Текст книги "Сципион. Социально-исторический роман. Том 2"

Автор книги: Юрий Тубольцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 43 страниц)

Отныне Сципион Африканский, всегда говоривший «мы», будет говорить только «я». Так что посмотрите на меня в последний раз, дабы вам было чем похвалиться перед детьми и внуками, каковые, прозреваю, будут еще ничтожнее, чем вы сами, и проваливайте прочь.

Да, я говорю: «Убирайтесь прочь!» Именно так обстоит дело. Сейчас коляска увезет отсюда меня, но исчезнете вы! Я остаюсь на своем месте, ибо по-прежнему верен себе и духу Рима, а вы уходите, потому как предали отцов и дедов, изменили самим себе! Я остался на вершине республиканского Рима, а вы покатились вниз! Туда вам и дорога! Стараясь удержать вас от паденья, я сделал больше всякого другого смертного. Я спасал вас, пока было кого спасать. Вы сгнили прямо у меня в руках, потому что были насквозь червивы, и я со спокойной совестью стряхиваю вас со своих ладоней. Я боролся за ваши души, пока эта борьба имела смысл и согласовывалась с честью и рангом Сципиона Африканского, но сегодня я имею право избавить себя от вашего присутствия.

Ну что же, вы на меня посмотрели, а теперь отступите на несколько шагов назад, чтобы и я мог напоследок полюбоваться Римом, позвольте мне проститься с Родиной. Я без сожаления обрек вас на обывательское небытие, на смерть при жизни, но я скорблю об Отечестве, ибо Отечество – не есть вы, Отечество – это пятьсот лет нашей славы, сотни тысяч героев, чьи светлые души и сейчас защищают Город, противостоят вам, люди-тени. А вы – всего только язва на теле моей Родины. Да, вы запятнали ее грязью, покрыли гноем, но я все же верю в нее, верю, что она переболеет вами, преодолеет все напасти и воссияет ярче, чем когда-либо прежде! Я верю в ее жизнь уже хотя бы потому, что лучшую частицу ее уношу с собою и тем самым избавляю от вас.

Прошу тебя, Родина, почтить меня за все, что я совершил доброго, и простить за то, что чего-то я не сумел сделать. Всю жизнь я верой и правдой служил тебе и рос, стараясь быть достойным тебя. Но, если я теперь стал больше, чем тебе нужно, я ухожу, однако надеюсь на встречу с тобою в ином качестве и при более счастливых обстоятельствах. На прощанье желаю тебе, Родина, сбросить со своего хребта это поколение и вырастить настоящих граждан, которые были бы под стать твоему величию.

Вы же, ничтожные рабы, более не увидите не только самого Сципиона Африканского, но и его праха: я велю похоронить мои останки в Кампанье, в Литерне! Пусть ваши дальние потомки, люди нового Рима, всякий раз, когда надумают отдать долг памяти былой славе Отечества, совершают тот путь, который сейчас предстоит мне, пусть они каждый раз идут к моей могиле из Рима в Литерн, и пусть они каждый раз при этом вспоминают о вашей неблагодарности».

Говоря эти слова, Сципион сделал круг по форуму, озирая знаменитые холмы, и направился к городским воротам. Оказавшись за священной чертою померия, он сел в повозку, и та покатилась по Аппиевой дороге.

12

Едва затих стук колес кибитки, уносящей из Рима Публия Сципиона, как Теренций и Петилии потребовали приведения в исполнение приговора, вынесенного Луцию Азиатскому. Надежды нобилей, что после ухода с политической арены Сципиона Африканского партия Катона утихомирится, не оправдались, поскольку были пустой иллюзией, возникшей из-за непонимания истинных причин конфликта. Наоборот, именно теперь олигархия повела дело преследования знати с особой жестокостью, и в ближайшие годы предстояло пасть не только всем Сципионам, но и Квинкциям, а менее значительные фигуры нобилитета в этот период были просто оттеснены от власти, либо вовлечены в класс олигархии.

Как ни хорохорился Луций Сципион, ему пришлось покориться своей участи и платить штраф: деньгами – Петилиям, и раскаяньем – Публию Африканскому. Первое ему удалось с большим трудом, а второе – оказалось и вовсе непосильным. Красочные сказания о несметных богатствах Сципионов и об их многомиллионных взятках, полученных от Антиоха, которыми катоновцы питали зависть и ненависть толпы, увы, не прибавили средств самим Сципионам. Когда руки Петилиев под видом длани закона проникли в дом покорителя Азии и обшарили его от подвалов до антресолей, они не смогли нащупать там ни одной вещи, ни одной монетки, каковые напомнили бы об Антиохе. Не только азиатской добычи, но и всего имущества Луция Сципиона, нажитого им за пятнадцать лет военных походов, а также полученного по наследству, не хватило, чтобы собрать сумму, требуемую от него в качестве штрафа. Луций продал все, включая дом, и только тогда расплатился с принципиальным государством. Отныне Луций Корнелий Сципион Азиатский был беднейшим человеком в Риме.

Эта драма заставила прослезиться впечатлительных римлян. Они очень тужили оттого, что осудили невинного, и наперебой выражали сочувствие гордому нищему, победителю богатейшей страны мира. Однако граждане этого города пока еще в большей степени были римлянами, чем пунийцами, потому их добрый порыв не ограничился словами. Друзья выкупили дом и имущество Сципиона Азиатского и подарили законному хозяину. Помимо этого, всевозможных подношений и пожертвований сограждан было столько, что, прими их Луций, он стал бы гораздо богаче, чем был до осуждения. Но перед лицом нежданного богатства Сципион остался Сципионом так же, как и недавно – перед угрозой нищеты: он принял дом и самое необходимое из своего имущества, а все остальное с благодарностью возвратил дарителям.

Поведение Луция в эти дни принесло ему не меньшую славу, чем победа над Сирией, и народ снова взахлеб восхвалял его. Однако это не помешало Катону через три года исключить Луция Сципиона из высшего сословия как недостойного гражданина, а заодно – и Публия Назику, о котором ничего дурного не могли сказать даже клеветники. Да, Катон твердо проводил свою политику, ничуть не смущаясь благими порывами сограждан, ибо знал, что без реальной поддержки государства порывы останутся всего лишь порывами, а государство с каждым годом проявляло все меньший интерес к взлетам добрых чувств народа.

Как и рассчитывал Порций, плебс очень скоро забыл о Сципионах и уже в конце года ликовал, приветствуя покупателя фригийских городов и продавца римской чести Гнея Манлия Вольсона, который, переждав на Марсовом поле кипевшие вокруг темы азиатских денег страсти, теперь с триумфом вошел в Рим и привел всех в восторг видом груд серебра, золота и всяческой утвари, отобранных у мирного населения Малой Азии.

13

Некогда афиняне под командованием Мильтиада на Марафонской равнине впервые нанесли поражение персам. Это стало одним из самых грандиозных событий той эпохи. Народ осыпал своего героя почестями, а потом осудил его и заточил в тюрьму. Там Мильтиад и скончался.

Во время второго нашествия персов, когда в Элладу вторгся сам царь Ксеркс с бесчисленной азиатской ордою, хитроумнейший из греков, изобретательный, как сто Одиссеев, афинянин Фемистокл сумел преодолеть недоверие и панику сограждан, апломб самоуверенных спартанцев и мощь персов, чтобы реализовать свой план борьбы против завоевателей, который и принес славную победу всей Элладе. Затем Фемистокл, рискуя собою, отвратил от родного города опасность, исходившую уже не от азиатов, а от соперничавшего с Афинами Лакедемона. В благодарность за все это сограждане обвинили его в сговоре с Ксерксом, с тем самым Ксерксом, которого он дважды заманил в ловушку и обрек на поражение. Фемистоклу пришлось отправиться в изгнание. Но его соотечественникам показалось, что такое наказание не соответствует заслугам Фемистокла. Для великого человека им было не жаль и великой ненависти, потому они преследовали его по всему миру, пока не вынудили просить приюта у вражеской Персии, где он и закончил свои дни.

Пример афинян вдохновил на подобные дерзания и спартанцев, каковые взялись доказать, что в неблагодарности не уступают жителям Аттики, и обрушили гнев на самого выдающегося из собственных героев – Павсания. Под командованием Павсания греки выиграли величайшее сражение в своей истории, разгромив у Платей сухопутное войско Ксеркса, а потому он был прекрасным объектом для зависти и злобы. Правда, спартанцам изменило воображение при поиске повода для ненависти, и им пришлось позаимствовать тему осуждения у афинян: Павсаний так же, как и его афинский коллега, был обвинен в сношениях с Персией. Почему Павсаний, если он решил перейти на сторону врага, не сделал этого до битвы у Платей, когда такой шаг мог иметь гораздо большее значение для азиатов, а следовательно, и для него, будь он предателем, никто не задумывался, ибо размышления мешают размахивать кулаками и выкрикивать проклятия. Недостаток изобретательности в измышлении интриги спартанцы восполнили усердием при ее реализации. В травле своего героя они преуспели гораздо больше афинян: им удалось не только заставить Павсания скитаться по чужим краям в поисках пристанища, но настичь его, запереть в храме и растерзать прямо в священном месте.

Кимон, сын Мильтиада, предводительствовал афинянами во многих сражениях и на суше, и на море. Ему не раз удавалось побеждать персов уже не в оборонительной, а в наступательной войне. Его усилиями создавался знаменитый Афинский морской союз – высшее военно-политическое достижение Афин, да и вообще всей Греции. Естественно, такие успехи накликали на него беду, и он был осужден и изгнан. Поводом послужила его симпатия к Спарте, так как, будучи воином, Кимон не мог не восхищаться военной организацией лакедемонян. То, что при своем интересе к Спарте, он укреплял могущество Афин, не могло служить положительным доводом в глазах разъяренной толпы.

Аристид был самым принципиальным, честным и справедливым человеком Афин. Настала пора, когда его достоинства превысили меру терпения народа, и он был осужден на изгнание. На вопрос: «За что вы подвергаете Аристида остракизму?» – граждане так и отвечали: «Нам надоело слышать о его честности и справедливости».

Афинянин Алкивиад уже в юности всех удивлял яркими и многообразными талантами. Вступив на арену государственных дел, он возглавил поход в Сицилию – самое смелое предприятие афинян за всю их историю, в случае успеха обещавшее им гегемонию во всем Средиземноморье. Однако в его отсутствие недоброжелатели состряпали против него судебное дело. Алкивиад был обвинен в осквернении изображений Гермеса. На суде злоумышленники попали впросак, так как их ставленник, выступавший в качестве свидетеля, заявил, будто узнал Алкивиада в группе святотатцев при свете луны, но в рассматриваемый период вместо яркой луны в небесах сиротливо бледнел худенький месяц. Выявленная фальсификация не смутила народ: уж, если толпе вздумалось кого-то осудить, она обязательно его осудит и только потом будет раскаиваться и лить слезы. Алкивиад был признан преступником, и вдогонку за ним в Сицилию отправился государственный корабль с заданием арестовать его. Однако Алкивиад являлся человеком новой формации, он и не думал о том, чтобы подобно героям классической Греции доживать свои дни в печали на постылой чужбине. Узнав, что соотечественники приговорили его к смерти, Алкивиад воскликнул: «А я докажу им, что еще жив!» – и переметнулся к спартанцам. В Лакедемоне он быстро выдвинулся и добился власти. Возглавив Пелопоннесский флот, он нанес несколько морских поражений лучшим мореходам той эпохи – афинянам, чем произвел на них столь сильное впечатление, что они прозрели, увидели свою вопиющую неблагодарность к ярчайшему из граждан и пригласили его обратно. Алкивиад с помпой и шумом возвратился в Афины, вкусил там небывалых почестей и получил небывалые полномочия. Затем он принялся бить уже спартанцев, причем так успешно, что вызвал новый взрыв зависти сограждан и опять был обвинен и изгнан. В итоге, Алкивиад погиб в Персии в схватке с разбойниками или заговорщиками как раз тогда, когда ветреные соотечественники хотели вновь призвать его на помощь, а афиняне потерпели сокрушительное поражение от спартанцев и проиграли войну.

Афиняне Ификрат и Хабрий тоже были выдающимися полководцами и одержали немало побед, поэтому и они изведали обвинение в государственной измене и прошли через судебный процесс.

Сократ не возглавлял войск и не занимался политикой, но имел славу мудреца, поборника справедливости и нравственности. Сограждане не смогли простить ему этого, осудили самого мирного человека и принудили его принять яд.

Аристотель также не избежал преследований соотечественников, а Платон пытался философией облагородить сиракузских царей, за что неоднократно оказывался на краю гибели.

Величайшему драматургу Греции Еврипиду, не нашедшему понимания сограждан, но зато встретившему их неприязнь, пришлось покинуть Афины и искать признания у чужеземцев. Последние годы он провел в Македонии, и лишь после смерти его бесплотный образ, уже свободный от какой-либо зависти, ибо завидовать мертвым античный человек еще не умел, обрел славу на родине.

Талант афинского скульптора Фидия, руководившего украшением Парфенона и всего Акрополя, привлек к нему недремлющее око завистников, каковые при помощи своего послушного слуги – народа изгнали и этого человека.

Знаменитый фиванский полководец Эпаминонд, возведший прежде убогое Отечество в ранг первых держав Эллады, нанесший поражение в правильном бою самим спартанцам, чего до него не удавалось никому, также познал горечь неблагодарности сограждан и прошел через судебный процесс, организованный завистниками при посредстве толпы, всегда охотнее внимающей дурному, нежели хорошему. Однако слишком уж абсурдна была попытка осудить человека за такую победу, какая не могла фиванцам даже присниться, и когда Эпаминонд попросил не забыть написать на его могиле, что он против воли сограждан принес им великую победу, народ смутился и оправдал его. Последовавшая вскоре смерть в сражении избавила Эпаминонда от новых проявлений агрессивности черни.

Спартанский царь Агис предпринял попытку возродить Отечество, повергнутое в ничтожество Македонией и деньгами. Поскольку олигархов интересовало только золото, да изредка – серебро, а для восстановления государства требовались более широкие интересы, он сделал ставку на народ. Отбирая земли и звенящие радости у богачей, Агис начал раздавать их простым гражданам и тем создавал материальную базу для восстановления государственной мощи. Однако богачи рядом беспримерных предательств и грязных интриг свергли законного царя и возвели на его место своего ставленника. При молчаливом согласии народа Агис был осужден на смерть. Но даже деньгам не удалось заставить палачей привести приговор в исполнение: никто не смел прикоснуться к невиновному. Тогда Агис, видя уныние и слезы на глазах своих убийц, сказал: «Не надо меня оплакивать. Я умираю вопреки закону и справедливости, но уже поэтому я лучше и выше обрекших меня на смерть!» С этими словами он сам вложил голову в петлю.

Последнего патриота Эллады Демосфена также не миновала участь изгнанника, но будто бы вполне справедливо – за коррупцию. Во времена заката своей цивилизации греки при всех достоинствах не могли устоять против гнусных металлов и даже порцию яда для исполнения смертного приговора надо было добывать за взятку, так как в противном случае палач угощал жертву таким составом, после которого смерть казалась несчастному недостижимым блаженством. После очередного политического излома бьющейся в предсмертных конвульсиях Греции народ призвал Демосфена на родину, но, как оказалось на деле, лишь для того, чтобы исправить свою оплошность по его справедливому осуждению и приговорить к смерти, как и положено, за патриотизм, то есть, за приверженность этому самому народу с его прошлым и будущим.

Римляне ко времени излагаемых событий меньше преуспели на поприще расправы со своими благодетелями, но они с лихвой наверстали упущенное впоследствии. Однако кое-какие достижения имелись у них и на тот период, ибо, как известно, если уж римляне за что-то брались, то делали это добротно и от души.

Гней Марций был великим воином и прирожденным лидером. Он отличился в войне против вольсков и получил почетное прозвище Кориолана по названию захваченного им города, после чего стал консулом. В тот век полным ходом шла борьба плебеев с патрициями, итогом которой в дальнейшем стало то, что за счет усилий народной массы плебейская верхушка добилась равного положения с патрициями и тоже села на шею народу. В лице Марция патриции получили сильного вождя. Это послужило причиной его травли со стороны плебейских лидеров. Обозрев монументальную фигуру Кориолана, они не смутились его неприступной доблестью и сумели обнаружить в нем существенный для политика недостаток: тот был честен и горд. За гордость, названную проявлением стремления к тирании, его взялись судить, а честность не позволила ему защищаться так, как того требовали обстоятельства. При всеобщем ликовании плебса, столь же интенсивном, как и во время избрания Марция консулом, он был изгнан из Рима и нашел приют у вольсков, с которыми до этого сражался на полях битв семнадцать лет. Столь яркий человек не мог остаться незамеченным в любой общине: вскоре он встал во главе вольсской армии и в пух и прах разбил «освобожденных от тирании» римлян. Те обратились к нему с мольбами о пощаде, но Кориолан оказался горд до конца: он не простил соотечественников, однако отказался продолжать поход на родной город, и за это был убит вольсками прямо на народном собрании.

Ромул, основавший великий город и давший ему собственное имя, на вершине своей карьеры вдруг бесследно исчез. Говорили, будто он обратился в бога и вознесся на небеса. Другая версия гласила, что его убили соратники-сенаторы, которые затем рассекли тело и по частям, пряча кровавые куски за пазухой, вынесли его из храма, где было совершено преступленье. Дабы пресечь неблагоприятные толки и всяческие подозрения, те же сенаторы обожествили Ромула и издали указ верить первой версии. Народ охотно поверил, ибо приятно уверовать в бога после надругательства над ним.

Марк Фурий Камилл шесть раз избирался трибуном с консульскими полномочиями, пять раз был диктатором в те годы, когда наступали особенно трудные для государства времена, и справил четыре триумфа, когда его талант и воля превращали худшие годы страны в лучшие. Под руководством Камилла римляне одолели этрусков, с которыми соперничали за гегемонию в центральной Италии несколько столетий и чей город Вейи, покоренный Камиллом, в ту эпоху был для римлян все равно, что позднее Карфаген. Он сумел отстоять за Римом статус столицы расширившегося за счет победы над Вейями государства и за это получил от граждан титул второго основателя Рима. Однако Фурий пресек алчность, которой тогда впервые заболели римляне в результате больших успехов, и тем навлек на себя ненависть любителей злата, каковые всегда по совместительству являются и завистниками. Соединение зависти с деньгами дает грязь, разливающуюся в обществе смрадным болотом лжи и клеветы. Зловонные испарения человеческой подлости ударяют в голову простых людей, отчего те теряют ориентацию и, одурманенные, впадают в безумную воинственность либо в тупую апатию. В этой душной атмосфере Марк Фурий Камилл был осужден якобы за кражу этрусской добычи. Великий человек будто бы позарился на какую-то медную дверь в захваченных Вейях и упер эту ценность в свою усадьбу, наверное, для того, чтобы его пресыщенный блеском триумфов взор мог иногда упокоиться на ее тусклой поверхности. Под улюлюканья и проклятия толпы оскорбленный Камилл оставил город. Грохот, поднятый плебсом, откликнулся эхом аж на севере Италии и навлек на римлян галлов. Ослабленный распрями Рим пал жертвой нашествия чужеземцев. Только возвращение Фурия Камилла позволило римлянам собраться с силами и победить галлов. После этого народ снова воспылал к Камиллу такой любовью, что уместно было ждать очередного урагана ненависти, но его унесла чума, избавившая судьбу от искушения еще раз продемонстрировать свои капризы.

Марк Манлий во время того же нашествия галлов отразил ночное нападение захватчиков на Капитолий и тем самым спас Рим от окончательного поражения, за что получил прозвище «Капитолийский», а позднее был осужден и сброшен с кручи именно Капитолийского холма.

Длинен этот перечень, пронесенный пергаментом, камнем и медью через две тысячи лет, но реальность во всем своем размахе не могла поместиться ни на пергаменте, ни на камне, ибо беспощаден народ к своим благодетелям. И всякий раз место изгнанных занимали организаторы гонений, лучших сменяли худшие.

Да, немало приложил усилий и затратил эмоций народ античности, чтобы погубить собственную цивилизацию и погрузить человечество в тысячелетний мрак средневековья.

Значительный шаг на этом пути был совершен и в тот день, когда Публий Сципион Африканский сел в коляску и по Аппиевой дороге покатился прочь из Рима.