Текст книги "Хазарский пленник"

Автор книги: Юрий Сумный

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 32 страниц)

Не успели Ковали подтвердить сказанное, как Горбань кашлянул в кулак и уточнил:

– Чему свидетели? Ты дань оборотил в деньги, в серебро, а кто знает, как и с кем сговаривался? Пушнины нет, мёда нет, всё скинул, лишь бы бренчало! Кто узнает, сколько к рукам прилипло?

– А не знаешь, так к чему наветы?!

– Не знаю, ибо так тебе выгодно. Без свидетелей промышлял?

– Ладно. Не спорьте. – Князь примирительно поднял ладони. – Люди соберутся, купцы не дети, всё узнаем, если нужно!

– Он узнает! – усомнился Бочкарь. – Его ж боятся, как дьявола! Кто с ним поспорит? Горбань весь город разбередил. Всё ищет крамолу да измену!

– А ты не изменяй! – усмехнулся Горбань.

– Хватит! – Князь прихлопнул по столу. – Это и все беды? Всё остальное гладко?

– Откуда гладко, князь? Коль у Горбаня полгорода вороги?! Люди потому тебя и звали, что боятся жить! Нет жизни в городе! Нет покоя!

– Кто растащил казну, те и боятся! Тем нет покоя! А тебе пуще других, ибо знаю, сколько ты привёз! Другое дело, сколько там осталось! Ума не приложу, как думаешь князю глаза запорошить!

Князю надоел бесцельный спор. Он прекратил разговор и отпустил Бочкаря, велев завтра дать отчёт по истраченному. Чтоб выйти на площадь, к людям, зная доподлинно, что и как сделано наместником.

Меж тем истопили баню, на столе тесно от холодных закусок, лепёшек, слоёного сала, кислой капусты. Пиво князь отверг, потребовал чистой воды, хотя и видел, как напиток пробовали, прежде чем подать на стол. Проверяли, нет ли в нём отравы.

– Что Горбань? Не уживёшься с Бочкарём? – спросил Владимир, предлагая соратнику присоединяться к вечере. Тот помотал головой, отказываясь:

– Сыт, князь. Недавно ел. Это вы изголодались в лесу. А Бочкарь княжить вздумал, как же с ним ужиться? Ты париться будешь, а он кинется золото собирать, где в долг, где с угрозами, чтоб тебе показать, будто не похитил. Не верь! Вели, и завтра же тебе всё расскажут!

– Кто расскажет? – не понял Владимир.

– Вели голову снять укравшему да половину отдать доносчику! И всё, что украдено, будет известно! Сами прибегут, сами расскажут! Обещай сохранить жизнь, в ногах валяться будут! Да оно и проще. Когда воры меж собой перегрызутся, нам легче!

Владимир покачал головой и спросил:

– А ты? Тебе что же, деньги без нужды?

– Отчего же. Я беру с тех, кого поймаю! Мало смутьянов у нас? Мало злоумышленников?

Филин подтвердил:

– Да уж слыхали!

Князь выпил воды, поднялся и распрощался с соратниками:

– Ну, добро. Собираемся утром. Горбань, проследи, чтоб нас тут не придушили в первую же ночь! Филин к рассвету обещал сотню подтянуть... Да, постой. Об отравлении ничего не прознал?

В горнице остались лишь телохранители и Горбань, поэтому он признался:

– Прознал. Только взять не сумел. Девке яд дал купец хазарин. Но выехал без товара, и не в Итиль направился, нет. В Византию. Скажи, зачем купцу ехать в Константинополь без товара?

– Зачем? – повторил наивный Филин.

– Может, за долгами? Торговать-то теперь не станет! – Горбань развёл руками и, прощаясь, повторил: – За долгами. Жаль, мы ему не отплатили, жаль.

Баня просторна, а всё ж тесная. Парились вчетвером, двое на полках, третий с веничком, а один следит за теплом, подкармливая прожорливую малиновую гору угольев. Понятно, что истопник меняется, как кто-то выскочит из баньки, чтоб малость охолонуть, поваляться в снегу или посидеть в предбаннике, глотнуть прохладного пивка, другой ложится на полку, постанывая от жары, от прикосновения к горячей кромке досок. Воды не жалели, печь раскалили как следует, пар густыми клочьями вываливался наружу, в темноту, согревая морозную ночь.

Винить некого. Коли князь не смекнул, к чему клонится, так чего спрашивать с подручных? Филин выскочил в снег, горячий и утомлённый, упал в сугроб, выбирая не измятое снежное покрывало, и, с трудом привыкая к темноте, разглядел поспешающих к бане воинов. Угорелый, распаренный, всё же смекнул, клинки-то у ратников наголо!

– Измена-а-а! Князь! – кричал как оглашённый, распахнув дверь. – Беги-и!

Он же встретил приспевших ратников, задержал на малый миг, отмахиваясь куцей кочергой, у самых дверей, у порога.

Кто знает, как виделось дело убийцам, как они намеревались сладить, когда прокрались с задворков. Шестеро уже подбежали к бане, трое с копьями спешили во двор, чтоб придержать лишних свидетелей на время злодеяния. Голые мужики, из которых один – гридень, не проливший ещё крови, казались лёгкой добычей. Да она и была лёгкой. Соседи и присланные Горбанем стражники появились много поздней. А здесь счёт шёл на мгновенья.

Оружия всем не хватило. Филина упокоили первым, но его кочерга на время спасла других. Князь с Тёмным успели взять сабли, Куцай разминал кисть мечом, защищался кинжалом. Одежда так и осталась в предбаннике, потому ноги скользили по снегу, пятки резало примороженным ледком.

Владимир мельком подумал, что более глупой смерти не сыскать. Надо же, великого князя найдут с голой задницей, с подрубленной шеей, словно ощипанного петуха. Кто там из философов сравнивал человека с петухом?

Надеяться не на что. Тело после парной, после утомительной жары плохо слушается, оно раскисло и кажется медленным и неповоротливым. Глупый малец вылез вперёд, свалился под ноги врагу, что оказалось весьма успешной случайностью, об него споткнулись, один наёмник упал, второму Тёмный подрубил ногу. Нечего надеяться на милость, парнишку тут же несколько раз прокололи, и он сжался в клубок, по-детски поджимая колени к груди.

– Смута-а! – орали во дворе, но это было так далеко, что князь даже не старался разглядеть охрану. Пятеро воинов сжимали кольцо, а против них лишь двое. Имея оружие, могли стать спиной к спине и выдержать какое-то время, но не сейчас. Сейчас приходилось пятиться, полагаясь лишь на себя, танцевать перед врагом, выдёргивая одного вперёд, чтоб другие теснились сзади, но и эти уловки отвлекают врага лишь на миг. Стоит оступиться, поскользнуться ноге, как противник настигнет и тогда... уж сумеют разделать тушку. Негожее сравнение вновь проскочило искоркой, отвлекая от посвиста стали, и Владимир ощутил злобу. Не страх, не сожаление, а злобу! Для того ли он прошёл тяжкими путями, скитался, воевал, терял близких, чтобы зажравшаяся плесень приколола его на снегу, нагого и беззащитного? Да отчего беззащитного? Малец, паренёк пятнадцати лет, погиб, но хоть одного покалечил, хоть одному подрубил ногу, а он?! Ждёте, черви? Ждёте моего падения? Он намеренно вскинул ногу и охнул, словно подломив стопу, присел и – вместо торопливого шага назад – прыгнул вперёд. Ушёл под руку воина, ударил снизу и столкнулся с другим, не успев даже вскинуть клинка. Но ненависть уже вскипела, подобно разогретому вареву, пролилась, зашипела на жарких углях души. Они сплелись в клубок, упав на снег, коротко и неловко вонзая сталь в противника. Преимущества меча в ближнем бою сомнительны, сабля вертка, но ей нужна скорость, движение, а у барахтающихся борцов нет ни пространства, ни возможности нанести удар. Едва хватка чужой руки ослабла, князь резко вскинул саблю и ударил в низ подбородка, набалдашником рукояти. Голова мотнулась назад, и враг, стоявший над ним на коленях, с вскинутым для последнего удара мечом, сник. Свалился мешковато, роняя клинок, закатывая зрачки.

Встать князю помогли набежавшие стражники. Только столкнув противника, князь понял, что ещё раньше того пробила стрела, оттого и ослабел нападавший, оттого и сломался. В темноте стреляют редко, только в самых крайних случаях, но здесь, у распахнутой двери бани, фигуры сражающихся освещены тёплым рыжим светом, и стражники решились. Стрела побыстрее достанет!

Вся схватка заняла краткое время. Но посекли парильщиков добротно. Филина насмерть. Тёмный едва ли выживет. Куцаю довеку быть одноруким, залил кровью сугробы, пока наложили тряпки да перетянули рану. А князя, хоть и живого, но порезанного всюду, грудь, живот, руки, всё посёк меч, утащили в дом, высказывая самые добрые пожелания. Их послушать, выходило, что он ныне так здоров, как никогда, а для полного счастья не хватает стрелы в хребте!

Ночь ещё не началась, а во двор ломились соседи, к ограде сбегались вооружённые дружинники, и зрела смута! Никто никому не верил, требовали вызвать князя, чтоб услышать правду из его уст! А кто вызовет? Кто решится тащить квёлого на потеху толпе? Мало ли умных, стрелу пустить недолго, да и как понять, что на уме собравшихся? Чьи они? Город всё больше тревожился, гудел, распадался на враждующие лагеря! Сновали всадники! Горбань стягивал к подворью свои сотни, но появился Бочкарь, и едва не вспыхнул пожар сечи. Сложить мечи наместник отказался, а оружного к князю не пустили.

– Что там? – спрашивал князь, порываясь подняться. Но его успокаивали, удерживали, отговаривались пустыми словами. Наконец появился Горбань. Ответил.

– Одного взяли живым, двоих успели допросить, пока дышали, – доложил он князю. – То люди Бочкаря. Самолично послал! Но не признается. Вывести убийцу, чтоб народ услыхал правду?! Как думаешь?

Князь не ответил, сел на ложе, подождал, пока слабость и круги перед глазами рассеются, позвал телохранителя и велел:

– Дай рубаху! Всё одно уж. Порты, сапоги. Да кожух просторный. – Потом сказал Горбаню: – Выведешь, как я велю. Много твоих людей? А? Сумеешь город прополоть, так, чтоб... так, чтоб не страдали невинные? Отдели зёрна от плевел! Обещай доносчику половину! Обещай виновному жизнь! Пусть сложат оружие. Снимай только самый верх! Саму плесень с кадушки!

И князь вышел к народу. Вышел в темноте, велев не зажигать огня, и в грозной тишине обратился к киевлянам, укоряя за коварство. Говор стихал, словно волна катилась по головам, уже и отдалённые прислушивались к речи правителя, старались убедиться, не обман ли?

– Вы меня звали для порядка? Или чтоб убить?! Кто клялся в верности? Где ваша помощь, люди?!

Следом, повинуясь Горбаню, вынесли измытаренного наёмника. Тот упал на колени, повторил слова об измене, указал на Бочкаря!

Толпа, до той поры питавшаяся слухами, вобрала в себя гневные искры. Горбань не мог докричаться до людей! Владимира поспешили увести. А возле княжеского двора началась сумятица. Бочкарь и его соратники биты в первые же мгновенья, простолюдины, искавшие виноватого, получили ясное указание – вот ворог! Но стихийный погром не так легко остановить! Да никто и не останавливал. Подручные Горбаня сновали в толпе, подсказывая, где скрываются злоумышленники, направляя возмущение в нужную сторону. И массы кинулись к дворам верхушки, не разбирая, кто прав, кто виноват, калеча слуг и родственников, сжигая амбары, растаскивая добро, уводя коней и скотину. Кто мог остановить людей?! Власть? Дружину не успели поднять, а сотни Бочкаря, узнав о гибели старшины, поспешно рассеялись. Ковалей тоже не пощадили, горячая рука – она и есть горячая. О мстительности молчаливого Горбаня наслышаны. Противоборство без воеводы на челе, без Бочкаря, обещавшего скорый и щедрый раздел Киева, – бессмыслица. Каждый спешил укрыться, надеясь сохранить хоть ту малость золота, что досталась в последний момент, в глубине души подозревая, что эти богатства могут обернуться смертельной бедой!

Утром глашатаи призывали народ к спокойствию и тут же вторили за Горбанем об измене, о милости князя, который дарует жизнь сложившим оружие, о выплате доли каждому доносителю! Доли? Ан нет, половина неправедного богатства отдаётся указавшему вора, половина расхищенного – доносчику!

И полетели головы! Доносы и поспешный раздел имущества ворогов стали лёгким способом нажить состояние. Проверить, найти вину не так просто. И кто признает вину, если мужи гибли с оружием в руках? Убит расхититель, и вся недолга! Нескольких наговорщиков уличили во лжи, но о том не говорили, а вот о богатстве Горбаня, его приспешников и новых слуг князя, преданно послуживших в банную ночь, о которой стали говорить – кровавая баня, знали в каждом доме, в каждой избе, в каждом закутке. С окраин приезжали хитрованы, доносили, что в деревушке укрылись люди, и просили позолотить ручку, ибо даже забитому крестьянину ясно: честный человек не станет укрываться!

Глава девятнадцатая
ХВОРЬ

Владимир хворал. Потерял много крови, лихорадка напала, потому долго пролежал в бреду, путая действительность с маревом жаркого сна. Над ним склонялись старухи, мяли спину и давили гной из ран знахари, но здоровье возвращалось не так скоро, как покинуло. Вспышка гнева, которая подняла его ночью, заставила свершить непродуманные шаги, сменилась апатией, безразличием. Даже вид собственной крови, испачканных гноем тряпок не беспокоил. Смерть казалась совсем не страшной. Ибо и жизнь его нынче мало чем отличалась от небытия. Сон, бред, краткие беседы с ведунами, снова провал в темноту.

«Если ты жаждешь того же, что и всякий встречный-поперечный, то почему бог станет помогать тебе? Чем твоя власть лучше, чем владение Глеба? Единство народа? Да, это цель, но каким путём? Сдирая две шкуры? И что в итоге? Новый князь, роскошь приближённых и нищета снизу? Зависть, интриги, восстания, заговоры?» Кто-то мудрый старался достучаться до Владимира, являясь во сне в образе Кима, но князь знал, что Ким давно уж погиб, а с этим, похожим на зыбкое отражение в ручье, вступал в беседы, спорил, советовался. Эта фраза, как и образы ночных кошмаров, повторялась часто, слишком часто, словно жар заставил вытащить скрытое в дальних уголках памяти. И теперь эти куски привычны, как заговоры лекарей, как свечи в углах комнаты.

Владимир пил воду, удивляясь боли в горле, и снова вспоминал своё наивное стремление властвовать, обернувшееся нынешним бессилием. Как давно он был сослан в Атиль, как давно Ким предсказал ему княжество в Киеве, и он спешил! А нынче всё вернулось к исходной тропе.

«– Научи!

– Но чему? Ты не ведаешь, чего не хватает в походной сумке. Вспомни, как становятся охотниками. Мало желать завладеть пушниной! С детства мальцов натаскивают, как щенят, ставить силки, читать следы, да и стрелять! Добрый охотник пройдёт по лесу неслышно, шаг его лёгок, тело скользит меж ветвей, а всему учат, учат несмышлёнышей, по крохе. Учат ходить, не расплескав чарки с водой на плече. Чтоб стрела не дрогнула. Чтоб не спугнуть. Да что там... Всё начинается с первых шагов. У тебя есть мечта, а как к ней подступиться? Ты не знаешь, с чего начать! Плутаешь. Доведётся постигать всё, всё от простого до самого сложного!»

Странно. Отчего он не погиб раньше? Когда были живы друзья? Куда торопился? Что виделось более важным? Только на пороге смерти, ступив одной ногой в Навь, он вспомнил о сути. Не поздно ли?

О событиях в городе не рассказывали, да он и не спрашивал. Горбань заверял, что всё спокойно. Угрозы нет, миновало смутное время. Лишь через месяц князь стал подниматься. Да и в том повинны слуги, не углядели, пропустили Ольгу, дочь опального воеводы, она и рассказала о страшном всевластии Горбаня, о скорых дознаниях, о сотнях доносителей, оклеветавших соседей ради серебра! Город, славный Киев, стал лакомым куском в зубах хищников, и те никак не успокоятся, выискивают всё новые и новые жертвы.

«Останови их, князь!» – умоляла Ольга. А он лишь бессильно кивал...

Потом привели Тёмного. Выжил малец. Выжил. Слаб ещё, едва бродит, шатается, но готов вновь занять место за спиной князя. Уж он не предаст. Силушки мало, но прозорливости хватит на двоих. Скоро постиг начала ратного дела и тайных приёмов, на своей шкуре понял, почём фунт лиха.

Здоровье возвращалось медленно. Но каждое утро князь принялся объезжать город, постигая правду о ночном пожаре, что тлел до сих пор. Так тлеет торф под слоем мокрого пожарища, под грязью и мягкой коркой. Князь останавливал исполнителей Горбаня и не раз высказывал недовольство жестокостью. Но кто его слушал? Предоставленный самому себе, утративший реальную власть, он начинал догадываться, как непроста история переворота. Ведь кто-то сумел вывести просителей в захолустье, где правитель отдыхал от суеты мирской, кто-то подсказал горожанам? А Бочкарь? Отчего так глупо погиб? Отчего явился на расправу, не ожидая беды? Признание наёмника? А что ему оставалось? Пытками многого добиваются, но не всему можно верить.

Да, племянник воеводы любил золото, но разве другие бескорыстны? Чем лучше нынешние слуги того же Бочкаря? Тугодумов Ковалей? Даже Третьяка подмели, за компанию! Снесли голову, едва заикнулся о правде! И Горбань не одёрнул, не остановил! Почему?

Князь видел, кому выгодно случившееся.

Горбаню.

Вспомнил слова о богатстве, мол, мне довольно того, что беру у ворогов. Нет, лукавство. Не довольно! Всей власти хотел дознаватель злых тайн и скрытых умыслов и получил. Получил? Неужто?

Вскоре всё стало на свои места.

Утром воскресного дня, спускаясь к рынку, князь углядел распахнутые ворота, услыхал шум. Погром и разграбление всегда сопровождается воплями женщин, кровью, писком детворы и угрюмым молчанием соседей, успевших убедиться в жестокости судейских. Впрочем, можно ли именовать слуг Горбаня судебными исполнителями? Всё дознание и весь суд вершится в подвалах, и кем выносится приговор – неведомо!

– Князь! – выбежала навстречу простоволосая хозяйка, прижимая к груди плачущее дитя. – Князь! Чем провинились?

С улыбкой виноватой и в то же время злой, негодуя на крикливую жертву, поспешал один из погромщиков, Владимир даже вспомнил его – Кирилл. Два десятка воинов клялись ему в верности там, на заснеженном двору охотничьего дома, обещали служить верой и правдой. Вот какова их служба – таскать за косы женщин да грабить оговорённых?

Муж её, однорукий калека, уже сидит возле крыльца, утирая кровь, лёгким ручейком стекающую с лица, рваные порты, разбит также лоб, но хозяин ещё не замечает боли. Тупо глядит перед собой, недоумевая, отчего ноги не держат. Над ним исполнитель. Из дома выносят самое ценное, складывают горкой на распластанный овчинный тулуп. Но добыча смешна. А выведенные из конюшни животные вряд ли нравятся самим погромщикам – две лошади и пара овец, да и те не слишком упитанны. Не много наворовал враг. Но пришельцев то не смущает, боль человеческая стала им привычной, как и крики о несправедливости, как и сопротивление, жалобы, стенания. Кричат все. Через то нужно пройти, а вечером каждый получит свою горсть медяков, а может, и серебро. Вечером пьют пиво, похваляются перед собратьями скорыми утехами, не любовью, нет, животной страстью, какая может быть любовь меж грабителем и загнанной жертвой, уступающей только ради детей, ради того, чтоб несмышлёныши не погибли с голоду! Вечером всё становится прошлым, лишь монеты бренчат в расшитом бусинками кошеле! Монеты и власть – вот истинная добыча, награда для мужа и воина!

– Чем провинился? – спросил князь и спешился. Он узнал в покаранном расхитителе, в изменнике воина, с которым ходил на Булгарию, видно, там от византийского меча пострадал ратник. А сейчас?

– Кто указал на него? – повторил князь, подойдя к горе немудрёного скарба.

– Указали! – усмехнулся Кирилл. – Я и указал! Сей муж врагов укрывал. Ныне они далече, да он не скрылся! Куда ему с дитём! Калека, не калека, а детей настрогал!

– Вы вот что... – Владимир запнулся от волны гнева, удивляясь силе зла, подкатившего к горлу. – Вы ступайте отсюда! Оставьте его! – Голос задрожал, как натянутая тетива, ждущая стрелы, вот-вот сорвётся.

– Великий князь! – громко и радостно, если Горбань может говорить радостно, произнёс возникший рядом правитель тайной канцелярии. – Стоит ли беспокоиться? Кто шепчется за спиной, не станет другом! Нынче признается, что скрывал беглецов!

Он вышел из дома, вертя в руках несколько монет, всё ещё хранящих мучную белизну. Прятали в муке, да не сберегли. От сих проворных разве утаишь?

– Оставьте их! – повторил князь и положил руку на рукоять сабли, с которой он пока ещё не слишком ловко управлялся. Пробовал по утрам заниматься, разминать члены, вспоминая отца, но не удавалось восстановить прежнюю подвижность. Болезнь высосала силы. Его движение заметили, телохранители выдвинулись вперёд, недобро глядя на погромщиков.

Горбань кивнул, сказал что-то неслышное, утихомирив своих, подошёл к Владимиру и так же тихо, на ухо процедил:

– Зря! Зря, князь! Береги здоровье! Что дома-то не сидится? Чего тебе не хватает?

Но для соседей, для любопытствующих, заглянувших во двор, громко высказал иное:

– Князь милует смутьяна! Велика доброта его... Уходим!

Стражи тайной канцелярии поспешно вышли за ворота, оставляя всё как есть, скотину среди двора, вещи на мёрзлой земле, пришибленного калеку у распахнутой, провисшей двери.

– Ах, так вот где место князю?! – повернулся вслед Горбаню Владимир. – Сидеть, не высовываться?!

Сказал громко. Слишком громко. Привлекая внимание телохранителей и стражников, складывающих на возок тяжёлые дубины, которыми выламывали оконца.

– Зачем тебе лишние хлопоты, князь? – обернулся Горбань. – Оставь нам грязную суету, тебе же легче!

Владимир сел верхом, кивнул и, думая о своём, молвил:

– Поехали!

Спускались к рынку, не решаясь тревожить князя, зло покусывающего ус. Тот внезапно остановил телохранителей и приказал:

– Поднимаем малую дружину. Тёмный, скачи к нашим, сам знаешь верных. Сейчас же! Пока не опоздали. Три сотни даю тебе, но Горбаня взять живым! Сотню к воротам, чтоб никто не выскользнул из города! И быстро, быстро! Мне не нужны побоища! Горбаня скрутить довольно и десятка! Если сделать тихо. Важно – не упустить!

Тихо не получилось. Взять-то взяли, но крикливых доносителей, позабывших разницу между воинами и погромщиками, уверовавших в свою силу, крошили десятками. Никто не жалел скороспелых сотников. Воины, зная о жестокостях тайной власти, пользовались случаем укоротить загребущие ручонки. К ночи тайную канцелярию прикрыли. Владимира потревожили в связи с нехваткой места в городском остроге.

– Заприте в конюшню, – отмахнулся князь. – До утра доживут, и ладно. Там разберём, кто чего стоит! Мы их расколем теми же щипцами. Скажите всем: кто покается в самоуправстве и ложных доносах, будет жить! Вот мы и поглядим, какова цена их дружбы!

Но всё ж без правителя не обошлись. В темницах выискали Калокира, живого. Открылось ещё одно злодеяние Горбаня. Успел посланник побывать в руках тихого дьявола. Владимир приехал освободить пленника и искренне извинялся:

– Прости, болел. Удивлялся, что ты не заходишь, но полагал – занят.

– Бог с тобой, князь, – вяло отвечал Калокир. – Уцелел ты, уцелел я. Признаюсь, не надеялся.

Владимир хотел о многом расспросить посла, но понимал: не время. Посол заметно волновался, что-то тревожило византийца, хотя он и пытался держаться. Только пил неумеренно. Обильно потел, но никак не мог оторваться от фляги. По нему незаметно, что Горбань терзал, но ведь пытки бывают разные, можно и жаждой заморить человека.

– Погоди. А не хазары ли замышляли тайное? Или столковались? Дальние против нас?

– Думаешь, Византия столковалась с хаканом? Оно не лишено смысла, но разбойники плохо ладят. Где жёсткая рука, которая прижмёт их, заставит служить одному господину? Где такой владыка? Цимисхий-то умер. Молодые ещё беззубы.

– А что хотел Горбань? Что требовал?

– Ты удивишься – дознавался, какова судьба купца, что сбежал в Константинополь. Уж как я хотел узнать, кто его золотом одарил! Но не порадую. Твой отравитель найден мёртвым. Воздалось. В первый же вечер, едва приехал в столицу, зарезали как барана. След оборвался. Теперь уж не узнать.

– Зачем же Горбань терзал тебя?

– Не верил. Ему кажется, столица как большая деревня, все знают правду о каждом преступлении. Если бы... Глупость, конечно, чего только не плетут пустозвоны. Вон, клялись, что патриарх Полиевкт и Цимисхий погибли от одной и той же хворобы, а сладу с заразой не нашли даже умнейшие врачеватели. И сразу потянулись сплетни – колдовство! Думаю, это несерьёзно. Всегда страшит непонятное.

Владимир велел отвезти Калокира к ведуну, тот знает, чем лечить тело, и приглядит за послом, чтоб более худого не случилось. И без того чувство вины легло на душу тёмным облаком. А всё Горбань. Чего ему не хватало?

В подвале, в гнезде владыки тайного мира, сухо и тепло. В камине трещат дрова, дым поднимается по каменным стенам и далее, прокладывая чёрную тропу по потолку, лепится чёрными осиными гнёздами к балке, выносится в недосягаемое мелкое оконце, схожее с бойницей. Инструменты палачей, щипцы, колодки, побуревшие от крови молотки валяются на полу, горочкой.

Владимир наскоро ознакомился с острогом, осмотрел хранилище, которое соорудил верный слуга. Серебро, золото, украшения и богатое оружие – чего здесь только нет.

В одной коробке, старики с такой ходят по малину, собраны серьги. Серьги воинов, не женщин. По традиции единственный сын или последний уцелевший наследник носил серьгу, вот они-то и собраны в малой коробке, схожей с лукошком. Сколько же родов пресеклось здесь? В руках палача?

Владимир покачал головой и открылся Тёмке:

– Казнить и миловать, пытать и выведывать скрытое, вот талант Горбаня. Служил Рогволду, изменил. Служил Претичу, кинулся ко мне. А я и доверился... когда ушли из Киева, Горбань помогал чужакам устранить смуту, выискивал измену, выжигал зачатки непокорности. Не один, ясно, не один. Делил добытое добро с хазарами. Кто ратился в далёкой Булгарин, кто наживался в Киеве.

Гляди, как сложилось. Мы изгнали хазар, и снова Горбань опорой, жестоко карает наёмников. Вчера вместе громили смуту в городе, а нынче казнит соратников. И даже тени сомнений нет, верно? Следом смели Бочкаря. Снова Горбань крепнет, прибирает к рукам власть. Ещё чуток – и моя череда... чудо, что удалось опередить.

Тёмка не успел ответить. Привели Горбаня. Развязали, бросив верёвки на пол, но следили за пленником.

– Не боишься? Говорить при них-то? – спросил он и кивнул в сторону телохранителей. – Или думаешь отныне жить без тайн? А? Глупости, князь. Дознание всегда нужно, всегда есть злой умысел, и потребны слуги, что не боятся грязных дел. Убрал меня, а кем заменишь? На кого обопрёшься?

Горбань сел на пол, протянув замёрзшие руки к огню, подмигнул телохранителям, что не спускали с него глаз.

– Страшно? Нынче меня карает, завтра – ваш черёд! Моя вина лишь в одном: служил верно, знаю много! Что? Не правда? Кто спас его месяц назад, как не я? Кто?! Вот великий князь и отплатил мне за добро! За верность!

– Лжёшь, – стараясь оставаться спокойным, сказал князь. – Спасли люди. Порушили твой замысел. Вспомни, что обещал Бочкарю!» Думал сковырнуть одним ударом и его, и меня? Хитро, да не сложилось. Мальчонка помешал! Филин помешал! Погиб, а меня спас. Вот как! Бочкаря ты убрал, ловко смахнул, но не один Бочкарь знал об уговоре! То-то ты лютовал, вылавливая приспешников! Какое – служил? Нет, ты следы заметал! Признаю, моя вина, много власти тебе доверил!

Горбань прищурился, глядя на огонь, и ответил, подавив зевок, словно более всего хотел сейчас уснуть:

– Власти много не бывает. Сам знаешь. Потому ты и стянул Русь под Киев! Да и здесь не остановишься. Хлипковат чуток, но удачлив. Скоро поведёшь рать на Византию. Или на Хазарию. Найдёшь, кого потеснить! Жаль, не успел тебя удавить. Поверь, уж я-то сумел бы развернуться! В страхе – сила! В страхе! А то ёрзаешь, как ссыкушка, и греха хочется, и боязно подол замарать сукровицей, мамка заругает! Что ты мучаешься? Вера, народ, добрая воля... Я любого бога выжгу напрочь. Мне что Перун, что Христос – всё едино. И налоги подниму, лишь бы войско крепло! А ты... – Он запнулся, сплюнул в огонь. Видимо, реальность всё же слишком болезненна для заключённого, мечты о владычестве теперь лишь игра ума, а правда – вот она, рядом. До смерти рукой подать.

– Зачем Калокира пленил?

– Византийца? Да он сам пришёл. Ему здесь глянулось, – рассмеялся Горбань и добавил: – Долго сказывать. Не поймёшь.

– Ты что, умереть спешишь? Говори.

– Вот ты, взял в жёны хазарку и думал – люба! Глупой слепец! Наследника собирался растить себе на погибель. Ибо за спиной Рахили хазаре. Так и я.

Неспроста поднялся, помогали мне делом и золотом. Только не на того напали! Хотел знать, кто меня в слугах числит! Кто длинные руки тянет. Жаль, не успел. Уж я вернул бы господину сторицей.

– А Калокир тут к чему?

– К тому... знаю, всё заварилось в Константинополе. Не пойму, кем! Ответил бы! Отравить василевса проще, чем войска снаряжать! Как они к нам, так и мы!

– Да уж, языком все горазды. – Князь махнул рукой, мол, пустое дело. Задумался.

– Казнить будешь? Чтоб народ потешился? – Горбань повернулся к князю, желая угадать решение. – Что? Думаешь пытать? Не стоит, сам всё скажу! Золото здесь... лучшего хранилища не сыскать! Приспешников не имел, ибо доносчики – бестолочь, ума – два гумна, да баня без верху, что с них возьмёшь! Обидно, но без глупцов не подняться. А я хотел власти! Да и ты таков же! Что молчишь?

Вдруг заговорил Тёмный. Всё жался по углам, с омерзением глядя на пыточные инструменты, а тут выступил вперёд и задержал князя, готового уйти.

– Они знались. Вспомнил. Мой учитель, кузнец, и Горбань. Я видел мельком, встречались. Мне любопытно было, следил за кузнецом. Видел Горбаня издали, в темноте... только сейчас узнал.

– Верно? – спросил князь и повернулся к Горбаню.

Тот по-прежнему деланно улыбался:

– Знал ли ромея? Знал. А смерти твоей не хотел. Рано. Спешил в силу войти. Но кто стоял за ним, не ведаю. Оттого и воздать некому... А ты? Хочешь знать, кто жену увёз? Или всюду я в злодеях? Давай столкуемся. Ты мне три года жизни, а я тебе имя. Может, ещё жива еврейка. И ребёнок. Хочешь? Дай слово...

Владимир задумался. Слишком много нового узнал за день. Многое перевернулось. Мысль о смерти Рахили, с которой уже свыкся, снова взбудоражила душу. Ведь он сам виноват. Скверная жена или нет, а всё же жена. Недоглядел, не отвадил врагов. Не защитил.

– Даю слово, – поклялся князь.

– Верю, – отозвался Горбань. – И скажи тюремщикам, чтоб кормили по-людски. Хочу последние годы пожировать, или собачьей работой не заслужил? Ладно – имя Чемак тебе известно? Вчера сидел тут, да твои приспешнички выпустили. А зря. Он знает, где Рахиль. Он увёз. Спроси как следует, расскажет.

Владимир встал, прошёл мимо Горбаня и приказал телохранителям:

– Держать в тепле. Следить, чтоб не сбежал да не сдох. Поглядим, что он скажет через год!

– Что скажу? Князь! Или ты умом убогий? Хочешь с овцами Византию сокрушить?! Против ромеев идёшь, на сопляков опираясь?! Не понимаешь – сильному нужна добыча! Всем нужна кровь, власть, золото! Сколько ни дай, вырвут больше! Я такой, не скрываю! Бочкарь такой же! Мы соль земли, а не ты. Слюнтяй! Казнить и то не решился!