Текст книги "Победоносцев: Вернопреданный"

Автор книги: Юрий Щеглов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 51 страниц)

К чему привела «Диктатура сердца»

Разве не прав Чичерин? Прав, да еще как! При прежней верхушке и особенно при тех орудиях, которые она употребляла, было много напрасных жертв, возбуждавших сильное озлобление. Административный произвол, не ограниченный разумной властью, открывает простор к злоупотреблениям всякого рода. Совершенное устранение произвола сейчас невозможно. Чичеринский взгляд всегда отличался трезвостью и реалистичностью. В этой трезвости и реалистичности коммунистические историки подозревали желание защитить интересы правящего и имущего слоя. Сбитая с пути часть революционной молодежи составляет самый вредный и опасный для государства элемент. Мягкостью возвратить к полезной деятельности умственный пролетариат – утопия наивная. Зачем работать, когда перед каждым открывается более простой, привлекательный и почетный путь к всеобщему счастью? Именно здесь закладывался ленинский принцип превращения бунтаря и мятежника в профессионального революционера. Без профессии все-таки как-то неловко! Есть-пить надо! А профессия оплачивается, и технический уровень насилия возрастает.

Чичерин не прибегал к фигуре умолчания: пока существует социалистическая партия, чрезвычайные меры необходимы. В личном произволе виновно не правительство. «Когда шайка крамольников доходит до самых неслыханных злодеяний, тогда спасение общества требует приостановки гарантий», – считает, и считает логично, Чичерин. Если бы гарантии были приостановлены, не случилось бы кровавой трагедии на набережной Екатерининского канала. Как мы видим и сегодня, гарантии в России вообще вещь условная. Сейчас гарантии на бумаге существуют, а убийства продолжаются с нарастающей энергией. Убивают политиков, предпринимателей, журналистов, бомжей, детей, инвалидов, солдат, и конца-краю тому нет. Каждый надеется, что его-то минует чаша сия.

Русские газеты, лишенные всякого смысла, могли только мечтать – речь идет о чичеринском времени – о возвращении к законному порядку. Петербургское дворянство стало на тот же путь. Однако чтобы законный порядок «восстановился в учреждениях, надобно, чтобы он водворился в умах». И позволю себе прибавить: в душах людей. Мысль Чичерина не очень сложна для понимания, но воплотить ее до сих пор не представляется возможным.

Чичерин – либерал, но он не заигрывает с дешевым либерализмом популистов, не кокетничает с ним. Естественно, что в переживаемую минуту неуместно приступить к дарованию политических прав. Таков ответ профессора, интеллектуала и знатока мировой юриспруденции безмозглому солдафону Лорис-Меликову, биржевому спекулянту Абазе и прочим действующим в собственных интересах лицам. К чему привела «диктатура сердца»? Обратили ли на нее внимание Желябов и К ^о? Ничуть! Они считали эту диктатуру лживой. Ее лживость состояла в слабости. Либеральная программа должна быть устранена, считает Чичерин, имея в виду ходячую либеральную программу. Необходимо усилить власть. Еще бы: восемь покушений на главу государства! Восьмое – удачное. Раздробили ноги, изуродовали грудную клетку, залили кровью мостовую и драгоценный дворцовый пол. Свободой нужно пользоваться, но не распуская, а направляя. И как итог звучат слова: «Злоба дня состоит в борьбе с социализмом». Чичерин считает, что социализм в России не распространен. Нужно просто бороться с шайкой, набранной из умственного пролетариата. Умиротворение путем уступок невозможно. Террористов он называет отребьем человеческого рода. Надежда только на сильную личность, которая сокрушит беспрерывно нарождающиеся головы гидры. Русская земля наконец воздвигнет из себя Геркулеса. Правительство само не справится, полиции и карательных мер недостаточно. Надобно призвать к совету землю, и она поддержит разумные начинания. Великие реформы направлялись Александром II на организацию русского общества как самостоятельной и свободной силы. Здесь Чичерин в известной мере соглашается с графом Ростовцевым. Николая Алексеевича Милютина он относит к самым лучшим и просвещенным деятелям эпохи. Что мы и наши дети знаем о Милютине? О Ростовцеве – что он донес на декабристов, о Милютине и того меньше: брат военного министра и чиновник в польской администрации. Отвергая журналистику и ее господство, пригвождая к позорному столбу задор и верхоглядство, Чичерин призывает обратиться к обществу и воспитать его к политической жизни.

Формула Чичерина

Политическая жизнь – гибель для революционных экзерсисов. Как сейчас, когда пишутся эти строки – в 2002 году, русская общественная и политическая жизнь ни слаба и ни уродлива, но она, безусловно, ограждает миллионы и миллионы от повторения пройденного, от зверского фальшивого существования под страхом исчезновения в вонючих норах ГУЛАГа. Политическая свобода – отдаленный идеал русского человека. Он не достигнут и спустя сто двадцать лет, но он приблизился к нам, и нет нужды доказывать справедливость сказанного. Россия не прошла путь, предлагаемый интеллектуалом и профессором Чичериным. Ее соблазнила по внешности скорая дорога – легкая для ума и кровавая – экстерна Владимира Ленина. Но возвратилась она, наша Россия, к Чичерину, к моему Московскому университету, к Богу, к религии, к храму Христа Спасителя, к российским древностям, к родной истории, к совершенной и гармоничной поэзии Пушкина, к необыкновенной живописи, сквозь которую просвечивают лики святых, ко всему тому, что отняли у народа, да и у тех, кто хотел слиться с этим народом, как я.

«Насущная потребность заключается единственно в установлении живой связи между правительством и обществом для совокупного отпора разлагающим элементам и для внесения порядка в русскую землю» – вот что выделяет Чичерин в очередную задачу дня. Эту цель вполне возможно достигнуть «приобщением выборных от дворянства и земства к Государственному совету». Выборным в Государственном совете Чичерин предлагает предоставить совещательный голос. Завершая записку, адресованную новому императору, он еще раз возвращается к журналистике, указывая на пагубную роль ее в последних событиях. Руководителем общественного мнения, с горечью констатирует Чичерин, становится всякий бойкий фельетонист.

И еще два коротких фрагмента из продуманного и весьма обоснованного-с практической точки зрения послания будущего московского городского головы. Он отвергает мрачный взгляд на грядущую Россию: «Либерализму придет свой черед, когда успокоятся умы и водворится порядок». Жалко мне было расставаться с чичеринской запиской, похожей на письмо к потомкам, нечасто получаешь истинное удовольствие при знакомстве с историческим текстом, нечасто там находишь отголоски собственных мыслей, нечасто приходишь в восторг от силы прозрения и умения соединить эпохи.

«Правительство, разобщенное с землей, бессильно; земля, разобщенная с правительством, бесплодна. От прочной их связи зависит вся будущность русского государства», – в заключение выводит Чичерин свою блистательную формулу.

Разве не так? Разве русская земля не была отторгнута от правительства? Что сотворили большевики с землей? Скольких уморили в безвестности? Во что они превратили поля и луга? Кто отравил реки и озера? Как теперь объединить правительство и землю? Проблема не из легких. Как вернуть народу веру в то, что на Руси в конце концов может возникнуть правительство, которое сделает для народа то, что сделал для него погубленный монарх? Будет ли наша эпоха названа эпохой Великих реформ? Кто одержит верх в общественной борьбе? Силы старого мира или отягощенные неправыми деяниями силы нового мира? Простая на первый невнимательный взгляд формула Чичерина содержит в себе массу пока безответных вопросов, и только время расставит все по местам.

Константин Петрович внимательно прочел записку Чичерина, не всегда с ним соглашаясь. В тревожные и печальные дни эти близкие люди находили силы обсуждать будущее своей родины. Они шли разными дорогами к благу, но их объединял душевный порыв. Сердца их бились в унисон.

Часть третья
В дни адского террора и безымянной войны

Я с ужасом теперь читаю сказки,

Не те, что все мы знаем с детских лет,

О, нет, живую быль – в ее огласке

Чрез страшный шорох утренних газет.

Константин Бальмонт

И воистину светло и свято

Дело величавое войны.

Серафимы, ясны и крылаты,

За плечами воинов видны.

……………

Но тому, о Господи, и силы

И победы царский час даруй,

Кто поверженному скажет:

«Милый, Вот, прими мой братский поцелуй!»

Николай Гумилев

Особенно полезная деятельность

Весна сумасшедшая, безумная, непереносимая. Весна головокружительная, бессонная, бесконечная. Весна напряженная, энергичная, трудовая. Почти каждый день приезжал Баранов с допросными листами убийц и собственноручными их показаниями. Просматривая откровенные признания, Константин Петрович постоянно думал об одном: какова цена человеческой жизни в России? По всему получалось – ничтожна! Количество бумаг возрастало: Рысаков наговорил вчетверо против подельников. Речь сумбурная, страстная, испуганная. Боялся смертного приговора, но и стремился осознанным выдачам придать характер покаянной и потому благородной политической борьбы с террором. Ощущалась рука Добржинского. Методика, опробованная на Гольденберге в Одессе, полностью оправдывалась почти без коррекции. Сотрудничающие со следствием террористы выпевали один и тот же мотив. Болтающаяся перед глазами – по судебному приговору – петля превращала слабодушных в безвольные куклы.

В один из мартовских дней вместе с Барановым приехал и прокурор Санкт-Петербургской судебной палаты Вячеслав Константинович Плеве, подполковник Никольский и Добржинский. Плеве как юрист испытывал особое почтение к Константину Петровичу. Одно из чудес русской монархии: у полицейских и прокуроров настоящие правоведы всегда вызывали сердечный трепет.

– Я позволил себе привезти к вам моих коллег по следствию, чтобы они воочию убедились в той нравственной поддержке, которую оказывает Святейший синод судебным органам, – сказал Плеве.

– Благодарю вас, Вячеслав Константинович. Я давно просил Николая Михайловича об этом. Каково сложившееся у вас мнение о характере преступников? – обратился обер-прокурор с вопросом к Добржинскому. – Я знаком с вашей деятельностью и вполне разделяю такой неординарный психологический подход к раскрытию злодеяний.

– В течение нескольких лет тесного общения с террористами, – начал спокойно и тихо Добржинский, внятностью речи и плавным построением фразы привлекая внимание присутствующих, – я сделал ряд определенных выводов. Личности и мотивы поступков обладают по обыкновению общими чертами. В основе лежит пренебрежение человеческой жизнью, амбициозность и ненасытное стремление к славе. Они уверены, что творят великую историю, и не видят никакой разницы между собой и высокообразованными людьми, призванными монархом к управлению государством. Всех их объединяет безусловное отрицание православной веры и желание утвердить в душе народа атеизм. В качестве примера могу привести точку зрения Андрея Желябова – наиболее закоренелого политического уголовника, которую он старается провести при каждом свидании с юридическими работниками. Он вообще отрицает право особого присутствия Сената рассматривать действия террористов.

Константин Петрович вопросительно взглянул на Плеве:

– Что это значит?

– Все очень просто, Константин Петрович. Действия террористов направлены против правительства. Оно, таким образом, заинтересованная сторона и потому не может быть судьей в собственном деле. Вот квинтэссенция рассуждений этого криминального господина.

– Он полагает, что тонко разбирается в законах Российской империи, принятых еще в 1864 году? Впрочем, это вопрос риторический, – произнес Константин Петрович. – Кому же подсудны действия кровавой банды коммюнистов?

– Только русскому народу через непосредственное голосование, – ответил Плеве.

– Или, что ближе, – прибавил подполковник Никольский, – в лице своих законных представителей в учредительном собрании, правильно избранном…

– Понятно! Он настаивает на суде присяжных. Господин Добржинский в своей характеристике пропустил одну из основных черт террористов – наглость.

Кабинет обер-прокурора заполнило густое молчание. Баранов открыл бювар и, торопливо перебрасывая страницы, наконец отыскал нужное.

– Вот резюме почтенного господина, который не потребовал виселицы для себя. «Суд общественной совести, – пишет он, – не только вынесет нам оправдательный приговор, как Вере Засулич, но и выразит нам признательность отечества за деятельность особенно полезную».

– Нет, увольте меня, Николай Михайлович, от этой гнусной чепухи. Он считает убийство результатом предшествующей полезной деятельности? Пресловутый Феличе Орсини [39]39
  Орсини Феличе(1819–1858) – граф; итальянский революционер, совершивший в 1858 г. покушение на французского императора Наполеона III; казнен на гильотине.


[Закрыть]не доходил до подобного цинизма. Вот он, подлинный лик терроризма, во всей своей неприглядности. Сделайте выдержку, – обратился к Баранову обер-прокурор, – и отошлите ее Анатолию Федоровичу Кони. Рассуждения Желябова есть косвенный итог его полезной деятельности. История с Засулич дала ядовитые плоды. Добрейший Достоевский выражал одно мнение со мной.

Дверь в кабинет неслышно отворилась, и на пороге возник молодой плечистый мужчина, облаченный в темный сюртук военного покроя. Он поклонился гостям, однако без какой-либо угодливости, и сообщил, что Екатерина Александровна просит продолжить беседу за чаем.

– Без чая мы вас не отпустим, – сказал Константин Петрович, подтверждая приглашение жены.

Послание воспитаннику

Сейчас – спустя почти четверть века – он вспоминал, как домашние старались облегчить ему бремя, которое он взвалил на себя. Он мог занять и иную жизненную позицию, вовсе не отдаляющую его от воспитанника – нового императора. Он принимал происшедшее слишком близко к сердцу и не умел скрыть переживания. Через день после убийства он писал: «Ваше императорское величество. Не могу успокоиться от страшного потрясения. Думал о вас в эти минуты, на кровавом пороге, через который Богу угодно провесть Вас в новую судьбу Вашу, вся душа моя трепещет за Вас – страхом неведомого, грядущего на Вас и на Россию, страхом великого, несказанного бремени, которое на Вас ложится».

Переживаемый страх и трепет сердечный, однако, не помешали дать воспитаннику мудрый совет: «…Не упускайте случая заявлять свою решительную волю, прямо от Вас исходящую, чтобы все слышали и знали: «Я так хочу, или я не хочу и не допущу». Гнетет меня забота о Вашей безопасности. Никакая предосторожность не лишняя в эти минуты…»

Через три дня Константин Петрович умоляет императора не слушать сирен, которые будут петь прежние песни: «…надо продолжать в либеральном направлении, надобно уступить так называемому общественному мнению – о, ради бога, не верьте, Ваше величество, не слушайте».

Из Ковно ведь вызван Баранов. Он внушал Константину Петровичу надежду – крепкий, сильный деятель. С ним Петербург, а затем и Россия воспрянут и духом, и телом.

Главное сейчас – не дрогнуть под напором тех, кто предлагает продолжить прежнюю политику. Общественное мнение жестокосердно! Это будет гибель России! Это будет гибель императора! Это ясно, как день! Никаких сомнений! Безопасности милостью не добьешься. Отступление ни к чему не приведет. «Безумные злодеи, погубившие родителя Вашего, – продолжал Константин Петрович, – не удовлетворятся никакой уступкой и только рассвирепеют. Их можно унять, злое семя можно вырвать только с ними на живот и на смерть, железом и кровью. Хотя бы погибнуть в борьбе, лишь бы победить».

Он писал ночью в тиши кабинета и одиноко, при свете свечи, а не электрической лампочки, и ему делалось страшно от того, к чему призывал. Но он хорошо знал, что таких слов государю никто, кроме него, не скажет. Победить нетрудно: до сих пор все хотели избежать борьбы и обманывали покойного государя. Обманывали и наследника, всех и все на свете, потому что то были не люди разума, силы и сердца, а дряблые евнухи и фокусники. Четкие и точно составленные фразы ложились на лист ровно, уверенно и спокойно. Да, победить можно и нужно! Нужно вступить в бескомпромиссное сражение и одержать верх. Тем более что народ возбужден и озлоблен. Если продлится неизвестность, грянут бунты и не избежать кровавых расправ. Он подводил императора к мысли о необходимости устранения графа Лорис-Меликова. Бархатный диктатор не уберег властелина, не убережет и вступившего на престол монарха. Он – фокусник, фокусник, фокусник! И он не патриот русский!

Константин Петрович писал искренне, отбросив придворную политику и обычные для ближайшего окружения царя расчеты. Лорис-Меликов и Абаза, великий князь Константин Николаевич и старший Милютин с Валуевым пока в силе. Виляющий Сольский, занимающий выжидательную точку, лютеранин с еврейской кровью Перетц [40]40
  Перетц Егор Абрамович(1833–1899) – барон, статс-секретарь, в 1878–1883 гг. государственный секретарь; член Государственного совета.


[Закрыть], осторожничающий князь Урусов, готовый к услугам Набоков… Как еще повернутся события? Идет битва за императора, за его ум и душу. Спасение России – в крепкой власти. Террор сбросил маску и заявил притязания открыто. Ему наплевать на миллионы жизней. Террористы готовы развязать гражданскую войну, победить в ней и выдвинуть из собственных рядов диктатора. Он ясно видел будущее, и он не склонен утаивать что-либо от бывшего воспитанника. Он уверен в правоте своих мыслей. За ним – опыт истории. Петербург надо было объявить на военном положении. В Берлине после покушения тотчас сделали это. Петербург – проклятое место, надо после погребения выехать отсюда в чистое место, хотя бы в Москву. Москва, Москва! Она притягивала его, как магнитом. Там императорской семье обеспечен покой. А это гибельное место бросить покуда, пока его не очистят решительно.

Санацию проведет Баранов, над которым обер-прокурор имел нравственную власть. Необходимо разом покончить все разговоры о свободе печати, не допускать никаких сходок – их своеволие приведет к хаосу и распаду власти. Уничтожить саму идею представительного собрания. Всю пронизанную либерализмом ложь дряблых людей отмести прочь ради правды народной и блага народного. Константин Петрович не перечитывал брошенное на бумагу. Он ни на секунду не сомневался в правильности советов, которые давал императору, затворившемуся наглухо в незащищенном Зимнем. Боже, Боже, спаси нас! Но мы люди Божии и должны действовать! Константин Петрович побуждал императора к решительным шагам, называл фамилии предполагаемых членов будущего правительства, взвешивал преимущества одних перед другими. Граф Николай Павлович Игнатьев. Барон Николаи. Сабуров. Высокий стиль должен укрепить в новом императоре понимание собственного предназначения. Горе иногда окрыляет, а бескрылая власть летит камнем в пропасть. Константин Петрович не ощущал высокопарности обращенной к императору речи. Она отражала состояние души и вместе с тем указывала настоящий путь тому, от которого зависели судьбы самой могущественной православной страны на земле: «Благослови Боже Вам сказать слово правды и воли, и вокруг Вас соберется полк истинно русских, здоровых людей вести борьбу на жизнь и на смерть за благо, за всю будущность России».

Такими словами заканчивал он одно из самых знаменитых посланий императору Александру III, своему царственному воспитаннику.

Боже мой, какая наивность!

Девятого марта Баранову рескриптом государя официально вручили власть над Петербургом, которую он фактически перенял сразу после приезда в столицу. На следующий день он появился к вечеру у Константина Петровича с очередными сообщениями. Но обер-прокурор не стал слушать об уловках нераскаявшихся убийц.

– Безопасность царя и семьи под угрозой. Старые силы не выпускают бразды правления из рук. Я не имею решительного влияния на императора. Конвойный казак, раскольник, погребен по настоянию Лорис-Меликова согласно обрядам, которые я как обер-прокурор одобрить не могу. Церемония перенесения праха покойного государя в крепость организована из рук вон дурно. Подушки несли подмышкой…

– Что свидетельствует, дорогой Константин Петрович, об общем упадке в руководящих кругах. Михаил Тариелович растерян. Надо принимать крутые и срочные меры, – твердо и без околичностей сказал Баранов. – Лорис-Меликов – камень преткновения. Он абсолютно ничего не понимает. До его отставки невозможно ничего предпринять.

– Да-да, но прежде остального надо позаботиться о безопасности императора, – настаивал Константин Петрович.

– Я не имею пока доступа в покои. Там слишком много бесполезной суеты и неразберихи. Ах, Лорис-Меликов, Лорис-Меликов! Сейчас восточная хитрость ни к чему не приведет. Он вынужденно служит России!

– Хорошо, хорошо. Давайте сперва обсудим, что необходимо совершить немедля! Ведь террористы вполне способны налететь на дворец ночью и застать охрану врасплох. Посоветуйте что-либо дельное. Я запишу сразу. Государь меня послушает. Вы военный человек и способны оценить положение, в какое попала династия. Нельзя допустить и намека на слабость власти. Надобно принять чрезвычайные меры при охране священной особы государя и ближайшего окружения. Я знаю, что он наметил Гатчину своей резиденцией, но пока вся семья в Санкт-Петербурге. Я внимательно слушаю вас, Николай Михайлович!

Обер-прокурор взял карандаш и чистый лист бумаги, изготовившись занести каждое произнесенное свежеиспеченным градоначальником слово. Бывший флотский офицер, не чуждый розыскной работе, недавно прокатившийся по Европе со специальным заданием составить проект создания секретной политической агентуры, перечислил пять пунктов, которые потом легли в основу письма Константина Петровича бывшему воспитаннику, внезапно оказавшемуся в центре зловещих событий. Обер-прокурор самым серьезным образом принял доложенное Барановым. Недаром Лорис-Меликов все-таки поручил ему изучить действия французской полиции в Париже – этой главной квартире революционной крамолы. У Баранова возник план создать во главе с неким Савченко разветвленную организацию, обладающую силой и средствами, направленными на борьбу с эмигрировавшими из России террористами. Савченко клялся, что справится с поставленной задачей:

– Я стану не только шпионом, но даже, в случае надобности, палачом! – воскликнул он, чем привел Баранова, однако, в некоторое замешательство.

Агент наблюдения из морского офицера получился неважный. В Румынии, Швейцарии и Франции он сразу попал в поле зрения террористов и вскоре очутился в Ковно губернатором как не полностью справившийся с заданием. Между тем кое-какие навыки Николай Михайлович все-таки приобрел, и они показались обер-прокурору существенными и спасительными, потому что сам он ничем подобным не располагал, невзирая на фундаментальную юридическую подготовку в училище и при составлении лекций для чтения студентам в Московском университете.

– Считаю, что, когда его величество начнет собираться ко сну, пусть соизволит запирать за собой двери – не только в спальне – вплоть до выходной, – советовал Баранов. – Важно проследить, чтобы внутренние задвижки у створчатых дверей были закрыты наглухо. Камер-лакеям и адъютантам не доверять. Контролировать лично в присутствии охраны.

Да, в надежных руках находилась жизнь русских императоров. Удивительно, каким наивным было отечественное самодержавие вместе со всеми своими казематами, равелинами, бастионами, тюрьмами, каторгами, сахалинами, жандармами, городовыми, сексотами и кнутобойцами.

– Далее, далее, – торопил Константин Петрович, – я вполне успеваю за вами и ничего не упущу.

– Тэ-экс, – раздумчиво произнес Баранов, – теперь весьма важно следующее…

– Да-да, самое важное стоит поставить в начале. Начало всегда усваивается лучше, – сказал Константин Петрович, припоминая собственную педагогическую практику, опробованную в классах наследников.

– Надо непременно наблюдать каждый вечер, целы ли проводники звонков. Без них нельзя вытребовать охрану.

– Безусловно, – обрадованно согласился обер-прокурор. – Проводники звонков легко подрезать. И тогда император остается наедине со своими палачами.

– Но это лишь часть необходимых предосторожностей. Каждый вечер император должен наблюдать, осматривая под мебелью, все ли в порядке. Злодей может найти укромное местечко под диваном или в простенке за шкафом.

Читая письмо Константина Петровича, я не верил своим глазам, не верил, что изложенные инструкции вышли из-под его пера. Комментировать их совершенно излишне. Боже мой, какая наивность! И этого человека называли мракобесом, демоном, реакционером, сторонником полицейских методов, душителем революции, интеллигенции, погромщиком, только что не вором и грабителем. Правда, разбойником с большой дороги его, как ни удивительно, тоже никто не назвал. Я укладывал приведенные выше наивные инструкции в диалог с Барановым для тебя, читатель. Диалог проще пробежать глазами, чем закавыченные цитаты. Нехитрый прием, но и не плохой. Между тем сам Баранов по агентурным качествам недалеко отстоял от обер-прокурора. Теперь становится особенно понятна тоска Константина Петровича по умной голове и мощной руке, теперь становится особенно понятен кадровый кризис, который испытывало наше отнюдь не самое жестокое самодержавие. Русский человек повесить приговоренного толком не умеет, если он не природный бандит. Палачей и пыточных дел мастеров чаще из числа окружающих народов набирали.