхом и безысходностью, потому страж не удивился, когда ночной гость сунул ему флягу. Поделился.

Принял с благодарностью и, не обтирая горлышка, припал к вину. Пахучая жидкость полилась куцым ручейком, словно в горлышке застряла пробка, но он всё же сосал вино, впитывая с запахом винограда нечто земное, привычное, возвращаясь из мира необъяснимого ужаса в мир плотской жизни.

Вернул флягу гостю и удивился темноте, окутавшей его в то время, когда пробовал напиток. Повернулся к проблеску огонька, хотел подсказать Калокиру, как раздуть факел, и не смог. Огонёк качнулся, вспыхнул ярко, и, падая, теряя дыхание, стражник смекнул – обман! Провёл хитрый ромей! Сотворил подлог!

Калокир вытер флягу, провернул насадку на горлышке, старательно обмыл руки чистым вином из большего отдела и спрятал мудрёное изделие.

Прошёл по коридору к распахнутой клети, где скрывался Горбань, и шепнул в полутьму:

– Выходи. Время дорого.

Вместе тащили в дальний закуток тело стража, на подмену Горбаню. Жгли солому, чтоб лицо мёртвого, ясно, что не живого, подпортило пламя, чтоб опухшее и обгорелое никто не узнал.

Старались. Заметали следы.

На другой день соседи, кто содержался близ Горбаня, уверяли, что ночью по острогу шастали демоны и голос Горбаня звучал в темноте:

– Я ещё вернусь, сирые! Уж поверьте! Вернусь и отомщу!

Горелого в одежде Горбаня зарыли, придавив для верности добрым камнем. Август велел. Но слухи не придавишь. Люди говорили, Горбань выехал из города на добрых конях, на челе десятка верховых, да все при оружии, и никто не посмел его остановить. Ибо кто остановит злой дух? Люди давно готовы поверить в самое скверное, годы в Киеве чередуются один другого страшней. Не понять, где правда, где преступление, кто за истину борется, кто под себя гребёт. Потому и легко верят в страшное. Не впервой. И дух Горбаня – не первая ужасная весть, первой стала сплетня о живом Ярополке. Настойчиво повторялась, мол, утопленник вернулся и мстит Владимиру, оттого у князя дела разладились. Видеть Ярополка удалось мало кому, но видевшие спешили поделиться весточкой с друзьями, а те передавали слухи далее, и неслась злая весть быстрей стрелы.

Духи. Духи одолели город. И что будет, никто не ведает, но доброго ждать глупо. Лучше сидеть тихонько, не накликая беды глупыми расспросами, не доискиваясь истины.

Да, всякое случается, но такого не бывало, и упаси силы небесные от подобного впредь. Спасает лишь вера и надежда, что духи привидевшиеся, как бы зримы они ни казались, как бы грозно ни глядели, не властны над живыми людьми. Тьфу на них! Живым страшней живые. На том и стоит свет.