Текст книги "Хазарский пленник"

Автор книги: Юрий Сумный

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 32 страниц)

Так и случилось.

Василий Склир, повинуясь порыву, нарушая собственные планы, приказал строить войска и готовиться к бою. Ему казалось, что если он не сломает противника сейчас, то к вечеру болгары разбегутся, а его воины потеряют веру в саму возможность противодействия русским. Он помнил слова старого циркача, канатоходца, с которым когда-то познакомился на пирушке. Тот утверждал, что упавший с каната гимнаст должен тут же подняться и выполнить свой трюк. Ловкач обязан сломать ростки страха. Иначе ему не пройти по натянутой, подобно струне, верёвке. Страх не даст. Сейчас Клир ломал ростки страха в своих когортах.

Выходя из ворот, полки Склира строились, растягивая фронт, позволяя последующим воинам присоединяться к наступающей армии, укрепляя её глубину и придавая обычный воинский порядок. Василий велел строиться в отряды по восемь шеренг и, прикрываясь копьями, таранить неприятеля. Первые три шеренги – это основа фаланги, это щетина дикобраза. Её задача – остановить противника и обратить его в бегство. Для защиты флангов когорты строились трапецией, её узкая сторона обращена к неприятелю, что позволяло боевым подразделениям избегать охвата со стороны. Если же враг пробивался в щели между фалангами, его встречали легковооружённые пехотинцы, спекуляторы. Не оставались в стороне пращники и лучники, а также плагиофаги. Если первые три ряда можно назвать щетиной, то остальные пять – это раскалённый жар внутренностей, они догоняли и истребляли врага, опрокинутого ударом фаланги.

Но основа византийского войска – это снаряженная конница, прикрытая нагрудниками, чехлами, тяжёлыми доспехами, применявшая копья, укреплённые ремнями, что позволяло всаднику вкладывать в удар всю энергию разгона, всю прыть и массу коня. Случалось, что копьё пробивало два тела кряду.

Рать Владимира не могла знать, какой фланг подвергнется атаке катафрактов. Неудивительно, что оба края славянского войска прикрывали всадники, более лёгкие, более подвижные, осыпающие противника градом стрел. Пехота же несла огромные щиты чечевичной формы либо заострённые внизу. Именно они вонзались в землю, укреплялись и составляли нижний ярус стены, которым пехотинцы прикрывались от атак всадников. Так случилось и подле Переяславца. Первая атака тяжёлой конницы, искавшей пути к разгрому киевлян, отбита, щиты и длинные копья давно освоены славянами. Пока конница совершала перемещение, выходя на исходные позиции для повторной атаки, пешие порядки сошлись для боя. И это столкновение решило исход сражения. Склир не мог уяснить происходящего, наблюдая, как его уверенные, плотные фаланги сблизились с врагом и замерли, остановились, словно растеряв всю силу. Они топтались на месте, а враг расстреливал неподвижные отряды, выбивая копьеносцев, расклёвывая по зёрнышку драгоценные фаланги. Они пропускали в щели на стыках непонятную толпу, даже не пытаясь уничтожать сочащуюся массу. Василий и его штаб пытались разглядеть, чем вооружены пёстрые ратники, но щитов у них не было. Неудивительно, что странное ополчение не удержало строй, сгрудилось на флангах. Но отчего же их пускают в тыл?

– Пленные! Они согнали пленных! – догадался кто-то.

– Верно! Наши! Но откуда столько?!

Фаланги, потеряв мощь, выгнулись навстречу врагу, надвигающемуся вслед за несколькими тысячами пленных, и медленно рассыпались. В проломы, меж блоков византийского войска, вслед за пленными, вонзились русские пехотинцы. Щели, открытые для своих, были размыты. Вломившиеся следом ратники с секирами, булавами ломали строй, выбивали копьеносцев с флангов. Сплошной водоворот тел, бегство ни в чём не повинных пленников породило страх, особенно в соседних когортах, где не понимали смысла происходящего, но видели многочисленных беглецов, безоружных, оборванных, окровавленных. Возникла паника. Отступление превратилось в разгром, чему немало способствовали всадники Владимира, спешно закрепляющие удачу. На плечах отступающих они ворвались в город, а брошенные на поле боя фалангисты с незащищёнными спинами и тяжёлые всадники вскоре были разоружены. О том, что болгары сдавались, не обнажив оружия, не стоило и говорить. Они же устремились в город, возвещая, что Владимир не тронет ни воинов, ни горожан, если сопротивление будет прекращено!

К полудню город пал. Византийцы сдались. Разоружив их, Владимир отпустил пехотинцев, позволил и раненым покинуть захваченный город, на что не пожалел обозных телег, но задержал воевод. Старшие офицеры штаба и Василий Склир стали заложниками. Их судьба решалась императором Иоанном Цимисхием.

Вечером прошёл слух, что к Владимиру приехал посол императора – Калокир. Война может завершиться, если величавый Константинополь формально признает поражение. Трудно поверить в уступчивость Цимисхия, но если слухи о болезни Иоанна верны, то мирный договор спасает столицу.

Утром Калокир завтракал вместе с Владимиром и Василием Склиром. Стол весьма скромен, и магистр подумал, что Владимир не доверяет поварам, опасаясь отравления, иначе трудно объяснить отсутствие вина, рыбы, которой богаты устья рек, и многочисленных сладостей на мёду.

– Что я могу передать императору? – спросил Калокир пленённого стратига.

Тот помолчал, подыскивая достойный ответ, и сказал:

– Передай, что меня разбили, коварно используя пленных. Что русское войско не так уж многочисленно. Впрочем, кто знает, не пристанут ли болгары?

Калокир слушал спокойно. Пил по примеру князя воду и, похоже, был весьма встревожен создавшимся положением.

– Как с тобой обращаются? Есть ли просьбы к императору? Какое войско необходимо собрать, чтоб остановить... князя Владимира?

– Жалоб нет. Войско? Думаю, пятидесяти тысяч хватит, чтоб растерзать дружину! И ещё передай, если мы... если нас казнят, пусть помогут нашим семьям! Ведь наше поражение – следствие коварного обмана!

Владимир не мешал византийцам. Спокойно сидел рядом, ел, пил, присматривался к Василию и, лишь расставаясь, сказал:

– Коварство русских? Сильно сказано. А знаешь ли ты, стратег, как погиб воевода Свенельд, возвращаясь вместе с моим отцом из победного похода? После замирения с Никифором Фокой! Нет? Расспроси Калокира, он жил в Киеве и много слышал![21]21
  Пусть простят автора знатоки истории, помнящие, что, пересекая днепровские пороги, погиб Святослав, а воевода уцелел, но ведь все могло повернуться иначе. Стоило печенегам ошибиться, и вся история пошла бы по другому руслу. Несколько лет жизни Святослава, новые отношения с державами, новые уделы для сыновей. Все могло складываться совсем иначе.


[Закрыть]

Прошло несколько дней, и всех пленников освободили. Калокир, которого не слишком ценили в Константинополе, стал спасителем столицы. Иоанн Цимисхий, собрав войско, не смог выступить против славянской рати – вероятно, потому что доверял Василию Склиру. Если уж стратег назвал цифру – пятьдесят тысяч, то император вынужденно предпочёл осторожность и дипломатию, не решаясь применять силу. К тому же вслед за русскими на границе появились венгры, возникли новые осложнения в Сирии. Сумма откупа казалась Цимисхию скромной, и он отдал золото, заключив новый «мирный» договор с русскими. Такой виделась обстановка людям, не посвящённым в дворцовые интриги и тонкости политики.

Другой правды, скрытой от посторонних, не узнали ни князь Владимир, ни его соратники, ни жители дальних фем Византийской империи.

О беседе, состоявшейся в столице у постели ослабшего Цимисхия, знали лишь избранные. Да и те молчали, понимая, что отношения Калокира и Цимисхия опасны для свидетелей. Вообще иметь дело с больным императором опасно, он стал противоречив, горяч, вспыльчив, грозил смертью за малейшее неповиновение, опасаясь измены, как всякий больной и мнительный человек.

– Я выплатил дань, – сказал он, окидывая Калокира пытливым взглядом, – вовсе не потому, что признаю слабость империи. Надеюсь, ты понимаешь, что моё обещание отдать принцессу Анну в жёны Владимиру – всего лишь игра. Всего лишь пение сирен, услаждающих ухо варвара. Никогда не станет порфирородная женой славянина, да ещё некрещёного.

Император приложил к лицу, покрытому мелкими влажными язвочками, тряпицу, промокнул раздавленные прыщи, поморщился, глядя на розовые пятна, и продолжил:

– Я даю тебе три месяца, не более. Владимир достоин славной смерти, я хочу услышать о ней. До кончины. Ты всё понял? Смотри, приятель, моё здоровье и твоя жизнь связаны одной нитью. Клянусь, в моём завещании найдётся место и для тебя. Увы, эти два слова тебе не понравятся.

– И какие же это слова? – спросил Калокир, пытаясь не выказать страха перед переменчивым нравом императора.

– Казните изменника! – громко, так громко, как только мог, выговорил Цимисхий. – Смотри, это твой долг, а времени совсем не осталось.

Калокир поклонился, как будто сказанное нисколько не удивило посла, вознесённого сплетнями в спасители столицы. При этом его взор коснулся сапог императора, брошенных близ ложа, и пыль на изогнутых носках, в складках мягкой кожи, яснее всяких диагнозов подтвердила сказанное. Император давно не ходит своими ногами. Давно. Сапоги не обувались добрый десяток дней. Сколько же ему осталось? Сколько до зловещего завещания?

Неделя? Месяц? Или всё сорвётся через несколько часов, когда он спокойно будет катить в Киев?

– Обещаю, Владимир никогда не побеспокоит империю.

– Не беспокоят лишь мертвецы, если слухи о призраках и душах колдунов лживы. Ты ведь не веришь слухам и прочей дремучей чепухе? Кстати, что там рассказывали о чудесном спасении Владимира? Он кудесник, способный отклонять стрелы?

Слова императора звучали необычно серьёзно, он тяжело откинулся на ложе и махнул рукой, отпуская посла. Калокир опоздал с ответом и, выходя, спиной ловил недоверчивый взгляд умирающего. Что-то искал император, что-то старался выведать, проникая взором под хитон наносного спокойствия. Что? Какие вопросы мучают его рассеянное сознание? Владимир? Дань? Что он хотел услышать? О чём вопрошал взглядом? О колдунах и поверьях? О стрелах? Умении отогнать костлявую?

Гадать бесполезно. Да, верь в колдунов или не верь, а слово императора остаётся словом императора. Он может умереть ночью, но последний приказ покойного будет висеть в воздухе, как паутина давно усохшего паучка, и яд с тончайших нитей всё ещё способен умертвить жертву, нужно лишь неосторожно прикоснуться к сверкающему волоску. Муха не видит опасности в тонком волокне и гибнет. Так и он, друг императора, спаситель Византии, в один из солнечных дней внезапно коснётся яда и станет просто воспоминанием. Ничем. Телом в добротном плаще с пурпурной полосой. Всего лишь. Наёмники выполнят поручение, не зная сути, им всё равно, кого и где пронзить кинжалом, кому и где плеснуть отравы. Им нужны монеты или прощение какой-то вины перед лицом владык. А скорей, и то и другое. Им совершенно безразлично, что за человек спустится в небытие. Кому какое дело до надежд Калокира?

А ведь он в двух шагах от императорского венца. Стал популярен в столице. Установил дружеские отношения с воинами, сблизился с придворными, расточал лесть, сыпал золото, обещал... всё впустую. Всё зря. Или не зря? Русь далеко, до Киева не всякий дотянется. Ведь жил Святослав после походов к стенам Царьграда. Жил.

Да, жил. Но умер не своей смертью. Пожар в конюшне, удар подковой, гибель. Злоумышленника так и не нашли. Владимир искал, ходили слухи, что-то сумел разузнать. Но кому от этого легче? Кому нужна горькая правда? У Святослава хоть сыновья остались, а Калокир одинок. На его могилу некому принести венок, да и проку в том венке? Покойному ведь всё едино...

Глава четырнадцатая
МЕЖ ДВУХ КАМНЕЙ

Возвращение оказалось не столь простым, как думалось Владимиру. Уроки прошлого свили прочные гнёзда в закоулках разума, хотел бы забыть, да помнится. Именно на обратном пути поджидали богатую добычу степняки, именно на днепровских порогах, на переволоках, где ладьи приходилось тащить вручную, они нападали на купцов, а однажды осмелились штурмовать дружину Святослава. Знали, что войско измотали болезни, что часть дружины ушла берегом, потому и ждали русских. Караван судёнышек, посуху преодолевавших порожистые места, поневоле растянулся, и разбойники пользовались беззащитностью суден. Быстротечная схватка не принесла грабителям богатства, но воевода Свенельд погиб. Князь Святослав уцелел, хотя его лодья тоже подверглась нападению, приспели на помощь ратники, двигавшиеся сзади. Сказывали, что князь Куря вёл нападавших, манил обещаниями великой добычи, но сумел прибрать лишь малую толику груза, заплатив за то жизнью трёх десятков воинов. Русских пало много больше.

Владимир знал об опасностях переволок и готовил грабителям достойную встречу. Но пороги удалось пройти без потерь. Войско Владимира разрослось, примкнули болгарские наёмники, такое опасно трогать даже быстроногим всадникам печенегов.

Неприятности начались там, где никто не ждал. Да они и не покидали Владимира, отягощённого мыслями о Киеве, о событиях в брошенной столице. Конечно, поход удачен. Но ведь между ним и Калокиром разлад, стена непонимания. Ещё накануне возвращения, когда золото Цимисхия погрузили в крепкие сундуки, когда оплатили наёмникам участие в набеге, Калокир приехал тайно, ночью. Потребовал немедленного продвижения к столице и взятия Константинополя.

Странно. Войско ликовало. В душе каждого ратника теплилась надежда вернуться с добычей и славой. Редко кому удаётся войти в земли византийские и вернуться живым. На то и существуют многочисленные корпуса различных районов – восточных и западных – империи. Империи, основанной на славе Рима. По римскому образцу. Оттого успех похода, малые потери в боях и ничтожные жертвы в переходах, от болезней и скверной пищи, – всё воспринималось дружиной как невиданная радость. Оставалось обойти ловушки византийцев и добраться до Киева. Никто не сомневался, что политики могучей державы уже готовят Владимиру пакости. Мало ли, могут подкупить печенегов, могут поднять болгар, да и подтянуть флот с непримиримым огнём, названным греческим.

Нет. Все жаждали поскорей вернуться, не искушая судьбу, и князь отлично понимал людей. Дело сделано. Даже самые верные воины нынче сто раз задумаются, прежде чем обнажить меч. Ибо ждут одного – возвращения, а не новых боёв и завоеваний.

Владимир без колебаний отказался. Твёрдо и категорично.

Калокир не поверил своим ушам, глянул на князя как на умалишённого и принялся убеждать. Посол сказал, что нужно использовать ситуацию, что такой удачи уже не будет, упрекал Владимира в слабости, поведал об изменчивом нраве хворого Цимисхия, заверил, что Анна никогда не станет женой Владимира, поскольку император ждёт смерти князя киевского. Говорил много. Злился. Его горячность можно понять. Ведь ему видна совсем другая правда о делах империи. Назвал Владимира отступником, мол, куда тебе до отца, тот сумел бы вырвать победу... требовал растратить золото, подкупить стратегов, нанять болгар. И войти в столицу! Нежданно. Решить всё одним ударом.

Но князь твёрдо решил вернуться в Киев. Хватит. Были и стрелы, и миги смертельной опасности, и тяжесть походного марша, всё пройдено. Пора домой. Довольно играть в кости с судьбой.

Калокир впервые не сдержался и закричал:

– Ты ослеп? Или потерял остатки мужества? Мальчишка! Сейчас же командуй сбор, я сам поставлю задачу твоим воеводам! Кто усомнится, сниму голову!

Да, он пытался заставить повиноваться Владимира, как своего слугу, как младшего, как подчинённого.

Владимир не ответил. На этот раз по его лицу ничего нельзя прочесть. Ни злости, ни сочувствия не найти в глазах князя. Он даже не прогонял посла. Молча ждал, когда тот опомнится и покинет шатёр. Так они и расстались – недовольные друг другом. Успешные соратники, чья дружба не сумела пережить удачу.

Стыдно. Вспоминать ссору стыдно и неприятно. Калокир упал на колени и прошептал:

– Прошу, сделай как я сказал. Иначе расстанемся врагами! Порой я ненавижу тебя, Влодко...

Теперь Владимир маялся сомнениями. Неужели он мог войти в Константинополь? И смалодушничал? Отступил от невиданной победы? Упрёки Калокира не так обидны, как догадки о сути вещей. Дело не в клятве верности, не в договоре, заключённом с Цимисхием. Если больной император приказал послу убить врага, то и Владимир вправе ответить на коварство коварством. Нет, мешало другое. Что-то иное противилось такому ходу. Что? Не найти слова... Владимир, как боевой конь, предчувствовал беду. Ещё не пущена стрела, ещё не слышен звук дрожащей тетивы, а он уже пытается уклониться. И ответить, объяснить собственную несговорчивость трудно. Предчувствия не уложить в чёткие формулы умозаключений. Они вне логики. Остаётся надеяться, что жизнь сама развяжет узелки запутанных отношений и докажет правоту Владимира.

После благодатной сухой ночи двигались по степи. Подымался ветер, и тёмные осенние облака сулили скорую перемену погоды. Как ни торопились вернуться в Киев до распутицы, а всё ж не получалось. Безлюдье уже пройдено, и рать несколько раз за день встречала посёлки у реки, забегала в небольшие деревушки, где и с пищей помогут, и дорогу подскажут. К одному из таких посёлков князя вызвал гонец. Мол, нужен свежий взгляд справедливого судии, словно Крутобору силы недоставало разобрать случайную свару. Оседлав лошадей, Владимир и Филин в сопровождении пятерых воинов поскакали к деревне.

У околицы присмотрелись, заметили хмурых воинов, направились к ним. Изба, возле которой собрались ратники, свежей постройки, с большим двором и конюшней, со злобными псами, привязанными в углах. Похоже, постоялый двор с харчевней.

– Что случилось? – спросил князь, спрыгивая на глинистый двор, покрытый густой вязью лошадиных следов. Крутко невесело усмехнулся, кивнул.

Возле входа в строение сидят несколько воинов, подпирая стену могучими спинами, крутится обеспокоенный хозяин. Владимир легко узнал в нём хазарского торгаша, из евреев.

– А что может случиться в корчме? Выпили вина, а платить не хотят. Нет серебра! Хозяин требует правды. Едва не прибили настырного. – Крутко пожал плечами, не зная, как поступить. – Я удержал, но хозяину мало. Говорит, самому князю пожалуется. Так что решай.

Владимир недоверчиво поглядел на друга, прошёл мимо воинов, кивнул хозяину:

– Как живёшь, купец? Чем кормишь постояльцев?

– Живём помаленьку. Как можем, так и торгуем. Ночлег, лошади, добрый харч, вино, всё без обмана. Да воины не хотят платить! Отчего? Я не понимаю. Может, высокий офицер понимает? Пусть мне объяснят, почему я должен наливать вино бесплатно? Я налью! Если великий князь киевский велел всем воинам пить бесплатно, я налью всем! Но пусть хоть кто-то скажет, почему я должен разориться, если у великой рати праздник? Сначала не платит один, потом придёт второй, а к вечеру меня пустят по миру! Разве это справедливо?

Солнце на мгновенье выглянуло, и во дворе, за высокой изгородью, стало жарко. Псы, устав рвать горло, прилегли возле кольев, к которым их припнули, устало скаля зубы на пришельцев. В домике промелькнуло женское лицо, но хозяйка не решалась выйти к мужам, скрываясь у печи, князю показалось, что он различил слабый аромат жареного лука, гороховой юшки.

– Что скажете? – спросил князь, присев подле воинов. – Только тихо, тихо.

– Сказать по правде, кн...

– Тихо! Я же сказал, тихо.

– Так вот я и говорю, перво-наперво ночевали мы не на сём дворе. А у соседей. Послушали про жидовина много скверного. Вина в округе не найти, ибо только у них есть вольная торговать хмельным. Вишь, своим он всегда наливает в долг, и раз, и другой, и третий! Кто не платит, а серебра здесь не найти, даёт займы, но уже в рост, вона как! А потом требует лошадь или бычка. Да ещё хает, мол, худая скотина, не стоит и половины!

– Говорят, мужик разорился, пошёл в разбойники, был пахарь, да долги задавили, – напомнил сосед, толкнув товарища под локоть.

– Да. Решили мы глянуть, верно ли сей корчмарь даёт в долг!

– И чем угощает!

– И чем поит забитых сеятелей. Выпили по чарке. А платить рука не поднимается! То ж не вино, князь, чистый уксус! Оно и медяка не стоит...

Владимир поднялся и попросил хозяина:

– Дай и мне вина, добрый купец. И сочти, что я должен за всех!

Пока хозяин бегал в дом за чаркой, Крутко предупредил князя:

– Ой, Владимир, не ищи беды. Тем вином только блох травить!

Так и вышло. Выпить даже половину князь не смог. Вместо вина хозяин принёс какую-то темноватую гадость, отдающую хмелем. Но Владимир заплатил, остатки выплеснул к изгороди, а потом спросил:

– Откуда вино, хозяин?

– Из далёкого Итиля! – улыбнулся тот. – Чем не понравилось?

– Понравилось. И все купцы привозят такое же?

– У нас всегда найдётся доброе вино для офицера! Плохого не возим! – уверял хозяин, растянув губы в услужливой улыбке. Но глаза его холодно следили за воинами, не доверяя вооружённым людям. Страх и желание возместить потери боролись в его душе.

– Ну, добро, не хворай, – кивнул Владимир, взобрался на коня и доверительно сообщил: – Сказывают, великий князь отдаёт торговлю винами византийцам. Скоро тебе доведётся продавать припасы родственникам в Итиле! Но с таким вином нигде не пропадёшь! Верно?

Степь уже выгорела, и свежий ветер гонял светлые волны по нетронутым травам. Конь, застоявшись в отсеке лодьи, весело взбрыкивал, легко двигаясь по степному бездорожью. Горячая кровь не находила выхода, и он играл с князем, дёргая поводья, всхрапывая и косясь на седока.

– Что, рад, тонконогий? – усмехнулся Владимир и отпустил поводья. – А знаешь, Филин, побей меня гром, не помню, чтоб я отдавал хазарам торговлю винами! В одну руку!

– Хазары найдут, что продать! – согласился Крутко. – А скорее не хазары, жидовины! Будешь вешаться, и за верёвку возьмут шеляг!

Это было первое столкновение с новыми корчмарями, с бойкими купцами, оседлавшими все дороги. Вскоре подобные столкновения воинов и торгашей стали ежедневными. Владимир обычно уговаривал воинов уступить, платил за тех, кому не хватало серебра, хотя никакой радости от расцветающей торговли скверными винами и хмельными напитками не испытывал. А слухи о необычайной настырности виноторговцев, о долговых обязательствах и других уловках, к которым они прибегали, окончательно убедили его в незаконности подобного обмена. За скверное вино простолюдины отдавали доброе серебро! Да ещё с процентами! Ловкие виночерпии подстрекали старшин, находя корыстных, и те запрещали хлеборобам варить пиво! Заявляя, что отныне и пиво нужно покупать у корчмарей! Уже случалось разбирать жалобы, вызванные избиением старшин. Одному просто свернули шею, не поверив, что князь мог запретить варить пиво в пору урожая и новых свадеб!

Последний день пути приготовил князю ещё одну необычную встречу. Утром, когда князь умывался у Днепра, пытаясь высмотреть то самое место, где несколько лет назад он с соратниками мыкался по степи с угнанными лошадями, прискакал Бочкарь. Прискакал шумно, с криками. С восторженными поздравлениями, с жалобами и негодованием.

– Князь, благодарю бога, что успел сбежать! – кричит Бочкарь, вперевалку подбегая навстречу. Его горячую лошадь уже приняли воины, сам всадник похож на калёный камень в бане, исходит паром, потрескивает, того и гляди лопнет. – Всю седмицу скрывался от хазар, едва уцелел. Казначея-то пришибли наёмнички! Нет казначея! Да и казны нет! Что купцами выплачено, а выплачено немало, расхитили! Могло дойти до великой смуты.

– Погоди, погоди! – Князь присел возле костра, подстилая войлочный потник, и повёл рукой, приглашая соратников присоединяться к завтраку. – Сказывай толком, что в городе? Как печенеги, не набегали?

Филин, Горбань, Третьяк подходили к костру, слушали рассказ Бочкаря, искоса поглядывая на князя. Ковали, Третьяк, да и Крутко не скрывали негодования, многословные откровения Бочкаря задели за живое. Тёмный едва сдерживал торопливый язык, понимая, что и без его вопросов разберутся с Бочкарём.

Выходило, что наёмники прибрали к рукам почти всё данное купцами, сам Бочкарь спас малую часть, вытребовав оплату воинам своей дружины. А теперь доносит князю о проворовавшихся наёмниках, требуя суда и справедливости.

Погода не позволяла долго снедать, принялся моросить заунывный мелкий дождь, ветер неторопливо задувал костёр, лакируя перегоревшие угли и серый пепел.

– Доброго мало, – пришлось признать князю. – Что думаете, воины? Что скажете? Крутко?

Собравшиеся понимали: князь выслушает советы, но судить будет по-своему, – потому говорили коротко, страстно, стараясь перетянуть князя на свою сторону.

– Думаю, давно пора с хазарами распрощаться! Наёмник всегда служит за золото, верно? Хватит кланяться хакану, пора и честь вспомнить! А люди пойдут за нами!

Третьяк, сидя на корточках близ Крутка, подхватил:

– Верно. Что расхитили, возвернуть! И гнать взашей! Или мы сами не войско? Не совладаем с печенегами?

Горбань отозвался кратко:

– Я как ты, князь. Казни воров, но воины могут пригодиться. Сохрани для дружины.

Коротко опросив старшин, князь велел двигаться в Киев. Входить в город без пьянок-гулянок, ибо предстояло разоружить Улгара и его приспешников. Кто знает, что готовят хазары?

Но вошли спокойно. Народ, в поздний час, всё же встречал победную дружину, дети летели к колоннам конных, просились на руки к отцам, заставляя тех растирать по обветренным лицам слёзы, благо никто не разглядит, дождь припустил весьма крепко. Краем глаза князь отметил, как Ольга приняла Крутобора, промокшая и счастливая, протянула хлеб-соль, но вода смыла, щепотку, и пышный каравай едва не уронили в грязь, настолько неловок оказался соратник, поспешавший приголубить девушку.

В княжеском подворье тесно от стражи, прислуги, старшин и гостей. Рахиль не вышла, но князь не печалился, прикинув, что ей непросто с животом, срок-то немалый, может, оно и к лучшему. Как пояснить жене, чем виноваты Улгар да Кандак, чем плохи корчмари. Хотел свершить намеченное, а после заниматься семьёй.

– Проследи, чтоб чужих в доме не было, – велел князь, склонившись к Горбаню. – Тут прислуга языкатая, пусть сидят с Рахьей и не высовываются. К слову, где она? Может, в свой дом перешла? Пошли, пусть узнают. А мы тут сами справимся. Не на вечерю собрались!

– Я слетаю! – вызвался Тёмный и, не дождавшись приказа, бросился к лошади, удивляя князя стойкостью. За долгое время дороги ратники устали, и лишний миг в седле казался пыткой, а мальчонка словно и не замечает изнуряющей тяжести.

Вошли в дом, поднялись в горницу, сели.

Вечеря ли, нет ли, а пива выпили, и хлеб стоял на столе, источая давно позабытый аромат, маня поблескивающей корочкой, когда в горницу вошли хазаре. И не сказать по лицам Улгара да Кандака, что они опасаются расправы, что встревожены. Нет, спокойны, улыбчивы, внешне покорны. Поклонились, присели к столу на указанное князем место, так-то оно надёжней, сидя саблю не выхватишь, да и соседи сдвинулись плотно, хотел бы дёрнуться, не позволят.

– За добрые слова благодарю, – ответил Владимир наёмникам и без лишних предисловий приступил к делу. – Но собрались мы ныне не пировать. А судить. Судить вас, мои слуги верные, Улгар да Кандак, за расхищение. Вот Бочкарь требует правды!

Выслушали Бочкаря. Для горожан – а в горнице тесно от народу, созваны многие купцы, главы цехов-гильдий – обвинения земляка новость. Выслушали его соратников, кто видел столкновение честного киевлянина и ненасытных пришельцев. В среде собравшихся слышны возгласы порицания, горожане дружно поддерживают Бочкаря.

Народу много, дышать становится трудно, окна закрыты ставнями, потому что при распахнутых створках сквозняки и порывы дождливого ветра гасят слабые лампы. Приходится терпеть спёртый воздух и копоть.

– Что скажешь, Кандак? – Князь решил выслушать другую сторону.

– Что скажу? – пожал плечами Кандак. – Всё ложь. Сколько мы взяли, легко проверить. Купцы живы, спроси, сколько внесли в казну. Мы своё взяли! Три месяца, по договору! Если брали малость, так на ремонт, стену строили, ты приказал город боронить! Без стен город не защитить!

– Стену строили? – спросил князь, обращаясь к мастерам.

– Было, – признали горожане. – Возились, рвы ковыряли.

– Напрасно обвиняешь, Бочкарь! – спокойно сказал Улгар. – Сколько ты брал, мы видели! Твоих людей едва ли тысяча наберётся! А взял половину! – Он повернулся к князю и предложил: – Князь Владимир, позволь два слова наедине. Кричать – вор, нет ты вор – можно долго, а где правда? Выслушай меня, потом суди!

В горнице стало тихо, Владимир заметил взгляд Крутобора, тот отрицательно помотал головой, по наивности полагая, что князь ещё не принял решения. Странно. Смел Крутко, далеко не глуп, а вот хитрости не ведает. Владимир встал и, кивнув Филину, мол, присматривай, не лишнее, провёл Улгара к углу с оружием, за стеной. Филин стоял в дверном проёме и слышал сказанное. Впрочем, из горницы доносился гам, гости спорили, страсти разгорались.

– Говори, – позволил Владимир, глядя в глаза соратника.

– Владимир, – приложил руку к груди Улгар. На нём красовалась вышитая сорочка, какие дарят лишь женихам, ясное свидетельство намерений воина надолго осесть в столице. – Я брал, не скрою, но брал не так много! Бочкарь прихватил не меньше. Но мы Марка не убивали. За что сердит, князь? Или поход не удался? Или золота мало? А знаешь, почему Бочкарь кричит? Потому что мы изменников прижали, одного за другим. Всех. Они в остроге, спроси Горбаня, он скажет! Бочкарь с ними был да выпил лишнего! Тем утром, когда смуту чинили, Митяй его не смог поднять, захмелевшего. Оттого и остался в стороне.

– Всё? – спросил Владимир.

– Нет, не всё, князь. Вспомни, с кем останешься? Выслать недолго, но с кем власть разделишь? Бочкарь героем будет, чужаков прогнал! А ведь тебе теперь воевать с Византией! Не один раз клюнуть коршуном, а воевать всерьёз, Цимисхий не старый Фока! Воин! Кто тебе больше нужен, соперник Бочкарь или мы? Без Хазарии против Византии не выстоять! Не зря твоя жена рожать решила дома! Уехала в Атиль! Там спокойней! Ещё подумай, как к ней повернутся люди, если нас покараешь? Или тебе всё одно, что с ребёнком станет?

– Вот как? – Князь резко вздёрнул подбородок, удивлённо глянул на тысячника. О жене ничего не знал и не сразу понял, о чём толкует хазарин. Что значит уехала? Как его жена могла уехать? Накануне родов? Или дорога в Хазарию легче поездки на рынок?

– Когда уехала? Кто позволил? Погоди...

Он отвернулся и лихорадочно ворочал в уме догадки, выискивая лазейку. Но с каждым мгновеньем всё яснее понимал, сказано мягко, а по сути – удар в спину. Как иначе? Уже и про ребёнка сказано, чтоб даже тугодум понял, какую петлю свили хазаре.

Тёмный заглянул в закуток, хотел что-то сказать, но по глазам оруженосца Владимир понял: всё верно, нет жены, нет, и все знают о том, хазаре знают, прислуга, лишь Бочкарь ни слова не проронил. Не успел проведать? Раньше уехал? Да какая разница?