Текст книги "Победоносцев: Вернопреданный"

Автор книги: Юрий Щеглов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 51 страниц)

Дефицит следственных кадров

Константин Петрович остался наедине со своими мыслями. Перед ним лежал раскрытый бювар с протоколами допросов. Не все лица, проводившие дознание, были ему знакомы. Можно ли на них положиться? И стоит ли? Опасность подстерегала везде. Не излишне ли посылать на десятую улицу Песков за Дремлюженко? Не испугают ли Екатерину Александровну перемены среди слуг? Он медленно пробегал утомленными глазами чужие фамилии и чины, неотвязно думая о нелепости и невообразимости свершившегося. Бог, очевидно, отвернулся от императора. Не простил грехи тяжкие. Однако сколько людей охраняло высочайшую жизнь?! И ничего не сумели поделать! Террор их переиграл! Что из себя представляет жандармский капитан с гоголевской фамилией Подчайный? Желябов – тертый калач, разве Подчайному из него выковырять истину?! Товарища прокурора Санкт-Петербургской судебной палаты Николая Муравьева Константин Петрович знал неплохо, а жандармского майора Бека никогда не встречал. Немец или поляк? Не встречал и подполковника Никольского. Майор отдельного корпуса жандармов Ножин ему неведом. Но они, понятно, православные. Желябов, между прочим, тоже. Другой товарищ прокурора Санкт-Петербургской судебной палаты, Добржинский, в охранных и дворцовых кругах пользовался громкой славой. Он разработал в Одессе несчастного и наивного Гольденберга, до дна опустошил душу и память, выжал, как лимон, как мокрую тряпку выжимает поломойка. Когда трусливого дурачка Гольденберга взяли в столицу и посадили в Петропавловскую крепость, Добржинского перевели из Одессы – Гольденберг открывался лишь перед хитрым и умным шляхтичем. Плеве и Добржинский да, пожалуй, еще и приятель детских игрищ Перовской Муравьев оформляли ужасное дело, шаг за шагом следуя за убийцами. Европа хитро и сторожко наблюдала в газетную щель за ходом расследования, надеясь на дипломатическую поживу.

Баранов сообщал Константину Петровичу все мельчайшие подробности, характеризуя не только террористов, но и наиболее отличившихся персонажей судебного ведомства, следственной части и жандармского корпуса, иногда вкрапляя собственные домыслы, всякие пикантности или казавшиеся ему существенными факты. У бывшего моряка появился шанс составить нешуточную карьеру. При удачном исходе процесса, спокойствии в столице и в случае создания нерушимой системы безопасности государя прежние неурядицы в послужном списке будут навечно выброшены за борт. А великий князь Константин Николаевич оконфузится.

– Кибальчич – сын священника, – в конце второй декады марта доложил Баранов. – Каков?!

Сын духовного лица своими руками приготовлял разрывной снаряд. Рисковал, поди, жизнью. Сколько студиозусов гибло от неосторожного обращения с дьявольскими приспособлениями! Священнику наверняка приятно иметь подобного сынка. И обер-прокурору тоже куда как приятно.

– Рысаков сказал все, что знал, даже больше того, что знал. Добржинский с ним специально занимается и ведет, как Гольденберга. Южная школа – хорошая школа. Он мастерски строит допрос, мягко, вдумчиво, коли надо – отклоняется в сторону и пускается в рассуждения. А рассуждения, надо подчеркнуть, прекрасные. Рысаков уверен, что от той или иной структуры его ответов зависят благодетельные перемены во внутренней политике императора. Каких вопросов они касаются! Метафизических, социальных, нравственных! И между ними факты! Можно квалифицировать совершенно точно, что дело первомартовцев – это Рысаков, и ничего больше. Бедняга страдает уретритом на почве триппера. Девочки с Невского наградили! Не сразу признался. Стесняется! Бомбисты не чуждаются радостей земных.

– Отвратительно! Какая грязь! Какая мерзость!

Константин Петрович выслушивал Баранова почти молча. Загадок для него здесь не существовало. Он мгновенно протянул линии, связывающие покушения последних пятнадцати лет, начиная с каракозовского выстрела у решетки Летнего сада, увязал их в одно целое и определил основные болевые точки и крючки с наживкой, которые заглотнуло разлагающееся под влиянием псевдолиберальных ферментов общество, потерявшее и Бога, и веру. Он не сомневался, что ничтожный Рысаков – кровавый убийца и плут – попытается представить себя в глазах начальства перековавшимся и искренним борцом с терроризмом, предложит полиции услуги и будет умолять государя о прощении. Уретрит, говорят врачи, В безнадежной ситуации ослабляет волю. Константин Петрович совершенно точно знал, что отыщется добрая сотня доброхотов, которые прилепят взрыв на набережной к той давней истории с Боголюбовым и Засулич. Когда ему Баранов сообщил, что Желябов нагло признался: «Дни императора были сочтены с дня казни Квятковского и Преснякова» – Константин Петрович догадался о внутренней – моральной – линии защиты. И эти криминальные люди придавали нравственности на словах столь большое и показное значение. А сама Перовская бесстыдно жила в одной квартире с Желябовым, выполнила коварную роль махальщицы и была сдана околоточному надзирателю первого участка Нарвской части Широкову девицей сомнительного поведения Луизой Сундберг – из рук, так сказать, в руки. Мелкие подробности жизни первомартовцев вызывали страх и прозрение и одновременно подтверждали, что для честной идеальной жизни есть лишь один путь – признание главенства закона и веры в Бога, которые и определяют смысл существования русского человека. Кривые тропы гибельны, какими бы розами поначалу ни усеивали движение на первых порах по ним. Чтобы смягчить дефицит охранных и следственных кадров, власти предержащие, несмотря на строжайший запрет, приглашали поляков из Одессы и смежных ведомств.

Не дело!

В двадцатых числах марта Баранов привез на Литейный беспрецедентное по нахальству заявление Андрея Желябова, который, изображая из себя компетентного юриста и правоведа, попытался дезавуировать готовящийся процесс. Этот документ, поразительный по самоуверенности и претенциозности, но внешне будто бы логичный, показателен бьющей в глаза односторонностью и стремлением, не обладая на то никакими основаниями, вещать от имени народа, подав пример в том будущим последователям, которые только и делали, что обращались к истории и современности от имени масс. Этот, на мой взгляд, отвратительный документ, направленный если не на спасение собственной жизни, то, во всяком случае, на оправдание возмутительного кровавого убийства, цитировали довольно часто, но не в полном объеме.

Конец величайшего царствования

Но вот что интересно, вот что сверхлюбопытно, и вот на что наши ученые и зависящие от них исторические писатели не обращают никакого внимания. Иные намеренно отодвигают Победоносцева на обочину, а иногда и забрызгивают грязью, как, например, Михаил Покровский. Другие по недомыслию относятся к нему пренебрежительно, цитируя усеченные стихи Блока и оставляя в стороне высокий интеллект обер-прокурора и благороднейший русский характер.

Борис Николаевич Чичерин, которым я начал восхищаться в середине семидесятых после знакомства с его замечательными книгами «История политических учений», «О народном представительстве» и «Курс государственной науки», относился к коллеге по Московскому университету, как я уже заметил раньше, совершенно иначе. «Подумаешь, Чичерин!» – воскликнете вы. И попадете впросак. Впрочем, и наши ученые Чичериным мало интересовались. Между тем Чичерин один из самых симпатичных и моральных людей, рожденных на русской земле. Умница, необычайной широты и доброты личность, житель коренной России из села Караул Кирсановского уезда Тамбовской губернии, городской, правда, недолгий, голова Первопрестольной. Удивительный по сердечной толерантности представитель национальной интеллигенции, резко осудивший проявления антисемитизма, который именно в ту пору начал набирать обороты в связи с тем, что в газетах замелькали фамилии Гельфман, Арончика, Гольденберга и прочих инородцев. Показательно, что в период после зверского убийства монарха интенсивность общения Чичерина и обер-прокурора возросла.

В чудесный апрельский день, какие редко выдаются в Петербурге, нежаркий, умеренно ветренный, отмытый до блеска влагой, с летящими по глубокому небу, сверкающими белизной облаками, Чичерин отправился на Литейный в надежде застать Константина Петровича, однако его постигла неудача. Возвратившись домой, отягощенный печальными думами о происходящем, Чичерин быстро набросал обер-прокурору письмо, которое раскрывает истинное отношение известного сторонника реформ, либерала и государственника к деятелю с репутацией демона, мракобеса и реакционера. Вот два крошечных фрагмента руки Чичерина.

«Когда подумаешь, кто и как составлял Положение 19-го февраля и кто и как на него посягает, горько и страшно становится за Россию», – писал Чичерин, проводя четкий водораздел между людьми начала александровского царствования и лорис-меликовской по-восточному хитрованской администрацией, претендующей на звание преобразователей и не сумевшей обеспечить устойчивость власти и безопасность главы государства.

Второй фрагмент касается общественной оценки обер-прокурора. «Вы один думаете не о себе, а о деле, тогда как все остальное носится по воле ветра, воображая, что тем упрочит свое положение. О, человеческое безумие!» – восклицает в заключение Чичерин, который славился умением сочетать достижения европейской цивилизации со специфическими обстоятельствами России, не унижая ее, не оскорбляя и не нарушая природной константы.

Не скрою, что я стараюсь отодвинуть в глубину главы эпизоды, касающиеся смертельной бойни на набережной Екатерининского канала, и вместе с тем показать, как восприняли воспетое террористами, а вслед им и советскими «гуманитариями» событие передовые и лучшие умы страны, одновременно подчеркнув причастность Константина Петровича к чичеринским трактовкам, с какими, впрочем, не всегда и не во всем соглашался. Чичеринские документы той поры не таятся в недрах архивов. Они просто находятся в забвении, к ним относятся с пренебрежительной гримасой или, во всяком случае, относились до последней поры. Общество сосредотачивалось на откровениях террористов. И напрасно! Что есть интеллект Желябова в сравнении с интеллектом Чичерина? Сравнимо ли умение предвидеть социальные последствия убийства монарха госпожи Перовской с чичеринским прогнозом? Каков вклад в науку техника Кибальчича и профессора университета Чичерина? До каких пор мы будем слушать и подчиняться невеждам и недоучившимся студентам, гробить в недрах гулаговских нор и отбрасывать в глухую безвестность тех, кто мог осветить нашу дорогу в неведомое, но существующее? Кратко познакомлю читателя с мыслями Чичерина, изложенными в записке, адресованной новому императору и переданной Константину Петровичу для сведения.

«Мы переживаем страшное время, – констатирует в сопроводительной заметке Чичерин. – Дай Бог, чтобы оно нас образумило». Он выражает уверенность, что «при нынешних обстоятельствах всякий, у кого есть мозги в голове, обязан сказать свое слово». А вот и его слово – не последнее в ряду многочисленных и в основном неудачных слов произнесенных по этому поводу. Итак, за мной, как говаривал Михаил Афанасьевич, читатель! За мной! И ты не пожалеешь! Не бойся плотно положенных друг на друга строк! Не сетуй на автора, что он тебе не облегчил занятие и не диалогизировал, домысливая замечательный документ. За мной, не ленись и выбрось из головы то, чем тебя пичкали в школе, в том числе и высшей!

«Страшной катастрофой завершилось одно из величайших царствований в русской истории, – такой весомой и поистине поэтической фразой начинает свое откровение Борис Николаевич Чичерин. – Монарх, который осуществил заветные мечты русских людей, который дал свободу двадцати миллионам крестьян, установил независимый и гласный суд, даровал земству самоуправление, снял цензуру с печатного слова, этот монарх, благодетель своего народа, пал от руки злодеев, преследовавших его в течение нескольких лет и наконец достигших своей цели. Такая трагическая судьба не может не произвести потрясающего действия на всякого, в ком не помутилась мысль и в ком не иссякло человеческое чувство».

Здесь нет ни одной натяжки, ни крупицы лжи. И что же? Как оценила характеристику царствования будущая Россия? Со смехом и презрением. Вместо того чтобы вставить чичеринский пассаж во все учебники истории в качестве великолепного, емкого и удивительно точного эпиграфа, тупое и обидное замалчивание, дурно прикрытое и задвинутое в дальний угол клокочущей пролетарской ненавистью. Научная же и гражданская формула Чичерина в записке преподана в виде элегии – утонченной и своеобразной.

Священные основы

И мгновенно, как опытный драматург, Чичерин ломает ситуацию, демонстрируя на контрасте результат колоссальных усилий монарха, ибо Великая реформа – это настоящая, подлинная реформа императора Александра II, а не вялая и позорная уступка обстоятельствам. Дальнейшее свидетельствует, что держать Россию в крепостнической узде удалось бы еще не один век, чуть подновив политическую терминологию. Сталинская беспаспортная колхозная система, предвиденная и Чичериным, и Победоносцевым, с успехом подтверждает сказанное.

Совершенные Александром II преобразования, продолжает Чичерин, должны были поднять русскую жизнь на новую высоту, дать крылья слишком долго скованному народному духу. Произошло на деле не то. Везде наблюдается упадок умственный и нравственный, отчасти материальный. На заключительном замечании стоит задержаться. Прекрасно осведомленный о жизни провинции деятель дает понять, что экономическое положение, быть может, и не завидное, но и не катастрофическое. Однако вместо благотворного порядка – разлад. Повсюду неудовольствие, повсюду недоумение. Чичерин ставит знак равенства между Россией и хаосом. А решимость проявляют одни разрушительные элементы, угрожая гибелью не только правительству, но и всему общественному строю.

Любопытно, что Чичерин – этот безусловный сторонник благодетельных перемен – вовсе не стремится к ломке всей государственной машины. Наоборот, «мы должны ежеминутно трепетать за самые священные основы народной жизни». Реформы реформами, а священные основы неколебимы. Что означает сия мысль? Жизнью человеческой нельзя рисковать. Печальное состояние приписывают, продолжает Чичерин, тем реакционным стремлениям, которые в последнюю половину прошедшего царствования получили перевес в правительственных сферах. Это взгляд поверхностный, заключает Чичерин. По его мнению, можно критиковать администрацию, но в итоге нет преобразования, которое подверглось бы серьезному искажению в коренных своих основах. Подобный вывод и из уст знатока государственного права, честного и прямого общественного деятеля нельзя оставлять в небрежении. Тогда что же? Как отнестись к безумным прокламациям Михайлова, Заинчневского, Писарева и прочих? Зачем «Колокол» подводил под виселицу десятки молодых энтузиастов? Во имя чего? «Державная рука, их совершившая (речь идет о преобразованиях), хранила их, как свое детище».

Сейчас Россия получила возможность развиваться. Вот вывод Чичерина, основанный на социальном анализе. Чрезвычайные меры, однако, вызваны именно террором. И далее идет великолепный фрагмент, редкостный по точности и откровенности: «Взваливать на происшедшую в правительстве реакцию вину общественной смуты, приписывать существующий в обществе разлад тем или иным циркулярам министров, мнимому деспотизму губернаторов, предостережениям, которые даются журналам, или даже существованию подушной подати и паспортной системы – значит пробавляться пустяками. Кто довольствуется подобными объяснениями, с тем столь же мало можно говорить о политике, как со слепым о цветах».

Актуальный текст

Далее комментировать Чичерина, выпячивая ту или иную отточенную формулу, мне кажется излишним. Его текст настолько актуален и современен, что вполне способен заменить любую статью в любой нашей газете, и читатель ни за что не отличит ее от иногда попадающихся и сегодня превосходных образцов свободной публицистики.

«Причины зла кроются гораздо глубже, – пишет Чичерин, – они заключаются в самом состоянии русского общества и в той быстроте, с которою совершились в нем преобразования. Всякое общество, выброшенное из своей привычной колеи внезапно и поставленное в совершенно новые условия жизни, теряет равновесие и будет некоторое время бродить наобум. Французская революция тому пример. В России революция произошла сверху, но перемена жизни не менее громадна. Гражданский порядок создан для того, чтобы человек пользовался свободой. В обществе возникли самостоятельные силы. Явилась потребность в совокупных действиях. Руководящее сословие должно было отказаться от старых привычек. Даже образованное общество справилось бы с этой задачей не без труда, а что сказать об обществе мало просвещенном?»

Западная Европа – учительница наша на пути гражданского развития, но вместе с положительными началами привнесла в Россию и смуту. «Мудрено ли, что эти смутные идеи, проникая в невежественную среду и находя восприимчивую почву в бродячих элементах, разнузданных общественным переворотом, окончательно сбивают с толку неприготовленные умы и производят те безобразные явления, которые приводят нас в ужас и негодование». Любопытно, что насильственные революционные деяния, как мы видим, Чичерин относит к безобразным явлениям. Действительно, что ж прославлять – раздробленные кости ног человека? Труп казака? Тяжело раненного мальчишку? Испуганного и растерявшегося полковника? Чему радоваться? Подогревать злобу восклицанием: «Поделом!» Надеяться на лучшее? История показала, что такие надежды тщетны. И существовали люди, и среди них Чичерин и Победоносцев, которые указывали, и не раз, на тщетность подобных надежд.

Затем Чичерин переходит к частностям, но они, эти частности, в конечном счете и определяют качество социальных структур и сущность общественной жизни. Чичерин с поразительной точностью раскрывает суть происходящего хаотического процесса, усугубляемого претенциозным террором и пренебрежением к интересам отдельного человека. «Лекарство не заключается в прославляемой ныне свободе печати», – подчеркивает он, стремясь уберечь истинных либералов и реформаторов от ложного пути. Свобода печати необходима там, где есть политическая жизнь. Без последней дело сводится к пустой и развращенной болтовне. «Особенно в среде малообразованной разнузданная печать обыкновенно становится мутным потоком, куда стекаются всякие нечистоты, вместилищем непереваренных мыслей, пошлых страстей, скандалов и клеветы», – пишет знаменитый юрист, будто оттуда – из заоблачных высот – листает наши современные газеты, которые в большинстве своем – громадном и подавляющем большинстве! – опозорили сам принцип свободы печати и затормозили надолго развитие демократии.

В России периодическая печать и в прошлом, и сейчас оказалась в руках разлагающих элементов. Она принесла русскому обществу не свет, а тьму. Она породила Чернышевских, Добролюбовых, Писаревых и их многочисленных последователей. Чичерин прав: литературу прогрессивные экстремисты пытались Использовать с политической целью, понижая интеллектуальный уровень читающей публики хотя бы тем, что на первый план выдвигали не духовный мир персонажей, а социальную, впрочем, быстро меняющуюся ситуацию. Эта когорта революционных борцов, опирающихся на насилие, двигалась не от воспитания чувств к устройству социума, а от гражданских утопий к отрицанию веры, терпения и эволюционных улучшений, не нарушающих преемственность и важность сегодняшней житийности.

Громкая фраза и беззастенчивая брань всегда будут иметь перевес. Опыт большевистской прессы превосходно доказал аксиоматичность чичеринской формулы. Уважающий себя писатель с омерзением отвернется от подобного турнира. Чичерин, конечно, не мог предугадать, что уважающие себя писатели или замолкали и умирали с голоду, или отправлялись к праотцам, предварительно пройдя через ГУЛАГ. Был и третий выход: слабые духом и амбициозные авторы просто переставали себя уважать, но следы их деятельности неуничтожимы.

«Периодическая печать требует от нас сдержки, а не простора. Она составляет самое больное место русского общества. Еще менее лекарства заключается в удовлетворении так называемых требований молодежи, – продолжает Чичерин. – У нас само правительство бросается в крайности и вносит в учебные заведения смуту».

О какой сдержке может идти речь и спустя сто двадцать лет?! Безудержная и подлая самореклама, внедрение в умы гнусной формулы «кто платит, тот и заказывает музыку», безвкусное меценатство и еще более низкое спонсорство, тупоголовое телевидение – лживое и коварное, наемные киллеры, ведущие жалкие войны, и прочие прелести нашей безумной действительности подтверждают предостережения, сделанные Чичериным. На юношестве, которое является активнейшим потребителем чтива, видео– и аудиопродукции, смута отражается больше всего. Исключите современные термины, и мысль Чичерина выступит в самом полном изложении.

Лекарство не состоит и в возвращении политических ссыльных, в отмене чрезвычайных мер и в восстановлении законного порядка. Сталинский сатрап Никита Хрущев вернул ссыльных, сократил чрезвычайные меры, гулаговская система саморазрушилась, рабский труд Потерял ведущее положение в хозяйстве, а страна благополучно съехала в брежневщину и утонула в ней. Отдельные люди, слава богу, вздохнули свободно, зэки вырвались из бараков, а государство потихоньку начало вновь заниматься душегубством, в том числе и международным. Припомним волнения в Берлине, Венгрию, Чехословакию и Польшу.