Текст книги "Оставшиеся в тени"

Автор книги: Юрий Оклянский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 43 страниц)

Глава пятая
В доме веселого праведника

Изредка в мире нашем являются люди, которых я назвал бы веселыми праведниками… Мне посчастливилось встретить человек шесть веселых праведников; наиболее яркий из них Яков Львович Тейтель, бывший судебный следователь в Самаре… Вполне солидный возраст Тейтеля нимало не мешает ему делать привычное дело, которому он посвятил всю свою жизнь; он все так же неутомимо и весело любит людей и так же усердно помогает им жить, как делал это в Самаре в 95-96-х годах.

Там, в его квартире, еженедельно собирались все наиболее живые интересные люди города… Царила безграничная свобода слова.

М. Горький. О Гарине-Михайловском

Альбомы поднадзорного фотолюбителя

С Гариным-Михайловским Александру Леонтьевну познакомил Я. Л. Тейтель. Было это так. Затворившись в номере для дешевых постояльцев – одна в целом Петербурге, – Александра Леонтьевна предавалась размышлениям о тщете писательских трудов. Унизителен был вчерашний вечер на дому у издательницы влиятельного журнала «Мир Божий» Давыдовой. В сотый раз Александра Леонтьевна убедилась, что в надутой, занятой собой литературной столице писательница-провинциалка ровным счетом никому не нужна.

Яков Львович Тейтель как будто угадал ее настроение. Он явился в гостиницу с известным литератором Н. Гариным-Михайловским. «Третьего дня Тейтель и Михайловский были у меня, а вчера я ездила в Царское Село к Михайловским обедать. Очень я довольна этой поездкой… Просидела я у них до 10 вечера, разговор был непрерываемый… Говорили больше о литературе, о писательстве… У Давыдовой – там чувствовалась издательница, некоторым образом покровительница, тут же был свой брат, равноправный писатель… Над[ежда] Валерьевна] (жена Гарина – одно время издательница журнала «Русское богатство». – Ю. О.) – спросила, нет ли у меня чего-нибудь для «Русского богатства»…» (A. Л. Толстая – А. А. Бострому, 17 января 1895 года, ИМЛИ, инв. № 6311/29).

Не будь найден в Куйбышеве архив А. Н. Толстого, наши представления о некоторых сторонах литературной жизни конца прошлого века были бы беднее. Не только деталями и подробностями, но подчас и значительными фактами, глубже раскрывающими роль иных лиц в общественно-литературном движении того времени. Среди прочего в куйбышевских бумагах содержится немало интересного о Гарине-Михайловском и в особенности – о необычайной деятельности Я. Л. Тейтеля.

Начиная с января 1895 года из переписки семьи Толстого можно почерпнуть свидетельства о неоднократных встречах с Н. Гариным, об атмосфере в его доме, о наделавшей шуму самарской премьере его драмы «Орхидея» и т. п. В 1903 году Н. Г. Гарин-Михайловский принимает участие в судьбе некоторых пьес Александры Леонтьевны, вводя ее в петербургскую театральную среду… Любопытно, что отношения писательницы-матери с Гариным затронули и А. Толстого. «В «Мире Божьем» есть очень хорошая статья Михайловского «Бурлаки»…» – откликается двенадцатилетний Алеша на только что завязавшееся знакомство (матери, из Сосновки, – 31 января 1895 года). И увлеченно пересказывает прочитанное. О позднейших личных встречах А. Толстого с Гариным-Михайловским, к сожалению, есть лишь скупые и мало что дающие упоминания. Вроде: «От Тейтеля я знала уже, что ты ехал с Михайловским…» (А. Л. Толстая – А. Н. Толстому, 4 июля 1900 года). Или – весной 1904 года (когда отношения с Гариным осложнились): «У Михайловского я был и не застал: написал ему письмо и поеду вторично» (А. Н. Толстой – матери). Будем надеяться, что удастся найти новые факты об отношениях молодого Толстого с одним из ярких представителей демократической литературы.

Имя Тейтеля возникает в материалах архива Толстого не только в связи с Гариным-Михайловским. Читая семейную переписку, я постоянно видел, как к этому человеку тянутся десятки нитей, как он вмешивается в ход событий.

«Когда ты уехал, то мы отправились к Тейтелю…» (A. H. Толстой – A. A. Бострому, по-видимому, – январь 1893 года).

«Яков Львович… предложил сейчас пойти познакомить меня с Давыдовой, издательницей «Мира Божьего» (А. Л. Толстая – А. А. Бострому, 14 января 1895 года).

«Остановилась я у Тейтеля…» (А. Л. Толстая – А. А. Бострому, без даты).

«…Лешурочка, спроси у Тейтеля адрес Екат. Влад. (Екатерина Владимировна – жена Я. Л. Тейтеля. – Ю. О.), кот[орая] сейчас в Петербурге], она… познакомит меня с Горьким» (А. Л. Толстая – А. А. Бострому, 21 ноября 1903 года, из Москвы, ИМЛИ, инв. № 6311/94).

И так далее, в таком же духе.

Я обратился к известным – и довольно многочисленным – свидетельствам современников об этом любопытном человеке и роли его «клуба» в общественнолитературной жизни Самары 90-х годов. И сразу же встретился с серьезными затруднениями. «Клуб» Я. Л. Тейтеля оказался явлением сложным, противоречивым и вдобавок неизученным.

Для обобщающих оценок деятельности тейтелевского «клуба», завсегдатаями которого были многие писатели, сплошь и рядом требовались дополнительные материалы. Их поисками и пришлось заняться.

Конечно, новые факты куйбышевского архива А. Н. Толстого – лишь частица происходившего в доме «веселого праведника». Но я не видел другого пути «вписать» их в общую картину, как попытавшись нарисовать ее в целом, а это повлекло за собой и рассказ о судьбе самого Я. Л. Тейтеля.

Провинциальная жизнь начала 90-х годов, широкое развитие либерально-народнического направления естественно выдвигали подобную фигуру. При немногочисленности радикальной интеллигенции в тогдашних губернских центрах, при интенсивности ее духовной жизни (когда в освободительном движении начал утверждать себя марксизм, но во многих головах еще господствовали народнические умонастроения) – в эту пору такие люди, как Я. Л. Тейтель, могли оказываться в центре общественно-политической жизни.

Эта добрейшая душа, этот неисправимый утопист и человеколюбец как бы олицетворял собой до поры До времени потребность в обмене мнениями передовой разночинной интеллигенции тогдашней Самары. Глухая мещанско-полицейская ночь, лежавшая за окнами квартиры Тейтеля, приводила сюда очень разных, нередко идейно враждебных друг другу людей. Дом «веселого праведника» стал узловым перекрестком жизненных и литературных дорог. Здесь звучали речи народников, марксистов, либералов, толстовцев, тут спорили о политике и искусстве, здесь рождались темы статей, пьес и рассказов, тут не однажды затевались смелые предприятия, многим из которых не суждено было осуществиться…

Когда-то американский поэт-гуманист Уитмен написал одно из самых коротких своих стихотворений, вот оно: «Первый встречный, если ты, проходя, захочешь заговорить со мною, почему бы тебе не заговорить со мною? Почему бы и мне не начать разговора с тобой?» По-житейски банальной эта мысль станет, наверное, только в обществе, которое создаст подлинно братские отношения между людьми, свободными от всяческих классовых и социальных различий.

По внутренней потребности доверия к людям, по потребности «заговорить с первым встречным», по самозабвенности, с какой этот интеллигент-пролетарий всегда жил для других, Я. Л. Тейтель был как бы человеком будущего. Но окружающая жизнь находилась в вопиющем противоречии с избранными «веселым праведником» средствами ее преобразования. Его расплывчатые политические взгляды, в сущности, мало чем отличались от либерально-народнических. Такие энтузиасты, как Тейтель, существуют, по словам Горького, «на темном фоне жестоких социальных отношений… вопреки здравому смыслу, бытие этих людей совершенно ничем не оправдано, кроме их воли быть такими, каковы они есть». той же Самаре начала 90-х годов была уже предопределена последующая судьба тейтелевского «клуба»…

Новая «цепочка» поисков, встреч, знакомств с людьми завязывается иногда внезапно. В 1961 году в московском архиве А. М. Горького среди малого числа сохранившейся переписки Я. Л. Тейтеля с писателем меня остановило старое, начала 20-х годов, письмецо из Самары. Писала некая Ф. Хорош – племянница Якова Львовича и, как легко было понять, очевидица многих событий тех лет, когда дом Тейтеля посещали В. И. Ленин, М. Т. Елизаров, а среди бессчетных завсегдатаев бывали там Гарин-Михайловский, Златовратский, Евг. Чириков, Скиталец, А. Л. и А. А. Бостромы с А. Толстым и, наконец, сам тогдашний фельетонист «Самарской газеты» молодой Горький.

На конверте был четко выписан обратный адрес: «Самара, улица Советская, дом № 101, кв. 1». Я тысячу раз ходил по этой улице в Куйбышеве, центральной, самой, вероятно, старинной и потому самой неизменившейся улице города. Кажется, даже стоял против дома, где живет Ф. Хорош. Старый адрес гипнотизировал. Я усмехнулся: сверхнелепо искать по адресу сорокалетней давности человека, чей предположительный возраст лет восемьдесят! Однако в том же письме Горькому Ф. Хорош сообщала, что живет не одна, а с младшей сестрой Марией Давыдовной Розенблюм – «подругой Е. П. Пешковой по гимназии». А вдруг? Кто знает, какие интересные материалы, письма, фотографии, характеризующие дом Я. Л. Тейтеля, могли сохраниться в семье сестер – самарских старожилок. К тому же…

Когда Горький в очерке «О Гарине-Михайловском» (1927) проникновенно писал о Тейтеле, тот жил за границей, в Германии. Вскоре след Якова Львовича затерялся. Но ведь до революции семейство (а точнее – род Тейтелей в Самаре) было многочисленным. Не сохранился ли сейчас кто-либо из самарских Тейтелей?

Перед отъездом в Куйбышев, где к тому времени я уже не жил, решил обратиться к покойной ныне Екатерине Павловне Пешковой, жене и другу А. М. Горького. Ей-то должно быть многое известно о Я. Л. Тейтеле и его близком окружении. Так и оказалось.

– Мария Давыдовна Розенблюм? – заинтересовалась Екатерина Павловна. – Как же, как же, помню! С Манечкой мы кончали гимназию. И через нее, вернее, через дом Якова Львовича Тейтеля, куда меня ввела Маня, Мария Давыдовна по-нынешнему, я вскоре попала на работу в «Самарскую газету»… Потом это была пианистка и певица. Алексей Максимович рассказывал мне о встрече с ней в Петербурге, передавал приветы. Что стало с ней позже – не знаю… Вообще же Тейтель, – продолжала Екатерина Павловна, – это разговор большой… Недавно вот один зарубежный любитель Горького подарил мне библиографическую редкость – книгу Я. Л. Тейтеля «Из моей жизни за сорок лет», изданную в середине 20-х годов. Перечитала – и сегодня как живое все стоит перед глазами…

Екатерина Павловна подробно рассказала о самарских «ассамблеях» в доме Тейтеля, которые посещала вместе с А. М. Горьким, о своей позднейшей переписке с Яковом Львовичем, о встречах с Бостромами и А. Толстым («впервые я увидела его с матерью, известной у нас писательницей, в городском Струковском саду; беседуя часто в 20-е и 30-е годы, когда он бывал у нас, еще смеялись с Алексеем Николаевичем, что писателя А. Толстого я знаю с шестилетнего возраста»)… «А родственников у Тейтеля, вы правы, – заметила она, – должно быть много… И в Москве есть. Несколько лет назад я встречалась с одной – по фамилии Карасик. Где-то она и сейчас тут проживает…»

Результаты приезда в Куйбышев оказались далеко не такими, как нарисовала фантазия: ни Ф. Хорош, ни М. Д. Розенблюм последние двадцать пять лет среди жителей Куйбышева не значились…

Зато обнаружилось еще несколько Тейтелей, работавших на разных куйбышевских заводах. Так я очутился в доме на крутом спуске к Волге – у Евгении Дмитриевны Тейтель, родоначальницы остальных числившихся в адресном столе Тейтелей. Евгении Дмитриевне было уже за восемьдесят. В прошлом она портниха, из рабочей семьи Никифоровых. Ее муж – брат Я. Л. Тейтеля – Исаак Львович, который был намного старше жены, издавна вел юридические дела в служебной конторе Гарина-Михайловского. Вместе с неуемным инженером-писателем исколесил тысячи верст. Участвовал, в частности, в изысканиях по строительству железнодорожного моста через Обь. Дальновидный проект этого участка «великого сибирского пути», разработанный тогда Гариным-Михайловским, определил место возникновения города – теперешнего Новосибирска, первооснователем которого Гарин-Михайловский по праву считается.

Доверенным юрисконсультом Гарина-Михайловского И. Л. Тейтель оставался до самой смерти писателя. Евгения Дмитриевна рассказывала о последствиях, которые навлек на себя Я. Л. Тейтель за «сборища неблагонадежных элементов» в своем доме, о приезде в 1910 году А. Н. Толстого в Самару. Хорошо знал Евгению Дмитриевну А. М. Горький, бывавший в этой их квартире на улице Льва Толстого, как она теперь называется.

В разговоре упомянула Евгения Дмитриевна и еще об одном человеке, родственнике братьев Тейтелей, который также жил в Самаре и был, правда, позднее, заметной фигурой в сельскохозяйственном Заволжье. В годы перед первой мировой войной он состоял в должности губернского агронома. Звали его Александр Владимирович Тейтель.

Знатоки степного зерноводства сохранили о нем добрую память. Позже в одной сельскохозяйственной брошюре 60-х годов я прочитал: «…Александр Владимирович Тейтель – губернский агроном, председатель Самарского общества улучшения крестьянского хозяйства, редактор журналов «Самарский земледелец» и «Земский агроном». Деятельность А. В. Тейтеля и возглавляемых им организаций была направлена на внедрение прогрессивных начал в земледелии…»

В первые же месяцы Советской власти Александр Владимирович Тейтель встал на ее сторону. «7 декабря 1918 года, – сообщает брошюра, – коллегия Самарского губернского земельного отдела, заслушав доклад заведующего сельскохозяйственным подотделом А. В. Тейтеля, принимает ряд важных решений. 12 декабря 1918 года на заседании одной из комиссий Самарского губернского съезда Советов с большим докладом выступает А. В. Тейтель. Он говорит о проблемах и возможностях, открывшихся перед сельским хозяйством края» (Е. Хаванов. Рассказ о королеве полей. Из истории выращивания кукурузы в Среднем Поволжье. Куйбышев: Кн. изд-во, 1963, с. 19, 22).

Словом, в семейном окружении судебного следователя также имелись люди крупные и интересные.

К сожалению, это было почти все, что я узнал от куйбышевских Тейтелей. Никаких материалов или переписки того времени у них не сохранилось. Их родственники – Ф. Хорош и ее сестра, по словам Евгении Дмитриевны, выехали куда-то в Читу и там умерли. В разговоре, правда, опять возникла московская фамилия Карасик, которую упоминала Е. П. Пешкова…

Не буду рассказывать подробно о всех дальнейших хождениях. В Москве З. М. Карасик нашлась быстро. Она оказалась племянницей Я. Л. Тейтеля, ученым и оригинальным художником, что называется, – «натур-художником», которые в ту пору у нас только начали появляться: из причудливой формы древесных корней, сучков, стеблей растений и шишек она создавала собственное царство – типажи людей, зверей, птиц, рыб и т. д. Затем была встреча в Ленинграде с ее братом Владимиром Моисеевичем Карасиком, действительным членом Академии медицинских наук. (Это им, тогдашним детишкам самарского врача, добрый выдумщик Гарин-Михайловский подарил свою книгу «Детство Темы» с надписью: «Моим друзьям – маленьким Карасикам…»). Брат и сестра знали Я. Л. Тейтеля и его окружение в поздний период – в 1902–1917 годах. Хочу сказать, кстати, что подобные встречи не только восполнили пробелы в архивных и книжных материалах. Они сделали ощутимыми связи между людьми далекого времени: тут живого очевидца не заменят никакие письменные источники… Однако последние посещения дали еще и другой результат. Возник адрес родственницы Карасиков, кажется, двоюродной сестры.

Словом, длинная цепочка поисков, встреч, начавшаяся с чтения письмеца 20-х годов, привела меня в конце концов в громадное жилое здание на Ленинском проспекте в Москве – в квартиру доктора химических наук Р. В. Тейс. Руфина Владимировна была из тех людей, что сразу располагают к себе, – седая невысокая женщина, с выражением ровного дружелюбия в голубых глазах и старомосковским интеллигентным выговором. И вот тут меня ждал сюрприз. Специалист по одной из новых отраслей химии, «доктор изотопов» Р. В. Тейс оказалась обладательницей единственной в своем роде коллекции старинных фотографий. Содержащиеся в ней снимки (в подавляющем большинстве до того неизвестные) не только характеризуют «дом» Я. Л. Тейтеля конца прошлого века, тогдашнюю общественно-литературную среду, но часть фотографий и прямо дополняет недавнюю куйбышевскую находку – архив А. Н. Толстого.

Руфину Владимировну явно взволновали воспоминания далеких лет. Среди прочего она сообщила, что где-то у нее должны быть («вероятно, любопытные для вас…») альбомы, доставшиеся ей от отца – страстного фотолюбителя. Можете представить, с каким интересом полчаса спустя я листал и разглядывал доверху набитые снимками альбомы в старинных бархатных и сафьяновых переплетах, слушая одновременно комментарии Руфины Владимировны.

Первое, что бросилось в глаза, были снимки Алексея Николаевича Толстого. На одном будущий писатель изображен с матерью и отчимом, держащим на руках маленькую приемную дочь Шуру – А. А. Первякову. Судя по тогдашнему возрасту Шуры, фотография относится к 1901–1902 годам. Другие снимки – ранние: Алеша с книгой; 10–12-летний мальчик с матерью… Два портрета самой Александры Леонтьевны (конца 80-х – начала 90-х годов).

Особенность альбомной коллекции заключалась в том, что в большинстве это были так называемые любительские снимки. Объектив запечатлевал не сосредоточенно-парадные позы, которые увековечиваются в профессиональной мастерской, а как бы заставал людей врасплох – за повседневными занятиями, в домашнем кругу и т. п. А в умении увидеть натуру фотограф, несомненно, был знатоком и поэтом своего дела.

На страницах альбомов развертывается «фотолетопись» чуть ли не всей жизни Якова Львовича Тейтеля. С расцвета его деятельности в Самаре 90-х годов до времени, когда он, уже дряхлым стариком, сидя в качалке, раздумывает о прожитом…

Из самарского окружения Я. Л. Тейтеля – много фотографий писателя Евг. Чирикова, известного последующим активным сотрудничеством в горьковском издательстве «Знание». В середине 90-х годов E. Н. Чириков работал сначала в «Самарской газете», а затем – в обновленном марксистами «Самарском вестнике» и, как показывают жандармские донесения, находился под надзором полиции (ГАКО, ф. 465, д. 775). К этому времени и относится первая фотография: тридцатилетний Чириков – в кабинете редакции провинциальной газеты за работой… Поздние снимки: E. Н. Чириков с женой в кругу семьи Я. Л. Тейтеля (между 1908–1911 годами); Чириков – популярный писатель в Москве (с дарственным автографом родителям Р. В. Тейс); Чириков – на пароходной прогулке в Жигулях (1912 год)…

Из других посетителей тейтелевского «клуба» в Самаре оригинально представлен А. Н. Хардин, присяжный поверенный окружного суда. С ним поддерживала давние отношения и, как упоминалось уже, консультировалась в затруднительных случаях Александра Леонтьевна.

У присяжного поверенного А. Н. Хардина в период пребывания в Самаре состоял помощником молодой В. И. Ленин. На одном из снимков начала 90-х годов Андрей Николаевич изображен за шахматной доской, наедине разбирающим окончание какой-то партии. Какому же заочному противнику готовил ответные ходы Хардин?

По свидетельству современников, В. И. Ленин «любил бывать у Хардина», с которым находился «в близких отношениях» («Молодые годы В. И. Ленина». М., Молодая гвардия, 1958, с. 398). Хардин знал, что Владимир Ильич «приписывался к адвокатскому сословию не ради занятий адвокатурой, а просто чтобы иметь возможность легального, в глазах властей, существования» (Там же, с. 406).

Любопытно, что в знакомстве с А. Н. Хардиным и последующем сближении не последнюю роль сыграли шахматы. В одной из газетных статей содержались интересные подробности о том, как это происходило.

Хардин «был уроженцем Самарской губернии. По окончании юридического факультета Казанского университета он жил некоторое время в провинции, где наряду с адвокатской практикой много занимался изучением шахматной теории. Затем переехал в Петербург. Здесь Хардин не без успеха встречался с сильнейшими мастерами страны. В 1877 году М. Чигорин, помещая в своем журнале «Шахматный листок» теоретическую статью Хардина, назвал его «известным весьма сильным игроком». А в следующем году там были напечатаны три партии Хардина – выигранная у Алапина и две против Чигорина. В одной из них самарский шахматист заставил своего грозного противника сдаться на 25-м ходу…»

Зимой 1888/89 года восемнадцатилетний Владимир Ильич Ульянов, живший тогда в Казани после возвращения из своей первой ссылки, начал через посредство Марка Тимофеевича Елизарова шахматную партию по переписке с А. Н. Хардиным. Инициатива принадлежала не Владимиру Ильичу. М. Т. Елизаров, близкий друг семьи Ульяновых, хорошо знал самарского мастера и сам был страстным шахматистом. «По-видимому, игра молодого Ульянова произвела на него сильное впечатление, раз он решил по возвращении в Самару организовать его партию по переписке с Хардиным… Только истинная любовь к шахматному искусству и стремление играть с более сильными соперниками, которых было так мало в Казани, могли послужить причиной того, что скромный юноша согласился играть по переписке с самарским шахматистом, пользовавшимся всероссийской славой».

Игра длилась несколько месяцев. «Владимир Ильич партию проиграл. После переезда из Казани в Самару он лично познакомился с Хардиным.

Кроме квартиры Ульяновых, в Самаре было еще несколько домов, где проводились шахматные состязания. Регулярно устраивались они, например, у народника Николая Степановича Долгова и, конечно же, у Андрея Николаевича Хардина, с которым у Владимира Ильича сложились самые хорошие, можно сказать, дружеские отношения. Хардин проводил за шахматами почти все свое свободное время.

Возможно, у Хардина состоялся турнир с участием Владимира Ильича зимой 1889/90 года, о котором рассказал позднее младший брат Ленина. Это был турнир-гандикап – соревнование, в котором более сильные участники давали своим противникам, игравшим слабее, пешку и ход, легкую фигуру или даже ладью вперед. Участники турнира – на этот раз их насчитывалось 8–10 – соответственно шахматной силе каждого подразделялись на четыре группы…» (И. Линдер. Самарский партнер. – «Неделя», 1968, 28 января, № 5 (413).

«…B это время, – вспоминает Д. И. Ульянов, – Владимир Ильич больше чем когда-нибудь увлекался шахматами. Он играл главным образом с Хардиным, но также и с другими самарскими шахматистами. Был организован турнир с участием 8–10 человек… В первой категории (разряде) был один Хардин, во второй – Владимир Ильич… Победителем турнира вышел Владимир Ильич» («Молодые годы В. И. Ленина», с. 411). Не в такие ли дни шахматных боев и был сделан снимок, который, наряду с другими неизвестными фотографиями А. Н. Хардина, с интересом встретили позже в одном из фондовых хранилищ Института марксизма-ленинизма…

Многие другие фотографии как будто забытых ныне людей важны для историка и литературоведа. Приведу пример. С начала 90-х годов Самара, по свидетельству современников, становится «одним из провинциальных штабов марксизма». А вскоре тут возникает своеобразное в истории журналистики явление. Осенью 1896 года все тот же неутомимый Н. Г. Гарин-Михайловский выдвигает смелый проект. Газета «Самарский вестник», где и до этого сотрудничали некоторые марксисты, должна всецело превратиться в марксистский орган. При активном участии Гарина, взявшего на себя материальную сторону, а кроме того, ставшего сотрудником и соиздателем газеты, редакция переходит в руки группы местных ссыльных марксистов.

«Самарский вестник», напечатавший, в частности, отрывок одной из статей В. И. Ленина и статью Г. В. Плеханова, сыграл заметную роль в распространении марксизма. «Нас читали и о нас говорили, – пишет видный самарский марксист А. Санин, – и в Петербурге, и в Москве, и в провинциальных, особенно университетских, городах. Газета рассылалась не только в разные концы России, но и в Западную Европу, и в Америку; несколько позднее явился у нас подписчик даже на Сандвичевых островах…» (А. А. Санин. «Самарский вестник» в руках марксистов. 1896–1897. М., Изд-во Политкаторжан, 1933, с. 56). Близость к «Самарскому вестнику», к марксистским кружкам заметно сказалась и на дальнейшем пути Гарина, уже в начале 1897 года окончательно порвавшего с народническим «Русским богатством».

«Самарский вестник» осени 1896 – весны 1897 года был, однако, неоднороден – рядом с революционными марксистами в нем существовали и оппортунистические, и даже либерально-буржуазные элементы. Слабой изученностью этого интересного органа печати объясняется бросающаяся в глаза противоречивость в оценках «Самарского вестника», который значительная часть исследователей считает «первой марксистской газетой в России»[7]7
  История русской литературы. T. X. М. – Л.: Изд-во Академии наук СССР, 1954, с. 525; Н. Г. Гарин-Михайловский. Собрание сочинений. В 5-ти томах. T. I. М., 1957. Вступительная статья В. Борисовой, с. 32; а также: Н. Самойлов. Первая легальная марксистская газета в России («Самарский вестник», 1896–1897 гг.). – Пролетарская революция, 1924, № 7 и др.


[Закрыть].

Примечательны новые материалы, характеризующие состав редакции и деятельность газеты. В альбомах оказалась фотография большой группы, если не всех сотрудников «Самарского вестника» возле здания редакции. На другом снимке – несколько близких к газете ссыльных в кругу семьи Тейс – за чтением свежего номера «Самарского вестника»… Другие лица – сотрудники или близкие к редакции…

Все, что я смотрел в альбомах, выражало жизненные связи, интересы человека, который, фотографируя, сам оставался «за кадром». Отец Руфины Владимировны, Владимир Владимирович Тейс, был товарищем по естественному факультету Петербургского университета Александра Ильича Ульянова. И когда в марте 1887 года в университете собралась верноподданническая манифестация по случаю раскрытия «злодейского умысла» террористов с А. И. Ульяновым во главе против жизни монарха Александра III, русский дворянин В. В. Тейс в числе немногих других бойкотировал ее проведение. За это он был исключен из университета и на много лет попал под надзор полиции. Впоследствии, в Самаре, инспектор земледелия В. В. Тейс разжигал подозрительность властей связями с крайне «сомнительными» лицами, многие из коих сходились в доме родственника его жены – судебного следователя Я. Л. Тейтеля.

Жена Тейса Аделина Владимировна была, кстати, одно время домашним учителем маленького Алеши Толстого, и отношения между обеими семьями затем всегда оставались близкими. Знакомство с дочерью этой родственницы 3. М. и В. М. Карасиков и дало в руки материалы, зримо представляющие многих участников тех давних событий в доме Я. Л. Тейтеля…

О провинциальных ассамблеях, или Кто чуть не стал «хозяином» фельетониста Иегудиила Хламиды

Самара начала 90-х годов после только что перенесенного голода и холеры начала разрастаться с невиданной быстротой. Но стоило вам на кишащих разномастным людом пристани или вокзале «русского Чикаго» (как полушутя стали уже именовать Самару) произнести только фамилию «Тейтель» – и к дому в дальнем углу города наперебой вызывались проводить извозчики и уличные мальчишки. Слава о Тейтеле шла далеко. Одна из популярных на Волге газет писала даже так: «…Жить в Самаре и не знать Я. Л. Тейтеля – все равно что жить в Риме и не видеть папы» («Нижегородский листок», 1901, № 318). И так же как в

1901 году, когда появление упомянутой заметки, доконав-таки долготерпение самарского губернатора Брянчанинова, вызвало неожиданный оборот событий, Я. Л. Тейтель был «бельмом на глазу» у местного и петербургского начальства.

Все в этом человеке ломало обывательские представления о норме. Парадоксальным было уже само положение, которое занимал Тейтель: он был единственным евреем на государственной службе во всем судебном ведомстве царской России. Несколько десятилетий, по выражению Горького, это «пятно, затемняющее чистейший блеск судебного ведомства», доставляло искренние страдания сменявшимся поколениям сановников в петербургском министерстве юстиции. На свое несчастье, они ничего не могли поделать. Попавший в список назначений, который утвердил еще Александр II «Освободитель», Тейтель теперь до конца дней считался следователем «несменяемым» и «высочайше утвержденным».

В несуетной и старинной части города, среди подворий зажиточных мещан и лавочников, домик, где Тейтель издавна квартировал с семьей, выглядел в диковинку бесшабашно: окна голые, без ставен, ворота вечно настежь, и сама дверь в дом не запиралась даже в отсутствие хозяев. Кто хочет – заходи и властвуй! Днем в его квартире всегда толклись безработные, крестьяне и мастеровые, искавшие защиты от административных утеснений, беспаспортные, кому надо было выхлопотать вид на жительство, студенты, нуждавшиеся во взносе за право на учение… «У меня самого ничего нет – есть друзья», – говорил Я. Л. Тейтель, готовый отдать все первому встречному. Таким вывел его в цикле очерков «В сутолоке провинциальной жизни» Гарин-Михайловский, который сам постоянно устраивал в свою железнодорожную контору многочисленную «клиентуру» Тейтеля.

«…B квартире Тейтелей, – читаем у другого современника, дожившего почти до наших дней, – образовалось своеобразное учреждение: смесь бюро бесплатной помощи и консультации по разным делам с посреднической конторою для приискания мест, – чуть ли не зародышевая ячейка будущего соцобеса» (А. Смирнов. Самарское общество времени Горького: Рукопись).

Трудно было понять, как этот плотный сангвиник с седеющей шевелюрой и веселыми черными глазами, обремененный службой, разъездами по губернии, заботами о пропитании семьи, успевал всюду. С неукротимой энергией воевал он с сотнями чужих несчастий, не считаясь с личными тяготами и невзгодами. Пятнадцать раз Самарский окружной суд, возглавляемый либеральным сыном декабриста В. И. Анненковым, посылал в Петербург бумаги об очередных повышениях Тейтеля по службе. Но и через тридцать лет Яков Львович, не пошевеливший даже пальцем ради карьеры, так все и оставался следователем при мировом судье 4-го участка Самарского уезда, того самого, кстати, где почетным мировым судьей был предводитель дворянства граф Николай Александрович Толстой.

Необычную картину представлял собой дом Тейтеля и по вечерам. «По вечерам, – вспоминает тот же сотоварищ А. М. Горького по «Самарской газете»

А. Смирнов, – к Тейтелям всегда кто-нибудь приходил, не стесняясь ни отсутствием приглашения, ни костюмом, ни даже временем посещения: хоть в 12 часов ночи. В назначенные же дни происходили целые сборища. И кто только не перебывал там… Студенты, военные, актеры, врачи, педагоги, ссыльные, литераторы, городские и земские деятели, курсистки, профессора, журналисты, либералы, народники, марксисты, поэты, статистики, адвокаты, толстовцы, гипнотизеры, путешественники… Квартира Тейтелей была каким-то демократическим клубом, – так его и расценивал посещавший Тейтелей Горький» («М. Горький в воспоминаниях современников». М., ГИХЛ, 1955, с. 105).