Текст книги "Оставшиеся в тени"

Автор книги: Юрий Оклянский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 43 страниц)

Своеобразие положения заключалось в том, что сам организатор «клуба» не считал себя ни политическим деятелем, ни даже «ревнителем» культуры или знатоком искусств. «…Мои воспоминания, – подчеркивает Я. Л. Тейтель в начале книги «Из моей жизни за сорок лет», – это не мемуары большого человека, видного общественного или политического деятеля. Большими делами я не занимался. Всю жизнь я и жена оказывали людям мелкие услуги, приходя на помощь по мере сил…» Но если на вечерние ассамблеи в квартиру судебного следователя к 1895 году сходились уже по 150–200 человек, то связано это было прежде всего с тогдашним этапом политического и общественно-литературного развития в провинциальном городе, которому нужен был такой «открытый», «нейтральный» дом, где бы, по выражению Я. Л. Тейтеля, «запросто бывали люди всевозможных направлений».

В Самаре того времени крепли подпольные марксистские кружки. Было в городе, конечно, немало и прочих «островков» идейной жизни, где группировалась демократическая интеллигенция различной политической окраски. Собирались и у адвоката К. К. Позерна, народника и заядлого театрала, и у железнодорожного юрисконсульта Н. Ю. Босяцкого, сочувствовавшего марксистам. (В обоих этих домах часто бывал А. М. Горький.) Свои кружки интеллигенции были и у радикально настроенного А. Н. Хардина, и у известного врача-публициста В. О. Португалова, стоявшего на либерально-народнических позициях.

Но «дом» Тейтеля занимал в общественной жизни Самары необычное место. Если революционеры собирались конспиративно, «если в других «домах-огоньках» были своего рода маленькие литературнообщественные салоны… куда доступ был только «своим», то дом Тейтеля был своеобразным «открытым» клубом, интернациональным, междупартийным и, по общему духу, конечно, демократическим…» (А. Смирнов. Самарское общество времен Горького: Рукопись. – Архив Куйбышевского музея имени А. М. Горького). Здесь так или иначе были представлены почти все кружки и группы, которые получали возможность «борьбы за умы».

Собственно говоря, «закрытым» дом Тейтеля не был никогда. С самого появления Якова Львовича в Самаре устраивались у него «назначенные дни» – журфиксы – с каким-нибудь «гвоздем» литературной или культурно-развлекательной программы. И в былые вечера «на огонек» сходилась сюда всякая незваная публика. Но между тейтелевскими журфиксами 80-х и даже начального трехлетия 90-х годов и последующими была одна принципиальная разница. Дело было даже не в том, что народу набивалось теперь, как сельдей в бочку (150–200 человек – это был крайний предел, это была давка, какую квартира судебного следователя раньше едва ли знала). Но сравнительно узкие журфиксы потому-то и превратились в общегородские «ассамблеи», что людей теперь влекли сюда в первую очередь политические интересы.

События голодных лет (1891–1893), упрочение нового идейного течения – марксизма, разгоравшиеся споры между марксистами и народниками – все это и превратило дом Тейтеля в самарский «дискуссионный клуб», где «царила безграничная свобода слова» (Горький).

В середине 90-х годов среди посетителей «клуба» стало больше ссыльных марксистов, часть из которых попала в Самару после освобождения из тюрем. Сам Я. Л. Тейтель называет проводимые у него вечера то журфиксами, то ассамблеями и не обозначает точного рубежа, с какого во многом изменился их характер. Но пишет, что вначале «объединяющим центром» на многих вечерах был либеральный председатель Самарского окружного суда В. И. Анненков; позже таким «объединяющим центром» стал писатель Гарин-Михайловский, уже симпатизировавший марксистам.

Примечательным событием существования тейтелевского «клуба» (еще в прежнем качестве) являются посещения его В. И. Лениным в период пребывания в Самаре (1889–1893 годы).

Вскоре после Отечественной войны писатель Константин Симонов, вернувшийся из поездки в Америку, привез с собой папку с объемистой рукописью. Это были мемуары, которые передала ему дочь бывшего председателя Самарского окружного суда М. В. Анненкова. Извлечения из них впервые опубликованы Г. Е. Хаитом, исследователем начала революционной деятельности В. И. Ленина.

Сын известного декабриста, приговоренного к сибирской каторге, В. И. Анненков провел юношеские годы в Тобольске, среди ссыльных революционеров. «Молодые люди, посещавшие дом Тейтеля, – пишет М. В. Анненкова, – с интересом слушали рассказы отца о декабристах и Сибири… Был другой молодой человек, посещавший дом Тейтеля, который с глубочайшим интересом относился к истории восстания декабристов с которым отец вел долгие беседы (выделенные разрядкой слова в рукописи зачеркнуты. – Ю. О.)… Он был не особенно большого роста, все черты его лица носили отпечаток не только обширного ума, но и непреклонной энергии. Он в то время был помощником присяжного поверенного популярного адвоката Хардина. Его имя было Владимир Ильич Ульянов…» (М. В. Анненкова. Пусть догорает свеча. – Рукописный фонд Гос. Литературного музея).

О посещениях своего самарского «клуба» будущими народными комиссарами первого Советского правительства М. Т. Елизаровым, А. Г. Шлихтером и молодым Владимиром Ильичем вспоминает и сам Я. Л. Тейтель, отмечая, что В. И. Ленин «любил прислушиваться к спорам» («Из моей жизни за сорок лет», Изд-во Я. Поволоцкий и К°, 1925, с. 41, 42).

Начиная с 1894 года «ассамблеи» отличались временами большой идейной насыщенностью. Всем очевидцам запомнились происходившие тут ожесточенные споры марксистов с народниками, вроде схватки сотрудников «Самарского вестника» с приезжим народническим экономистом В. В. (Воронцовым), автором книги «Судьбы капитализма в России». Способствовали остроте идейных дискуссий и вновь прибывшие в Самару ссыльные. Как город не университетский и сравнительно удаленный от столицы, правительство превратило Самару не только в место политической опалы. Это был и перевалочный пункт, где более опасные «государственные преступники», «возвращавшиеся из Сибири по отбытии наказания, задерживались… на предмет проверки их благонадежности… И так как состав интеллигенции в Самаре часто менялся и политические ссыльные, возвращаясь из Сибири, останавливались в Самаре, то поводов для вечеров было достаточно» (Я. Л. Тейтель. Из моей жизни за сорок лет, с. 41, 45). Такие публичные вечера позволяли революционным марксистам активно и широко пропагандировать свои взгляды.

Сомнения в авторитете записных народнических ораторов начинали испытывать даже их недавние единомышленники. Под воздействием таких диспутов намечается и определенный поворот во взглядах Александры Леонтьевны. У писательницы обостряется критическое отношение к народничеству. Именно в 1894–1895 годах, то есть уже на одном из первых этапов публичных идейных схваток марксистов с народниками в тейтелевском «клубе», в дневниках Александры Леонтьевны появляются отрицательные оценки некоторых, ранее непререкаемых для нее народнических догм, и она начинает штудировать марксистскую литературу. В частности, залпом прочитывает вышедшую в январе 1895 года книгу Г. В. Плеханова «К вопросу о развитии монистического взгляда на историю» (Тетрадь A. Л. Бостром, дневниковая запись от 28 октября 1895 года).

«Когда я начала читать «Капитал» Маркса, я увидела: вот что мне нужно, вот чего я искала, вот ответ на вопросы. Но до сих пор еще многое неясно… Опять идет ломка…» – записывает она в дневнике 15 сентября 1897 года.

В доме Тейтеля велись дискуссии не только по насущным вопросам политической жизни. По-прежнему это был и культурно-просветительный, и литературный клуб.

Редкие личные качества делали судебного следователя своим человеком среди передовых писателей. Еще в конце 70-х годов с ним сдружился Г. И. Успенский, живший в то время в селе Сколково, под Самарой. Друзьями Якова Львовича были и большинство литераторов, посещавших его «клуб». Много лет спустя, уже в 1916 году, Горький, посылая Тейтелю свои сочинения, сделал надписи на многих томах. Одна из них: «Старым друзьям в благодарность за хорошие дни, проведенные в Самаре». Больной А. П. Чехов в октябре 1903 года приглашает его для знакомства на ялтинскую дачу и пишет затем жене, что у него только что был «знаменитый Тейтель» (А. П. Чехов. Полное собрание сочинений и писем. М., 1951, т. XX, с. 144). Знали Тейтеля идеолог народничества, публицист и литературный критик Н. К. Михайловский, Шолом-Алейхем и многие другие. Не все эти отношения завязались в одно время, но атмосфера в доме Тейтеля всегда царила литературная.

Помимо Гарина-Михайловского, Горького, Златовратского, Чирикова, Скитальца, А. Л. Бостром, Ашешова, Дробыш-Дробышевского и других писателей, критиков, журналистов, тут бывали многие местные и приезжие ученые. Такие, как историк литературы B. Е. Чешихин-Ветринский, исследователь раскола Пругавин, известный путешественник по Китаю и Гималаям Потанин, обычно раз в два года подолгу гостивший у своего родственника в Самаре… Почетным для себя считали дать здесь концерт и гастролеры, вроде объездившего «все Европы» пианиста и композитора Антона Контского или популярного врача-гипнотизера Фельдмана, откликом на публичные сеансы которого является, кстати, одно из обнаруженных недавно писем Алеши Толстого из Самары («…завязался спор, дядя Боря и Коля стояли за спиритство, а мама и Чемодуров – напротив. Дядя Боря приводил примеры, вроде того, как карандаш сам писал… а я сказал потом маме на улице, что это оттого происходит, что человек настраивает себя на это…»).

В этой литературно-артистической среде Александру Бостром знали как человека добрых, но точных оценок, энергичную участницу разных начинаний, умеющую, когда надо, и подраться за общие интересы. Это она в декабре 1892 года дала отповедь «Гражданину», когда тот обрушился на затевавшееся в Самаре «Общество любителей наук и искусств».

Тогда для Александры Леонтьевны дело было в принципе. Газету «Гражданин» издавал князь Мещерский – близкий к царствовавшему Александру III. «Зная близость Мещерского к царю, все считали его газету личным органом Александра III и потому считались с ней. Даже министрам приходилось подлаживаться к Мещерскому» (Б. Козьмин. Русская журналистика 70-х и 80-х годов XIX века. М., 1948, с. 49). Отнюдь не крамольное намерение – учредить в Самаре «Общество любителей наук и искусств» – вызвало у «Гражданина» приступ газетного бешенства.

«Что это, – спрашивал сотрудник «Гражданина», подписавшийся П., – собрание «образованных и интеллигентных» (кавычки в подлиннике. – Ю. О.) людей или же сбор вместе с умудренными летами недоучившихся юнцов со включением неизбежных еврейчиков и евреичек, пришедших на призыв «Самарской газеты» поглумиться над своими мозгами..?!». Солдафонская брань чередовалась в статье с «перлами» юмора, вроде: «…полезнее вместо общества пойти постричься и, кому надо, побриться и послушать, как вам цирюльник порасскажет о всяких художествах и новостях дня» («Наука в затеях», «Гражданин», 1892, № 313).

1 декабря 1892 года читатели нашли в «Самарской газете» довольно дерзкий «Ответ сотруднику «Гражданина» П.», в котором высмеивался «сторонник цирюльни» из органа печати, «к брюзжанию и инсинуациям» которого читающая публика давно привыкла. Под статьей стояла фамилия Бостром.

Александра Леонтьевна с сыном А. Толстым, который, по свидетельству Я. Л. Тейтеля, «часто, будучи подростком, гостил у нас в Самаре», попадали на его вечерах в обстановку безграничной самодеятельности. Из небольшой квартиры заранее выносили кровати и гостинную мебель, не щадя зимой даже горшков с цветами, а по соседним домам занимали стулья. «Народу набивалось до отказа, и не захватившие стула или подоконника стояли где попало, выпирая опоздавших в маленькую прихожую – вплоть до входной двери. Всякий занимался или занимал других, чем хотел и мог. Здесь спорили, там читали или тихо беседовали, играли в шахматы, хохотали, пытались петь, просто наблюдали «публику». Хозяева не навязывали никакой программы и вообще не давали чувствовать своего присутствия…

В конце вечера в маленькой столовой шипел самовар и на столе красовались: две бутылки пива, две селедки, вареный картофель, тарелка с ломтиками колбасы, и все тут! Маловато на весь «клуб». Да что поделаешь, скромные средства Якова Львовича не дозволяли выставить иное угощение. Хозяин выходил из положения, вывешивая в столовой плакат:

«Здесь царит борьба за существование!»

Иногда он сопровождался другим объявлением крупными буквами: «Свежая икра. – Семга. – Ликеры. – Фрукты» и внизу мелко: «В магазине Егорова». Публика со смехом принимала к сведению эти указания и теснилась к самовару, чтобы «захватить» стакан чаю…» («М. Горький в воспоминаниях современников», с. 106, 107).

Несмотря на пестрый и текучий состав основной массы посетителей, «клуб» Тейтеля был склонен по временам к совместным общественно-литературным акциям. С обнаружением куйбышевского архива А. Н. Толстого стал известен, например, любопытный эпизод: попытка группы завсегдатаев «клуба» купить на паях «Самарскую газету» незадолго до приезда А. М. Горького. В этой попытке наглядно выявились непримиримые противоречия, раздиравшие «клуб» Тейтеля. Она дает новые штрихи для характеристики общественно-журналистской среды, в которую год спустя окунулся молодой Горький. Наконец, неизвестный до сих пор эпизод интересен и тем, что значение его для тогдашней провинциальной прессы выходило за пределы Самары.

В начале 1894 года считавшаяся наиболее читаемой в городе «Самарская газета» имела уже десятилетнюю историю. Принадлежала она И. П. Новикову, разухабистой фигуре своего времени. Бывший гусар, антрепренер, издатель, актер и муж актрисы, Новиков одинаково сумел прогореть всюду. «Самарская газета» при нем велась безалаберно, с грехом пополам наскребая к концу года полторы тысячи подписчиков. Впрочем, основной доход издатель получал от печатавшихся объявлений, и этот коммерческий характер газеты его вполне устраивал.

В январе 1894 года стало ясно, что Новиков, донимаемый кредиторами, для которого, по выражению Александры Леонтьевны, газета стала «узлом к гужу», больше не в состоянии продолжать издание. Самара заволновалась – к кому перейдет газета? К ней уже тянулись руки купцов, почуявших выгодную коммерцию. 29 января Александра Леонтьевна пишет А. А. Бострому: «…Вчера была у Крыловых, там был Львов, Хардин, Тейтели, Самойловы и еще парочка фамилий… Знаешь, какая тут возникла идея? Купить у Новикова «Самарскую газету» на паях товарищеских. Это мы, сидя у Ашешова, мечтали… Ашешов цифрами доказывал, какое это могло бы быть хорошее предприятие во всех отношениях. Екат[ерина] Владимировна] (жена Я. Л. Тейтеля. – Ю. О.) вчера уже завела разговоры кое с кем и, очень может быть, дело и наладится. Я сказала, что и я могла бы участвовать паем рублей в 1000… представь себе, какая бы была прелесть, если бы газета попала в интеллигентные руки!».

Как видно из письма, в конце января 1894 года идея покупки газеты «на паях» обсуждалась самарской интеллигенцией в разных домах – у Крыловых, у Ашешова, у Тейтелей. Причем главными инициаторами создания газетного товарищества были Ашешов и Тейтели. О направлении издания «в интеллигентных руках» можно судить уже по составу предполагавшихся пайщиков и участников. Лица эти в большинстве хорошо известны.

Николай Петрович Ашешов, журналист и литературный критик либерально-народнического толка, за год до того был выслан из Москвы за «государственное преступление» и находился теперь под особым надзором полиции (ГАКО, ф. 465, д. 736, л. 914). Именно Ашешов зимой 1895 года по рекомендации В. Г. Короленко пригласил в «Самарскую газету» из Нижнего Новгорода молодого Горького.

Энергичная и волевая Екатерина Владимировна Тейтель еще в молодости участвовала в революционном народническом движении. Все пребывание в Самаре, свыше двадцати лет, как повествуют жандармские донесения, за ней велась беспрестанная слежка (ГАКО, ф. 465, д. 410).

Среди других предполагавшихся участников названы присяжный поверенный А. Н. Хардин и близкий Хардину мировой судья А. И. Самойлов, «человек передовых взглядов»: у него служил секретарем однолеток Владимира Ильича и его соратник по самарскому кружку революционной марксистской молодежи А. П. Скляренко (См.: «Молодые годы В. И. Ленина», с. 433). Мы не знаем всех лиц, с которыми почти целый месяц велись переговоры. Но, судя по тому, кого пригласил Н. П. Ашешов, став редактором «Самарской газеты», когда ее вскоре приобрел купец Костерин, можно догадываться, кто был в их числе.

В преобразованную к лету 1894 года редакцию сразу же вошли: писатель Евг. Чириков; недавний участник федосеевского марксистского кружка в Казани М. Г. Григорьев; П. П. Маслов, в то время по делу того же федосеевского кружка отсидевший уже около трех лет в тюрьмах, и другие. Таким образом, задуманное газетное товарищество должно было объединить политически самые разнородные элементы – от крайне правых завсегдатаев тейтелевского «клуба», вроде врача П. П. Крылова, позже депутата Государственной думы, кадета, и радикально-демократических элементов до некоторых марксистов. Причем основными «акционерами» и, значит, фактическими хозяевами редакции должны были стать представители либеральной части «клуба».

В этих условиях не приходится преувеличивать меру оппозиционности будущего издания. Подлинный демократизм, настоящая политическая глубина и непримиримость были в революционных марксистских и рабочих кружках, разраставшихся после деятельности в Самаре В. И. Ленина, а не в либерально-демократической интеллигентской группе, которая пыталась основать свою газету с участием «всех направлений».

Надобно представить себе, однако, уровень тогдашней провинциальной печати, чтобы оценить даже и такую попытку. Помимо казенных губернских «ведомостей», так называемая областная пресса состояла почти без изъятий из одноликих бульварных листков, направление которых определялось капризом полуграмотных издателей, потчевавших обывателей религиозно-монархическим чтивом вперемешку с побасенками о «говорящих собаках», «двойных самоубийствах», «столетних роженицах» и т. п. Дремучее убожество всех этих провинциальных близнецов – листков «объявлений, биржевых и других справок» – мешало идейно-политическому пробуждению бескрайней российской периферии. Горячим борцом за передовую областную прессу в Поволжье был прежде всего В. Г. Короленко, к тому времени уже около десяти лет живший в Нижнем Новгороде. «Нам нужна, нам настоятельно необходима областная печать», – подчеркивал Короленко (Цит. по кн.: «Нижегородский сборник памяти Вл. Гал. Короленко». Издание Нижегородского губсоюза, 1923, с. 124).

Откликаясь в сентябре 1894 года на предложение Ашешова сотрудничать в «Самарской газете», В. Г. Короленко писал: «Пока журналист и писатель не могут выступать в провинции иначе, как из-за чужой спины… Но то, что Вы мне сообщаете, дает по крайней мере возможные шансы для заключений, и можно, по-видимому, надеяться, что в лице «Самарской газеты» мы получим, наконец, действительный орган Поволжья» (Избранные письма. T. III. М., 1936, с. 83). В дальнейшем В. Г. Короленко внимательно следил за «Самарской газетой», вел переписку с ее редакторами и сотрудниками, в том числе с молодым А. М. Горьким. В 1895–1896 годах и сам Короленко поместил несколько заметок и очерков в «Самарской газете».

Люди, близкие к В. Г. Короленко и постоянно связанные с ним, были среди завсегдатаев тейтелевского «клуба» и зимой 1894 года. Знал ли писатель о газетном предприятии, захватившем тогда «интеллигентную» Самару? Сведений об этом нет. Зато хорошо известен другой факт: попытка самого В. Г. Короленко несколькими месяцами позже, летом 1894 года, приобрести «на паях» «Нижегородский листок», с тем чтобы превратить его в «большой и независимый орган». Во всяком случае оба события очень близки по своему характеру.

Страсти в Самаре между тем не утихали. В февральской переписке Александры Леонтьевны с А. А. Бостромом вопрос о переходе «Самарской газеты» «в интеллигентные руки» возникает снова и снова. Александра Леонтьевна то загорается надеждой, то сообщает, что дело двигается с переменным успехом и, по-видимому, расстроится. Наконец в письме от 19 февраля читаем: «Е. В. Тейтель написала мне письмо, в котором извещала, что дело с газетой налаживается, и просила меня приехать, я, конечно, поехала… Но пока шло письмо, дело с газетой, кажется, расклеилось, интеллигенция отступается, и она поступает в руки пайщиков, но купцов, а в такой компании мне, конечно, делать нечего…» (ИМЛИ, инв. № 6311/25). Пятью днями позже «клуб» Тейтеля предпринял, очевидно, последнюю попытку, подробности которой нам неизвестны. «В «Самарской газете», – сообщает Александра Леонтьевна 24 февраля, – дело о переходе ее снова принимает другой оборот… Пока ничего еще нет верного». Но участь газеты была уже решена.

Насколько близко к сердцу принимали в семье А. Толстого все перипетии с газетным «товариществом», показывает и письмецо самого Алеши. «Милый папа, очень жаль, что дело с газетой расстроилось», – писал на полном серьезе одиннадцатилетний мальчик отчиму, повторяя не раз, вероятно, слышанные разговоры в доме Я. Л. Тейтеля, где он жил в те дни.

Что же помешало «клубу» Тейтеля осуществить одну из самых, казалось бы, заманчивых идей? Отнюдь не финансовые затруднения. Несколько десятков участников «товарищества», среди которых были и люди состоятельные, собрали бы нужные для покупки «Самарской газеты» 25 тысяч рублей без особых хлопот. Причина была другая. С первых же практических шагов выявилась политическая разношерстность участников, а также либеральная вялость многих имевших капитал «пайщиков», которым было приятней помечтать о собственном печатном органе, чем держать это хлопотное и небезопасное дело у себя в руках.

Впрочем, брожение в среде буржуазно-либеральной и демократической интеллигенции вокруг покупки «Самарской газеты» не прошло бесследно. Когда ее приобрели молодой купец «с тягой к культуре»

С. И. Костерин и владелец типографии кандидат Санкт-Петербургского университета Н. А. Жданов, сами неспособные вести газету, «кружку» Тейтеля было уже кого порекомендовать им. Редактором стал Ашешов.

Дальнейшая судьба «Самарской газеты» известна.

«Бульварный листок Новикова под редакцией Ашешова становится органом либеральной буржуазии, только что начинавшей тогда организованно вступать в общественно-политическую жизнь. Но при малой дифференцированности русского общества того времени «Самарская газета», естественно, объединила все местные оппозиционные элементы, включая и радикально-революционные» (И. Груздев. Литературная бурса М. Горького. – «Новый мир», 1928, № 4, с. 147). В число видных провинциальных органов страны в особенности выдвинула «Самарскую газету» боевая и яркая публицистика А. М. Горького, который уже в годы «литературной бурсы» определялся как писатель нового революционного настроя…

Оставаясь местом дискуссий и литературных вечеров, «клуб» Тейтеля сыграл заметную роль в жизни многих его посетителей.

Именно на тейтелевских ассамблеях, как он вспоминает в очерке «О Гарине-Михайловском», А. М. Горький познакомился с Н. Гариным и выслушивал среди прочего его нелицеприятные суждения о своих выступлениях в «Самарской газете».

Как видно уже из очерков «В сутолоке провинциальной жизни» (1900), здесь возникали замыслы некоторых произведений самого Н. Г. Гарина-Михайловского. В 1904 году один из подобных случаев мелькал даже в бурной печатной полемике, связанной с «Деревенской драмой» Н. Гарина.

Пьеса была опубликована в первом номере сборников товарищества «Знание», начавших выходить в 1903 году под редакцией А. М. Горького. Справедливости ради надо сказать, что «Деревенская драма» не лучшее из произведений Н. Гарина. Она сценически слаба, мелодраматична. Но в ней есть живые фигуры, достоверные конфликты, разящие монологи. По жанру это – «картинки быта», и вместе с тем это художественно-публицистическая пьеса, в которой заостренно поставлена одна из больных социальных проблем – бесправие крестьянства в условиях «общины».

Без дальних слов понятно, как могла расценить такое произведение реакционно-монархическая критика, вроде книжника-попа из журнала «Миссионерское обозрение» (1904, кн. 13). Охранительную критику во все времена не очень занимали такие тонкости, как поиски доказательств, художественные достоинства и т. п., – она более полагалась на окрик и богобоязненность читателя.

Но пьесу не приняли и представители тех весьма неоднородных идейных течений – народники, толстовцы, – которые осуществление собственных программ связывали так или иначе с развитием «общинных начал» в деревне. Впрочем, радикально настроенные и крупные критики из народнического лагеря тем не менее отдавали дань авторскому знанию деревенской жизни, точности многих наблюдений драматурга и признавали – как, например В. Г. Короленко, – что в мало удачной пьесе «все фигуры намечены талантливой и бойкой рукой, язык – живой, образный, подлинно народный» («Русское богатство», 1904, № 8, с. 378).

По-другому вела себя литературная мелкота. Соблюдение истины ее мало беспокоило, когда дело касалось борьбы с инакомыслящими. А в данном случае у либерально-народнического журналиста или рецензента были к Н. Гарину еще и особые счеты – за попрание прежних символов веры, за переход в «марксисты».

Один из таких авторов выступил в московских «Русских ведомостях». Приняв позу беспристрастного судьи эстетических качеств (и не назвав даже, какой теме посвящена пьеса), он отказывал ей в литературной самостоятельности. И, обходясь с ней, как с гимназическим сочинением, писал: «Деревня же изображается в «Деревенской драме» г. Гарина. Здесь тьма-тьмущая ужасов: «убийства, прелюбодеяния, татьбы, лжесвидетельства, хулы». Представьте себе «Власть тьмы», где «коготок увязает» не у одной птички, но где все птицы уже увязли и преступления совершаются за преступлениями… Несмотря на всю тьму нагроможденных ужасов, «Деревенская драма» не производит ни впечатления ужаса, ни впечатления тяжелой действительности. Она не производит никакого впечатления» («Литературные отголоски». – «Русские ведомости», 1904, № 124; совершенно схожий по характеру отзыв см. в журнале: «Мир Божий», 1904, август, отдел второй, с. 15–16).

Это был испытанный прием культурного удушения противника, которым во все литературные времена особенно охотно пользуется либеральствующая критика. Под видом беспристрастного разбора художественной формы с писателем сводили партийные счеты.

Н. Г. Гарин-Михайловский ответил большим «Письмом в редакцию» газеты «Санкт-Петербургские ведомости». Он защищал не пьесу, а свое критическое отношение к крестьянской общине, достоверность изображенного. «…Эта моя работа, – указывал он, – результат тридцатилетнего изучения деревни… кто знает жизнь деревни, согласится, что действительность может быть еще безотрадней». Среди прочего Н. Гарин ссылался и на реальную жизненную первооснову произведения.

«…B «Деревенской драме», – писал он, – весь сюжет полностью взят мною из действительной жизни. Рассказал его мне судебный следователь Я. Л. Тейтель; дело происходило в нескольких верстах от моего имения в Самарской губ., слушалось в Самар, окр. суде, и все виновные были приговорены к каторге… Цель моей драмы – показать ту почву, на которой вырастают все эти ужасы… Эта почва – община, грабящая друг друга, вдов, сирот… нищая, обездоленная, лишенная и озлобленная община» («Санкт-Петербургские ведомости», 1904, № 191); о жизненной первооснове сюжета «Деревенской драмы» подробно вспоминает Я. Л. Тейтель (См.: «Из моей жизни за сорок лет», с. 64–70).

Остается добавить разве следующее. «Дому» Тейтеля Н. Г. Гарин-Михайловский был обязан гораздо большим, чем просто двумя-тремя «сюжетами» для очередных очерков или пьесы; не без влияния тейтелевского «клуба» формировались взгляды писателя, побуждавшие на создание и этих, и ряда других произведений, те самые взгляды, из-за которых завязывались впоследствии целые печатные сражения…

И Н. Гарин в этом отношении был лишь одним из многих. Как отмечает исследователь Е. Чирикова, в «идейно-творческом росте писателя большое значение имело его пребывание в Самаре в середине 90-х годов. В Самаре Чириков входит в круг передовой интеллигенции, находит нужную, полезную и интересную для себя литературную среду. Он сотрудничает в «Самарской газете», а затем в «Самарском вестнике», вокруг которого группировались в то время марксисты. И именно с этого момента… начался тот перелом во взглядах, который привел его вскоре к критической оценке народничества» (E. Н. Чириков. Повести и рассказы. М., 1961, вступительная статья E. М. Сахаровой, с. 7).

«Дом» Тейтеля был той идейной средой, которая во многом питала творчество жившей в уединенной Сосновке писательницы Александры Бостром. От С. Скитальца в конце 90-х годов А. Толстой впервые узнал о необыкновенном писателе и человеке – Горьком. Сам Скиталец, впоследствии видный «знаньевец», был в определенной степени питомцем Я. Л. Тейтеля. Это Яков Львович, прослышав о сыне столяра из села Обшаровка, который «хорошо пишет стихи», заинтересовался им. Увез юношу с собой, подыскал ему работу и ввел в редакцию «Самарской газеты»…

…Добрые дела имеют свою инерцию, свой независимый ход. Если бы удалось проследить эту эстафету добра в жизни! Во всяком случае и добро, и зло не кончаются на поступках, в которых воплощены, не исчерпываются ими, а часто тянутся и ветвятся, как корни дерева под землей.

Неуничтожимую преемственность нравственных деяний человека подметил Лев Толстой в повести «Фальшивый купон»: один злой поступок рождает в мире вереницу зла. И, напротив, добро часто путями для него нежданными производит добро…

Так довольно обычный для Якова Львовича Тейтеля поступок – опека над открытым им ненароком талантом в семье сельского столяра – Степаном Петровым (будущим Скитальцем) имел последствия и отзвуки еще в одной биографии и одной судьбе…

Первые кумиры Алеши Толстого

Речь пойдет прежде всего о страстях и увлечениях книжных, которые прорываются также в практических действиях и поведении.

Что читал Алеша Толстой в детстве и отрочестве?

С обнаружением куйбышевского архива мы узнали об этом много нового, интересного.

Прежде всего это были детские журналы. Выделялись: «Детское чтение» – «ежемесячный иллюстрированный журнал для семьи и школы» – и «Родник» – «иллюстрированный журнал для детей». Среди великого множества другой расхожей детской периодики, где часто печаталась и сама Александра Леонтьевна, это были журналы прогрессивного толка, испытавшие на себе даже революционно-демократические влияния. На их страницах помещались лучшие произведения отечественной и мировой литературы. Так что весьма показательно уже, какими изданиями с первых читательских шагов обеспечивали маленького Алешу родители, какие убеждения и вкусы стремились ему привить.