Текст книги "Победоносцев: Вернопреданный"

Автор книги: Юрий Щеглов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 51 страниц)

Редчайшее качество

– Адъютант должен ночевать поблизости, – вспомнил, чем-то гордясь, Баранов, быть может, и собственной предусмотрительностью. – Да, адъютант из самых преданнейших обязан безотлучно держаться рядом и моментально являться на зов. А лучше бы ему и вовсе не спать!

– Да, да, – подтвердил Константин Петрович, – лучше вовсе не спать! Спросонья не сразу разберешь, что вокруг происходит.

– Придется выяснить, надежны ли люди, состоящие при особе императора. Что, если в охрану проникли пособники террористов? Нет ли в деле иностранной руки?

– Боже спаси и помилуй! – по-простонародному воскликнул обер-прокурор. – Избави Бог! Хотя вы правы, Николай Михайлович! Гриневицкий поляк, шляхтич. Вот вам если не иностранная, то инославная рука. В кровавой помойке терроризма кого не обнаружишь?!

– Сомнительных надо удалить немедленно, отыскав благовидный предлог. Через десять-пятнадцать дней следствие многое разъяснит, но до тех пор посоветуйте государю соблюдать осторожность каждую минуту и не отпускать от себя детей ни на шаг.

До поздней ночи Константин Петрович работал за письменным столом. Он превратился как бы в неофициального председателя Кабинета министров. Император постоянно приглашал его во дворец, а затем в Гатчину. «Желал бы поговорить о многом», – замечал он каждый раз. Только Константин Петрович может облегчить государю первые шаги. Влияние обер-прокурора с каждым днем возрастало. Он формирует не просто правительство, но и ближайшее окружение своего воспитанника. Такой человек, например, как генерал Николай Павлович Литвинов, не должен возглавлять охрану. Супруга генерала – дама небезукоризненного поведения. Распущенность нравов – питательная среда для террористов. И на должность начальника главной квартиры, а позднее и министра двора вместо графа Александра Владимировича Адлерберга необходимо назначить графа Иллариона Ивановича Воронцова-Дашкова. В годы юности граф принадлежал к ближнему кругу друзей молодого императора. Он даже хотел, чтобы Воронцов-Дашков пожертвовал свободой и женился на фрейлине Марии Мещерской – девушке, ради которой цесаревич намеревался отказаться от короны, и только угроза отца «отослать» княжну отрезвила его. Забегая вперед, подчеркну, что лишь ходынская катастрофа вынудила уволить Иллариона Ивановича и отправить на юг кавказским наместником. Граф до московской коронации наследника Николая Александровича пользовался при дворе непререкаемым авторитетом. С новыми обязанностями высочайшего телохранителя Воронцов-Дашков, за малым исключением, вполне справился, если не считать проклятой железнодорожной катастрофы на станции Борки. Ушибы, полученные там императором, говорят, повлияли на функцию почек, что и привело к ранней смерти.

Константин Петрович изливал на бумагу накопившееся темпераментно, без малейшей оглядки, порой забывая, к кому обращается, совершенно не стыдясь обуревавших чувств. Речь обер-прокурора была настолько искренна, что устраняла какое-либо подозрение в лицемерии или желании угодить. К нему теперь стекается информация из самых различных источников. Он вынужден хвататься даже за проблемы народного просвещения и уговаривать барона Николаи, настаивая на принятии поста министра. Он пристально следит за тем, что происходит в зале судебных заседаний, не соглашается с товарищем своим по Училищу правоведения министром юстиции Дмитрием Николаевичем Набоковым, что, дескать, заседания проходят достаточно удовлетворительно, террористы держат себя прилично и не пытаются выступать с зажигательными речами.

– Желябова оставили сидеть рядом с Перовскою, – передавал он в раздражении Екатерине Александровне. – И Набоков с этим согласен. Их считают за отпетых любовников и не препятствуют ни нежным прикосновениям, ни страстным взглядам. Дмитрий Николаевич тому потворствует. Я не жестокий человек, Катенька, ты знаешь лучше, чем кто-нибудь. Но есть всему предел, есть мера! Я примирился бы больше с их гнусными политическими выходками, чем с этаким проявлением эмоций у бесчеловечных убийц и демонстрацией глупости, тупости и боязни так называемого общественного мнения у наших судей. Чего же стоят, Дмитрий Николаевич, ваши объявления преданности? – обратился он риторически к отсутствующему Набокову. – Едва завершится процесс, уедем до Пасхи в Сергиеву пустынь прочь от этих адских убийц, – обещал он жене, которую появление в доме на Литейном отставного унтер-офицера Дремлюженко, скорее, взволновало, чем успокоило.

Есть еще два мартовских узла, которые свидетельствуют не столько о позиции Константина Петровича, сколько о его душевном состоянии. По-настоящему сочувствовал императору лишь он. Это очень важно понять. Сочувствие вообще редчайшее качество на вершинах власти. Рацио уступало место эмоциям, или, что вернее, рациональные политические взгляды шли у Константина Петровича от сердечных переживаний. Реакционность, которую так много и несправедливо осуждали впоследствии, обладала фундаментальной и, если хотите, гуманистической основой, сопряженной с точным пророческим взглядом в будущее. За народовольцами он прекрасно различал тени чекистов и сотрудников НКВД, объясняющих террор всякими обстоятельствами, весьма, возможно, существенными, но никак не оправдывающими гибель миллионов русских людей. За спинами народовольцев поднимался призрак ГУЛАГа. Лексика будущих большевиков немногим отличалась от лексики Желябова и прочих. В ней тоже отсутствовало главное – сочувствие.

Речь

Егор Абрамович Перетц, занимавший весьма высокий пост государственного секретаря, оставил нам стенограмму знаменитого мартовского совещания, проведенного в великолепном зале Зимнего за столом гигантских размеров, крытым ярко-малиновым, как генеральские лампасы, сукном, что всегда подчеркивало необычайную важность происходившего акта. Егор Абрамович – пристальный наблюдатель и вдобавок редкий слушатель, умеющий точно зафиксировать наиболее интересные периоды речи выступающих и их причудливые, исполненные глубокого смысла словесные фигуры. Он сидел на заседаниях по левую руку от государя сразу за Строгановым, Валуевым и принцем Ольденбургским. По правую руку от Александра III стулья занимали великие князья Константин Николаевич и Владимир Александрович, затем следовали военный министр Милютин и граф Адлерберг, отошедший вскоре по понятным причинам от дел.

Отдельные ремарки Перетца свидетельствуют, что душевному состоянию присутствовавших он придавал первенствующее значение. Перетц и перечисленные сановники во главе с государем сидели спиной к окнам, выходящим на Неву, и лица визави, освещенные светлым весенним солнцем, подробно и хорошо им виделись. Константин Петрович попал во враждебное окружение: с одной стороны – Абаза, с другой – бархатный диктатор, сиречь Лорис-Меликов. Рядом с Абазой – Набоков, потом Сольский, Маков, Сабуров, Пещуров, на дальнем торце стола – Гире и князь Ливен, напротив Перетца – никого, потом князь Урусов, граф Баранов… Словом, Перетц мог следить за разыгрывающимся действом абсолютно спокойно и без помех, тем более что он и прежде старался держаться в тени, понимая русскую действительность и некую ущербность собственного положения, которое напрямую зависело от особенностей его происхождения и, очевидно, вынужденного вероисповедания. А впрочем, он относился к порядочным людям, преданным России и царствующим императорам. Отчеты подобных придворных и бюрократов всегда отличаются точностью и благородством, как формы, так и содержания.

Я приведу речь Константина Петровича почти целиком – с небольшими исключениями, и она лучше прочего – разбора его сочинений, поступков, писем и других доказательств – раскроет, чем он жил, что думал и о чем мечтал в проклятые мартовские иды. Мы узнаем из подлинных слов подлинные намерения обер-прокурора, просветим, как рентгеном, кристаллический фундамент будущих деяний, увидим воочию и поймем, чем подкреплялась бескомпромиссность и нежелание уступать прогрессивным экстремистам, с презрением отвергнув либерально-демократический шантаж, чуть подкрашенный в розовые европейские тона.

Егор Абрамович прежде обратил внимание на внешность поднявшегося с места обер-прокурора. Константин Петрович стоял перед почтенным собранием бледный, как полотно, и, очевидно, взволнованный. Но начал он уверенно и определенно: «Ваше величество, по долгу присяги и совести я обязан высказать вам все, что у меня на душе». Сама лексика обер-прокурора отличалась от привычной, бюрократической, употребляемой в серьезных дискуссиях и даже торжественных случаях. Мог ли такое выражение поставить в преамбулу своей речи Алексей Александрович Каренин, как утверждали, близкий по типу родственник Победоносцева? Да никогда в жизни! Каренин и душа! Смешно и грустно! Понимал ли сам граф Толстой человека, к которому обращался с просьбой передать личное письмо государю? Ни в коей мере, по-моему, ни в коей мере, хотя и звучит сие отчасти кощунственно.

– Я нахожусь не только в смущении, но и в отчаянии.

Ни один из присутствующих не был способен на подобную опасную искренность, а ведь по общему признанию, в том числе и врагов, которые именовали Константина Петровича китайским мандарином, он не умел и не любил актерствовать.

– Как в прежние времена перед гибелью Польши говорили: «Finis Poloniae», так теперь едва ли не приходится сказать и нам: «Finis Russiae».

Возникновение образа Польши – примечательный факт. Обер-прокурорский пример не формален и не риторичен. Он историчен, многослоен и не случаен. Польша жила неустройством, страдала от внутренних конфликтов, противоречий и отсутствия соборности. Пример Польши – пример страны, принявшей раньше Франции конституцию, и судьба Польши, по невысказанному мнению сейчас Константина Петровича, есть судьба конституционного государства. Вот куда уходит корнями поминание обер-прокурора о Польше. Не случайно оно, не случайно!

– Нам говорят…

Это говорит Лорис-Меликов с Абазой при существенной поддержке хозяина Мраморного дворца великого князя Константина Николаевича, в согласии с Милютиным и при тайном одобрении Валуева.

– Нам говорят, что для лучшей разработки законодательных проектов нужно приглашать людей, знающих народную жизнь, нужно выслушивать экспертов. Против этого я ничего не сказал бы, если б хотели сделать только это. Эксперты вызывались и в прежние времена, но не так, как предлагается теперь.

«Он не станет играть в прятки», – подумал, наверное, Перетц. «Он более склонен к полицейским методам в административной жизни», – мелькнуло у Валуева, и в том у меня нет ни малейшего сомнения – иначе Валуев и не мыслил, памятуя прежние формулировки Константина Петровича. Валуев, безусловно, прибавил про себя: «И он эти методы будет применять с азиатской, а точнее – с китайской жестокостью».

– Нет, в России хотят ввести конституцию, и если не сразу, то по крайней мере сделать к ней первый шаг…

Никому не нужная конституция

Желали ли того Лорис-Меликов и Абаза? Мечтал ли о конституции великий князь Константин Николаевич? Бесспорно! Ароматный воздух Европы щекотал им ноздри. Они не оглядывались на черноземный Тамбов да на заледеневшую Сибирь, на каленые степи Малороссии и гремучие ущелья Кавказа, на бескрайнюю приокеанскую тундру и кандальный остров Сахалин. Их дальний родич по сердечным устремлениям Милютин мечтал, я так предполагаю, быстрее превратить Россию в мировую военную державу. Представительные органы власти проголосуют за массированные финансовые вливания в оружейную промышленность с первого предложения. Вдобавок министр финансов Абаза – давний приятель его покойного брата. Мария Агеевна – вдова брата – родная сестра Александра Агеевича, ловкого биржевика, сумевшего без сучка и задоринки провести отмену соляного акциза. Либералы за то Абазу на руках носили. Русскую казну подорвал основательно. Конституция ему руки развяжет. Биржа начнет управлять страной. Обыватель с утра – нос в газету: каков курс? Товарно-сырьевая биржа начнет определять судьбу народа-богоносца. А самодержца удел – не править, а царствовать, потом посмотрим: будет выгодно – сменим на президента, мягко, без шума и пальбы. Деньги – большая сила. Милютин – из колеблющихся, за ним шеренга генералов, а генералы – опора трона. Однако деньги нужны, надо развивать промышленность, шить сапоги и мундиры, запасаться провизией, открывать конные заводы и юнкерские училища. Деньги нужны, деньги. Абаза сулит – и крупные!

– А что такое конституция? – сел на своего конька обер-прокурор. – Ответ на этот вопрос дает нам Западная Европа…

Да, что такое конституция? Присутствующие, как по команде, напряглись, и даже кое-кто наклонился вперед, невольно упершись локтями в малиновое сукно. Лорис-Меликов и Абаза – с двух сторон – скосили поднятые кверху глаза – из-под бровей – на Константина Петровича. Лорис-Меликов – без особого выражения, как бы пуговичные, но по-армянски маслянистые, будто приветливые, нераздраженные и обманчиво согласительно-понимающие, а Абаза – маленькие, юркие, подвижные, острые, как у азиатского купца-хитрована.

Великий князь Константин Николаевич снял пенсне и принялся небрежно протирать огромным батистовым платком. Все знали: коли брат покойного императора снимал пенсне – слух у него становился тонким и цепким.

– Да, – и он пошевелил мясистыми алыми губами, – так что же такое конституция?

Вопрос великий князь произнес, скорее, про себя.

– Конституции, там существующие, – продолжал Константин Петрович, прямо вперив взор в бывшего воспитанника, стараясь передать ему и свои знания, и свой опыт правоведа, и свой сердечный трепет – суть орудие всякой неправды, орудие всяких интриг.

«Он сразу взял быка за рога», – произнес мысленно наш стенограф Перетц. Конституция даст парламент, а парламент погрязнет в драках и партийных комбинациях. Пушкин и Жуковский смеялись над французским парламентом и избранными депутатами. Перетц человек культурный, круг ассоциаций обширен. Дантес был членом парламента. И граф Морни! Никто никогда ничего не слышал об английской конституции, а как живут!

Зловещие примеры

– Примеров этому множество. – То, о чем подумал Перетц, мгновенно как бы передалось обер-прокурору. – И даже в настоящее именно время мы видим во Франции охватившее все государство борьбу, имеющую целью не действительное благо народа или усовершенствование законов, а изменение порядка выборов для доставления торжества честолюбцу Гамбетте, помышляющему сделаться диктатором государства. Вот к чему может вести конституция, – закончил Константин Петрович, и его нервная энергия влилась в сидящих за столом, который, как назло, был крыт возбуждающим физиологию малиновым сукном.

Однако цвет сукна присутствующим виделся не малиновым и не красно-кирпичным, придворным, а алым, пунцовым, кому и черным – колером пролитой крови погибшего на их глазах монарха. Почти все находились неделю назад во дворце, где на лестнице и коврах виднелись следы жидкости отнюдь не голубого цвета. Призрак одноглазого преступника Гамбетты, вызванный обер-прокурором, потряс собравшихся. Десять лет назад это чудовище иудейского вероисповедания входило в состав французского правительства национальной обороны. Господи, Тьер, Господи, Парижская коммуна, Господи, помилуй нас! Тьер, расстрелы, версальцы, баррикады, прудонисты: собственность есть кража; бланкисты: долой королей, аристократов-на фонарь! А между тем ловкий еврей – одноглазый или полутораглазый – Гамбетта выкрутился, выжил и теперь опять норовит в премьер-министры или уже стал премьер-министром? В смертельной сутолоке последних дней не каждый бы ответил на прямо поставленный вопрос.

Но Гамбетта – нет! Нет, нет и нет! Пусть великий и чарующий Париж – эта столица всемирной крамолы – шествует своей дорогой. Мы русские, мы православные, мы христиане, мы жалеем собственный народ, мы не желаем бесконечных революций, нам нужна спокойная и великая Россия, Россия без потрясений и убийств. Так или примерно так думали лучшие из сидящих за столом, хотя среди них находились и те, что надеялся вести конституционную Россию по лезвию бритвы, избегая встречи со Сциллой и Харибдой. Лишь Константин Петрович понимал тщетность подобной мечты.

Словом, Парижская коммуна – нет! Гамбетта – нет! Даже Валуев, подозревавший обер-прокурора в лицемерии, китайщине и желании бесконтрольно пользоваться властью, заерзал в кресле и хмыкнул. Если конституция посадит нам на плечи Гамбетту, то, пожалуй, Константин Петрович имеет рацио! Гамбетту либералы с Английской набережной не проглотят.

– Нам говорят, что нужно справляться с мнением страны через посредство ее представителей. Но разве те люди, которые явятся сюда для соображения законодательных проектов, будут действительными выразителями мнения народного? Я уверяю, что нет. Они будут выражать только личное свое мнение и взгляды.

А между тем обер-прокурор не бывал на заседаниях сталинского Верховного Совета, который постулировал по кремлевскому стандарту мнения и взгляды одного-единственного человека, он не посещал и заседания Государственной думы до революции, которая озвучивала взгляды и мнения черт знает кого и в столь сумбурной форме, что до сих пор разобраться в сем предмете не представляется возможным. Извините, что я использовал в авторском тексте словосочетание, абсолютно несовместимое с личностью Победоносцева как правоведа и обер-прокурора Святейшего синода. Но последние примеры самые зловещие!

Говорильня с дракой

Речь обер-прокурора настолько резко отличалась от выступлений в присутствии монарха, что уже одним этим потрясла слушателей, привыкших к иным докладам. Император изменился в лице. Порыв Константина Петровича не мог его не затронуть. Воздух в зале сгустился и потемнел, но не оттого, что туча повисла над Невой. Малиновое сукно приобрело агатовый оттенок.

Император, впервые проводивший подобное совещание, плавно развел руками и, обращаясь к сподвижникам, из которых добрая половина ему явно и неявно противилась, произнес:

– Я думаю то же. Мне не раз говорили министры, что в Дании депутаты, заседающие в палате, не могут считаться выразителями действительных народных потребностей.

Упоминание о Дании, родине принцессы Дагмары, его супруги, бывшей невесты покойного Никсы, – свидетельствует, и свидетельствует убедительно, о полной растерянности осиротевшего властелина. Крошечная Дания без значительных конституционных и парламентских традиций, во всяком случае, не таких демонстративных, как Англия или Франция, – первое, что пришло в голову еще неопытному руководителю страны с колоссальной территорией и неисчерпаемыми природными богатствами. Валуев покачал головой, Строганов сидел нахохлившись. Он отлично разбирался в умонастроениях воспитанника. Абаза передернул плечами. Набоков поглаживал длинными пальцами высокий лоб. Не очень далекий принц Ольденбургский усмехался, не совсем отдавая себе отчет в происходящем. Адлерберг закусил губу: его друг – покойный император – подобрал бы более удачный пример. Лорис-Меликов, уступающий интеллектом лишь Константину Петровичу, натянул на физиономию маску непроницаемости. Сосед отпускал инвективу в адрес бархатного диктатора.

Константин Петрович, казалось, не замечал мелких, но существенных деталей реакции коллег. Эмоциональный поток становился резче, глубже и определеннее. Нельзя упускать момент, надобно выложить все до конца. Лавина сдвинула огромный валун, и он покатился под гору, сметая препятствия на пути. Обер-прокурор, чуть ли не оборвав императора, продолжил с прежней, а быть может, и большей энергией:

– И эту фальшь по иноземному образцу, для нас непригодную, хотят, к нашему несчастью, к нашей погибели, ввести и у нас. Россия была сильна благодаря самодержавию, благодаря неограниченному взаимному доверию и тесной связи между народом и его царем. Такая связь русского царя с народом есть неоцененное благо. Народ наш есть хранитель всех наших доблестей и добрых наших качеств, многому у него можно научиться. Так называемые представители земства только разобщают царя с народом. Между тем правительство должно радеть о народе, оно должно познать действительные его нужды, должно помогать ему справляться с безысходною часто нуждою. Вот удел, к достижению которого нужно стремиться, вот истинная задача нового царствования…

Сделаем паузу, но не для того, чтобы пространно откомментировать откровенный фрагмент обер-прокурорской филиппики. Два коротеньких и ни на что не претендующих замечания. Начнем с конца. Никто никогда в открытом выступлении не упоминал о безысходной нужде народа, именно народа как целого, а не отдельных слоев. В безысходной нужде находилось крестьянство, работные люди, чиновничество, студенчество, духовенство, жалкое офицерство, солдаты, каторжные, ссыльные, переселенцы, разоряющееся дворянство – русский народ!

В глаза монарху, между прочим, сказано, и слово увесистое подобрано: безысходность! Правительство должно помогать людям справляться с безысходною часто нуждою! Никто никогда не обращал внимания на эти слова Победоносцева!

И второе. Оценивать просто сформулированные мысли обер-прокурора и спорить с ним, если кто-либо и пожелает, можно лишь с учетом опыта, пройденного за сто двадцать лет Россией. Вообразим на минуту, что у сына императора, сидящего за столом с малиновым сукном, власть предательски не украли генералитет и осатаневшие думцы – Гучков с Шульгиным, какая судьба ожидала бы страну? Разве ее территориальные и людские потери в XX веке были бы столь ощутимыми на радость врагам России? Разве Николай II в чине полковника пропустил бы немцев до Волги, как бездарный генералиссимус Сталин, перед тем расстреляв командирский корпус РККА? Да никогда в жизни!

Помолчим, ибо история не имеет сослагательного наклонения, но все-таки горестно вздохнем и задумаемся. Какое будущее ожидало бы народы, населяющие колоссальное и богатейшее пространство? И опять горестно вздохнем и задумаемся. Однако главную часть инвективы Константину Петровичу еще предстояло выбросить из сердца.

– А вместо того предлагают устроить нам говорильню вроде французских états généraux. Мы и без того страдаем от говорилен, которые под влиянием негодных, ничего не стоящих журналов только разжигают народные страсти. Благодаря пустым болтунам что сделалось с высокими предначертаниями покойного незабвенного государя, принявшего под конец своего царствования мученический венец?

Во многих говорильнях-парламентах депутаты – пустые болтуны – сегодня подкрепляют свои речи зачастую кулаками: в России, например, в Японии, Украине, Южной Корее, Франции…

Не стану здесь вклиниваться в речь Константина Петровича, задам всего лишь один вопрос: что сделали те, кто уничтожил самодержавие, сперва с демократической, а потом и с коммунистической идеей?

– К чему привела великая святая мысль освобождения крестьян?.. К тому, что дана им свобода, но не устроено над ними надлежащей власти, без которой не может обойтись масса темных людей…

И людей, прибавлю, с просветленными умами. Достаточно образованные граждане не в состоянии обойтись без надлежащей власти и даже нуждаются в ней более, чем масса «темных людей». И опять никто никогда не обратил внимания на прямой взгляд Победоносцева на соплеменников.

К чему сегодня пришли в едином строю либералы, демократы и коммунисты?

– Мало того, открыты повсюду кабаки; бедный народ, предоставленный самому себе и оставшийся без всякого о нем попечения, стал пить и лениться к работе, а потому стал несчастною жертвою целовальников, кулаков, жидов и всяких ростовщиков, – сказал, не уменьшая нервного накала, обер-прокурор.