Текст книги "Хазарский пленник"

Автор книги: Юрий Сумный

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 32 страниц)

– Глупости! – отмахнулся от цитаты Ярополк. – Это просто легенды! Я верую в Христа, в спасителя, которому близки все! Разве он не учил добру, любви?

– Если же говорить об Иисусе, то я не могу понять, почему мы должны разгадывать иносказания? Это на руку лишь пастырям, самозваным толмачам. Да и сам Иисус не похож на человека. У него не было жены, он не оставил детей. Кого любил? Учеников? Призывал бросать всё, не желать счастья в жизни, а лишь следовать за проповедником да слушать притчи! Притом ни разу не сказал открыто, что он посланник бога!

– Эй, старик! – недовольно дёрнул Кима за рукав один из офицеров, знавший русскую речь. – Много говоришь! Смотри, лишишься языка.

– Но самое скверное в христианстве – это пастыри. Согласись, князь, ведуны не имеют такой власти, как патриархи и папа римский. Отчего? Отчего такую власть набрали духовники? Неужто вы не замечаете, что вас превращают в стадо? Лишают воли?

– А кому же толковать святое письмо, как не святым отцам? – возмутился Ярополк. – Ты и впрямь много на себя берёшь, блаженный. Разве в войске нет пастуха и послушных сотен? Тысяч? Так устроена власть!

– Много? Мысли – это много? Потому и верую в иного бога, что он не ищет рабской покорности, не призывает слепцов, угрожая им карами вечными, а учит добру и справедливости! Кто не мыслит, не отличит правды от кривды, не разглядит, где добро, где сила зла!

– Довольно, Ким, довольно! – оттеснил учителя староста. – Пора трапезничать.

Он распахнул створку ворот, подав знак встречающим, и византийцы вступили во двор. Но князь не желал уступать и спросил, едко ухмыльнувшись:

– В чём же добро, старик, я вижу, ты нищ? Разве жизнь добра к тебе? В чём справедливость, если ты, мудрец, живёшь в глуши, а не в столице? Сказывают, Диоген ночевал в бочке, но всё ж жил в столице!

Солдаты рассмеялись, ироничное высказывание их позабавило, видно, что телохранители Ярополка из славян, а староста покорно улыбнулся, стараясь прикрыть Кима и увести князя.

– Добро и зло познают по плодам, – ответил Ким. – Ты толкуешь о добре, а сам берёшь чужую дань. Кто заплатит за взятое? Твои плоды, плоды вражды. Вот что несёшь ты человекам.

– Что? Так я вор? – вмиг рассвирепел Ярополк. – Я обещал заплатить старосте! Ты не слышал!

– Слышал, – кивнул Ким. – Но ты спешишь к гибели. Мёртвые не возвращают долгов.

– Ким! Типун тебе... – крикнул староста. И, прикоснувшись к рубашке, повлёк Ярополка к столу. Но тот упёрся и вырвал руку.

– Как ты смеешь?!

– Может, ты великий провидец? – недобро усмехаясь, подошёл к Киму офицер, знающий язык. – Может, угадаешь, когда мы вступим в Киев? Знаешь ли хоть, что будет завтра?

– Знаю, – ответил Ким и взглянул на половинку ракушки, зажатую в руке. – Киев не примет вас. Владимир не позволит.

Ярополк возмутился и отвлёк его, крикнув:

– Да что он знает! Смешно, Претич обещал...

Ким пожал плечами и не успел заметить резкого взмаха. Офицер ударил мечом, разрубив шею, поспешно отступил, чтоб капли крови не испачкали платья, и выругался сквозь зубы:

– Лжец! Ты не видишь дальше своего носа! У тебя не будет завтра!

Воины во дворе взялись за рукояти коротких мечей, поглядывая на хозяев, придержали старосту, запоздало вскинувшего ладони, нахмурились. Но какая опасность могла угрожать десятку византийцев со стороны женщин, детей, старосты? Горожане столпились в отдалении, с недоумением взирая на умирающего, ещё несколько мгновений назад мирно обсуждавшего что-то с Ярополком. Никто не понимал беды. Никто не верил, пока кровь не потекла по сухой тропе, собираясь тёмной лужей в запылённой траве. Это похоже на слабый стон кухарки, случайно рассёкшей собственную руку и не заметившей раны в первые мгновенья. Крики, возгласы, суета приходят позднее.

Из-за спин женщин выбежал мальчонка. Не обращая внимания на мать, уклонившись от рук отца, он мягкой поступью пролетел по двору, отпрянул от офицера-убийцы и закричал: «Ким! Кимушка! Киим!» – Он кричал бессмысленно и отчаянно, как умеют лишь дети, не замечая тёплой крови под ногами, не принимая свершённого. Но угадывая, вернее чувствуя смерть.

– Ты ворог! Ты плохой! – кричал он, повернув залитое слезами лицо в сторону византийца.

Люди несмело приближались к воротам, возле которых упало тело. Воин, не дожидаясь указа, поспешил за подмогой, ибо всякое случалось в походах, для бунта довольно куда меньших причин. Следовало кликнуть с десяток пехотинцев для спокойствия.

Крики малыша походили на беспомощное мяуканье котёнка, забившегося в непролазную щель, они лишь раздражали взрослых. Словно крик никак не связан с настоящей бедой, с вязкой кровью, с неподвижностью Кима, не успевшего породниться с горожанами.

– Староста! – громко потребовал Ярополк. – Убери этого... пророка. Видит бог, я не хотел дурного, но не терплю скверных прорицателей!

– Мы будем в Киеве! – непримиримо заявил офицер, убрав короткий меч в ножны.

– И хватит, хватит причитать! – морщился князь. – Пора вечери! Успокой сына, староста!

Мальчика оттащили, унесли в дом. Староста распорядился о покойнике. Савелий, узнавший о беде, и соседи убрали Кима, унесли, чтоб мёртвое тело не смущало народ. А староста вернулся во двор, несмело приблизился к столу. Со стороны казалось, что господа приглашают слугу присесть с ними рядом, а тот смущается и робеет. Крепкий мужик, всегда уверенный в себе, знающий цену слову и делу, растерялся и вёл себя как неловкий простофиля, неведомо где обронивший кошель.. Он то привставал, порываясь успокоить жену, то садился, криво усмехаясь, то, забывая ломти хлеба, тянулся за новыми, так и не откусив. Потому что любого горожанина должен боронить он, голова, староста. Но Ким и Савелий ещё не стали для него горожанами. Чудак, которому не знали меры, убит, а что станет говорить и делать второй – неведомо. Не кинется ли за оружием? Не подобьёт ли воинов на смуту? Пока он сидит у стола, в городке назревает великая беда. А всему виной он, староста, ибо не помешал расправе над пришельцем. Не требует виру! А ведь ходил слух, что Ким и Савва посланы князем Владимиром.

– Успокойся, голова! – пристально глядя ему лицо, твердил Ярополк. – Разве блаженный стоит кровавой свары?! Не дури! Всё обойдётся! Утром нас не будет в городе! И впредь не давай воли кудесникам! Знаем мы этих проходимцев!

Городок притих, как лес перед грозой. Местные жители чурались рати, первая кровь уже пролилась, и многие ждали продолжения. Византийцы, хотя и многократно превосходили горожан числом, опасались неразумного бунта, прислушивались к недоброй тишине, сопровождавшей их размещение. Темнота казалась зловещей и тем, и другим. Люди по-прежнему держались настороженно.

Глава седьмая
ПРОТИВ БРАТА

Посол Византии встречался с Ярополком в обеденное время. Жара разморила воинов, казалось, вскоре ударит дождь, и приказ отложить движение, передохнуть в тени редколесья воспринимался с радостью.

Шатёр не натягивали. Калокир не скрывал, что приехал с кратким визитом. Познакомиться с Ярополком и помочь ставленнику Цимисхия советом. А чем же ещё?

Силы у посла нет, войска не соберёт.

– Владимир выступил на Тверь, – сообщил Калокир, присаживаясь рядом с офицерами Ярополка. Тот не скрывал от ближних своих планов, привык поступать так, как подсказывают опытные бойцы. Видимо, не имеет всей власти, зависит от византийцев.

– Слыхали, – ответил за Ярополка офицер с рыжими глазами кота-бродяги, со взглядом прожжённого циника.

– Советую спешить в Киев. Обозы пусть ползут, а тебе надо войти в город. Войти раньше Владимира.

Офицер наморщил лоб, недоумевая, и высказал сомнения:

– Неужто один день так важен? Стоит ли рисковать? Без войска князь – лёгкая добыча. Попади он в плен, наш поход теряет смысл. Меня, к примеру, не примут князем, да и тебя, посланник, тоже. А жаль. Говорят, киевлянки страсть как хороши. Как необъезженные лошадки в умелых руках...

Калокир не ответил на улыбку офицера и предложил Ярополку:

– Решать тебе. Но Владимир увяз под Тверью. После резни в Полоцке его боятся. Отчаяние придаёт осаждённым силы. Если ты способен утвердиться в городе, пока он занят, поспеши. Или ты веришь, что Владимир вернётся в Новгород, и вы – братья – поладите миром?

Последнее предположение было высказано насмешливым тоном. Калокир дал понять, что мысль о мире абсурдна.

Берёзы, под которыми отдыхали офицеры, вздохнули, принимая первую ласку подкравшегося ветерка, зашелестели листвой. По небу скорей заскользили причудливые облака, и солнце всё чаще пряталось за предвестниками грозы.

Ярополк вскинул голову, оглядел небо и посетовал:

– Как бы не к дождю. Сидим тут, а время уходит. Говоришь, верю ли в мир? Не знаю. Владимир – сопляк. Но Полоцк взял? Самого я бы выставил из Киева тумаками. Он ведь сын наложницы. Какой там брат? Пускай катится в Новгород и радуется, что дали.

– Вот так и куют нож на свою погибель, – рассмеялся офицер. – Ты прост как дитя. Никаких мирных разделов! Никаких Новгородов. Враг есть враг. Упустишь – жди стрелу меж лопаток!

Остальные молчали, но заметно, что высказанное соратником не вызывает сомнений.

– Верно, – согласился Калокир и впервые кивнул офицеру. – Полумеры чреваты бедой. Владимир уничтожил всех – и Глеба, и Рогволда, пережил подосланного убийцу, да, да, говорю лишь то, что знаю, стал крайне осторожен, недоверчив. Не думаю, что вы поладите. Мой совет: спеши в город. Рискованно? Но ведь у вас катафракты. Тяжёлая конница – крепкий орех. Зубы обломают. Важно отбросить нерешительность. Если ищешь киевский стол, готовься к схватке. Переговоры, медлительность, сомнения – это яма. Провалишься, кто вытащит?

– Может, подскажешь нам, советник, сколько верного войска у Владимира? – спросил кто-то из офицеров, возвращаясь к подробностям, интересным византийцам. И тем подчёркивая, что советы и наставления они сами умеют давать.

– Скажу. Он привёл наёмников из Хазарии. За то и не люб горожанам. Хазаре падки до денег, берут своё и разбегаются. Осталось две тысячи. Но наёмники в сваре с киевлянами... в случае опасности бросят князя. А сборному войску необученных цена – медяк. Тысяч пять, семь. Стоят под Тверью. В городе только Претич с остатками рати Святослава.

– Ну, Претич нам не враг, – кивнул Ярополк.

И Калокир понял, что у князя вырвалось нечаянное признание. Тайное не стоило открывать послу. Скорей всего, Претич и есть опорный столб предстоящего княжения. Слишком уверенно сказано молодым князем. Юнец хотел набить себе цену. Проболтался.

– Тогда – чего ждать? Спеши, и всё образуется. – Калокир поднялся, поклонился собравшимся и князю, объяснил свою поспешность: – Мне пора в город. Наш разговор лучше сохранить в тайне. Для киевлян: я никуда не ездил, никого не встречал.

Послу подали коня, и вскоре лёгкая пыль поднялась за спиной пятерых всадников. Калокир не брал большой охраны, одевался неприметно, старался не шиковать. Трёх телохранителей да верного слуги довольно. Таких путешественников много на дорогах Киевской Руси. Кто запомнит? Купцы или посланцы князя, сборщики податей или коннозаводчики, мало ли кто мог топтать дороги?

К вечеру Калокир вернулся. В лагере Владимира его уже ждали. Провели в шатёр князя, минуя костры дружинников, не останавливаясь для пустых разговоров со встречными воинами.

– Калокир? – удивился Владимир. – Скоро. Не ждал. Ну, садись. Что, скажешь? Погоди, погоди Крутобора. Чтоб не повторять... Лучше начни с мелочей. Сколько их? Что за рать?

В походном шатре темно. Светильник скромный, огонёк мал, едва хватает, чтоб разглядеть лицо собеседника. Но заметно, что посол византийский устал. Пыль на лице. Губы обветрились. С удовольствием припал к фляге, глотнул воды. Отдышался. Сел расслабленно. Принялся рассказывать обо всём, как раз вошёл Крутко. А с ним Горбань. Более никого не ждали.

– Там два неполных легиона. Вряд ли наберётся тысяча тяжёлых всадников. Остальное, тысяч пять, пехота. Спешат к городу. Как я понял, Претич откроет ворота. Ждёт.

Калокир попытался разогнуть затёкшую спину, поморщился от боли, скрестил кисти на коленях и неторопливо продолжил:

– Не жди мира. Наедине с Ярополком не говорил. Но предложение мира ему неинтересно. Ты – первый враг. Легионеры что? Наёмники, им бы скорей кончить противоборство и вернуться. А Ярополк даже в Новгород тебя не пустит. Хвалится, что только он один вправе. Ты сын наложницы.

– Вот тебе и брат... – грустно склонил голову Крутко.

– Брат. Пока нет спора о столе, – поддакнул Горбань, скрытый тенью. Он сидел за Крутком, и его никто не мог разглядеть. Горбань всегда садится за спинами, в укромных уголках.

– Значит, отказался говорить о мире? – негромко признал Владимир.

– А ты как думал. Власть – не знает середины. Хочешь править, правь. А нет, выращивай капусту, как император Веспасиан. Был такой... бросил всё и удалился в поместье, сады, тыквы, грядки. Ну, это к слову...

Калокир повёл плечами. В каждом движении заметно – он едва держится. Усталость незрима, но она давит мускулистое тело. Воин отвык от походной жизни, несколько суток в седле довели его до изнеможения.

– Они скоро будут здесь? – спросил Владимир.

– Скоро, – покорно повторил Калокир. – Если решатся, то несколько сотен и Ярополк подойдут к Днепру уже завтра.

Калокир приподнялся, крякнул, осел на тонкую ткань подкладки и признался:

– Нет сил. А ведь до Киева ещё два дня пути.

Крутобор помог ему подняться и вывел из походного жилища.

Ночь всё плотней охватывала лагерь. Слышались мирные звуки: кузнечики, далёкие переговоры квакушек у реки, фырканье пасущихся лошадей. Свет луны и тёмные тени навевали дремоту даже на отдохнувших воинов, что уж говорить о Калокире. Тот провёл весь день в седле и снова вынужден двигаться. Он обязан скрывать свои поездки, ибо сплетни и слухи могут докатиться до Византии. А отношения с Цимисхием и без того натянутые.

– Что решил, князь? – спросил Горбань, когда вернулся Крутко.

– А что тут решать? Я просил мира. Но Ярополк ищет войны. Уверовал в непобедимость византийцев. Значит, ударим. Дождёмся у переправы. А там – пусть судьба решает... я готов скрестить клинки с братом. Так честней. Верно?

Вечером наступившего и отгоревшего дня, у переправы через приток Днепра, имя которого никто не помнил – местных среди дружины Владимира не было, – дождались передовых разъездов Ярополка.

Долго высматривали в отряде князя. И не прогадали. Ярополк одевался иначе, привык щеголять в столице и так же наряжался в походе. Может, для того чтоб подчеркнуть свою высокую миссию, может – и вошёл во вкус, привык к роскоши.

Когда пять сотен тяжёлых всадников сгруппировались у реки, подтянули повозки и частично перебрались на другой берег, конница Владимира ударила из засады.

Стояли долго. Теперь летели к врагам, зная, что всё решается здесь. Именно сейчас. Один удар – но он определяет судьбу Киева, княжения, власти и жизни многих сотен и тысяч людей. И то – на многие годы.

Сражались недолго, но столкновение далось тяжело. Катафракты успели развернуться. Их мало, но воины остаются воинами. Отступать чужакам некуда. За ними нет армии, нет укреплённого тыла, поэтому выход один – разгромить врага. Иначе погибнут сами.

И хрустели кости лошадей, пронзённых тяжёлыми копьями византийской конницы, падали хазарские наёмники, выбитые из седел мощными ударами, волоча внутренности, ползли по сочной траве. И рыжий свет заката придавал сражению зловещий вид. Кровь полыхала на гривах коней, на тёмных плащах катафрактов, на траве. В сиянии закатного солнца трудно разглядеть, где живые, где мёртвые. Где трава смазана чёрной землёй, грязью, где кровью воинов.

Но рать Владимира успела подготовиться, брала врага измором. Числом. Осыпала стрелами. На руку удачно выбранное время нападения. Спасло, что часть передового отряда уже успела переправиться. Обратно не кинулись... бессмысленно. И передовые понимали это.

Ждали Ярополка.

Стоило ему пересечь реку, и схватка превращалась в гонку с неведомым концом. Кто опередит соперника и войдёт в Киев, тот и уцелеет. Но Ярополк не догадался. Или не смог переправиться. Схватился с воинами Владимира, потом услышал призыв к поединку... двинулся к противнику. Однако не добрался. В суматохе сражения не до поединков.

Катафракты устало крутились на берегу, вязли. Рыхлая земля и непрочный дёрн засасывали ноги тяжёлой конницы: теряя силы, лошади месили глину на узком пятачке, но не могли порвать кольцо. Таяли под прицельными ударами лучников.

Куда девался Ярополк, неведомо. Среди убитых не нашли.

Сдавшихся, а сдалось почти три сотни, проверили, но Ярополка не было и среди живых. Утонул? Или ускользнул и спешит к городу? С остатками отряда?

Владимир отправился вслед, надеясь догнать.

Но у ворот Киева узнал: никого не пускали. Не было чужой рати, ни сотни, ни десятка не пришло.

Значит, всё решилось в его пользу? Брат, с которым делили стол киевский, – пропал? Сгинул?

Подтягивались обозы, следом шли пленные, а Владимиру недоставало времени праздновать победу. Тверь ждала. Там нужен князь, там его место... пока осаждённые не прознали, что снующие вокруг города ратники – лишь ряженые. Настоящая сила ушла. Силки для Ярополка готовились умело и тщательно. Уроки Калокира пришлись впрок.

Застигнутые врасплох византийцы, легионы Ярополка, раскололись. Часть повернула обратно, отошла, уверовав в гибель ставленника Константинополя, часть сдалась. Владимир обещал жизнь. Воевать в чужой стране, без цели, без воевод, – нелепость.

Из восьми тысяч почти половина стали пленниками.

– Хороните воинов, да всех, византийцы тоже люди! – распорядился Владимир после принятия капитуляции остатков вторгшейся армии. – Затем выступайте к городу. А нам время дорого! Тверь держит. А пленные ещё пригодятся. Верно?

– Пригодятся! – согласился Улгар. Он уже видел близкое богатство. – Каждый стоит серебра! Василевс заплатит!

А в Твери маета осады. В Твери страх и голод. Неизвестность и постоянное напряжение подрывали силы, народ дурел от безделья, и постоянно вспыхивали совершенно ненужные ссоры. Кто-то обвинял приезжих во всех смертных грехах, те в ответ кричали, что их ограбили горожане, вместо защиты отняв стада; вспыхивали потасовки. Голод толкал людей на безрассудства. Острог переполнен, но кормить задержанных нечем, поэтому воевода отпустил дебоширов, наказав не попадаться впредь.

В тот же день весь город с ужасом наблюдал, как к городу пешим строем подходят свежие войска, не менее пяти тысяч ратников разбили новый лагерь, не удосужившись даже поднять частокол. И если старое войско уже не вызывало интереса, мирно соседствуя с крепкими стенами, то подкрепление окончательно смутило обороняющихся. Лишь глупец поверит, что огромное войско уйдёт несолоно хлебавши! Да, крепко ударят киевляне, крепко, две вышки уже готовы, а они тянут и тянут брёвна, снуют вокруг, выискивая место для третьей перемычки.

Ночью, впервые за много дней, горожане уснули. Глашатай почему-то не выкрикивал угроз, не поднимался к стене, напоминая осаждённым о скорой расплате за непокорство.

А когда над горизонтом расплылась бледная синева, промывая черноту летней тьмы, и розовое свечение коснулось замерших облачков, в городе вспыхнул пожар. Одновременно с пожарищем через центральные ворота вошли в город первые сотни штурмовиков. Стража не устояла под напором внутренних врагов, крестьяне и купцы, принятые в числе беженцев, явившиеся с мертвецами на руках, оказались лазутчиками. Стражу смели, ворота распахнуты, и в горящий город входят войска.

Вопли и дробный стук копыт, отблески пожара, стройные ряды рати со щитами и копьями – всё воспринималось тверянами как знак поражения. Пришлые неумолимо надвигались на княжескую твердыню, каменные хоромы в ограждении доброго частокола. Схватка ещё не началась, а воевода и князь должны затвориться в крепости. Решать – что делать дальше. Обороняться теперь бесполезно. Умереть достойно? Но разве достоинство князя в смерти? Первый раз, что ли, сходятся потомки Рюрика?

Князь направился к врагам без меча. Покорно преклонил колени, разослал гонцов с приказом не чинить сопротивления, сдаваться. И часть войска покорилась. Безоружных воинов выводили за город, как овец, загоняли в табора, приказывая ждать. А в городе всё выше поднималось пламя. Лишённые связи с князем, зажатые у стен, отбивались самые упорные, самые злые, и гибли. Гибли бесполезно, бесславно, не имея укрытия, горели в домах, падали под градом стрел, не успев отомстить за предательство.

Войско Владимира взяло твердыню хитростью, соорудив никчёмные вышки, только для того, чтобы успокоить и отвлечь горожан, внушить мысль о длительности осады. Перестроения, тайный выход из лагерей, шумное возвращение «нового» полка, убедившее врага в численном превосходстве, всё обман, обман, ведь ополченцы ещё не способны к настоящей сече, они как воск, внешне воины, но внутри нет твёрдости, и всё же у них право взять город! Взять, разграбить, растащить, всё, что возможно. И первые в грабеже – опытные хазары. Остальные лишь учились жестокости, вспоминая звериные инстинкты, позволяя себе то, что никогда не позволит человек. Звери входили в город, звери жаждали добычи. И город принимал их как кару. Завывая, проклиная, негодуя и умоляя о жалости.

Владимир и малая дружина, ядро, первым ворвавшееся в центр, единственные не учиняли погрома. Две сотни преданных воинов, отобранных Крутобором, в сопровождении Горбаня и его тайных связников проехали по улицам, заняли княжескую обитель и ждали. Город на ночь отдан хищникам. Только здесь, в княжеских палатах, всё сохранилось как в прежнее время. Полы скрыты шкурами убитых на охоте зверей, на стенах ценное оружие, в сундуках – платья женщин, отрезы материй, украшения и заморские диковинки. Испуганная прислуга сторонится непрошеных гостей, лишь седой как лунь старик, зло сверкая единственным глазом, сказывалось ратное прошлое, вышел к Владимиру и, поклонившись для вида, въедливо спросил:

– Наших старух тоже будут сильничать? Или не порадуете? Не боитесь, что потравим, храбрецы?!

Владимир, уже зная, что такое грабёж, понимая его неизбежность, всё же не мог остаться равнодушным. В свете пляшущего огня спины беззащитных беглецов кажутся розовыми; рубахи сероватые, светлые, сейчас принимают цвет пламени, распущенные косы женщин наматывают на кулак торопливые всадники, волокут добычу к ближайшему стогу, к ближайшему ложу. И насилуют пойманных поблизости с телом мужа, рядом с сыном, поднявшим кухонный нож впервые в жизни.

Но кто думает о чужих детях? Воину дорога его лошадь, и, оберегая её от случайной раны, свистит сабля. Теперь в траве разлом коленей, обрывки платья, и поспешно ёрзает насильник, и никто не ответит, за что наказана мать-вдова. Одни дома горят, другие стоят величавые и тихие, скот уже выгнали, да его не так много в осаждённом городе. Воины ищут серебро, допытывают о золоте, накинув удавку на шею мужчины. Рядом ползает жена. Она уже отдала всё, но воинам кажется – утаила.

А дальше по улочке, прибрать некому, лежит лошадь и мёртвый всадник. Ужасно то, что его тело и шея лошади пробиты одним копьём. Бросали с двух шагов. Видели, что безоружен, а всё ж бросили. Настолько силён удар, что сулица прошла сквозь человека и пришпилила его к шее обречённого животного. Потом уж добили лошадь. Сжалились. Оттащить с дороги не догадались. Да и зачем? В море гибели это лишь капля. Молодые грудастые девки, чьи соски мокры от жестоких ласк, пользуются у солдат особым почётом, их забирают надолго, делят с соратниками, а младенцев, ползающих близ пустого жилища, топчут кони. Зачем ребёнку мучиться и подыхать с голоду? Много ли проживёт орущее дитя, ворочаясь среди мёртвых псов и обрубленных рук, среди сизых внутренностей родителя или деда?

Разве такое забудешь?

– Отравить? – повторил князь и глянул на старика. – Что ж ты своих хозяев холил? Разве не они принесли вам беды?

– Наш князь за народ радеет... – возражал старик. – Потакать вам, грабителям, не хотел!

– А кому хотел? – зло спросил Владимир. – За народ! Был бы запевала, а подголоски найдутся. Даже дурню понятно, что в одиночку от всех врагов не отбиться! Нам медь пожалел, а ведь мы и хазар, и печенегов к вам не пускали! Зато кочевникам золотом платил! Верно?

– Ежели ты такой мудрый, сам князю скажи! – отмахнулся старик. – Нам всё одно служить, спину гнуть! Бьёт лошадь задом и передом, а делу идти своим чередом.

– Скажу, скажу. Поглядишь, – ответил Владимир.

Когда рать взяла своё, когда дым выдохся и трупы распухли под солнцем, Владимир вывел свои тысячи из города. Пленники, некормленые, злые, полные дурных предчувствий, стояли, ожидая его решения.

Но и они смолкли, узрев князя тверского и воеводу. Владимир на белом коне приблизился к пленным. И каждое его слово передавали по рядам, по волнам внимающих голов.

– Сколько раз мои гонцы кричали вам, упрямцы, что пора подумать о единстве? Сколько дней я ждал, что вы отбросите гордыню?! И что? Разве вы не видели нашей силы?! На что надеялись?!

Владимир придержал коня, который выказывал недовольство, а затем ослабил поводья, и конь важно зашагал вдоль плотных людских масс, прислушиваясь к голосу хозяина.

– Может, кто не знает? Ваш князь, ваши воеводы надеялись, что Киев обсядут кочевники, что нам не хватит времени. Им радость, когда нас терзают печенеги! Мы же вороги. В кривом глазу и прямое криво. Таково наше братство?!

Но вот мы взяли город! Чего вы ждёте от захватчиков?! Милости?! Добра?! А вы покорились по-доброму? Нет. Потому что служите князю. А князю нечего терять! Сейчас вы пойдёте хоронить близких. А он заплатит выкуп и будет посадником!

Владимир, указывая обнажённым клинком на князя тверского, подъехал к нему и спросил:

– Так, князь?! Станешь посадником?!

Тот отвернулся, окинул взглядом сгрудившихся пленников и не ответил. Не успел. Сверху опустилась острая искра, мелькнула, и правитель упал на траву. Вскоре тело, приковавшее внимание всех воинов, затихло.

– Нет. Не станет. – Владимир проехал меж рядами и завершил речь: – Я казню ваших старшин! Они ответят за упрямство. Вас же отпускаю... всех! Кто хочет мстить, бегите к печенегам. Кто будет служить земле русской, становитесь в дружину! Своих не обижу! И не предам, как ваши правители! Но помните: в другой раз пощады не будет. Хватит крови на славянской земле. Хватит!