Текст книги "Сципион. Социально-исторический роман. Том 2"

Автор книги: Юрий Тубольцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 43 страниц)

Закат

1

На Сципионов обрушилась новая лавина славы, которая повсюду ласкала их улыбками, приветствовала рукоплесканиями, устилала мостовую на их пути цветами, хлестала по лицу завистливыми взглядами. Многоликая слава совала любопытные носы к ним в столовую и спальню, шумно смаковала свершенные ими подвиги в поисках повода для очередных восхвалений, рылась в их частной жизни в надежде обнаружить там хоть сколько-то черной краски, годной для нанесения пятен на их репутацию. Широкие плечи Сципионов не раз выдерживали подобный груз, однако теперь и в качестве самой славы, и в характере ее восприятия произошли изменения, приведшие к существенным отличиям в нынешнем состоянии Сципионов по сравнению с тем, что им довелось пережить прежде.

Сегодня слава стала обоюдоострой. Прошли времена, когда народ беззаботно ликовал, празднуя успехи государства, когда каждый гражданин душою сливался со всею общиной и ощущал себя победителем Пирра и Ганнибала, хозяином Италии, Сицилии, Испании и Африки. Вползшее в Рим с обозами побежденных народов богатство сделало денежные инъекции части граждан, искусственно раздув их престиж, чем умертвило справедливость и разрушило гармонию взаимоотношений. Люди увидели, что для преуспевания в таком обществе совсем не обязательно быть доблестным, честным, умным и талантливым, а достаточно сделаться изворотливым, лицемерным, хитрым и мелочным. Дурная действительность вступила в конфликт с былой добродетельной моралью и поразила граждан болезнью скептицизма. Этот недуг душевного зрения, дробящий восприятие дворцов и храмов на серые камни, из которых они сложены, лишил людей способности постигать великое, сузил их взгляд до размеров серебряного кругляша с изображением головы Януса или богини Ромы. Им более не принадлежали ни Италия, ни Африка, ни Испания, ни сам Рим, ни Сципионы с их победами, ни солнце, ни звезды, ни луна; теперь они являлись гражданами каморки в многоэтажном доходном доме, участка в два югера или, в крайнем случае, в пятьсот югеров, что столь же ничтожно в сравнении со всей ойкуменой. Поэтому вид триумфаторов толкал их на звериное пресмыкательство перед силой успеха и вызывал совсем не звериную зависть к любимцам Фортуны, тем большую, чем низменнее было их собственное подобострастие.

Образ Сципионов не помещался в измельчавших душах, и у обывателей возникало желание расколоть его на мелкие кусочки, размолоть в порошок, растереть в пыль. От смрадного дыхания мещанской массы мутнел воздух и вяли цветы. Низость восстала против величия, бесплодная пустыня покушалась на благоухающие зеленью холмы, болота грозили океану! Над ползучим царством зависти и злобы властвовал пещерный дух Катона, выкликающий из-под земли людей-жуков, людей-сороконожек, людей-червей, и они, извлекаемые его заклятьями из сырых расщелин на поверхность мира, язвили людей, сохраняющих гордую осанку и смеющих смотреть на небеса.

Однако гром недавнего триумфа все еще эхом разносился по римским кварталам и заглушал злобное шипение. Значительная часть народа пока отставала в уровне деградации от требований времени, и такие люди искренне проливали слезы счастья и гордости за Родину, смотря на триумфатора, сжимающего скипетр Юпитера. У многих рты были заняты пережевыванием угощений, а руки оттягивала азиатская добыча. Все это затрудняло деятельность Катона, и его ненависть оставалась не затребованной в полной мере.

Другая особенность нынешнего этапа в жизни Сципионов состояла в том, что сместился центр тяжести славы. Прежде лик Виктории ореолом сиял над Публием, и лишь краем плаща богиня победы осеняла Луция. Теперь, разрываясь между братьями, Виктория вынуждена была призвать на помощь свою греческую сестру Нику, дабы отдать должное сразу обоим императорам, тем более, что у себя на родине той все равно нечего было делать в отсутствие Сципионов. Тень великого человека, коей до сих пор являлся для римлян Луций, наконец материализовалась и обрела плоть в образе Сципиона Азиатского. Народ терял голову в тщетных попытках справедливо распределить любовь и почитание между Публием Африканским и Луцием Азиатским, а в результате самозабвенно боготворил обоих. Но трезвомыслящие люди, несмотря на успех Луция, знали, кого им ценить превыше всех, так же, как и Катон точно знал, кого ему в первую очередь ненавидеть. Им было ясно, что именно Сципион Африканский собрал в войско лучших солдат, именно он устранил с пути этолийцев, добился поддержки Филиппа и затравил Антиоха в холмах Малой Азии, словно медведя в берлоге, а Луций проявил себя только в самом сражении, которое было проведено не столь уж безупречно, как то может казаться, если судить о нем по итогам. Да и вообще, мало кто отваживался равнять сирийцев с карфагенянами, а Антиоха с Ганнибалом.

2

В первые месяцы по возвращении из Азии Рим представлялся Сципионам сверкающим на солнце, ласковым морем, над приветливыми волнами которого лишь иногда, как привидение, мелькает плавник акулы. Однако зубастые хищники повсюду покидали темные глубины и целыми косяками стягивались к берегу, где беззаботно нежились в лучах славы братья, носящие имена целых материков.

Еще полтора года назад, когда Сципионы только что покинули Италию, отправившись на войну с Антиохом, Катон расправил крепкую грудь бойца, глубоко вдохнул и повел риторическую атаку на друзей принцепса. Доставалось всем. Только Лелия колючий язык Порция обходил стороной как из-за большой популярности Гая, так и ввиду еще не остывшей надежды сманить его в свой стан. Этот блистательный фейерверк злобы умело использовали Фульвии и Фурии, топившие политических соперников из лагеря Корнелиев-Эмилиев в водовороте Катоновых словес и занимавшие их места.

В разгар этой кампании в столицу возвратились проконсулы Квинт Минуций Терм и Маний Ацилий Глабрион. Первый победоносно завершил войну с лигурами, второй в Греции разбил Антиоха. Оба они были ближайшими соратниками Сципиона Африканского и именно в таком качестве выдвинулись из незнатных родов и поднялись на самую вершину римской карьеры. Естественно, Катон люто ненавидел этих людей, тем более, что Ацилий еще и был его командиром на Балканах.

Поскольку Порций уже давно стал негласным принцепсом всех торгашей и ростовщиков, то через этот пронырливый контингент он следил за враждебными ему магистратами и выведывал самые пикантные подробности их поведения в провинциях, которые затем с треском использовал в политической борьбе. Вот и в тот раз, собрав зловонный компромат на героев года, он пустил в ход весь набор слухов, сплетен, домыслов и обрывков правды, подсмотренных через замочную скважину и подслушанных через тайники стен. За Ацилием Порций имел возможность наблюдать непосредственно, и потому накопил о нем особенно много материалов, но его победа была слишком громкой и весьма актуальной, поскольку как раз тогда начался представлявшийся очень трудным и опасным азиатский поход Сципионов, потому Катону пришлось умерить свой пыл по отношению к Ацилию и сосредоточить все силы на изничтожении Минуция Терма. Однако осечка в деле с Глабрионом обозлила его до предела, и он, дрожа от нетерпения, ждал часа, когда сможет расправиться со своим недавним императором.

Попытка критики боевых действий Минуция не привела к успеху, потому как при частичных неудачах в целом он провел кампанию успешно и одолел воинственный народ, подготовленный к борьбе с Римом еще африканцем Магоном. Тогда Порций сменил тактику и ударил полководца в спину. Дело в том, что Квинту пришлось больше сражаться с собственными солдатами, чем с лигурийцами. Привыкший к дисциплине Сципионова войска, Минуций был ошеломлен, обнаружив распущенность и неподготовленность полученных им легионов. Со свойственным ему темпераментом он взялся за воспитание солдат, прибегая к исправительным работам и розгам. С точки зрения старинных римских обычаев, в его крутых мерах не было ничего предосудительного, более того, прежде консулы использовали даже смертную казнь, как, например, Сципион – против сукронских мятежников. Но ревностный охранитель нравов предков Марк Катон всегда готов был осудить эти самые нравы, если того требовало святое дело травли политических соперников. Потому в этом случае черствый и жестокий Порций неожиданно сделался мягким и человечным. Он начал активно ратовать за гуманизм отношений в армии и призывал уважать в пьянствующем, предающемся на глазах полководца разврату солдате личность покорителя ойкумены и обладателя кучки серебра. Столичному плебсу, избалованному подачками и отвыкшему от ратных трудов, очень понравились речи нового Катона. Красноречиво живописуя проводившиеся и не проводившиеся Минуцием Термом экзекуции по отношению к трусам, дезертирам и растяпам, Порций запугал еще более трусливых, чем солдаты Минуция, обывателей и настроил их против проконсула. В шумном шквале возмущения, раздутом Катоновой глоткой, бесследно потонул голос Минуция, просящего триумф.

Терму было отказано в заслуженной почести. Ну а уж с торжественным въездом в Город Ацилия Глабриона Порцию пришлось смириться, и он утешался в этом несчастии тем, что вновь и вновь рассказывал всем подряд о своем фермопильском подвиге, сделавшем, по его заверению, возможным нынешний триумф Глабриона.

Затем ораторская команда Катона попыталась прославить поражение в Испании Луция Эмилия Павла, но претор вскоре разбил иберов и возвратился из провинции победителем. Большего успеха достигли катоновцы в нападках на другого Эмилия – товарища Павла – Лепида, который, исполнив претуру, сразу же выставил свою кандидатуру в консулы. Такая поспешность, свидетельствовавшая о неуемном честолюбии, как раз и стала поводом для его критики. Вкупе с Фульвиями и Фабиями Порций сумел так измусолить имя Эмилия в самых кислых словосочетаниях, что набил им оскомину плебсу, и на выборах толпа презрительно отвернулась от того, кого в дальнейшем много лет чтила как первого гражданина государства.

Консулами стали бесноватый честолюбец Марк Фульвий Нобилиор и «серая лошадка» Гней Манлий Вольсон. Успех противников Корнелиев был столь велик, что и в преторы в основном прошли их кандидаты. Лишь только Луцию Бебию – видному легату Сципиона, отличившемуся в Африке, удалось преодолеть вражеские редуты и пробиться к претуре, да и то благодаря богатству. Однако Бебию не повезло более всех прочих: на пути в доставшуюся ему провинцию Испанию он попал в засаду обозленных поражениями лигурийцев и, получив в схватке тяжелые раны, вскоре скончался.

Заручившись поддержкой вновь избранных магистратов, Катон стал действовать еще решительнее и предпринял самую авантюрную антисципионовскую акцию последних лет. Незадолго перед тем в Риме стало известно, что Сципионы благополучно завершили беспримерное путешествие и переправились с войском в Азию. Это событие вновь всколыхнуло любовь народа к представителям славного рода и повысило авторитет их столичных друзей, что поставило под угрозу надежды новых консулов получить вожделенное назначение в Азию. Вот тут-то и пошел по Риму слух, будто оба полководца были завлечены Антиохом в ловушку под предлогом переговоров о выдаче сына Публия Африканского и захвачены в плен, после чего сирийцы якобы напали на римский лагерь и уничтожили все войско без остатка. Катясь по городу, как снежный ком, эта сплетня обрастала все новыми устрашающими подробностями. Во всей своей абсурдности проявились импровизационные способности обывателей, и вскоре на площадях Рима говорили о том, что на костях Сципионов восстал весь Восток, этолийцы завоевали Грецию и, объединившись с азиатами, наступают на Италию широким фронтом, встрепенулся Филипп, оскалились дикие фракийцы.

В таких условиях, естественно, требовались энергичные ответные меры государства, и они были осуществлены: без особых разногласий консулам предоставили в управление Азию и Этолию, благо, агрессивным силам в сенате удалось замордовать этолийское посольство и спровоцировать продолжение войны. Так восторжествовала экспансионистская политика враждебных Сципиону кругов в лице тщеславных, чувствующих себя обделенными Фульвиев, Фуриев, Фабиев и алчных рыцарей наживы из катоновского лагеря.

Ведьмин дух сплетни о провале Сципионов в Азии, как и следовало ожидать, вскоре выдохся, дымовая завеса рассеялась, истина открылась всем взорам, но дело уже было сделано, и Манлий Вольсон, получивший по жребию командование в Азии вместо Луция Сципиона, довольно потирал руки. Не особенно был расстроен и Фульвий, полагавший, что и в Греции он сможет побуянить настолько, чтобы получить триумф. Катон выиграл в том, что проиграли Сципионы, а его сподвижники выстроились в очередь за азиатской добычей и наперебой записывались в войско Манлия, где их ждало обогащение.

В тот год удачи сыпались на стриженую голову Катона, как из рога изобилия. Отобрав триумф у Минуция Терма, он тут же получил возможность лишить консулата Эмилия Лепида, затем ему довелось навредить самим Сципионам и почти сразу же представился шанс свести счеты с Ацилием Глабрионом.

Наступила пора выборов цензоров. Среди кандидатов были такие видные фигуры как Тит Квинкций Фламинин, Публий Корнелий Сципион Назика и Марк Клавдий Марцелл. Несмотря на столь авторитетный перечень соискателей, к ним в соперники записались Марк Катон и его давний друг Луций Валерий Флакк, а также Маний Ацилий Глабрион, надеявшийся использовать свою свежую славу для получения престижной должности. Триумф Ацилия и сопровождавшие его подарки и впрямь были памятны народу, а потому Маний имел наивысший рейтинг на первом этапе предвыборной борьбы. Но затем нобили возмутились засильем в верхах «новых людей» и открыли по удачливому конкуренту стрельбу увесистыми обвинениями. Верные сподвижники Фульвиев и Фабиев Семпронии в лице двух своих представителей, являвшихся народными трибунами, привлекли Ацилия к суду за якобы утайку части военной добычи. Показания свидетелей были сумбурны и неопределенны ввиду значительных размеров самой добычи. И лишь Катон твердо заявил, будто не заметил во время триумфа золотых сосудов, каковыми любовался в Греции, и тем самым потопил своего командира, наградами которого он совсем недавно гордился. На первых двух из трех полагавшихся по закону слушаниях дела Ацилия присудили к уплате штрафа. Тогда Глабрион, обвинив знать в слепом недоброжелательстве, а Катона – в лжесвидетельстве и беспринципной угодливости пред нобилями, демонстративно отказался от соискания цензуры. Достигнув истинной цели, Семпронии прекратили судебное преследование Ацилия, и его, отныне никому не интересного, оставили в покое, напрочь забыв о третьем заседании суда.

Однако шумный и откровенно пропагандистский процесс скомпрометировал и Катона, исчерпав на данном этапе потребность толпы в злобных эмоциях, потому Порций тоже лишился внимания народа и вчистую проиграл выборы. Цензорами стали Тит Квинкций Фламинин и Марк Клавдий Марцелл, которые, кстати сказать, без колебаний записали первым гражданином Республики Публия Корнелия Сципиона Африканского.

Правда, упустив цензуру, на которую он в то время серьезно и не мог рассчитывать, Катон одержал более важную победу над нобилитетом. Оказывая услуги знати антисципионовской партии, Порций при их благодушном попустительстве провел через трибуна Квинта Теренция Куллеона, альянсом с которым составил самую ядовитую пару того десятилетия, закон о предоставлении гражданских прав детям вольноотпущенников. Тем самым он влил в ряды римлян массу потомков рабов-иноземцев со всего света, чем подорвал нравственное здоровье римского народа, но зато расширил свою социальную базу, заручившись поддержкой этих новых граждан, многие из которых, кроме всего прочего, были очень богаты.

В качестве реванша партия Сципиона нанесла противникам лишь комариный укус: Великий понтифик Публий Лициний Красс якобы по религиозным соображениям не отпустил в провинцию претора Фабия, являвшегося по совместительству жрецом. Это дело тоже вызвало шумиху, сопровождалось всевозможными публичными слушаниями и разбирательствами, однако на фоне достижений оппозиции выглядело смехотворно.

Лишь безукоризненный Гай Лелий был неуязвим для любых нападок и оставался чистым в ливне грязи, обрушившемся на Город. Получив консульское назначение в земли бойев, он добросовестно занимался наведением порядка на севере Италии и налаживал в этой неспокойной зоне послевоенную жизнь. Лелий усилил и пополнил новыми переселенцами форпосты римлян против галльских нашествий Кремону и Плаценцию, а также образовал две новые колонии на территории, отобранной по праву войны у бойев Сципионом Назикой.

Однако, когда в Рим возвратились победоносные Сципионы, реальными делами сумевшие опрокинуть все политические препоны, воздвигнутые на их пути оппозицией, закончившие войну раньше, чем их успели лишить полномочий, общественное мнение вновь изменило полярность, обратившись сияющим лицом к Сципионам, а неприглядным местом – к Катону, который в досаде был вынужден покинуть столицу и укрыться от нестерпимой славы Сципионов и насмешек сограждан в лагере консула Фульвия Нобилиора, поспешно отбывшего в Этолию. Манлий Вольсон так же торопливо рванулся в Азию в надежде найти там отголоски войны или, на худой конец, остатки добычи.

Ретировавшись из Рима при виде грозного врага в триумфальной колеснице, Фульвии, Манлии и Катоны не унывали и, прибыв в провинции, энергично принялись за дело, стараясь толком вознаградить себя за политические труды, что им и удалось ценою беспримерных боевых походов, достойных времен гниенья империи. Особенно веским было новшество, внесенное в стратегию Манлием, но и Нобилиор смотрелся молодцом.

Вторгшись в пределы владений затравленных этолийцев, Фульвий с расчетливой надменностью не замечал никаких парламентеров. Он искал славы, а не мира, потому его взор жадно шарил по зубчатым стенам греческих городов и высокомерно скользил по жалким лицам униженных послов. Высочайшего внимания консула удостоился город Амбракия, стоявший на границе между Эпиром и Этолией, славный своими культурными ценностями, ибо там некогда находилась резиденция знаменитого царя Пирра. Амбракийцы выразили готовность внять гласу грозного римлянина и выполнить все его хоть сколько-нибудь справедливые требования, не подозревая по своей наивности, что, как заяц – волка, так и они могут удовлетворить Фульвия только одним способом. Нобилиор разграбил поля амбракийцев, чем сразу остудил их дипломатический пыл и разжег – воинственный. Население этого края ожесточилось и заперлось в стенах города, приготовившись к обороне. Фульвию только того и было надо. Он повел массированное наступление на Амбракию по всем правилам военного искусства. Но оказалось, что и амбракийцам не чужды знания в этой области. Сложным штурмовым орудиям римлян греки успешно противопоставили не менее хитроумные оборонительные механизмы. Когда нападающие разрушали таранами городские стены, жители позади них возводили новые укрепления, когда римляне сделали разветвленный подкоп, греки установили его местоположение с помощью медных сосудов, используемых в качестве резонаторов, вырыли собственные катакомбы и дали врагу подземный бой, а затем и вовсе выкурили его из этого лабиринта дымом. Многомесячные страсти под Амбракией привлекли внимание общественности, и теперь уже консулу не удалось уклониться от переговоров. При посредстве нейтральных соседей было заключено соглашение о мирной сдаче города. Амбракийцы открыли ворота, и вот тут-то римляне учинили разбой, дочиста разграбив все произведения искусства, не пощадив даже изображений богов в храмах. После них в городе остались лишь пустые пьедесталы и постаменты, да голые стены.

Затем победитель возомнил себя равным Титу Квинкцию и решил увенчать свой лик дипломатическими лаврами. Он отправился на Пелопоннес, где долго пытался урегулировать очередной конфликт между бьющейся в предсмертных конвульсиях Спартой и Ахейским союзом. Самое умное, что смог посоветовать спорящим мудрый консул, это отправить посольство в Рим. Правда, в сенате тоже не сумели развязать запутанный узел противоречий, и по делу, в котором душою римляне были на стороне лакедемонян, а разумом, подчиненным политическому расчету, стояли за ахейцев, был дан замысловатый ответ в духе дельфийского оракула, каковой каждая из сторон могла трактовать в свою пользу. В результате, победил сильнейший: ахейцы под предводительством Филопемена подло расправились с лакедемонскими аристократами, ложью заманив их к себе, и лишили обезглавленную Спарту не только политической самостоятельности, но и духовной самобытности. Так прекратил существование еще один выдающийся народ, растворившись в массе окружающей посредственности.

Покрасовавшись в ахейском собрании, Фульвий вновь обратил свой далеко не бескорыстный гнев на этолийцев. Не имея никаких шансов на успех, этолийцы смирили гордыню и без устали молили о пощаде то консула, то сенаторов, соглашаясь на все условия римлян. На их защиту встала вся Греция, присоединившая голоса лучших ораторов к просьбам этолийских послов. В такой обстановке война стала политически невозможной, и потому неотвратимо назревал мир. Скрепя сердце, Фульвий подобрел к истерзанным грекам и дал им надежду на лучшее будущее.

Разочаровавшись в перспективах этолийской войны, Нобилиор высмотрел в море стратегически значимый остров Кефаллению и молниеносно ввел туда легионы. К своей досаде, он сразу же наткнулся на коленопреклоненных греков, которые безоговорочно капитулировали, лишив воинственного консула права на добычу. Уже приняв от местных общин заложников, осененный счастливой идеей консул распустил слух, будто собирается выселить из одного приморского города всех жителей и сделать его исключительно военной крепостью. Перед лицом такой угрозы горожане заперли ворота и изготовились к защите. Довольный своей выдумкой Фульвий незамедлительно предпринял штурм, но вскоре вынужден был перейти к затяжной осаде, ибо Фортуна разочаровалась в римлянах и приняла сторону ведущих справедливую борьбу греков. Но зато, истомив защитников четырехмесячными боевыми действиями и овладев городом, Фульвий и его верные соратники существенно повысили свое материальное благосостояние, разграбив каждый дом и продав все население в рабство.

Другой консул добился значительно больших, в весовом исчислении, успехов. Греки были слишком говорливы и то и дело норовили опутать римские мечи паутиной словес, азиаты же оказались проще, и с ними Манлий Вольсон не церемонился. С согласия Аттала – брата Эвмена – он объявил азиатских галлов, некогда с боями переселившихся сюда из Европы, отъявленными злодеями и развязал против них войну. При этом он выказал пренебрежение к существовавшим на такой случай обычаям своей Родины. Но воевать с галлами трудно, да и народ это аскетический, зато в прилежащих областях Фригии и Лидии груды несметных сокровищ покоились рядом с рыхлыми тушами ленивых, изнеженных роскошью жителей. Это сонное царство и решил посетить консул в первую очередь. Тактика его была такова: он вторгался в земли какого-либо пигмейского государства, жег и грабил все подряд, пока к нему не прибегал разбуженный топотом солдатских сапог царек. Стращая азиата, Манлий вымогал у него взятку, после чего оставлял это княжество и отправлялся в соседнее. Проделав веселое путешествие по центральной области Малой Азии, он, проявив недюжинный талант стяжательства, собрал огромное количество талантов серебра и золота. Потом Манлий попытался спровоцировать на новую войну Антиоха, но сирийский монарх, наученный горьким опытом, шел на любые уступки, лишь бы сохранить мир. К тому же, вопросами взаимоотношений с Антиохом ведали десять сенатских легатов, которые быстро пресекли неблаговидные поползновения консула. Тогда Вольсон, наконец, начал войну с галлами. С его приближением, обороняющиеся свезли все имущество в горы, там же укрыли женщин и детей и превратили природные бастионы в свою крепость. Не считаясь с потерями, Манлий атаковал врага на этих неприступных высотах и, благодаря грамотно построенному плану наступления и отменной выучке солдат Сципионова войска, одержал полную победу. Через некоторое время консул подобным образом разгромил другое галльское племя и, сверх меры нагрузившись добычей, посчитал войну законченной. Римляне вновь спустились на равнины, прибыли в Эфес и стали готовиться в обратный путь на родину.

Попав во время этой экспедиции в непроходимые джунгли золота и серебра, римляне сделались более алчными, чем азиаты, и более дикими, чем галлы. Характерный для их тогдашнего морального уровня эпизод произошел с неким центурионом. Тот учинил зверское насилие над пленной женой одного из галльских вождей, а затем еще захотел получить с нее выкуп за освобождение. Праведный гнев женщины развил в ней присущие ее полу задатки интриганства, и при передаче денег она изловчилась убить подлеца, после чего отрезала его голову и бросила ее к ногам мужа, сопроводив этим действием рассказ о нанесенном ей оскорблении и о состоявшейся мести. Происшествие получило широкую известность, и гордая женщина потом пользовалась большим уважением всех настоящих римлян, сумевших уберечь свои души от золотой ржавчины, которые и сохранили этот рассказ для потомков.

В ходе обратного марша через Фракию войско Манлия угодило в засаду и, понеся людские потери, лишилось также части добычи. В схватке с местным населением погиб один из лучших друзей Сципиона Квинт Минуций Терм, сопровождавший Манлия в качестве члена сенатской комиссии. В дальнейшем, на протяжении всего пути через Фракию, римляне продвигались вперед с боями, теряя людей и серебро. Так судьба наказала их за алчность и пренебрежение к моральным установлениям предков.

Впоследствии, оправдываясь в происшедшем перед сенатом и народом, Манлий Вольсон доказывал неизбежность столкновения с фракийцами, а успех Сципионов, безболезненно одолевших этот маршрут, объяснял малым количеством добра в их обозе. Однако такое утверждение могло выглядеть убедительным разве только для самого Вольсона, помешавшегося на добыче и все в мире сводящего к ней. Фракийцы, как любой воинственный народ, никому не позволяли проходить по своей территории без особых на то причин, а, кроме того, обоз тридцатитысячного римского войска с запасом провианта и снаряжения на длительную кампанию являлся для них огромным богатством. Потому они и в первый раз не дали бы римлянам покоя, не прими Сципионы упреждающих мер, в качестве главной из которых была организация охраны колонны знакомыми с местными условиями македонянами и личное присутствие уважаемого фракийцами Филиппа, точно так же, как не дали покоя галлы войску Ганнибала, двигавшемуся к Альпам, совсем не собираясь ожидать его возвращения с италийской добычей. Но плоский стяжатель Манлий Вольсон, в отличие от Сципионов, не представлял никакого интереса для Филиппа, а равнодушие царя в свою очередь послужило сигналом к действию для фракийцев.

Столь гармонично была подобрана команда восточных военачальников, что и глава флота претор Квинт Фабий Лабеон, подражая Фульвию и Вольсону, рьяно рыскал по побережью Эгейского моря в поисках хоть какой-нибудь войны. Создавая врагов, он использовал самые разнообразные поводы, например, содержание в рабстве пленных римлян, как-то, когда-то попавших в какой-либо город. Здесь он кого-то слегка поштурмовал, там кого-то чуть-чуть пограбил, и в итоге заработал себе славу у теряющих разборчивость сограждан, а также добыл вожделенное богатство, обходиться без которого в Риме становилось все труднее.