Текст книги "Хазарский пленник"

Автор книги: Юрий Сумный

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 32 страниц)

Глава восьмая
КРОВЬ ПЕРУНУ

Владимир двинулся к Киеву.

Лето кануло. Принесло схватки и победы, но ведь ни одна победа не даётся без жертв. Память впитывает кровь лучше всякой тряпицы, а все вместе: и кровь, и погибшие – укор ему, неумелому воеводе. Ибо даже одна смерть близкого человека – событие. А полегли сотни! Те, кто доверил ему жизнь! Выходит – обманул? Он отнял всё, не дав взамен ничего? Вот в памяти место боя у реки, переправа, грязь, торчащие стрелы и тела. Они, его соратники, прижались к земле, сливаясь с нею, став неподвижными, как холмы, лишь ветер ворошит рубахи, дёргает кромки византийских плащей, швыряя пыль в остекленевшие очи. Страшно видеть такое.

И поневоле вспоминаются уроки Кима. Его неторопливые вопросы: что стоит жизнь? Какова цена власти? Во имя чего позволено убивать? Кем позволено?

Следом за войском тянется обоз. Потому что усталым воинам нужен обоз, нужна снедь, нужна помощь. А ещё катятся медленно, едва поскрипывая на кочках, возы с ранеными.

Шли не так споро, как хотелось. Давала себя знать усталость. И торопить, подгонять ратников нельзя, и бросить свою же рать неловко. Потому и плелись, как могли.

В Киеве удивил Претич. Мог сбежать, мог скрыться, но нет. На что рассчитывал?

Когда Владимир разбирался с неотложными делами – ведь следовало спешно отправлять обоз за ранеными, следовало подумать о пленённых византийцах, об оружии, – Горбань, подмигивая одним веком, спросил:

– Что с Претичем? Князь? Сам покараешь или казним на площади?

– Он в городе? – удивился Владимир.

– В моих руках. Ждёт. От себя скажу, враг прощённый ненавидит сильнее, пощада унижает. Да и воины его, как бурьян, не вырвешь, всю рожь погубят.

– Добро. Едем. Созови всех, кому доверять можно. Да и его родню не забудь. Про охрану говорить излишне? Гнездо ос выжигаем.

– Охрана будет. Но без наёмников не обойтись. Оно и разумней. Если своих гонять против киевлян, всех перессорим, все затаят злобу! А наёмники сегодня здесь, завтра где? Ушли и ушли.

Подъехали к дому. Во дворе свои, уже успели, спешились, но при оружии, зорко осматриваются, принимая хозяина, Горбань растолковал, что к чему. Да старшины и так знали, кто собирался Киев отдавать Ярополку, знали о Претиче. Кто из соседей с ним не породнился, кто вместе не хлебал юшку из походного котла? Все друзья, все сваты, родичи. Не утаишь.

Жена вышла во двор, протягивает руки, кое-как лепечет по-русски, старается порадовать Владимира. И волосы мягко пахнут домом и чем-то притягательно сладким, и руки кажутся жаркими, нежными, но времени нет, некогда поговорить, приласкать.

– Где будешь вечерять, князь? С кем? – спрашивает Рахиль. – Мы столько напекли, столько наготовили, не поверишь! Ждали тебя, как долго ждали! – Она сложила руки на выпуклом животе и улыбнулась его взгляду. Словно и не было размолвки, словно и не уходила из опочивальни оскорблённая невеста. Словно ничего плохого вообще нет.

– Не знаю, – признался Владимир. – Погоди чуток, тут есть разговор... после и решим, когда пировать да с кем.

– Какие разговоры? – не верит Рахиль. – Владимир? Ты дома! Всё успеешь! Завтра займёшься делами! А сейчас скажи, можно, на ужин придут земляки? Приехал Чемак, подарки привёз, Владимир! Можно земляки сядут за стол?

– Погоди, родная, погоди. – Владимир уже обернулся к двери, в которую входил воин, а за ним угрюмый Претич. Но жена не поняла, потянула руки, радостно улыбнулась: – Воевода! Заходи! Скоро ужин...

– Да уж, скоро! – неудачно перебил её Владимир. И отступил, пропуская воеводу в горницу. Того плотно обступали дюжие ратники, только их сила ещё не задеревенела, тело подвижно и гибко. Следом прошёл Бочкарь – племянник Претича, добрый воин, показал себя в схватках с византийцами, в Твери. Ещё – Третьяк, ему Владимир отдал тысячу новой конницы, братья Ковали, неумелые, но настырные тысячники пешей рати, Крутобор и с десяток старшин, были среди них и друзья Претича. Все мужи насуплены, хмуры. Суровы.

– Что, Владимир? Что такое? – Рахиль удивлённо распахнула глаза. И князю на мгновенье показалось, что он говорит с хазаркой, с женщиной, впервые переступившей порог дома, настолько нелепы её представления о друзьях и врагах, о жизни в Киеве.

– Претич мой враг! – коротко ответил Владимир, не обращая внимания на то, что его слышат другие. Многие слышат.

Когда дверь закрыли и Владимир сел, воевода спросил:

– Враг, говоришь? А почему? Не думал?

Князь не ответил, лишь рукой повёл, дав возможность воеводе высказать наболевшее.

– А кому ты не враг, молодец? В городе разброд. Народ ищет правду! Людям нужна вера и благо от правителя! Отчего не уступил Ярополку? Он старше. Он вправе стол держать. А что ты принёс городу? Войну? Кровь? Пожёг Полоцк? Пограбил Тверь? Кто тебе друг? Хазаре? Эвон одного убили... Ярополк убил. Сказывают, твой соратник, Ким, проповедовал новую веру! Христа ругал! Таковы твои други! А мы, православные, твои вороги! Думаешь, победил? Так нет, нет же! Недолго тебе властвовать!

Воевода умолк. Князь кивнул, оглядел собравшихся:

– Кто ещё желает валить с больной головы на здоровую? Ныне не меня судят, Претич! Тебя! Ибо ты изменил – клялся ведь, присягал вместе с ратью, да позабыл клятву! Отчего? Думаю, всем ясно. Дивна вера, о которой ты говоришь. Это в православии учат открывать ворота ворогу? Прогонять правителя, что иному богу кланяется? Нет, воевода! Всё не так! Всё не так просто, как тебе видится. Скверно не то, что принял веру в Христа, а то, что вера отнимает разум! Не знаю, кто тебя науськал, но вижу: был воевода, а стал изменник. Ты вспомнил друга моего, Кима! Рад, что убили иноверца? Так давай и в Киеве всех иноверцев казним? Одних вас, византийских прислужников, оставим! Будете лизать сандалии Цимисхию и патриарху, и воцарит божья благодать?!

– А ты кому лижешь?! – крикнул в ответ Претич. – Перед хазаром стелешься? Жену привёз! Слыхали мы, как ты купцам хазарским выдаёшь права первой руки! Вон, вина везут хазары! Шкурки не купить, всё хазары прибрали! Полотно, именованное бумагой, тож хазаре продают! Скоро всех нас им продашь! Душегубец!

– Не кричи, воевода! – Владимир поднял ладонь. – Мои грехи, мне и отвечать! Ты за своё ответь! Кто хочет, чтоб судил по совести, скажите в защиту! Вас послушаю, а с Претичем говорить не о чём. Моего отца убили, а я всё не мог понять, кому надобно? Следом Глеб погиб, а растрезвонили, будто я убил. А воеводе всё с гуся вода. Слушал да молчал. Знал ведь истину. И снова гляжу, ломаю голову, кому на руку? А ведь и меня наёмник подстерегал. Горбань, скажи, что за душа?

– Мастер, из ромеев. К нему Святослав заходил в день смерти! А ведь за того кузнеца ты хлопотал, воевода! Жаль, не спросить – Разбой загрыз.

– Вот оно как! Добры византийцы. Мы поперёк стали? Ярополк чем хорош, а, Претич? Гуляка, бездельник, каких и у нас довольно, но ведь христианин!

– Прости, дядьку, князь! – встал на колени Бочкарь. – Прости, прощу. Немало он сделал для города, все знают, служил долго. А с верой, то уж старость. Кто познал бога истинного, горит душой. Потому и Претич погорячился. Прости.

– А заодно меня прости, князь! – недобро глядя на Претича, вскочил Савелий. Он говорил сипло, голос так и не вернулся, но его слышали. Даром что калека, а в словах истинная страсть. – Кинусь к тем же булгарам али к печенегам, приведу на Киев орду, а ты меня простишь! Ибо я во славу веры стараюсь. Чтоб чтили Велеса, поклонялись Роду! Давай всех простим, кто нож в рукаве прячет, ибо за веру стоит!

– В том и худо! – возразил Владимир. – Ловкие шептуны вертят людьми, как вздумается! Называются святыми отцами! Патриархами! Вот чем скверна ваша вера, Претич! Чужая она, чужим народом выдумана, и на его корысть по миру разносится.

– Это кем же?! – возмутился воевода. – Что ты знаешь, о Христе, несчастный?

– Знаю, что рождён он неведомо кем и от кого, а в писании сказано – девой! Отчего это рождают еврейки без потери девственности? Оттого, что любовь для твоего бога – мерзкое зло, грех! Но ещё странней, что мать свою Иисус не берег, не голубил, как сыновья любящие! Бросил! Ходил по землям иудейским и проповедовал непонятное, мол, и радоваться нельзя при жизни сей, ибо все, кто смеётся, заплачут! И гордыню называл смертным грехом! Твердил, что все первые станут последними, а последние, блаженные, станут первыми, и им откроется рай! Не так? А мне ваша вера не люба! Я горд тем, что живу на своей земле, что стал князем великой державы! Мы и ромеев бивали, и гуннов отторгли! Если гордость грех, то мне в рай не надобно! Слышишь? И измену не подарю! Тебя прощу, другой решит, что и ему позволено! Нет! Не прощу! И отныне чтоб я не слышал о христианстве! Перуну столбы поставим, Макоши буду кланяться, а не Христу. Ни земель на храмы, ни помощи, ни добра от меня не ждите![18]18
  «Повесть временных лет»: «И нача княжити Володимеръ в Киеве единъ, и постави кумиры на холму вне двора теремнаго: Перуна древяна, а главу его сребрену, а усъ златъ, и Хорса, Дажьбога, и Стрибога, и Симарьгла, и Мокошь...»


[Закрыть]

Князь сел на своё место и уже тише, спокойней сказал:

– На добрую вечерю всех зову! Всех друзей! Сегодня праздную победу! Не только над ромеями, но и над Ярополком! Но и над Претичем, что готов в спину ударить! Знаю, найдутся недовольные. Тем дорога открыта. Кто желает, уходите из города. Ибо карать за измену стану страшней, чем ворогов караю. Нам не ужиться...

Позднее, когда Владимир умылся, стойко перенёс многословные обвинения жены, не понимавшей происходящего, оскорблённой отказом призвать за стол купцов, он вышел на крыльцо своего дома. Дом Святослава – княжеское гнездо. Здесь всегда отходила душа, всегда чувствовался покой и неведомое тепло. Но не сейчас. Ожидая гостей, понимая, как много значит для каждого этот ужин, князь впервые удивился: ведь нет прежней радости и безмятежности. Нет покоя даже в стенах дома. И запах черёмухи, сладкий, густой, казался ему невыносимым, ибо именно сейчас казнили Претича. Он видел кровь перед глазами, кровь, пролитую на поле у неведомой деревушки, такую же, как и кровь воеводы, и ему казалось, что она пахнет приторно сладко. Кровь своих, кровь киевлян, лишала его самой основы, лишала его покоя даже в родовом гнезде. Мысли наивные, чистые, выношенные им с детства, столкнулись с неупорядоченной разноголосицей толпы.

Так кручинится пахарь, постоянно наталкиваясь сохой на корни. Выжженный и выкорчеванный участок скрывает множество подземных препон. И провести борозду, бросить семя, поднять урожай кажется не по силам одному. А где найти помощников? Чем кормить их? Сказками о грядущем урожае?

Ночью Владимир не утешал Рахиль, хотя знал, что ждёт. Не желал долгого скандала. Впервые позвал Рогнеду и молча, не говоря тёплых слов, навалился на тело наложницы. Та принимала князя покорно, скрывая собственную страсть, но тело уже ожило, и под конец её бёдра содрогались от неудержимых порывов, а уста исторгли сладкий стон. В безрадостной монотонности дней и ночей даже грубое соитие становилось для наложницы радостным событием.

Глава девятая
СУД ПРАВДЫ

Митяй, тысячник князя Святослава, как и Претим, не служивший более никому, ввалился в дом Бочкаря под утро. Двери остались распахнутыми, утренний свет косо вонзился в горницу, и пришедший поморщился.

Спёртый дух рванулся в распахнутую дверь. Заметно, что здесь всю ночь гуляли, вон гости, кто уснул на лаве, кто притулился в уголке, прикрываясь лёгким рядном, кто всё ещё тянется к чарке. Кабы зима, мог подумать, что угорели, настолько вялы движения ратников. Осоловевшие взгляды, мутные зрачки, тяжёлые веки.

– Та-ак! – Зло раздувая ноздри, втянул воздух Митяй и выругался. – Совсем подурели, недоумки?! Чего разнюнились? А ну, вставай! Бочкарь! Корчи б тебя крутили! Семён, Игнат!

Заметив, что его крик не достигает ушей, в два шага метнулся к ведёрку с водой и расплескал всё содержимое, обливая пьяниц, бодрствующих и сонных.

– Кто ратиться выйдет? Вы что, забыли?! Нынче всё решается! Народ спозаранку колготится, а вы?! Бочкарь!

В ответ донеслось возмущённое ворчанье ратников, злая ругань проснувшихся и на удивленье рассудительное высказывание Бочкаря:

– Чего им не колготиться? Людям всё в забаву! Пока кости не затрещат, всё кажется – гулянка! А нам выступать против князя нельзя! Для того и надрались, как поросята... был гонец от князя, был. Покрутился здесь, поглазел, да и подался прочь.

– Как же... как же вы отступаетесь? От нашего дела? – возмущённо бормотал Митяй. – Какой князь? Выйдем вместе, и не будет князя! Снесём напрочь хазарскую нечисть! Я ли не толковал вам? Всё готово! Вставайте, ещё успеем! Две тысячи хазар нам не помеха, они к детинцу сошлись, там улочка неширокая, сотня с копьями перекроет! Запрём с двух концов и расстреляем как зайцев! Спалим! Вон как византийцев палили! Старые дружинники с нами! Войско против матерей да жён не двинется! Точно вам говорю! Все наши сёстры, матери, жёны, все, кто в Христа верует, народ поднимают! Какой там князь? В пыль сотру. Вот этими руками!

Пламенная речь не оказала нужного воздействия. Ратники отводили глаза, чесали мокрые затылки, утирались запятнанными рушниками и зябко ёжились. В горнице стало гораздо свежей, но кутилам утренняя прохлада мешала.

– Мы никуда не выйдем. Ни с тобой, ни против! – разъяснял крикуну Бочкарь. – Да и какая разница, кто на стол сядет? Владимир, Глеб иль ещё какой гораздый? Святых-то не бывает!

– Срамота! Срамота вам, бражники! – отступил к двери Митяй. – Измельчал народец, даже родню не боронит!

Бочкарь хотел ответить, но лишь бессильно махнул лапой и уронил её на стол. В ярком свете серыми искрами мелькали всполошённые мухи, и хлебные крошки размокали на столешнице, впитывая пролитое пиво.

– Что скажете?

Владимир в кольчуге, придерживая саблю, присел на лавку, присоединяясь к соратникам, которым кусок в горло не лез. Пышные лепёшки, варёная свинина, репа, ломти сот с тёмным гречишным мёдом оставались нетронутыми. Отпил кваса, смахнул пену с усов и повторил:

– Что делать-то?

Горбань, Крутобор, Филин – новый сотник, похожий на балаганного канатоходца, резкий и точный в движениях, которому доверил своих телохранителей, да суетливый Третьяк – вот и всё, на кого князь мог опереться против горожан.

– А что тут можно сказать? – невесело поглядел на князя Крутобор. – Дался им этот Иисус.

– Им? – Владимир вскинул одну бровь и так же криво усмехнулся. – Вера, проделки Цимисхия! Новый император забрасывает сети! Нашёл приманку для простолюдинов... но нам-то как смуту упокоить?!

– Могли вчера половину бунтарей прикрыть, князь. Ты не велел! Теперь как ни гадай, без крови не сладить, – упрекнул хозяина Горбань. – А думаю пустить слух о печенегах. Собрать ратников, вывести из города...

– Эх, поздно! – покачал головой Владимир. – Народ уже взбаламутили, скоро сюда явятся! Какой тут поход, какие печенеги? Мне безумцев жаль, понимаешь, свои же люди, все свои! Больше затопчут, чем сталью порубим! Как править таким народом, как?

– А ты оставь город, князь! Выступай на печенегов! Хазары останутся, разберутся... чуть что, ты чист, все они, проклятые, виноваты! – советовал Горбань. – С тебя и взятки гладки.

– Мудр ты, однако! – покосился на Горбаня Крутко. – Хазаре полгорода спалят, только дай!

В дверь ударили кулаком, воин заглянул внутрь, встряхнул головой, отбрасывая волосы рассыпавшиеся, едва снял шлем, и сказал:

– Идёт Улгар с Кандаком. Пускать? Там конница всю улицу заняла. Больше тысячи привели, к чему?

– Добро... – Владимир прищурился, привстал и шепнул Крутобору: – Будет у нас хоть один день покоя, а?

Сейчас он испытывал непонятные чувства. Страх? Ненависть? Нечто похожее наваливается на путника, забредшего в болото в надежде сократить путь к селению. Ноги погружаются в чавкающую кашу, мокнет обувка, надёжных кочек всё меньше, и стоять уже нельзя, под тобой колышется гнилой торф. А куда идти? Назад? Вперёд? До жилья всего ничего, но каждый шаг грозит гибелью. Проклиная несчастье, человек хватается за кривые кусты, ищет взглядом твердь и старается скорей миновать опасное место. Отдышаться. А потом уж решать... как добраться до цели. Но передохнуть не дают. Вода прибывает, следы наполняются водой, впереди всё больше луж, всё меньше травы, да и та – с кувшинками, болотная. Нога проваливается по колено, а то и больше, и опоры не найти.

Так и Владимир окунулся в Киев, надеясь сплотить народ, ведь было когда-то единство земель русских, да столкнулся с противоречивыми устремлениями толпы. И каждый шаг вместо облегчения приводил к новым сложностям, вместо одних соперников появлялись иные, а дело стояло. А руки становились липкими от пролитой крови. И подсказать дорогу некому.

Хазаре поднялись по ступеням, вошли, придерживая сабли, поклонились, привычно прижимая руку к груди.

– Хлеб-соль? – спросил Владимир. Но наёмники отказались, понимая, что приглашение символическое. Время дорого.

– Что князь, снова смута? – Улгар кивнул в сторону оконца. – Шумят. Много собралось, тысяч семь будет. Как решили?

Толпа чем-то напоминала весенний ручей, в который со двора плеснули остатки извести, мела, что-то светлое, смешанное с мусором, швырнули кухонные очистки. Катится поток, увлекая светлоголовых и рыжих, объединяя тёмные платки замужних женщин и войлочные колпаки мастеровых. Где-то мелькнёт копьё, вскинутое остриём кверху, где-то пятно старенького щита, где-то блеск кольчуги. Но ручей движется лишь в одном направлении – вниз, вниз, отступая с горок в овраги, в ямы, в русла рек. Толпа же двигалась вверх. С низкого центра к высокому детинцу, к княжескому подворью, к улице, занятой хазарами. Чем ближе подходили к домам старых дружинников, соратников Игоря, Святослава, тем больше копий заметно, тем плотней сбивались люди, словно в близости к соседу спасение от лиха.

Митяй проскакал вперёд, пробился к дружинникам, поднял руку в кожаной рукавице с прорезями для пальцев:

– Стоять! Копья сюда! Готовьтесь, как говорено!

Он вызвал из пёстрой толпы женщин, вывел наперёд родственников Претича и вместе с двумя десятками соратников медленно двинулся к княжескому двору, который сейчас недоступен. На полверсты вокруг вынесены дозоры наёмников, хазаре перегородили улочки, спешились и стоят, словно и не догадываются, к чему клонится дело.

– Куда?! – выступил навстречу наёмник и улыбнулся. Ведь среди горожан немало молодок, там были и дочери Претича, но что чужаку Претич, он как бы и не ведал о суде князя.

– Идём к князю, просить за воеводу! – недовольно заявил Митяй и подал знак своим, первые ряды, копьеносцы, поползли вперёд, приближаясь к кордону наёмников. – Ты бы не мешал нам, добрый человек, а то накличешь беду!

Старший пожал плечами и спокойно ответил:

– Далее не пущу. Князь сюда выйдет... если пожелает.

Он кивнул воину, и тот, мигом взлетев в седло, потупотел к княжескому двору, к распахнутым настежь воротам, у которых держались телохранители. Их легко приметить по остроконечным шеломам, по сходным броням и щитам.

– Владимир! – Рахиль выбежала в самый неподходящий момент, остановив мужа у дверей, в которых уже скрылся гонец. Наёмник поспешил известить горожан, что князь выйдет к народу, – Нас всех убьют? В городе беспорядки!

– Рахья! Перестань! У нас довольно воинов, чтоб справиться с крикунами.

– Знаю я, что это за воины! Не считай меня безголовой! Все говорят, что вы расстреляли всадников Ярополка в воде. Застигли на переправе. Только тем и спаслись! Иначе куда твоим новобранцам против конницы Византии? А ты ещё посмел насмехаться над братом. Утопил его, как щенка в нужнике. Скажешь, нет? Люди говорят...

– Жена! – недовольно прервал её Владимир. – Ступай в дом и ничего не бойся! Вот Улгар, вот Кандак, разве ты не доверяешь землякам? И поменьше слушай прислугу, а не то найду немых!

Возмущённый глупой стычкой, он всю дорогу до заставы молчал и, лишь слезая с лошади, шепнул Горбаню:

– А хороша у нас прислуга? Как ещё не отравили?

Пять десятков горожан стояли посреди улицы, почти всех Владимир хорошо знал и никому не желал зла. Но ведь вышел к избранным для переговоров вооружённым, накинув дорогой плащ, подарок Калокира.

– Владимир! – зло обратился к князю Митяй, которого вечером не было среди свидетелей суда. – Мы пришли просить за Претича! В чём его вина? Склонился к Ярополку? Так на то есть обычаи. Ярополк вправе стол держать. Ярополк, не ты. Весь город знает! Почто воеводу мытаришь? Народ требует, отпусти! Он ещё отцу твоему служил, служил Киеву и земле русской, а значит...

– А значит, святой?! – перебил князь. – Или не он ждал византийцев?!

– Князь, суди, но не казни! – вскрикнула дочь Претича. Она ещё не покрывала волос, но тёмный платок сжимала в руке. В другое время девушкой можно было залюбоваться, настолько статна дочь воеводы. Такая и коромысло понесёт, легко ступая, и улыбкой согреет близкого, а уж ямочки на щёчках и румянец манят парней со всего города.

– Я не его казнил! – ответил Владимир, с сожалением качнув головой. – Я измену казнил! Поздно просить! Где вы раньше были! Или никто не ведал, что воевода с Ярополком в сговоре?! Что ж вы молчали?!

Из толпы послышались гневные крики, возгласы недоверия, какая-то женщина привычно заголосила:

– Ой, умер наш сокол ясный! Ой, принял смерть лютую! Ой, что же вы стоите, окаянные?! Не закроете батюшке глазоньки!

– Не время, женщина! – зло отозвался князь. – Или один Претич умер?! А погибших воинов вы оплакали? Или их горе – вам радость?!

Дочь воеводы выступила вперёд, шагнула к князю и резко вскинула руку с ножом. Она успела пробежать два шага, три, но так и не дотянулась до правителя. Крутко выдвинул плечо, подхватил девушку и мягко, спорым движением, вывернул нож из пальцев.

– Как зовут тебя, острая! – спросил он, удерживая рвущееся тело. – Не кусай, глупая, то ведь кольчуга!

– Ольга. Как старую княгиню, помершую, когда в Тверь ходили! – ответил Владимир. И добавил: – Прости, Ольга. Не я убил. Византийцы вовлекли, на них вина.

– С девками вы горазды воевать! – зычно, чтоб его услыхали сообщники, скрытые за спинами хазарского кордона, крикнул Митяй. – Ты со мной выйди! Ярополка сгубил? А ведь всем ведомо, кто старший сын! По вере нашей, пусть Правь решит, кто держится истины! Уж я тебя привечу, как принято!

– Не тебе, смутьян, кричать о правде! – оскорбился Крутобор.

За спинами хазар слышался нараставший гам. Сотник крикнул что-то, и стражи сноровисто взлетели на спины коней, хватая луки, поскольку до зубчатого вала дружины, собранной Митяем, добрых тридцать саженей.

– Отчего же? – не согласился Владимир. – Как раз кричать они мастера! Что ещё умеют христиане? А, Митяй? Ты же христианин?

– А ты братоубиец! – звонко провозгласили из толпы. – Ступай прочь из Киева!

Митяй вскинул вверх руки, и гомон несколько стих. Предводитель сборного мятежного отряда смело приблизился к Владимиру и потребовал:

– Дай Киеву правду! Или хочешь владеть, как разбойник, силой?

– Я князь по праву! – зло отозвался Владимир.

– Нет. Право – Ярополка. Спроси у народа. А не веришь нам, призови знающих. Того же ведуна Олексу. Пусть старик скажет, кто ты. Князь или братоубивец.

Некоторое время стороны стояли в ожидании, ни та, ни другая сила не решалась вершить правосудие на свой лад. За Олексой послали загодя, Митяй позаботился, и вскоре трое всадников показались на узкой улочке. Толпа всколыхнулась, вытягивали шеи, глазели, ждали старого ведуна и знахаря. Догадываясь, что Митяй сготовил князю ловушку. Кто уповал на Олексу, когда речь шла о правде, о смерти Святослава? Так отчего не выслушать старика нынче? Трудно отпираться, и Владимиру появление ведуна не принесло радости. Угадать, что он скажет, невозможно.

– Что, Владимир? Жалеешь небось, что старца кликнули? – улыбается Митяй. – Так ещё не поздно, выходи на суд Прави. Один на один. Поглядим – кто люб нашим богам.

В сборище бунтовщиков послышались смешки, глумливые выкрики. Кто б усомнился в Митяе? Да его и трое Владимиров не одолеют, не зря тысяцкий приставал лишь к тем походам, кои полагал удобными для себя, зазря кровь не лил, выбирал. И терпели, ибо куда денешься, терять непобедимого воина, подталкивая к наёмничеству, глупо. И так много славных бойцов разъехалось кто куда, кто с купцами ходит, кто в той же Византии служит.

– Князь, вели – всех разгоним, – шепнул Кандак, стоя за спиной Крутобора. – Сам видишь, добром не поймут. Не жди большого огня, заливай сразу!

В этот миг из толпы выбрался воин в старом шлеме, серебряная стрелка и крупные кольца не позволяли разглядеть лицо. Смахнул шлем и поклонился князю, ведуну, дождался мига тишины, после чего громко обратился к толпе:

– Я – служил Глебу. Величать Августом. И подлинно знаю, кто вправе держать стол киевский.

Снова наступила тишина, задние напирали, стараясь приблизиться к месту спора, стражники едва удерживали толпу. Митяй довольно ухмыльнулся. Пригляделся к Августу и негромко хмыкнул:

– Похож. Видал тебя при Глебе. Отчего ж утёк? Владимира забоялся?

Всадники оставили лошадей и ведуна подталкивали в центр круга, к Владимиру и Митяю, ожидая, как решится дело, мирно или в драчке. Но сперва ждали признаний слуги Глеба, многие помнили его – вечную тень князя. Август поклонился толпе и сказал громко, чтоб всем было слышно:

– Ярополк не вправе владеть Киевом. Он сын Глеба, не Святослава. Кричать любой может, но правда иная.

В глазах Митяя показалось удивление, но прямодушный тысячник не намеревался разбираться с правами и уделами, не для того привёл народ. Насмешливо улыбаясь, Митяй низко поклонился незнакомцу:

– Челом тебе, разумник. Заждались тебя, мудрого. И кто ж наделил тебя светом истины? Молод ты, чтоб при люльке стоять, откуда знаешь, кто кого зачинал? Или бабка повитуха нашептала?

– Знаю, что говорю, – возразил Август. – Глеб не скрывал...

– Сказать можно всякое, – отмахнулся Митяй. – Небось, Владимир надоумил? Чего ещё наплетёшь?

– А того... не один я знаю о Глебе. Князь письмо составил Ярополку, заветное, где во всём открылся, покличьте писца, он присягнёт.

– Не надобно присяги, – вступился Олекса.

И толпа умолкла, даже насмешники угомонились. Все ждали решения волхва, уж ему-то открыто тайное, известно всё как есть. Старик испокон веку живёт в Киеве, многие помнят его с детских времён. И всегда ведун был стар, седобород, нетороплив, как будто ему безразлично сущее, ни страсти людей, ни горе толпы, ни распри ближних не смущают служителя древних богов. Время – и то минует его, течёт стороной, не касаясь облика старца. Такой не станет лгать – ибо не дорожит людскими благами, что ему порывы молодых, что ему временные настроения горожан или затруднения правителей?

– Правда сказана. Ярополк сын Глеба. И по праву княжить в Киеве – Владимиру. Византийцы хотели иного, но ты, Митяй...

Однако Митяй не дал старику договорить:

– Что нам Византия? Претич наш брат, или я лгу? Выходи на суд Правды, Владимир! Казнил воеводу, так ответь перед богом!

Что бушующему морю крик человека? Что уверения в правде? Блестит сталь, и лица ратников стянуты морщинами напряжённого ожидания, бунт созрел, и словами уже не остановить отчаянного порыва. Ведун сказал одно, а ненависть к хазарам велит иное. Разве толпу остановить словами? Уверениями? Море враждебных горожан стронулось с места и поползло к редкому ограждению наёмников.

Но князь ещё раз повторил Митяю и родственникам воеводы:

– Я клянусь, что выйду против тебя, и пусть Правь нас рассудит! Если каждый христианин примет этот суд и покорится! Каждый! Слышите?! Ибо твоя жизнь мне не нужна, мне горожан да вон девок жалко! – Он кивнул в сторону Ольги, что всё ещё стояла близ Крутобора.

– Слушайте, православные! – обрадованно возгласил Митяй. – Слушайте, что князем обещано! Пусть нас судит Правда!

Пока предводитель восставшего воинства подбивал христиан дать клятву, пройдя к рядам, снаряженным кольями да копьями, Владимир приказал Улгару:

– Откатись назад, здесь засада, вон головы над оградами, все лучники. Ближе к подворью поставь препоны, выкати повозки, распорядись сейчас же, да готовьте стрелы! Пусть штурмуют, коль прытки!

– Князь! – Филин остановил Владимира, преградив дорогу. – Дай мне выйти! По правде не возбраняется! Негоже князю смутьянам шею подставлять!

– Что князь?! Али кишка тонка?! – орал Митяй, красуясь перед толпой. Он стоял в десяти шагах, распахнув объятия, в одной руке меч, в другой круглый щит с металлическими лучами, приклёпанными к древесине. Мощный, высокий, кряжистый, в его руке меч выглядел сабелькой, и мало кто сомневался в исходе поединка, сравнивая князя и бунтаря.

– Кому ты веришь?! – громко возмутился Крутко. – Им только того и надобно.

– А нам? А нам чего надобно? – спросил князь и взялся стаскивать кольчугу, что одному сделать непросто. – О таком ли Киеве мы мечтали? Нужна ли тебе такая власть, Крутко? Дерни, дерни же! И ещё, присмотри за Августом. Он много знает... Будет полезен.

Сбросив тяжёлое изделие на руки Филину, азартно подмигнул телохранителям, всеми помыслами уйдя в лихое дело, и попросил:

– Дайте ещё клинок!

Толпа ждала, затаив дыхание. Копья воинов опущены, уткнулись наконечниками в землю. Горожане прижимались к шеренгам ратников, стремясь к просветам, к щелям, чтоб видеть бой. Хазаре и телохранители Владимира быстро разошлись кругом, присматриваясь к людям. Кто мог знать, что задумали восставшие?

– Хотели правды?! – крикнул Владимир, приближаясь к противнику. – Вам нужен божий суд?! Так смотрите же!

Он вскинул руки с клинками вверх и кивнул Митяю:

– Начнём!

Они сходились неторопливо, как будто подступая к краю крыши, с которой легко соскользнуть вниз и разбиться. Стояла такая тишина, что дыхания соперников слышны всему кругу, хазарам и копьеносцам. Но вместо обычных хитростей, кружения и лёгких игр противники, словно сговорившись, избрали путь скоротечного жёсткого боя. Сблизились. Мелькнула сталь. Коротко взвизгнул щит, отражая саблю, тут же Митяй отмахнулся от второго удара Владимира с левой руки.

Меч массивен, сабля отскочила, упруго пискнув, а Митяй, удивляя всех ловкостью, отклонился назад и втиснул меч меж двух тел, коротко ткнул противника в грудь. От сорокалетнего мужа не ждали подобной гибкости и прыти.

Удар меча, пусть лишённый размаха, простой краткий толчок в исполнении мастера смертелен! Да ещё – в рубашку, в голое тело! Как кулачный боец тычком вздымает голову противнику, так и Митяй прочертил краткий путь к телу.

Вздох недоумения, страха, восторга опоясал толпу, прокатился по рядам, и кто-то торопливо прокричал для удалённых: «Сразил!»

Но поспешили. Крики вспыхнули, как солома в зимний день, и тут же погасли.

Князь Владимир шатнулся, подался назад и провернул тело, уступая мечу. Клинок, устремлённый в грудь, мог пробить тело, если бы не рука с саблей. Правая рука снизу отшибла меч – вот когда сказалась разница в тяжести оружия, сабля звонко запела, отбрасывая угрозу. Отвела на пядь, на кулачок.