Текст книги "Сципион. Социально-исторический роман. Том 2"

Автор книги: Юрий Тубольцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 43 страниц)

– А другой-то Сципион в своей необузданной надменности и вовсе не явился на суд! – воскликнул один из Петилиев, в опьянении успехом возмечтавший покончить сразу с обоими врагами, но, как выяснилось, тем самым лишь накликал на себя беду.

Весь люд вдруг отвернулся от Петилиев и, издав изумленный возглас, воззрился на вершину Капитолия. Там, на пороге храма Юпитера под изливающими солнечный свет золотыми щитами, стоял Публий Корнелий Сципион Африканский. На миг плебсу показалось, будто то сам Юпитер, сошедши с пьедестала, явился гражданам, чтобы поразить их молнией за обиды, чинимые его любимцу.

Выдержав драматическую паузу, Сципион, не спеша, стал сходить вниз к народу. Его провожали жрецы во главе с самим Великим понтификом. По пути он проследовал через арку с позолоченными статуями, установленную им в честь победы над Карфагеном, благодаря чему плебс живо вспомнил о его достижениях и заслугах.

Зрелище спускающегося со священных высот принцепса произвело сильное впечатление не только на простолюдинов, но и на судей. Потому, когда Сципион, никого не спрашивая, занял место на рострах, никто не воспрепятствовал ему обратиться к народу.

«Сегодня ночью, квириты, я услышал гневный глас богов, – заговорил Сципион. – Юпитер недвусмысленно требовал меня к себе. Над государством нависла страшная беда: одолев в честной борьбе всех внешних врагов, Республика оказалась под угрозой гибели от яда внутреннего раздора. Что я мог сказать небесным владыкам? Чем мог оправдаться перед ними за происходящее здесь? Как мне можно было объяснить безумие, одолевшее дотоле непобедимый народ римский? Я делал все, что должно делать римскому гражданину, когда видел противника перед собою, но как быть, когда он подкрался сзади и ударил в спину? Я воин, император, мой долг – противостоять силе, но я не обязан сражаться с подлостью. Я защитил вас от иберов, нумидийцев и пунийцев, я поверг столь страшного для вас Ганнибала, но я не могу защитить вас от глупости, не в моих возможностях дать вам разум.

Я повинился пред богами за свое бессилие и стал молить их о помощи. Но оказалось, что вы и богов поставили в тупик! Прежде наши боги поддерживали нас в борьбе против чужеземных неприятелей, блюли интересы государства, а кого им поддерживать теперь, когда одни граждане нападают на других? Может быть, им тоже передраться между собою и стать богами отдельно Петилиев, Порциев, Теренциев, Фульвиев, Корнелиев? Каковое зрелище представлял бы собою такой пантеон!

Увы, даже боги не в силах наставить на путь истинный безумца, выколовшего себе глаза!

Я принес жертвы Юпитеру, Юноне и Минерве. Что еще мог я предпринять? Мне удалось выпросить для вас отсрочку. Сегодня все окончится благополучно: человеческое в вас одержит верх над низостью ползучей злобы, и Республика еще некоторое время сохранится в том виде, в котором она добилась ведущей роли в мире. Но знайте – это ваш последний шанс. Следующий раз, когда вы вновь соберетесь здесь с пенящимися злобой ртами и слепыми от гнева глазами, я не стану взывать к богам, я не буду более спасать вашу совесть.

Поговорим же в последний раз, квириты. Ответьте мне на тот вопрос, на который я не смог дать ответ богам: зачем вы пришли сюда, зачем тратите столько сил и времени на бесплодные страсти? Какие беды, страдания, несчастья подвигли вас на эту демонстрацию бешенства? Вам мало полученных в результате моих побед двухсот миллионов сестерциев, и вы требуете еще четырех миллионов? Кажется, такое число прошипели раздвоенные языки этих пресмыкающихся, когда обсуждалась пеня с меня и с Луция Азиатского. А может быть, вам не хватило Испании, Африки и Азии, которые мы с братом предоставили в ваше распоряжение, и вы требуете еще Персию и Индию? Так ведь проесть нетрудно и весь мир, мы же дали вам эти страны, чтобы хозяйствовать в них, а не за тем, чтобы грабить, как Порций – испанцев, а Манлий – фригийцев.

Поистине велик был Рим в пределах Лация, но ныне он расплескал свою доблесть по обширным просторам Средиземноморья и обмелел!

А вдруг я ошибаюсь, и вами движет высшее из чувств – чувство справедливости, и вы хотите наказать корыстолюбца, запятнавшего пунийской страстью имя римского гражданина! Может быть, дело обстоит именно так, и следует воздать вам хвалу за праведный гнев? Но кто же этот преступник, столь возмутивший вас? Оказывается, Публий Корнелий Сципион Африканский! Вот как, человека, который некогда отказался от бессрочного консульства, от памятников в храмах, на Капитолии и в курии, от божеских почестей, человека, который повелевал могущественнейшими царями, победил самые богатые народы земного круга, человека, чьей добычей был весь мир, вы обвиняете в присвоении кучки блестящего азиатского хлама, составляющей пятидесятую часть от сокровищ, принесенных им государству!

Расскажите об этом вашим женам, и они, бросив вас, возьмут себе в мужья пунийцев! Расскажите об этом своим детям, и они установят над вами патронаж как над слабоумными родичами! Впрочем, не будет ни того, ни другого, ибо и женщины, и младенцы засмеют вас до смерти.

Так зачем вы пришли сюда? Молчите? Неужели только из-за того, что вас позвали? А кто позвал и для чего, вас не интересует? Вам лишь бы служить, а добру или злу – не имеет значенья?»

Толпа разомлела от избытка благих чувств. Над форумом воскурялись испарения очистительного раскаянья. Румянец стыда, разливаясь по лицам, стал придавать людям естественный вид.

Официальные представители государства тоже поддались гипнозу общего настроения и почувствовали себя обычными людьми, совершившими, однако, необычные поступки. Петилии прикипели к камням мостовой, а их челюсти сковала судорога. Теренций сохранил некоторую подвижность и маневрировал корпусом, стараясь укрыться за пучками розог. Ему казалось, что вот-вот Сципион произнесет роковую фразу, и суд обратится вспять, подсудимые и судьи поменяются местами.

Узрев в происходящих метаморфозах угрозу своей затее, Катон воспользовался оцепенением толпы и самолично выдвинулся в первые ряды бойцов. Оказавшись среди своих растерявшихся легатов, Порций украдкой дал подзатыльник Теренцию и тряхнул за шиворот Петилиев. Такими энергичными действиями он привел их в чувство. Затем Порций пристроился к уху одного из Петилиев и завел речь окосевшими устами трибуна, который сейчас в равной мере боялся и Сципиона, и Катона, а потому как бы выключился, самоустранился от происходящего и работал исключительно как ретранслятор, автоматически повторяя не только слова, но даже интонации Катона.

Растерзав эффектную паузу резким голосом, они возвестили: «Уж так с нами разговаривал Корнелий, словно он почти что и не человек! Даже явился он к нам не из города, а, спустившись с вершины, будто сошел с самих небес! Однако мы-то, в отличие от него, всего лишь люди и мучают нас исключительно человеческие проблемы. Нас крупно обокрали, и мы требуем ответа.

Так что, уж коли Великий и Африканский полубог-получеловек, полуконсул-полудиктатор-полуцарь: в общем, весь располовиненный и раздвоенный Корнелий снизошел до нас, простых смертных, пусть он и в самом деле опустится на землю, примет суд, а потом мы, уж так и быть, вознесем его на небеса, но уже вполне легально, по закону. Мы требуем суда!»

Теперь уже обвинителям согласно сюжету потребовалась грозная пауза, презрев которую, в дело вновь вступил Сципион. Не оборачиваясь к врагам, он как бы продолжал прерванный разговор с народом:

«Так зачем вы собрались здесь? Ах, вам сказали: тут будет суд, и вы без раздумий поверили. Поверили этому четвероногому оратору Порцепетилию! Поверили, будто здесь и в самом деле состоится суд над Сципионами! Неужели вам, квириты, не ясно, что цель их – не судить Сципионов, ибо на это никто не способен, а показать вам, будто они нас судят! Не имея возможности справиться с нами, они вздумали очернить нас, связав через этот постыдный фарс наши имена со своими! И вы с готовностью вызвались стать участниками грязной авантюры, позорной демонстрации лжи и злобы!

Мне ничего не стоит освободить Рим от этой нечисти, как я некогда освободил от нее войско, но как быть с вами, граждане? Ведь если вы поверили им, значит, вы безнадежно больны душою, судьба устроила вам испытанье, и вы не выдержали его! Вот ведь парадокс: этот, казалось бы, ублюдочный, фиктивный суд, явился настоящим судом, судом над народом римским в его нынешнем виде, над вами, и вы его проиграли, вы осудили себя на деградацию, на века мучительного упадка, наполненные пустыми терзаньями в кипятке искусственных страстей, далеких от интересов человеческого естества. Неважно, что станется со Сципионами или вон с теми обладателями собачьих глаз, то бешено злобных, то заискивающе-угодливых, важно, что вы пришли сюда…»

«Корнелий! – крикнул «Порцепетилий». – Полноте убиваться о народе римском! Он, как никогда, могуч, раз сумел восстать против рабства, против вас, Сципионов! Так что лучше позаботься о себе, Корнелий!

Ты говоришь, будто невиновен, будто ничего не крал, а этот особняк, выросший чуть ли не на самом форуме, словно ты намеревался заменить им народное собрание, подарил тебе любезный Юпитер, который заодно и жену твою с ног до головы осыпал драгоценностями? Охотно верю. Но судьи обязаны не верить, а знать. Предъяви им счетные книги, и коли там стоит печать Юпитера против твоих миллионных трат, мы с должным почетом проводим тебя восвояси».

Сципион мгновенье раздумывал, потом подозвал слугу и распорядился доставить вожделенные свитки.

Этот жест вызвал тревогу в стане завоевателей чужой чести. А что, если в записях Сципионов и в самом деле полный порядок? Конечно, славно покопаться в домашнем белье знаменитого человека, пересчитать его имущество, переворошить всю утварь, но это может дать обильный материал для сплетен, но не для суда. Впрочем, Катон все равно что-нибудь придумает. Уж если зубы Порция впились в чью-то лодыжку, то жертва не стряхнет его, пока ей напрочь не отгрызут ногу. Потому Петилии и Теренции могли твердо рассчитывать, что в любом случае Сципион уйдет от них не иначе, как сделавшись калекой.

Пока доставлялись домовые книги, в разреженной атмосфере действа заняли сцену писцы и прочие судебные чиновники, которые наполнили ее суетой. Однако их выход длился недолго. Вскоре слуги принесли необходимые документы и передали их Публию Африканскому. Сципион поднял свитки на уровень лица и показал народу.

– Вот наши счетные книги, квириты, моя и Луция, – сказал он. Я даю вам слово, что в них нет следа Антиоховых денег, за исключением официально полученной части добычи, как нет их следа и в наших жилищах. Кто подвергнет сомнению сказанное мною, тот оскорбит меня, это будет равноценно обвинению меня, Публия Корнелия Сципиона Африканского, во лжи, тот, кто сделает это, станет клеветником!

При последних словах дернувшийся в направлении ростр Теренций окаменел, словно на него опять надели пунийские колодки, но Порций энергично двинул его в загривок, и претор шустро подлетел к Сципиону.

– Дай. – с опаской протягивая руку, промямлил Теренций, но тут у него за спиной раздалось угрожающее шипенье, и он, поспешно приняв преторскую осанку, напыщенно произнес:

– Предъяви суду документы.

– Ах, вот кто вызвался быть моим оскорбителем! – насмешливо воскликнул Публий. – Вот вам, будущие триумфаторы, наука! Хорошенько обдумывайте, кого ставить перед своей колесницей, а кого – позади нее, кому вручать красный колпак, а на кого надевать цепи. Так ты, Теренций, усомнился в честности Сципиона Африканского? Досадное заблуждение. Ну что же, ты убедишься в ней, но это будет стоить тебе труда. А что поделаешь! Давно ведь известно, что строптивых рабов лучше всего смирять трудом.

Тут Сципион сильным движеньем, в которое он вложил долгое время сдерживаемый гнев, разорвал счетные книги и пустил их по ветру, предложив Теренцию поползать на четвереньках по форуму, собирая их.

В толпе раздались испуганные возгласы, смех, одобрение и робкое возмущение. Но в этот момент, пока плебс, подброшенный таким поступком Сципиона на вершину эмоций, еще не определился с отношением к произошедшей сцене, стоящая у самых ростр группа знатных сенаторов торжественно зааплодировала. К ней присоединились другие сенаторы, включая Фабиев, Фуриев и Клавдиев. А спустя несколько мгновений уже весь форум грохнул неистовым восторгом.

– Таким поведением ты оскорбил суд! – завопил Катон теперь уже своим голосом, покрывая шум толпы, но тут же спохватился и вытолкнул вперед Петилия.

– Таким поведением ты оскорбляешь суд! – в той же интонации прокричал трибун.

– Каков суд, таково и отношение к нему, – бросил им Сципион.

– Ни один гражданин не должен быть вне досягаемости суда, иначе рухнет государство!

– Ошибаешься, трибун, – возразил Публий. – Судить надлежит только виновных, в противном случае рухнет государство!

– Но как мы без суда узнаем, виновен ты или нет? – нашелся Теренций.

– Вся жизнь моя прошла у вас на виду; мои поступки – свидетельство моей честности и моей чести! И если ты за целые десятилетия не смог понять меня, то что тебе удастся узнать обо мне за несколько часов?

После этих слов претору оставалось только собирать клочки счетных книг на булыжной мостовой. Но в бой вновь вступил взнузданный Порцием Петилий.

– Законы Республики дают нам право привлекать к суду любого гражданина, будь то Децим, Септимий или Сципион, а претор облечен полномочиями вершить суд над всяким, кто носит имя римлянина. Закон превыше всего, а закон на нашей стороне! – вдохновенно на одном дыхании выпалил он.

– Не так, Петилий. Превыше законов справедливость, ибо законы как раз и направлены на защиту справедливости, а законодательство в целом – есть лестница, по которой человечество восходит к вершине справедливости! Справедливость же на нашей стороне!

Дальше говорить было уже невозможно, поскольку все слова тонули в восторженном реве толпы и ритмичной музыке рукоплесканий сенаторов.

9

Итак, второй поход Катона против Сципиона завершился полным крахом. Хитрость, Коварство и Ложь – три титана политики будущих веков – вновь оказались посрамлены в республиканском Риме. Народ не поверил в то, что Сципион – взяточник так же, как раньше не поверил в его измену. Над Порцием стали насмехаться даже его друзья, даже самые активные соратники, разуверившись в успехе, смирились с мыслью, что их бизнесу придется повременить с завоеванием Рима до дня естественной смерти Сципиона.

Год близился к концу. Скоро должен был вернуться из Лигурии консул Марк Эмилий Лепид, и с его прибытием в столицу политическому господству клана Катона неизбежно придет конец. На долгие годы Порций будет вынужден залечь на дно и смиренно ждать, когда потускнеет от времени слава Сципиона, подобно тому, как ночной хищник ждет заката солнца, чтобы выйти на охоту. Катону, и смиренно ждать?! Для него не могло быть ничего мучительнее, ничего невозможнее.

Однако этот сгусток энергии и не помышлял о страшной перспективе бездействия. У него уже созрел новый план. Он не стал ломиться в закрытую дверь, а решил пробраться в стан Сципионов с черного хода. «Да, судя по всему, Африканский не виновен, – творя над собою насилие, говорил теперь Порций, – это человек заслуженный, и есть резон ему верить, но ведь его братец-то при всем том остается простым смертным, и относительно его честности мы не можем судить абстрактно. Тут необходима конкретная информация, а Сципионы ее нам не предоставили. В итоге, под тем предлогом, что Африканский выше всяких подозрений, мы сняли подозрения и с его братца. Ловко же нас обошли!»

Такой маневр Катона снова привлек к нему внимание. У Порция опять появились слушатели, а это лишь усугубило его красноречие, и по мере того, как он забирал силу, в произносимых им речах, направленных против Луция Сципиона, стали появляться выпады и против Публия. Этому оратору невмоготу было сознавать, что на Сципионе Африканском не будет лежать хотя бы тень позора, а потому, произнося вступительные слова о заслугах Публия Сципиона и его априорной невиновности, он начал добавлять: «Ну, а если Африканский и грешен, то ему это, пожалуй, можно простить». Подобными оговорками, великодушно отпуская Сципиону несуществующие грехи, Порций принялся стирать только что якобы признанный им нимб его исключительности.

При отсутствии какой-либо деятельности в этом направлении со стороны противника Катон вскоре полностью овладел умами сограждан и смело выдвинулся на новый рубеж атаки. Повторяя привычную формулу о невиновности Африканского, которую он постепенно превратил в формулу о его неподсудности с подтекстом морального осуждения, и о необходимости хорошенько прощупать Луция Азиатского, Порций совершал резкий скачок в сторону и тоном дурного пророчества говорил: «Впрочем, дело не в деньгах, деньги – дело наживное, был бы хорошим хозяин, и даже – не в факте коррупции. Недавний суд вскрыл гораздо более опасное явление, грозящее всему укладу нашей жизни, самому государству, нашей свободе! Добром ли, нет ли, но один человек так возвысился над согражданами, обрел такую силу над нами, что его слово, оброненное частным порядком, стало иметь большее значение, чем сенатское постановление, чем решение комиций, его воля ныне попирает законы и обычаи Республики. Судите сами: по одному мановению этого человека народ, забыв свой долг, оставил собрание и пошел за ним, более того, даже судьи презрели священные обязанности и присоединились к этому небывалому триумфальному шествию. Он так вырос на победах сограждан, что стал затмевать солнце! На Рим пала тень, тень Сципиона Африканского! Нет больше ни комиций, ни сената, ни суда, есть только Сципион Африканский! Республиканские учреждения растоптаны во прах его надменною пятою. Нет больше республики, есть только Сципион Африканский! Это ли не царствованье, это ли не худшая из монархий без трона и знаков царского достоинства, незаконная, а потому не имеющая ограничений, тираническая!

Вопреки фактам вы, квириты, отказались поверить в злоумышленья Корнелия в Азии. Пусть так, не буду спорить. Но, если он все же совершит проступок, а, как вы знаете, безнаказанность порождает преступленья, как вы поступите тогда, что будете делать, как защищаться от его происков, ведь на него не действует суд, против него бессильны магистраты? Увы, вам останется только молча все стерпеть, как вы терпите разгул стихии: ураганы, ливни, град! Вам останется только молить небеса, потому что вы сами возвели его в ранг богов!

Граждане, одумайтесь! Сколь ни был бы вам дорог Сципион, неужели Родина не дороже? Неужели Сципион значит для вас больше, чем государство, чем установления отцов, ваша собственная свобода, счастье детей и внуков? Граждане, одумайтесь!»

Плебс был озадачен такими восклицаниями и призывами. На обывателей напал страх, что вдруг Сципион и в самом деле замыслит против государства нечто недоброе, о том же, что для этого Сципион должен превратиться в Ганнибала, им не было велено задумываться, и они не задумывались. Верные солдаты толпы принялись морщить лбы, размышляя, как им уберечься от всемогущего авторитета Сципиона, однако никто не задавался вопросом, как уберечься от неукротимого риторического напора Катона, способного очернить солнце и обелить ночь, а также – от алчности стоящего за его спиною легиона торговцев и банкиров.

Вся информация, потребная для надлежащего вывода, была вложена Порцием в уши сограждан, и потому после мучительных потуг в конце концов народ породил лозунг: «Республика или Сципион! Либо Сципион, либо Свобода должны уйти из Рима!» Скандируя эти чеканные фразы, простолюдины все больше убеждали самих себя, что теперь, когда весь цивилизованный мир находится в их власти, великие люди им больше не нужны.

10

Сципион не обращал внимания на всю эту возню своих врагов и завистников. Его отношение к окружающему миру в последние годы резко изменилось. Прежде римский народ, несмотря на краткие вспышки массового психоза, в целом сознательно управлял политикой государства. Так, во время войны с Карфагеном, граждане, узнав на деле цену демагогам-популистам типа Теренция Варрона и Гая Фламиния, решительно отвернулись от них и встали на сторону консервативного крыла сената, возглавляемого Фабием Максимом, а в дальнейшем, когда ситуация изменилась, народ опять верно оценил обстановку и поддержал Сципиона в борьбе с группировкой Фабия. Благодаря этому Рим выстоял и победил в тяжелейшей войне. Затем римскому владычеству открылось все Средиземноморье с его более чем тысячелетней культурой и, казалось, что римляне будут расти вместе с ростом государства, но произошло наоборот. Люди устремились в погоню за внешними признаками престижа и забыли о своем сущностном, человеческом содержании. В результате, аристократия стала превращаться в олигархию, а народ – в толпу. Граждане потеряли идеологические и политические ориентиры, а следовательно, утратили собственное лицо. Отныне тот, кто владел их ушами, владел и умами.

Сципион добивался уважения людей, которых сам уважал и любил, но к сегодняшнему плебсу он проникался все большим презрением и соответственно брезговал популярностью. Шараханья толпы от восторга до ненависти, от преклонения до поношенья сводили на нет ценность как ее гнева, так и милости. Не по масштабам личности Сципиона было состязаться с Петилиями и Порциями за благосклонность толпы, уподобившейся мещанке, выбирающей мужчину лишь по изъявлению готовности взять ее и удовлетворить простейшие надобности и капризы. Публий имел призвание и талант вести людей к вершинам жизни, преодолевая по пути любые пропасти и завалы, но его отнюдь не привлекала перспектива фиглярствовать на политической сцене перед лениво рассевшимися в амфитеатре и разложившими на скамьях грубо пахнущие закуски обывателями. Единственное, на что он еще надеялся, это на пробуждение совести народа. Сама чудовищность преступления плебса против первого гражданина, по его мысли, должна была отрезвить людей и прояснить их разум. В связи с этим Публий вспоминал легенду о подвигах Курция и Деция, принесших себя в жертву черным духам преисподней ради победы Отечества и счастья народа, и угадывал в этих историях мифическое отражение событий, подобных тех, свидетелем которых он теперь являлся. В воображении он видел себя таким же мучеником, и оттого ему становилось и грустно, и горько, и сладко, хотя он понимал, что, даже если демонстративно сожжет себя на форуме в знак протеста против глупости народа, тот не станет умнее. Но в отчаянных ситуациях, когда надежда становится единственным прибежищем жизненных сил, она на некоторое время способна заглушить критический голос разума, и Публий вопреки сознанию надеялся.

Так или иначе, Сципион все более отдалялся от общественной жизни и все сильнее углублялся в литературный мир Греции, уже перенесшей и перестрадавшей период государственной и моральной деградации. Его переживания вливались в грандиозный поток болей и страстей философов, поэтов, драматургов, историков, имевших несчастье остаться живыми людьми среди громыхающих золотом и прочими погремушками одеревеневших марионеток, и уносились с этим духовным потоком прочь, за пределы времени.

В состоянии такой отрешенности от окружающего мира Сципиона застала просьба группы сенаторов отправиться в Этрурию для урегулирования в очередной раз возникших там волнений. Будучи в особом расположении духа, он не мог настолько опуститься, чтобы заподозрить подвох, и без промедления двинулся в путь. Публий имел родственные связи по материнской линии с этрусской знатью, и давно сотрудничал с этой областью, в частности, при подготовке африканской экспедиции, поэтому сенатское поручение выглядело вполне естественно.

Однако едва Сципион Африканский покинул город, как возобновились гонения на его брата. Раз за разом Луция Азиатского стали вызывать на форум. Теренций демонстрировал там свои розги, а Петилии – пожелтевшие от яда речей языки. Катон же и вовсе выглядел в эти дни Ганнибалом у Канн. Луций клеймил позором клеветников, громогласно обвинял их во лжи, заявлял, что вся кампания затеяна против него только из зависти к Публию Африканскому. «Лишь в том моя вина, – говорил он, – что у меня есть брат Публий Сципион Африканский, который истинно велик, и потому рядом с ним сразу видно все ничтожество Порциев и Теренциев. За это они его и ненавидят, но, не имея возможности дотянуться грязными руками до него, они пачкают меня, мстят ему, преследуя его родных и друзей! Уже по одному этому вы, граждане, можете судить об их подлости, но вы утеряли способность судить и служите орудием низости и злобы!»

Подобные речи не нравились избалованному лестью плебсу, и под умелым руководством Катона гнев Луция, отражаясь и усиливаясь в толпе, обращался против него самого. Под аккомпанемент этого возмущения Петилии и Теренции кропотливо плели сеть обвинений и в конце концов сшили приговор. Луций Корнелий Сципион Азиатский, победитель царя Антиоха, был признан виновным в сокрытии и присвоении части военной добычи, и за это преступление с него взимался штраф, тогда как честь и славу он уже потерял из-за самого факта осуждения. Для пущей убедительности процесса наказанию подверглись также Фурий Акулеон и Луций Гостилий. Фурий и Гостилий сочли за благо подчиниться приговору беспощадного Теренция и изъявили согласие заплатить пеню, за что тут же были отпущены домой, но Луций Сципион продолжал отрицать вину, и потому его силой потащили в тюрьму. Теперь над ним нависла угроза уже не штрафа, а позорной смерти с преданием тела клювам стервятников на ступенях Гемоний. Однако Луций все так же упорствовал, предпочитая казнь уступке клевете.

Тут на арене борьбы возник Сципион Африканский, вновь вторгшийся в события в самый драматичный момент. Когда Публию сообщили о травле брата, он оставил все дела в Этрурии, в значительной степени оказавшиеся фикцией, оседлал скакуна и во весь опор помчался в Рим. Чуть ли не в боевом снаряжении, верхом на коне он ворвался на форум как раз в тот момент, когда ликторы Теренция, заломив за спину руки недавнему триумфатору, влекли его к подземелью Туллианума. Растолкав толпу, Публий пробился к месту действий, спрыгнул с коня едва не на шею самого Теренция, разбросал ликторов, резким движением подкрасил глаз одному из Петилиев и освободил брата. Все произошло так быстро, что никто не успел воспротивиться принцепсу. Да и какой римлянин посмел бы оказать физическое сопротивление Сципиону Африканскому!

В первый момент Катон слегка струхнул, но зато потом возликовал. «Свершилось!» – возопило его нутро. Да, Сципион, наконец-то, в открытую преступил закон, противясь бесчестному, аморальному, но ведущемуся в полном согласии с законами наступлению Порция, а потому теперь последний получил повод засадить в тюрьму первого на пару с его братом.

Впрочем, о брате Катон уже забыл, потому что его руки тянулись к шее Публия Сципиона, готовясь схватить его за горло. Но это только – пока, а вообще-то Катон не забывал ничего, и адресная книга его мести всегда содержалась в отменном порядке.

«Преступленье! Преступленье!» – радостно закричал Порций, спеша зафиксировать в умах сограждан столь важное мгновенье.

Сципион впервые за много лет удостоил Катона прямого взгляда и, кажется, готов был пронзить его огнедышащую глотку мечом. Но катастрофическое развитие событий пресек один из трибунов Тиберий Семпроний Гракх, который укоризненным взором смирил гнев Сципиона и, оттерев его от брата, взял арестованного под свою охрану.

Семпроний Гракх, представитель видного плебейского рода, был одним из самых энергичных и талантливых молодых людей Рима. Недавно он отличился в азиатской кампании, где его императором являлся именно Луций Сципион. Он пользовался доверием также и Публия Африканского. Но при всем том по своей родовой принадлежности Гракх был политическим врагом Сципионов. Катон же ему, по молодости лет, казался бескомпромиссным бойцом за чистоту римских нравов. Потому он и получил трибунат в год высшего могущества Порция и потому был привлечен к участию в травле Сципионов. Но экстремальный зигзаг событий, вспыхнув как молния, озарил его сознание, и он в один миг понял больше, чем за все предшествовавшие месяцы.

– Своею трибунскою властью я запрещаю вести Луция Сципиона Азиатского в тюрьму! – закричал он, покрывая всеобщий шум. – Пусть суд признал его виновным в неправильном разделе добычи, но никуда не годится сажать императора, победителя царя Антиоха в ту же темницу, куда он совсем недавно отправил множество иноземных врагов Отечества. Недостойно римского государства держать в застенках своих героев!

Катон застонал от разочарования: получилось, что Луция Сципиона освободил от тюрьмы народный трибун Тиберий Гракх, имеющий на это право, а не частное лицо – Сципион Африканский, наказать которого теперь можно разве что за резкое поведение. Но даже и эту возможность отобрал у него Семпроний, самолично пожурив Сципиона.

– А тебе, Публий Корнелий Африканский, надо бы всегда помнить, что такому человеку, как ты, не пристало злом отвечать на зло, – наставительно промолвил он.

Публий Сципион, конечно же, был уязвлен укором юнца, но, отдавая ему должное, ограничился лишь скептической улыбкой.

– Я многое мог бы тебе сказать на это, – произнес он, – но скажу лишь, что ты, юноша, заслужил эту сцену.

– А вы! – крикнул Публий, обращаясь к толпе. – Вы не вняли моему предостережению! Вы безвольно сдались пороку. Вместо того, чтобы тянуться за большими людьми, расти вместе с ними, вы стремитесь избавиться от них, дабы некому было пробудить вас от прозябанья тусклого обывательского существованья. Знайте же, что, если вы будете оскорблять честных людей, среди вас переведутся Сципионы, и тогда ваш город превратится в болото, недра которого наполнятся зловонными газами, удушающими все живое!

Плебс безропотно снес от Сципиона слова, за которые растерзал бы любого другого. Но дальше испытывать терпение толпы Публию не довелось. Его обступили сенаторы, белой стеною отделив от серой массы плебса, и, наперебой воздавая хвалу ему самому, но еще более – Тиберию Гракху, стали упрашивать Сципиона почтить славного молодого человека высшею наградой. Публий не смог сделать по форуму ни одного шага пока не дал обещания обручить с Гракхом свою младшую дочь; старшая уже давно была обещана в жены сыну Сципиона Назики. Так зловещую атмосферу суда на форуме сменило свадебное настроение, и все сенаторы под предлогом какого-то религиозного праздника веселою гурьбой отправились пировать на Капитолий.