Текст книги "Вдруг выпал снег. Год любви"

Автор книги: Юрий Авдеенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 30 страниц)

– На что жалуетесь? – прервал врач.

– Вот у него радикулит, – показал на солдата Прокопыч.

– А у вас?

– Я его привел…

– Выйдите, – сухо приказал врач.

– Слушаюсь, – отчеканил Прокопыч. И повернулся кругом.

В приемной за чистыми занавесками алели стекла окон. Вечерний сумрак полз вдоль стен, обшитых деревом до самого потолка. Медсестра потянулась к выключателю. Он щелкнул, даже не щелкнул, а скрипнул, как скрипит плохо прибитая доска. Стены посветлели. Медсестра сняла косынку и повернулась лицом к Прокопычу. Волосы у нее были черные, до самых плеч.

– Вы давно здесь работаете? – спросил Прокопыч.

– Полтора месяца.

– А я вас не видел.

– Значит, у вас хорошее здоровье, – ответила она. И улыбнулась.

Улыбка эта придала бодрости Прокопычу, уверенности. Он спросил, тоже улыбаясь:

– А как вас зовут?

– Марина.

– А меня Прокопыч. То есть Григорий. Гриша меня зовут.

– Григорий Прокопьевич, – поняла она.

– Да. Но лучше Гриша.

– Я несколько раз видела вас, Гриша, из этого окна.

Прокопыч покраснел, может, от удовольствия, может, от растерянности, а может, от того и от другого.

– Я хожу здесь… – произнес он, не понимая, что говорит.

– А я хожу там. – Она показала рукой на глухую стену, за которой была другая дорога, на северную сторону.

– Понятно, – сказал Прокопыч. У него внезапно зачесался подбородок. И он потер его о погон, наверное, удивив Марину, потому что она, не скрывая, засмеялась. И пошла к своему столу.

Прокопыч сник. Стоял, переминаясь с ноги на ногу. Молчал.

Марина села за стол. Открыла папку с какими-то документами. Стала внимательно читать их или делать вид, что внимательно читает.

За окном проехал бронетранспортер. Мелко задрожали стекла.

– Вам не страшно ходить? – спросил Прокопыч.

– Что? – не поняла Марина.

Ничего удивительного в этом не было: Прокопыч и сам не очень понимал смысл вопроса. Цель была ясна – продолжить разговор. Ну а смысл? Какой уж тут смысл, когда волнуешься?

– Я говорю, одной не страшно домой ходить? Темнеет ведь.

– А почему вы думаете, что я хожу одна? – Она наклонила голову, сощурила глаза, смежила густо накрашенные ресницы, спросила с вызовом, чеканя каждое слово.

– Я нет… Я просто так… Подумал, что если я могу вас провожать… Просто так.

– Просто так за мной мой брат заходит… Любомир Соколов.

– Знаю, знаю, – торопливо сказал Прокопыч. – По плотницкой части он у нас числится. Толковый, работяга… Очень рад, что у него такая хорошая сестра.

Так нехитро началось их знакомство… Прокопыч жил в маленькой семиметровой комнатке, которая когда-то служила каптеркой взводу связи. Прошлым летом взвод переехал в новую кирпичную казарму, построенную за столовой, невдалеке от гарнизонного стадиона, очень даже хорошего, с веселым зеленым полем, на котором командир полка устраивал общие построения и принимал торжественные парады по случаю военных и государственных праздников.

В каптерке прорубили стену, вставили двустворчатую раму с большими толстыми стеклами, оставшимися от строительства казармы. Получилась светлая комнатка. Конечно, маленькая. Но кровать вмещалась, и тумбочка, и казенный канцелярский стол, и даже два стула. Шинель, форму и то немногое, что было у него из гражданской одежды, Прокопыч хранил на стене, завешенной плащ-палаткой, и в кожаном чемодане с «молниями», привезенном из города Астрахани, где он однажды проводил отпуск.

Долго и настойчиво приглашал Прокопыч в гости Марину.

И однажды наступил день, а вернее вечер, когда она согласилась и пришла…

В гарнизоне такие вещи не скроешь. И Прокопыч про это знал лучше, чем кто другой. Но…

Тогда он верил, что любит Марину, что жизнь без нее – это не жизнь. Что случилось потом?

Отчего чувства будто подморозило?

Прокопыч задумывался над этим. Но ответов на мучившие вопросы не нашел.

Да и существовали ли вообще эти ответы?

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

1

Матвеев не постучал, потянул на себя дверную ручку резко, можно сказать, дернул. Вошел в комнату. На стекле окна белел морозный узор, подсвеченный ранним солнцем. Прапорщик Селезнев сидел на кровати в брюках и майке. Старательно чистил пуговицы кителя.

Увидев полковника, его суровое лицо, Селезнев вздрогнул, суетливо поднялся и, став по стойке «смирно», хотя и этом не было уставной необходимости, громко, словно на строевом смотре, прокричал:

– Здравия желаю, товарищ полковник!

– Не ори, – морщась, сказал Матвеев. Переложил мятую рубаху со стула на стол. Сел.

Прапорщик Селезнев по-прежнему стоял, вытянув руки по швам. Матвеев вначале хотел подать знак, чтобы Селезнев сел, но потом решил этого не делать. Вкладывая в голос и заботу и строгость, спросил:

– Что с тобой происходит, Прокопыч?

– Никак нет!

– Что – никак нет? – Матвеев чуть повысил голос.

– Никак нет, не происходит.

– Ты нормальным языком разговаривать можешь?

– Так точно!

– Тогда садись. И давай разговаривать.

С какой-то зачумленной осторожностью опустился на кровать Прокопыч, будто боялся, что она проломится под ним и рухнет.

– Слушаю тебя, – нетерпеливо сказал Матвеев.

Прокопыч помолчал, долго, пожалуй, с минуту. От волнения и напряжения стал малиновым. Наконец выдавил:

– Так что, докладываю, товарищ полковник, виноват.

– Виноват? – осуждающе переспросил Матвеев. Прокопыч кивнул.

– Это я и без тебя знаю, – сказал Матвеев. – И не только это знаю. Есть доля и моей вины в том, что ты до таком жизни докатился… Но с себя я спрошу сам. Ты же словом «виноват» не отделаешься. Во-первых, почему нет порядка на гауптвахте?

– Никак нет, – вздрогнул Прокопыч. – Есть порядок. Не зря же меня в гарнизоне Бармалеем зовут.

– Видимо, зря. Я только сейчас оттуда. Камеры не заперты. Солдаты курят.

– За это караул отвечает. При мне такого не бывает.

– С караула я спрошу. Но свою ответственность на других не перекладывай.

Прокопыч вздохнул, опустил голову.

– Во-вторых, подумай над своим моральным обликом. Какой пример ты, прапорщик, столько лет прослуживший в войсках, подаешь молодым солдатам и офицерам… Чего молчишь? Мы же договорились, что будем разговаривать.

Прокопыч упрямо смотрел в пол. Лоб покрылся испариной. Пальцы крепко сжимали край одеяла.

– Прапорщик Селезнев! – властно сказал Матвеев.

Вскинул голову Прокопыч. Взмолился:

– Не могу я жениться на Марине Соколовой. Боюсь.

– Сопляк! – сухо ответил Матвеев. – Спать ты с ней не боишься, а жениться боишься.

– Это все разное, – без всякой надежды начал оправдываться Прокопыч. – Это одно… Это другое… Она не девочка была.

Матвеев насмешливо заметил:

– Поскольку ты был девственник, тебя это очень покоробило.

Прокопыч смущенно заморгал:

– И возраст у нас. Мне тридцать восемь. Ей двадцать четыре. Сколько это лет! Вон сколько… Я жить привык один… А у Соколовой характер, можно сказать, тяжелый…

– Обо всем вышесказанном надо было думать раньше, – прервал Матвеев. – У Соколовой будет ребенок…

– Это от ее желания зависит, – пояснил Прокопыч. – Будет или не будет…

– Так. – Матвеев встал. Вскочил и Прокопыч. – Прапорщик Селезнев. Сейчас восемь часов двенадцать минут. Ровно через час у меня на столе должен лежать ваш рапорт с просьбой об увольнении в запас. Вы меня поняли?

– Так точно, – ответил побелевший Прокопыч.

– Свою просьбу мотивируйте… резким ухудшением состояния здоровья.

2

Ночью позвонил генерал Белый.

– Что у тебя стряслось на учениях?

– Человек погиб. – Матвеев понимал, Белому давно все известно.

– Сколько лет не было ЧП… – Белый умолк.

Разрисованное морозом окно, выходящее на дорогу, мутно светлело, выхватывало из душной комнатной темноты край стола и диск телефона.

– Да… – сказал Матвеев, ни соглашаясь, ни протестуя – почувствовал: надо заполнить паузу.

– У меня такое ощущение, что ты подрастерялся. Верно, Петр Петрович?

– Почему же, Герман Борисович?

– Голос унылый.

– Неудивительно. Я хорошо знал прапорщика Ерофеенко. Из старой гвардии он. Из нашенской. Сейчас таких старшин не бывает. Сейчас другие.

– Хуже?

– Не хуже, не лучше. Другие… Образованнее… С более сложными понятиями о добре, о справедливости. Мы отлично помним, что у нас техника новая. А о том, что у нас и люди новые, другой раз забываем.

Белый, кажется, обиделся. С ним всегда трудно было разговаривать, даже в те военные молодые годы. Совершенно неожиданно какое-нибудь слово, которому и не придавалось особого значения, вдруг било его по психике. Он начинал пыхтеть, покрываться розовыми пятнами, торопливо оправдывать или доказывать то, что давно было ясно.

– Это вы там забываете. Текучка засасывает вас, как болото. Мы смотрим шире. У нас образовательный ценз зафиксирован в процентах. Новая техника требует новых людей. Голос времени. Вот на последнем совещании…

Матвеев опустил трубку, мягко положил ее на колени. Взял с тумбочки сигарету. Закурил. По дороге проехала машина. Свет скользнул по комнате от кровати до двери. Исчез. А гудение мотора еще слышалось…

Сделав несколько глубоких затяжек, Матвеев вновь поднял трубку.

– …уровень выучки в короткие сроки овладевших новой боевой техникой еще раз убедительно доказывает, какое большое значение имеет оперативное внедрение в учебную практику передового опыта.

– Да, да, – пробормотал Матвеев и отчетливо зевнул.

– Я тебя, наверное, разбудил?

– Все хорошо, Герман Борисович.

– Ладно… Хорошего, допустим, мало. Но… я чего звоню… Не передумал, Петр Петрович? Может, пойдешь ко мне?

– Спасибо, Герман Борисович. За участие спасибо… Я не передумал.

3

Когда Лиля была маленькой, она любила играть в куклы. Самую красивую куклу звали Бетти. У нее были полуторасантиметровые ресницы. И она моргала ими с завидным умением.

Ежедневно Лиля придумывала для Бетти новую судьбу, в которой кукла пребывала дочерью рыбака, юной принцессой, пастушкой и даже красавицей, заколдованной Бабой Ягой.

Бетти попадала в сложные ситуации, безвыходные положения, но всегда и всюду в самый критический момент ее выручал храбрый и симпатичный юноша.

Увы, фабрики детских игрушек кукол-юношей не выпускали.

Герой-спаситель всегда оставался бесплотным, сотканным в воображении.

– Почему не бывает игрушек-мальчиков? – недоуменно спрашивала Лиля у бабушки.

В ответ Софья Романовна разводила руками и говорила:

– Сама удивляюсь.

– Это несправедливо, – возмущалась Лиля.

– Несправедливо, – соглашалась бабушка.

– Кукле скучно одной, – поясняла Лиля.

– Пусть играет с подругами, – советовала бабушка.

– Подруги – это совсем другое.

Однажды из командировки Петр Петрович привез дочери пластмассового футболиста. Футболист был веснушчатый, в трусах и бутсах. Под мышкой держал футбольный мяч. И впечатление производил несерьезное…

Нет, нет, футболист не мог быть героем Бетти. Но он был мужчиной. И с ним Бетти не было так одиноко и так скучно…

4

Герасим Обочин – Жанне Луниной.

«Дорогая Жанночка!

Ты не представляешь, как обрадовало меня твое письмо.

Честно говоря, я не очень надеялся получить ответ. Но он пришел, теплый, приветливый.

Мы думаем, что годы детства и юности навечно ушли от нас. Неверно. Они всегда в нашей памяти. И не только в памяти. Мы живем ценностями, которые постигли и приобрели в те годы. Первая любовь, я думаю, самая большая ценность, ни с чем не сравнимая.

Спасибо тебе за письмо.

Скорее бы декабрь. В декабре встретимся…

Герасим».

Жанна Лунина – Герасиму Обочину.

«Очень мило, что ты не забываешь меня. И очень правильно ты пишешь о юности, о детстве. Мне часто кажется, что я совсем маленькая девочка и что еще хожу в школу… Когда же наваждение проходит, мне хочется плакать.

И знаешь, я плачу… Естественно, если бываю одна.

Сейчас со мной живет подруга. Ей всего девятнадцать лет. Я подозреваю, что при виде ее у молодых мужчин повышается артериальное давление… Все-таки прекрасно, когда тебе девятнадцать лет и ты красива.

Герочка, в декабре ко мне не приезжай. Здесь в декабре снега и морозы. Тебе лучше ехать в Батуми. Подышать морским воздухом.

А у меня работа с утра до вечера. В декабре возможна вспышка гриппа. И ко всему прочему, полагаю, даже ежу понятно, женщина я занятая.

Не обижайся. Ты хороший мальчик, Гера…

Целую тебя. Жанна».

5

Лик у святого был унылый. И нос облуплен. Но это не от загара. В церковь проникало мало солнца и много сырости. По стенам расползлись ржавые пятна. Часть отсыревшей штукатурки лежала на полу и на ящиках с противогазами. И вся церковь напоминала Игнатову темную перевернутую кастрюлю с побитой эмалью.

Ребята: Игнатов, Истру, Асирьян и другие солдаты их отделения – сидели наверху на ящиках, почти под самым куполом, а начхим, майор, бегал внизу. Он и вообще-то был невысокого роста, а с высоты зеленых, стоящих один на другом ящиков казался чуть ли не приплюснутым.

– Будьте внимательнее. Не халтурьте, – поучал начхим.

– Дело мастера боится, товарищ майор, – заверил Истру. – Работа сдельная.

Краска, которой солдаты подкрашивали противогазы, пахла эфиром и еще какой-то гадостью. От запаха ее хотелось кашлять и тереть кулаком глаза.

– Не желал бы я когда-нибудь всерьез пользоваться этим намордником, – сказал Истру, держа на ладони противогазную маску.

– Я желал бы сейчас вдыхать запах Черного моря, – ответил Игнатов.

– Присоединяюсь, – среагировал Истру. – Асирьян, а ты чего желаешь?

Сурен сузил глаза, проверил, на месте ли усы, кашлянул. И сказал решительно:

– Я желаю выполнить задание товарища начхима. Качественно и в срок.

Истру прослезился.

– Дай я тебя облобызаю, мой родненький.

Небоскреб из ящиков высился у самой стены. Когда Истру потянулся к Асирьяну, ящики покачнулись. А до пола было не меньше пяти метров.

– Вай! Вай! – закричал Сурен.

Но все обошлось благополучно. Небоскреб не рухнул.

Святой был так близко, что его можно было коснуться пальцами. Игнатов не знал, кто это: Николай Угодник или Михаил Архангел. А может, Иисус Навин. Религиозные познания Славки зиждились на «Забавной библии» Лео Таксиля. Этим все сказано.

Сколько лет назад разрисовали эту церковь?

А светло-синий хитон на святом точно с прилавка магазина. И белки глаз у старика как у живого. Ничего себе краски!

– Товарищ майор, а кто здесь изображен? – спросил Игнатов.

Начхим задрал голову:

– Без понятия… Лучше противогаз тщательно осматривайте.

– Слушаю! – крикнул Игнатов. И хотел добавить, что нынче старые иконы в большой цене, но вдруг в проем громадной распахнутой двери увидел полковника Матвеева и подполковника Хазова.

Шепнул:

– Ребята, тише! Батя!

Начхим, видимо, не ожидал визита командира полка. Малость заробел. И как человек, далекий от строевой службы, подал команду «Смирно!», хотя в данном случае ее подавать не следовало. Нужно было просто доложить, что на складе производится профилактический осмотр имущества.

Но команда была подана. И Сурен полез выполнять. Именно полез. Потому что он сидел на ящике, свесив ноги. Ему пришлось подтянуться. Стать на карачки. Но когда он попытался выпрямиться, пирамида ящиков угрожающе зашаталась. Истру взмолился:

– Не придуряйся, Сурен.

Матвеев прошелся по складу. Пальцами потрогал стены. Сказал:

– Сыро.

– Совершенно согласен с вами, товарищ полковник, – быстро говорил начхим. – Древнее помещение, строилось не для хранения противогазов. Кубатура огромная.

Хазов слушал все это, скривив лицо, как если бы ел что-то кислое. В глазах у него светилась тоска.

– Может, отопительных батарей больше поставить? – сказал Матвеев.

– Они по периметру стоят, – указал рукой начхим. – А толку чуть…

– Под куполом батареи ставить надо, – сказал Хазов.

– А как их туда… – Начхим от удивления даже и слова нужного не нашел.

Хазов пояснил:

– Руками, инструментами, сварочным аппаратом… – Он посмотрел вверх. – Вон солдаты у вас как птички на ящиках сидят. Вобьют костыли в стены, поднимут батареи… Инициативы у вас нет, майор… А казенное имущество от сырости страдает… Нехорошо…

По роду службы начхим не подчинялся командиру первого батальона. Он подчинялся непосредственно командиру полка. Но… Подполковник Хазов моложе полковника Матвеева. К тому же у полковника, сказывают, был несладкий разговор с командиром дивизии. Как знать, чем будет командовать Хазов через несколько месяцев. По-прежнему батальоном или бери выше…

– Да, да, – на всякий случай сказал начхим, хотя и сам толком не понимал, к чему относится это его согласие: к тому, что страдает имущество, или к тому, что нужно поставить батареи под самым куполом. Матвеев вздохнул:

– Ясно одно, этот год кончается. Но и в следующем году нам едва ли удастся подарить вам, майор, новый склад. Поэтому нужно серьезно отнестись к предложению подполковника Хазова. Посоветоваться с нашими слесарями… Сейчас трудно сказать, насколько верхние батареи улучшат дело, однако хуже, чем есть, не будет… Меня единственно что смущает, – Матвеев обращался к Хазову, – сможем ли мы поднять воду на такую высоту.

– В пятиэтажку поднимаем, – напомнил Хазов.

– Да. А где же мы распределительный бак поставим? Чердака-то нет.

Хазов сморщился, думал. Потом решительно сказал:

– Поместим над батареями. За красотой нам гнаться не надо.

– Тоже верно, – согласился Матвеев.

…Потом они с Хазовым осмотрели хозяйство автопарка, побывали на складе ГСМ и боепитания. В конце дня, так и не сумев пообедать, Матвеев вернулся в штаб. Начальник финансовой части ожидал его с папкой неотложных документов, которые следовало срочно подписать.

В восьмом часу вечера Коробейник приоткрыл дверь и осторожно просунул голову. Полковник махнул шоферу:

– Иди ужинай.

Подташнивало. Может, от папирос, может, от голода. Матвеев подумал, что Софья Романовна опять будет укоризненно напоминать ему о недопустимости такого дикого режима, о том, что теперь никого не удивишь работой на износ.

Возможно, она права. Возможно, надо работать иначе. Но иначе он не умел. Иначе его не учили…

…Морозы спали. Температура была близкой к нулю. Снег вертелся в воздухе мягкий и почти теплый. Матвеев шел медленно. Ему хотелось растянуть удовольствие от прогулки.

Дверь открыла Лиля. Он обрадовался приезду дочери. Поцеловал ее. Лиля хитро сощурилась:

– А я не одна. У нас гость. Угадай.

Гадать было нечего. На диване в первой комнате сидела Жанна.

6

Прокопыч в штатском коротком пальто и заячьей шапке курил возле вагона. Это был местный поезд, и стоял он на станции десять минут.

Снег на перроне лежал грязный, затоптанный. Солнце не искрилось в нем, хотя светило в полную силу.

В павильоне серо-белого цвета, построенном недавно рядом со зданием станции, закутанная в шаль буфетчица бойко торговала бутылочным пивом.

Пива Прокопычу не хотелось. Не хотелось вообще ничего на свете. На душе было тяжко. Страшновато.

Прощаясь, Матвеев хмуро сказал:

– Тебе еще не поздно начать все сначала. Тем более что все хорошее, чему научила тебя служба, останется при тебе. И очень-очень поможет в жизни. Не держи на меня зла. Будь мужчиной!

Зла Прокопыч не держал ни на кого, в том числе и на себя тоже. Но понимал, что клясть и винить нужно прежде всего самого себя.

Лиля сказала:

– Достукался. Я всегда знала, что бабы тебя погубят.

Она говорила беззлобно, даже немножко сожалеючи. Потом поцеловала его. И он поцеловал ее, потому что любил братской, нежной любовью.

Софья Романовна пожелала проститься с Прокопычем без свидетелей.

Голос у нее был сдержанный, даже, пожалуй, суховатый:

– Ты вырос на моих глазах. Ты мне как сын… Родители часто не хотят видеть недостатки своих детей. Спросишь, почему? Так легче…

– Я понимаю. Я подвел вас всех…

– Ты подвел прежде всего самого себя. Петр поступил сурово. Но, знаешь, есть пословица: «Как аукнется, так и откликнется». Аукнул ты…

– Понимаю.

– Не говори больше этого слова. Ты меня расстраиваешь. Нас всех ждут большие перемены. Весной Петр уходит в отставку. У него есть еще время исправить какие-то из своих ошибок. Ты одна из них.

– По… – Прокопыч хотел было сказать «понимаю», но, вспомнив просьбу Софьи Романовны, осекся.

Она передала ему пакет с горячими, вкусно пахнущими пирожками.

Проводницы у вагонов лузгали семечки, переговаривались, посмеивались.

Марину он увидел, как только она вышла из-за здания станции. Марина вертела головой, оглядывая состав. И Прокопыч понял, что она ищет его. Хотел поднять руку, крикнуть. Но вдруг застыдился этого своего желания. Отвернулся, Стал смотреть на обмерзшие ступеньки вагона.

Времени оставалось еще минуты три.

– Думала, не успею, – тяжело дыша, сказала Марина.

Он повернулся. И увидел, какая она вся складная, лицом розовая и милая, смотрит на него преданно и влюбленно. Ему стало совсем не по себе. И он почувствовал, что не может сказать не только ничего умного, но просто совсем ничего. Хотел улыбнуться, улыбка не получилась. Через силу, словно поднимая неподъемный груз, сказал:

– Успела…

– Автобус еле полз. Гололедка же…

– Да, – кивнул он.

– Я раньше хотела. Но рейс в одиннадцать двадцать отменили. Пришлось ожидать до двенадцати.

– Успела… – повторил он.

Она протянула ему сумку, которую держала в руке.

– Возьми. Тут варенье, чай будешь пить. И соленые грибы. Грибы всегда пригодятся.

– Мне не надо, – ответил он. – Я так…

– Бери, бери, – говорила она быстро, неотрывно глядя ему в глаза.

И он взял сумку. Спросил, кинув взгляд на живот:

– Что решила?

– Решать уже поздно. Буду рожать и растить.

– Я тебе помогать буду. Я же в строительном техникуме учился… Я тебе писать буду. И деньги присылать.

– Я домой поеду. К отцу, к матери. В Веселый Кут.

– Ты мне адрес оставь.

– Вот. – Она торопливо вынула из кармана свернутый квадратиком листок бумаги. – Вот…

Колеса уже покатились.

Он ткнулся губами в ее губы. Тяжело вздохнул. Вскочил на подножку.

Марина махала рукой и плакала.

Он тоже понял, что ему придется достать носовой платок…

7

Круг света пританцовывал, раскачивался под фонарем, выхватывая из ночи рой снежинок, кружившихся вокруг столба. Дорога стелилась под ногами, пушистая, чистая. Следы оставались на ней, точно пятна. Но их быстро заносило снегом, и опять возвращалась белизна.

Окна домов звездами проступали то справа, то слева, выглядывая из-за елок как из-за туч. Приятно попахивало дымком, свежим, только что испеченным хлебом. Гарнизонная пекарня работала круглые сутки.

– Я хочу хлеба, – сказала Жанна. – Я никогда не видела, как пекут хлеб. Говорят, хлеб прямо из печи – просто объедение.

– Да, – сказал Матвеев. – Это правда. Я помню, когда служил солдатом, попал однажды в наряд на пекарню. И за усердие пекарь угостил меня свежим хлебом. Это было чудо.

– Сотвори его для меня!

Держась под руку, они медленно шли опустевшей улицей, и снега вокруг лежали безбрежные, словно океан. Они чувствовали себя словно на острове, таинственном необитаемом острове.

– Если ты хочешь, – сказал он, – я сотворю чудо.

– Это посильно? – спросила она.

– Безусловно.

– Тогда давай, – сказала она.

…Пекари в белых халатах и колпаках застыли, вытянув руки по швам. Почтительно и молча смотрели на полковника и его молодую спутницу. Жанна разломила горбушку. Откусила. Сказала, прожевывая:

– Хорошо работать волшебником!

…Потом снова была ночь. И был снег. И не было усталости. А только легкость в теле и в душе. В душе – больше. Дышалось легко, свободно. Очень хотелось жить…

– Спасибо, что ты приехала, – сказал он.

– Спасибо нужно сказать Лиле. Она у тебя человек.

– Человек… Но с ветром в голове.

– Это же прекрасно!

– Чисто женская логика.

– Неужели было бы лучше, обладай я мужской логикой?

– Так нельзя ставить вопрос.

– Важна не постановка. Важна суть. А суть очевидна. Мужчинам мужское. Женщинам женское.

Она говорила быстро, запальчиво, и Матвеев понимал, что спорить с ней, а тем более переубедить – задача непростая. Мягко и осторожно, с улыбкой он сказал:

– Ты права. Я за сферы влияния женской и мужской половины человечества… Но в том, что ветер в голове может украшать женщину, как разум – мужчину, позволь с тобой не согласиться…

– Прагматик… – сказала она. – На тебя наложила отпечаток профессия… Думаю, будь я мужчиной, мне бы наверняка нравились не обремененные великим разумом, легкомысленные создания с ветром в голове…

Он засмеялся:

– Никто не знает, что бы ему нравилось, будь он не тем, кем есть.

– А я знаю, – сказала она упрямо.

– Значит, ты исключение.

Она прижалась к нему. Спросила тихо и грустно:

– Плохой у меня характер?

Он покачал головой. Но Жанна не поверила:

– Мама всегда говорила, что характер у меня не сахар.

– Я не любитель сладкого. – Он взял ее за подбородок и поцеловал.

Потом она отстранилась. Пристально посмотрела на Матвеева. Без всякой связи с предыдущим разговором сообщила:

– У тебя интересный брат. Он прислал мне письмо.

– Игорь? – удивился Матвеев. – Вы с ним знакомы?

– Мы всю ночь проболтали. А утром я уговорила своего начальника доктора Вайнштейна отвезти Игоря в Сезонное.

– Да… Я совсем забыл, он просил машину до Каретного.

– Мы по поводу твоего ответа долго говорили.

– Представляю, – голос Матвеева все-таки изменился. Стал напряженнее. – Что же пишет братик?

Жанна пожала плечами и, стараясь, чтобы в голосе ее прозвучало равнодушие, ответила:

– Пишет, что был очень рад познакомиться со мной… Что я ему нравлюсь… И все такое.

– В каком плане «такое»? – спросил Матвеев несколько грубовато.

– В нормальном, – таким же тоном ответила Жанна.

8

Игорь – Лиле.

«Нахожусь под впечатлением встречи с вами в Каретном. Тебе крупно повезло, что ты подружилась с Жанной. Встретить хорошего человека – всегда удача, а стать его другом – счастье.

И все равно хочу дать совет. Каретное не то место, где тебе нужно жить. Жанна, думаю, тоже долго там не задержится. Приезжайте ко мне в Москву, как обещали, в гости. А там посмотрим…

У меня все нормально. Статью об учениях написал. Главный доволен. Значит, до следующей командировки можно жить спокойно.

Пиши!

Игорь».