Текст книги "Убийства в монастыре, или Таинственные хроники"

Автор книги: Юлия Крён

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 31 страниц)

Позднее София сожгла все, что записывала в Любеке, – все истории, которые Арнульф рассказывал о дальних странах, все свои откровения о том, что он освободит ее от ужасной семьи и возьмет в жены. Она знала, что никогда не сможет избавиться от них. Ведь все буквы, слова и предложения, которые она написала, оставались в ее памяти навсегда.

Но София будет бороться с этим. Она не будет вспоминать о времени, проведенном в Любеке.

Ее глаза слезились, когда она смотрела в огонь, превращавший пергамент в серый пепел. Затем она взяла чистый лист.

Из хроники

Король Франции Филипп родился 21 августа 1165 года. Он был сыном короля Людовика VII, у которого от первых жен были четыре дочери, и Адели Шампанской.

Епископ Морис из Парижа на следующий день окрестил его, и народ ликовал, увидев новорожденного, надеясь, что маленькая Франция в его руках обретет большое будущее.

– Я хочу сделать свою страну великой, – заявил он будучи юношей, и каждый, кто слышал это, понимал, что это не только правильная, но и необходимая задача. Некоторые герцогства на юге были больше, чем вся страна. Рядом с могущественным соседом – Ангевинской державой – она казалась ничтожной.

Кто бы там ни правил, он был врагом Филиппа. Сначала он должен был сам добиться власти. Еще при жизни отца в ноябре 1179 года он был коронован Реймским епископом Гийомом, который помазал его священным маслом и надел на него корону. Год спустя, в 1180 году, он взял государственную печать и объявил отца слишком больным, чтобы принимать решения.

Все удивлялись его жажде власти и боялись его жестокости. Опасения также вызывал способ, с помощью которого он хотел сделать Францию великой: он был намерен плести мрачные интриги и сеять раздор. Ему удалось усложнить жизнь старому королю Ангевинской державы, Генриху Плантагенету. У того было четверо сыновей, каждый из которых мечтал о короне, и Филипп становился союзником того брата, который боролся против отца или остальных братьев, и становился его соперником сразу же, как только он с помощью Филиппа завладевал властью.

Еще несколько лет назад он был близким другом Ричарда Плантагенета, которого также называли Львиное Сердце. Теперь, когда тот стал королем, Филипп превратился в его злейшего врага и искал союза с Данией, чтобы стать ее господином.

На корабле, где по-домашнему пахло дровами и потом, Софию встретила Грета. У нее с собой почти ничего не было, а немногочисленные платья были такими скромными и простыми, что Грета потребовала, чтобы она их при первой же возможности сменила на более красивые и дорогие. София ушла от Арнульфа и ненавистной семьи – убежденная, что больше никогда их не увидит. Она не знала, что именно ее ожидает (ей так и не удалось заставить Арнульфа рассказать подробности о принцессе Изамбур), но была уверена, что рядом с королевой ей будет обеспечена утонченная, духовно насыщенная жизнь, не такая, как в доме тупой Берты или озабоченного болезнями купца.

«Я буду ее хронисткой. Может, рядом с ней, в Париже, в котором так много умных людей, я стану великим ученым и отомщу за насмешки Мехтгильды, за трусость Арнульфа, за глупых родственников моей покойной матери».

Такие мысли занимали Софию, когда она в сумерках покинула Любек и отправилась в двухдневное путешествие в Роскильд, резиденцию датского короля. Королю ее не представили. Торвальд, купец, которому ее передал Арнульф, отвел ее на корабль, стоявший на причале в порту, который должен был отправиться с драгоценным грузом во Францию.

Женщина, которая встретила ее, – Грета служила горничной Изамбур Датской. Она много рассказывала о себе, но почти ничего о принцессе.

– Я не знаю, насколько сейчас удобно беспокоить принцессу... она очень своеобразная, – вот все, что Грета решилась сказать.

Когда София спросила, в чем именно заключается своеобразие Изамбур, Грета не ответила.

Впрочем, Грета тоже не походила на женщин, которых Софии когда-либо доводилось встречать. В отличие от других датчан, отправлявшихся с Изамбур во Францию, она была не высокой и светлой, а маленькой и полной. Ее раскосые глаза, казалось, наполовину скрывали ее взгляд.

Она рассказывала о родном острове на севере Дании, где люди не последовали за Гаральдом Блатландом и не обратились в христианство, а продолжали петь песни о богах, феях и эльфах. Эти истории были такими же жестокими и ужасными, как и сама жизнь. Грета была еще ребенком, когда ее руки огрубели и потемнели, потому что она занималась выделкой кожи, а ее душу отшлифовали сильный ветер и бесцветный снег, которые ограничили все желания до стремления к огню и вяленой рыбе.

Когда Грете исполнилось двадцать, жизнь стала более яркой, но не более радостной. Из далекой Дании на остров пришли мужчины, уничтожили всех язычников, оставив в живых нескольких женщин, чтобы развлекаться с ними. В качестве наказания за такое бесстыдное поведение и бесполезные убийства епископ приказал самым почтенным из мужчин воспитать из дикарки христианку. Их выбор пал на девушку, которая до этого времени казалась глухонемой. Ей дали имя Маргарита, но звали Гретой, и молчунья, попав в более мягкую среду, превратилась в настоящую болтушку. Язык, которым она сначала не пользовалась, стал средством отомстить злой судьбе. Она делала все, что от нее ожидали, вставала на колени перед распятием, когда приказывали, но говорила без умолку. Она отвлекала от работы слуг, постоянно рассказывая им о короле Горме, который был родоначальником датчан и избивал священников, чтобы не становиться христианином, о самом великом из героев, Старкадре, убившем своими руками девятерых свирепых воинов, о короле Гейрроде, который при визите Одина отказал ему в гостеприимстве и был разорван на части.

Теперь, когда София настаивала на том, чтобы повидаться с принцессой, она лишь изливала на нее потоки слов.

– Ты не можешь предстать перед ней, как перед любым другим человеком, – ответила она таинственно. – Сначала ты должна научиться вести себя с ней.

– Я буду служить ей так, как полагается служить принцессе, – решительно ответила София, – именно для этого меня сюда и вызвали. Я знаю, что к даме королевских кровей следует относиться с почтением.

Грета задумчиво пожала плечами.

– Этого недостаточно, ведь ее особенность заключается не в том, что она принадлежит королевскому роду, а в том, что...

Она замолчала, и ее глаза задорно сверкнули. София не понимала ни ее намеков, ни того, почему варварку с севера сделали ближайшим доверенным лицом Изамбур.

Правда, в доме принудительного покровителя Грета освоила латынь и более или менее научилась себя вести, но все равно, как могло получиться, что именно она одевала принцессу, причесывала, подносила ей еду, что именно ее отправили вместе с ней во Францию?

София точно так же не понимала, почему выбрали ее саму почему женщины датского двора отказались последовать зг принцессой Изамбур, чтобы засвидетельствовать бракосочетание.

– Иногда кажется, – начала Грета так таинственно и тихо, будто пересказывала древнюю сагу, в которой нельзя изменить ни слова. – Иногда кажется, будто Изамбур не от мира сего. Говорят, она дочь русалки и короля. Он прожил с ней три дня, но когда вернулся обратно в мир людей, оказалось, что прошло три года. Он рассказывал священнику о странных подводных царствах, и священник, испугавшись, запретил ему возвращаться туда. Тем временем русалка в мучениях родила ребенка, но ее, ослабевшую, подхватили волны и унесли в глубины Северного моря, где ее разорвали чудовища, привлеченные запахом ее крови. Младенца выбросило на берег, там его нашли и принесли отцу. У девочки было человеческое тело, и, казалось, ничто не указывало на то, что это ребенок русалки. Ничто не напоминало о другом мире. Но все же...

Грета замолчала.

Хотя она говорила быстро, не глядя на Софию, ее слова не были похожи на обычную болтовню, в них чувствовалась глубокая искренность. София не знала, что и думать.

В темном чулане, куда ее проводила Грета и где она должна была провести опасное путешествие, ей вдруг стало тесно и душно. Ей казалось, что с каждой волной, поднимавшей еще стоящий на якоре корабль, пол скрипит, а потолок опускается с глухим треском.

Но вскоре эти глухие, неприятные звуки вдруг перекрыл громкий, пронзительный и ужасный крик, какого Софии не приходилось слышать ни из уст больных, ни из уст потной Берты, ни из уст ссорящихся монахинь. Она сжалась в комок, как и Грета.

– О Небеса, уже несколько недель принцесса Изамбур молчала, а теперь опять началось! – испуганно прошептала Грета, охваченная святым благоговением. – Я могла поклясться, что это снова произойдет, поскольку недавно приходил священник, чтобы прочитать с ней молитву, и едва он к ней приблизился...

Она замолчала и вылетела из комнаты, не обращая внимания, на Софию, которая последовала за ней к комнате принцессы, чего раскосая девушка не должна была допускать.

Перед Софией открылось самое жуткое зрелище, когда-либо виденное ею.

София ожидала, что Грета что-то предпримет. Но девушка, обычно такая разговорчивая, держалась от принцессы Изамбур на расстоянии и смотрела на нее с таким уважением, будто это была сама Мадонна.

Другие женщины, которые находились в комнате принцессы, вели себя тихо и тоже не вмешивались в происходящее. Необычное поведение Изамбур, поразившее Софию, казалось, никого не удивляло. Ее крик они воспринимали с той невозмутимостью, с какой мясник слышит визг зарезанной свиньи. Однако у Софии было впечатление, что звуки, издаваемые принцессой, были куда более неприятными, чем поросячий визг.

– Да, королевская семья Дании необычная, – пробормотала одна девушка и доверчиво подмигнула Софии. – Король Кнут, брат Изамбур, тоже очень своенравный и нетерпеливый, вопит, когда ему что-то не нравится, и любит бросаться с кулаками даже на служителей церкви.

Другая с ухмылкой кивнула.

– Когда ему было шестнадцать лет, – начала она, возбужденно сверкая глазами, – он в гневе избил священника. После этого он год должен был отбывать наказание, поститься, ежедневно посещать мессу и пешком отправиться в собор в Роскильде.

– И все же, – продолжала первая девушка, – его нрав намного спокойнее, чем у его отца. Подумайте только, король Вальдемар жестоко избил собственного шурина.

София в замешательстве смотрела то на одну, то на другую, не в силах понять, почему никто не заботится о принцессе Изамбур.

– Да, при таком отце, – невозмутимо продолжала датчанка, – не удивительно, что Изамбур странная. Его звали Вальдемар, а его русскую жену Софией, и хотя она была заботливой, послушной и родила девятерых детей, он превратил ее жизнь в ад. Я думаю, Изамбур своими странными припадками с самого рождения стремится спастись от его гнева.

– София из России привезла с собой брата, – продолжала другая. – Тот мог смириться с холодным климатом Дании, но не с одиночеством, поэтому попытался согреться под крылышком Кристианы, сестры-красавицы Вальдемара. София предупреждала его о гневе мужа, но влюбленный ничего не хотел слушать. В конце концов Вальдемар до смерти забил сестру, а Бурусия велел кастрировать, ослепить и отрубить руку и ногу. Остаток жизни он провел в монастыре и не мог произнести больше ничего, кроме имени убитой возлюбленной, Кристианы.

– Да, можно подумать, что Изамбур в него, хотя он совсем других кровей.

Обе девушки замолчали, а София так и не поняла, что же происходит у нее на глазах.

Принцессе Изамбур было шестнадцать лет, и выглядела она как любая девушка ее возраста. У нее были серо-голубые глаза, а волосы такие светлые, что казались белыми. Туго сплетенные косы, еще не покрытые вуалью, поскольку она пока была незамужней, были такими тонкими на концах, что походили на нитки. Ее кожа, видневшаяся из-под серого, узкого корсета, была гладкой и упругой, но бледной.

Это простое лицо теперь исказила дьявольская гримаса. Издав душераздирающий крик, девушка изогнулась, глаза вылезли из орбит, изо рта закапала белая пена. Ее тело била крупная дрожь.

– О Небеса! Что случилось с этим созданием, почему она так кричит?

– Я ведь уже говорила, она не от мира сего, – к Грете после долгого молчания снова вернулся дар речи. – Одни объясняют это безумием ее отца, другие – проклятием ослепленного и изуродованного Бурусия, которое лежит на ней, а остальные – такие, как я – связывают это с историей о русалке. Как бы то ни было, Изамбур красива внешне, но она не произнесла за свою жизнь ни одного слова. Она не умеет писать, да и веретено не удержит. Чаще всего она сидит с отсутствующим видом, как будто парит над миром, не касаясь ногами земли. А иногда – это случается редко и чаще всего тогда, когда к ней слишком близко подходит мужчина, – она начинает кричать невыносимо, ужасно и долго. Я думаю, что в такие моменты ее устами говорят древние боги, которых христианские священники хотят изгнать из нее.

Грета с благоговением кивнула, тем самым подтверждая, что принудительное исправление и перевоспитание не лишили ее старых верований и что принцесса Изамбур для нее, скорее, не дьявольское создание, а персонаж мрачных сказок, которого следует уважать еще больше, чем воплощенного христианского бога.

– Как дочь русалки, – продолжала она шепотом, – она страдает так же, как те, кто никогда не могли ходить по земле, разве что испытывая невероятную боль. Когда наш земной мир слишком грубо касается ее, она начинает так неистово кричать, что хоть беги.

Софии преданность и благоговение Греты были чужды. В ней поднялась ярость, может, не такая неистовая, как крики Изамбур, но не менее сильная.

Ее судьбу связали с женщиной, которая была рождена безумной. От Софии ожидали того, что она будет достаточно умной и ловкой в беседе, чтобы думать и говорить за принцессу и помогать ей во всех жизненных ситуациях. А прежде всего, София должна будет скрыть от короля Филиппа слабоумие его невесты и заключить союз, поскольку другой дочери у датского короля нет. Если ей это не удастся, то не только политика Кнута разобьется вдребезги, а Изамбур с позором отвергнут, но и у нее самой никогда не будет достойной жизни.

О, как Арнульф мог так поступить с ней? За что судьба постоянно наказывает ее?

– Она слабоумная! – яростно воскликнула София. – Слабоумная, которую хотят отдать в жены королю Франции!

Несмотря на то что в ее голосе слышались бессилие и ярость, он был несравненно тише, чем крик принцессы. От этого она окончательно потеряла надежду посвятить свою жизнь написанию хроники об Изамбур и учению. Она решительно направилась к принцессе.

– Нет! – вскрикнула Грета, и в ее голосе послышался неподдельный страх. – Нет! Не трогай ее! Обычно она ведет себя тихо и покорно, не обращая внимания на то, что происходит вокруг. Но только немногим людям она позволяет прикасаться к себе. Я вхожу в их число и только поэтому могу прислуживать ей и еду с ней во Францию. Если к принцессе прикоснешься ты, она закричит еще громче.

Но Софию ничто не могло остановить. Раз уж ее благополучие зависело от безумной, ей следовало подчинить ее себе и заставить играть по своим правилам.

Она схватила принцессу за худую руку и встряхнула ее так сильно, что та перестала дрожать, и София прокричала ей в искаженное гримасой лицо:

– Я Рагнхильда фон Айстерсхайм, некоторые называют меня Софией. Я позволила привязать себя к вам лишь потому, что мне обещали поучительную и интересную жизнь. Не думайте, что вам удастся разрушить ее и утащить меня в ад безумства. Прекратите! Прекратите! Немедленно прекратите так невыносимо кричать!

1245 год
Женский монастырь, город Корбейль

Воспоминание о суматохе сопровождало Роэзию вплоть до наступления сумерек.

Она стояла на коленях в своей келье, укрывшись от потрясений, но ей никак не удавалось сосредоточиться на молитве. Бранные слова звучали в ее ушах и вызывали отвращение, ведь она привыкла видеть в женском монастыре мирное место, а не тюрьму, как некоторые сестры. Она хотела снова обрести покой!

Когда сестра Элоиза обвинила сестру Клариссу в сделке с дьяволом, та отрицала это и не хотела, чтобы ей напоминали о грехе юности. Этот грех она совершила вовсе не для того, чтобы навредить матери, она сожалела о своем поступке и давно искупила его вину.

Сестры же разделились на два лагеря: одни обвиняли Элоизу в злословии, а другие набросились на Катерину. Та же, никого не слушая, говорила, размахивая руками и сотрясая двойным подбородком, и не успокоилась, пока не рассказала всю свою жизнь и не доказала, что, в сущности, верит в Бога и боится его.

Потом она яростно повернулась и покинула столовую. Но с ее уходом ничего не изменилось. Со всех сторон слышался визг: одни обсуждали упреки Элоизы и рассказ Катерины, другие – найденные останки хронистки и причины ее смерти, третьи же списывали все непорядки на дьявола – ведь не напрасно сестра Элоиза вспомнила о нем.

Роэзия была склонна простить ее за это. Она поняла, что сестра Элоиза своими словами хотела отвлечь внимание сестер. Ведь Катерина, дочь Софии, заявила, что знает, о чем идет речь в хронике и что мать позволяла читать ее.

Теперь никто и не думал о таинственной хронике, и Роэзия сказала, обращаясь к сестре Элоизе:

– Позаботься о том, чтобы они мирно поели и разошлись!

Затем она просто повернулась и покинула собрание, что тоже было весьма необычно.

То, что мать настоятельница так тихо ушла, подействовало на сестер. Вопли стали стихать и превратились в бормотание раньше, чем Роэзия успела закрыть за собой дверь.

Не оборачиваясь – что произвело на сестер еще большее впечатление, – она шла вперед и, только выйдя из комнаты, позволила себе громко вздохнуть.

Она заметила, что ее руки слегка дрожат, наверное, оттого что ей так много нужно предотвратить: распространение ссоры или паники, появление ненужных вопросов и подозрений.

«Если бы ты знала, София, сколько у меня из-за тебя неприятностей», – пронеслось в голове Роэзии, и она почувствовала, что злится на покойную.

Конечно, ее недовольство не было похоже на недовольство остальных сестер, ненавидевших Софию за то, что она оказалась умнее и ученее их, что была слишком гордой и постоянно занималась своей хроникой. Нет, все это никогда не беспокоило Роэзию. Напротив: придя в монастырь, она увидела в Софии единомышленницу, женщину, которая руководствуется здравым смыслом, не любит пустословия и которая нашла приют в чистом, безжизненном мире книг. А теперь эта единомышленница оказалась, скорее, нарушительницей спокойствия – неважно, была ли в том ее вина или нет.

Эти мысли сопровождали Роэзию весь день, испортили ей молитву и короткий сон, в который она погрузилась, когда легла отдохнуть на свою кровать. Она делала это редко – и пробудившись ото сна, не почувствовала себя ни посвежевшей, ни успокоенной: ей снилась убитая и переполох, вызванный обнаружением ее трупа.

После беспокойной дремоты она с трудом пришла в себя. Не успела она подняться, как услышала назойливый стук в дверь, почти как вчера ночью, когда к ней пришли, чтобы сообщить о смерти Софии.

Теперь к ней обращалась сестра Элоиза.

– Мать Роэзия! – ее голос звучал почти умоляюще.

– Идите скорее сюда. Случилось ужасное!

Роэзия вздохнула. Когда она поднялась, чтобы открыть дверь, кровь прилила к уставшим ногам, вызвав боль.

– Нельзя ли наконец успокоиться? – недовольно спросила она.

Элоиза старалась выглядеть невозмутимо, как всегда, ведь именно за это ее любила Роэвия. Однако лицо ее было белым как мел.

– Это... это... – начала она, заикаясь.

– Ну говори же!

– Нашли Катерину, вернее, сестру Клариссу, как ее называют здесь в монастыре. Она сидит в своей келье. Мертвая. С веревкой на шее.

Глава V
1193 год

Из хроники

В течение долгих лет маленькой Франции приходилось смотреть на огромную Ангевинскую державу без всяких перспектив когда-либо сравняться с ней по власти и величине. А теперь появилась возможность провести победоносную войну.

Смелого Ричарда Львиное Сердце в Палестине прозвали героем, в то время как король Франции Филипп потерпел поражение.

Когда Ричард возвращался домой, его схватил Леопольд Австрийский и запер в крепости Дюрнштейн. И это еще было не самое худшее, потому что у Ричарда были и более страшные противники.

Император Генрих VI тоже жаждал мести, после того как Ричард во время борьбы за Сицилию принял сторону его противника. Теперь он хотел отплатить ему, забрал Ричарда у Леопольда и потребовал большой выкуп.

В Англии стали спешно собирать средства, но давали не все. Младший брат Ричарда, Иоанн Безземельный (у него до сих пор не было собственной земли), понял, что пришло время избавиться от ненавистного присутствия бесполезного младшего брата. Он заключил союз с Францией и помог заклятому врагу Ричарда, Филиппу, захватить в быстрой, страшной войне следующие ключевые города: Гизор и Диппе, Эвро и Омаль, Тильер и Нонанкур.

Война началась с триумфа и должна была так и продолжаться, а поскольку времени было мало и Ричард мог освободиться в любой момент, Филиппу не стоило медлить с «датской свадьбой».

Все именитые люди маленькой Франции сопровождали короля в Амьен, где он должен был встретить принцессу и в тот же день жениться на ней.