Текст книги "Убийства в монастыре, или Таинственные хроники"

Автор книги: Юлия Крён

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 31 страниц)

– Ха! – воскликнула она, оттолкнув Катерину так сильно, что та ударилась головой о стену. Это помогло девочке окончательно прийти в себя.

– Мама, – пробормотала она, оправдав, хотя и с запозданием, самые худшие опасения Софии и показав, что ее план находится под угрозой срыва. – Теодор... Теодор обнаружил ее. И я ее видела... Скажи, мама, ты знала, что в нашем доме живет прокаженная?

София думала, что найдет в лице Мелисанды еще более ужасные следы разрушения, чем в последнюю из встречу. С тех пор пошло почти десять лет, и было в высшей степени удивительно, по мнению Софии, что первая жена Бертрана все еще была жива.

Каждый день она надеялась, что Изидора наконец сообщит о ее кончине. Но не лапы смерти вытащили Мелисанду из ее убежища, а Теодор.

Это случилось неделю назад, и только сейчас София нашла в себе силы отправиться к Мелисанде. Она закрыла рот промасленным полотенцем, чтобы не вдыхать отравленный воздух, и, быстро взглянув на прокаженную, поняла, что ей не придется увидеть, насколько продвинулась болезнь. Изидора обмотала все ее тело тряпками. Даже лицо было похоже на белую маску, на которой краснели только губы и ноздри.

– Как вы могли допустить, чтобы Теодор обнаружил вас? – спросила София приглушенным голосом из-под промасленного полотенца.

Она даже была готова к тому, что прокаженная не ответит, что болезнь уже давно уничтожила все ее чувства, и она не только ослепла, но и оглохла и онемела.

Но Мелисанда вдруг с тихим стоном подняла голову.

– А как я могла помешать этому, если ноги сами привели его сюда? – спросила она на удивление четко. Все ее тело было разрушено, но язык остался цел.

– Вы не должны были говорить ему, кто вы такая!

– Ну, теперь уж ничего не изменишь. Не сердитесь! Я попросила его никому об этом не говорить. Вашей дочери – ее зовут Катерина? – сказали, что я – дальняя родственница.

– Что... что вы хотите от Теодора?

София заставила себя войти в эту страшную комнату только для того, чтобы задать этот вопрос. Она уже несколько дней хотела рассказать юноше о своем намерении, которое должно сгладить ее унижение при дворе, о своем плане поместить его в центр власти и влияния, но он, до сих пор жадно ловивший каждое ее слово, отказывался говорить с ней. Он повторял только одно и то же: что его учения были напрасны, что намного лучше быть врачом. О боже мой, если бы он только знал, что его мать жива!..

София никогда не слышала, чтобы он говорил о ней. Но с тех пор, как он обнаружил ее (это случилось совершенно случайно, он искал свои рукописи, разбросанные по всему дому), его мир, казалось, стал вращаться только вокруг Мелисанды. Он чувствовал отчаяние, жалость, но прежде всего он впервые понял, что в его жизни что-то не так.

– Даже если бы ты знал о ней... даже если бы был врачом, тебе все равно не удалось бы вылечить мать от проказы! – нетерпеливо воскликнула София. – Лечить ее так же бесполезно, как твою больную ногу!

– Я бы все отдал за то, чтобы иметь возможность хотя бы избавить ее от боли! Не думайте, София, что только ее вид поверг меня в такое отчаяние. Вы ведь даже не представляете, что происходит в университете с тех пор, как к нему были присоединены монастырские школы. Вы были так заняты дофиной Бланш, что не слушали меня! А там происходит вот что: узколобые профессора обрушиваются на Аристотеля, усложняют всем жизнь. О, благословенны те времена, когда Тьерри Шартрский, Жильбер Порретанский или Адам дю Пти-Пон преподавали в Париже. Их конкуренция оживила науку. Они оставались при своем мнении даже тогда, когда папа был с ними не согласен. Но об этом сегодня не может быть и речи... Вы думаете, достаточно получить как можно больше знаний, потому что именно в этом и заключается ваш великий талант. Но я считаю, что знания необходимо правильно скрепить, и каждый день наталкиваюсь на протесты тех, кто следует по ограниченному пути. Бессмысленно, боже, как бессмысленно все, что связывает меня с университетом. Насколько более я был бы полезен, если бы сидел с матерью и... менял ей повязки!

София не хотела продолжать тот спор. Нет, говорить с ним сейчас было невозможно. Но через несколько дней у нее появилась надежда, что прежняя соперница поможет вернуть его внимание и направить на путь разума.

Решительным шагом она отправилась к прокаженной, чтобы задать ей один вопрос:

– Итак, что вам нужно? Что заставило вас заговорить с ним, вместо того чтобы просто отправить прочь?

Теперь, когда Мелисанда доказала, что вполне способна разговаривать, София ожидала от нее разумного ответа. Та начала говорить, но вовсе не для того, чтобы ответить на вопрос Софии. Она обратилась к совершенно неожиданной теме.

– Вы слышали о том, что прокаженные начинают испытывать страстные плотские желания? – спросила Мелисанда глухим голосом.

От удивления София чуть было не выронила платок, который прижимала к губам.

– Да, это так, – горько продолжала Мелисанда. – Бог карает нас не только бичом болезни, но и ненасытным желанием! Я не слишком любила Бертрана. Он был таким бешеным... диким. В первую брачную ночь его одолело такое желание, что он пролил семя на мой живот и больше не мог войти в меня.

София снова крепко прижала платок к губам, но все ее тело было охвачено дрожью. В комнате было очень холодно, наверное, из-за того, что прокаженная сильно потела под многочисленными тряпками, в которые было замотано ее тело.

– Мелисанда, – начала она, не понимая, зачем больная рассказывает ей столь интимные вещи.

– Слушайте меня! – пронзительно приказала Мелисанда, показывая, что теперь ее черед говорить. – Я знаю, кто вы такая, несмотря на утонченную ложь Изидоры. Бертран женился на вас, хотя он и не имел на это права, покуда я жива. Ну бог с ним. Не перебивайте меня!... В первые годы нашей совместной жизни я под разными предлогами пыталась избежать близости с ним. Но когда я впервые обнаружила в подмышках уплотнения, а руки и ноги покрылись мокрыми ранами, которые стали прилипать к одежде, о, тогда я все отдала бы за то, чтобы он взял меня так неистово, как раньше, только чтобы знать, что проклятая болезнь не ослабила его страсть.

– Мелисанда! – снова крикнула София. Она пришла сюда не для того, чтобы выслушивать все это, но прокаженная решительно продолжала свой рассказ.

– Я сказала: послушайте меня! Он тщательно скрывал это, но мое тело стало вызывать у него отвращение. Его член оставался бледным и мягким, будто на него легло злое сарацинское проклятье. Он заставлял себя гладить мое лицо, но все его существо избегало меня. А на следующий день он подарил мне золотую цепь с рубином – для него знак того, что он любит меня несмотря ни на что и будет любить всегда, а для меня – доказательство того, что все кончено.

София опустила глаза. Было непросто смотреть на белую, неподвижную фигуру. Голос, исходивший от нее, был единственным, что в ней оставалось живого, но он казался голым, потому что лица ее не было видно и нельзя было понять, бледна она или нет, хмурится или улыбается. Кроме того, София знала, что находиться в этой комнате долго просто опасно: заразиться можно было от одного только дыхания прокаженного. Тогда печень начнет вырабатывать слишком много черной желчи, и она разрушит весь организм.

– Я не виновна в том, что с вами произошло, – поспешно сказала София, желая поскорее прекратить этот разговор. – Но дело не в этом. Я здесь потому, что Теодор...

– Я и сегодня ношу эту цепочку, – невозмутимо прервала ее Мелисанда, которая, судя по всему, и не думала прекращать рассказ. Она принялась рыться в своих повязках и извлекла оттуда украшение. Рубин блестел матовым блеском, но на фоне бесцветной фигуры казался ярким, как пятно крови. – Эта цепочка – мое проклятие. Знаете... у меня на родине принято читать реквием по прокаженному, прежде чем прогнать его из общества. Я должна была лежать в центре, мое тело покрывала белая простыня. Я слышала каждое слово, которое произносили священники, молившиеся о спасении моей души, а мои сестры плакали. Ревы! Они всегда завидовали моей красоте... Но теперь я должна была потерять красоту, здоровье, привычную жизнь. Также я должна была потерять любовь Бертрана, его страсть, желание. И сына – от него мне тоже пришлось отказаться. Потому что раз уж супруга пугает мой вид, то разве можно смотреть на меня ребенку?

София от смущения даже перестала замечать тошнотворный запах.

– Что... что вы хотите мне сказать?

Мелисанда горько рассмеялась, но тотчас же схватилась за грудь, будто почувствовав острую боль.

– Изидора боялась сделать мне больно и скрывала от меня правду. Но я знаю это, знаю! Я потеряла все, а вы живете моей жизнью! Это самое ужасное! Вы украли у меня супруга! Родили ему дочь, которую должна была родить я! Вы отняли у меня его страсть! Его член снова стал твердым между ваших ног! Скажите, он был таким же несдержанным, как и прежде?

София опустила голову, загнанная в ловушку ложью, которой ей пришлось воспользоваться, чтобы заставить Изидору совершить убийство. На какое-то мгновение она даже решила рассказать Мелисанде правду, чтобы та знала, что только тело Бертрана проявляло желание, но не его дух. Может, он и питал к ней отвращение, но именно она была его женой.

– Я ничего не знала о вас... до тех пор, пока не забеременела, – сказала София.

Мелисанда не заметила, как нерешительно прозвучал ее голос.

– Мы обе были обмануты, – сказала она. – Но Изидора говорила, что вы мучаете моего сына, силой заставляете его учиться и используете в своих целях.

– Это не так, у меня на его счет большие планы! – защищалась София. – Он будет не просто ученым, а ближайшим советником Бланш и Луи. Он станет...

– Мой сын обнаружил меня! – прервала ее Мелисанда. – Он нашел путь ко мне. И в его лице я не увидела отвращения Бертрана. Вы получили все остальное, но он – он пришел ко мне! Это значит, что он мой, что я теперь снова стала его матерью, а вы больше ему не мать!

– Что за чепуха! – вскричала София, и ярость вытеснила в ней страх перед прокаженной. – Теодор – инвалид, потому что вы даже не были способны родить здорового ребенка! А я сделала из него того, кем он сейчас является. Я занялась его воспитанием, вследствие чего он получил возможность жить так, как живет! Уж наверняка он обойдется без такого гниющего куска плоти, как вы!

Под тряпками теперь был виден только раскрытый рот, а не губы. Софии показалось, что Мелисанда смеется над ней, а ее слепые глаза внимательно смотрят на нее.

– У вас нет права управлять его жизнью, – холодно сказала она. – Я попытаюсь убедить его в том, что он должен сам определять свой путь.

– Но...

– Мы с ним вместе подумаем над тем, что для него будет правильно, и он больше не будет делать то, что требуете вы.

София растерянно смотрела на нее. Внезапно резкий запах, исходивший от разлагающегося тела Мелисанды, вызвал у нее тошноту. Она больше не сказала ни слова, не стала угрожать или просить. Зато мысль ее работала с бешеной скоростью.

«Она хочет отнять у меня Теодора. Именно в это тяжелое время, когда он мне так нужен, она хочет забрать его себе. Я должна избавиться от нее».

Два дня спустя София познакомилась с Люком Арно, и он оказался самым отвратительным человеком, с который ей когда-либо приходилось встречаться.

Его лицо рассекал разбухший шрам, похожий на жирного, синего червя, который сжимался, когда он говорил. Из-за шрама один глаз подвинулся влево, а верхняя губа – вправо, что создавало впечатление, будто сшили два разных лица.

Несмотря на это уродство, он смеялся громко и много, больше всего над лицом Софии, на котором отражалось явное отвращение.

– Такой даме, как вы, еще не доводилось видеть такой рожи, не так ли? – хихикал он, почесывая без всякого смущения не только в голове и подмышками, но и между ног. – Бог мой, случилось это под Лохе. По лицу мне рубанули секирой, и каждый, кто видел меня с рассеченным черепом, позже, когда я снова смог ползать, принимал меня за воскресшего. Война наконец закончилось, будь она проклята, и я теперь живу в больнице для престарелых. Смерть забыла про меня, хотя она входит к нам каждый день и уносит кого-нибудь. Наверняка она уверена, что уже забрала меня.

На его правой руке не хватало двух пальцев, обрубки были красными и гноились. София тотчас же спрятала свои руки за спиной.

– Да не бойтесь вы! – рассмеялся Люк. – Ну, вы же сами пришли, хотя на это отваживаются немногие из парижской знати.

Он выплюнул желтую, зловонную слюну.

София быстро опустила голову, чтобы больше не смотреть на жалкое жилище. Еще в повозке она хотела покрепче задернуть окно, чтобы не видеть несчастных на улице: проповедников в забрызганных грязью рясах, фокусников и шпильманов, нарисовавших себе чесотку, инвалидов и нищих, которые издалека были похожи на голые деревья и усталые стоны которых напоминали карканье птиц. Большинство из них направлялись к стенам Парижа, и никто не шел из Парижа, как София, и хотя она всячески старалась прогнать страх перед незнакомым, волосы на ее голове все равно шевелились от ужаса.

– Да уж, благородные парижане не осмеливаются приходить в квартал Магдалены, и менее всего красивые женщины, – продолжал Люк Арно.

Он протянул руку, и она с отвращением отпрянула в сторону.

– Не смейте! – прошипела она.

– А я думал, вы хотите войти в мое знатное жилище. Стены тут прочные. У каждого жильца свой угол, и, кроме того, зимой в печи горит огонь. На самом деле, в этом доме очень строгие правила. Перед каждой едой нужно пять раз прочесть «Отче Наш» и пять раз «Аве Марию». Когда я, хозяин богадельни, отправляюсь спать, все остальные тоже должны идти спать, а моемся мы два раза в неделю. Сегодня у нас как раз банный день и...

– Заткнись, дурак! – прервала она его нетерпеливо, впервые не глядя ему в лицо.

Она всячески хотела избежать посещения дома для прокаженных, и теперь ее охватил не только ужас, но и стыд. Окна были забиты досками и смотрели на нее как слепые глазницы. Возле дома и влажной поляны протекал небольшой ручей, и перед ним сидели жалкие существа, завернутые не в белые простыни, как Мелисанда, а в серые лохмотья, как было предписано, и обмывали, постанывая и кряхтя, свои мокрые, гнойные раны и одежду. У каждого с собой была трещотка прокаженного, чтобы предупреждать незадачливых прохожих, а ступни их были обернуты куском дубленой кожи, поскольку прокаженным запрещалось ходить босиком. У каждого на поясе висела миска, из которой они ели и пили.

– Не хотите ли заглянуть внутрь моего дворца? – рассмеялся Люк Арно и опять почесал между ног, а потом протянул ей руку.

София снова отпрянула назад.

– Не смейте прикасаться ко мне!

– Ах, госпожа, не беспокойтесь! Я не заразен. Я много лет живу под одной крышей с прокаженными, но Господь миловал меня. Пальцы, которых не хватает на моей руке, вовсе не сгнили и не отвалились. Они точно так же попали под удар секиры, как и мое лицо. А все остальное у меня прекрасно функционирует, можете быть в этом уверены!

– Вы вовсе не пугаете меня, просто вы мне отвратительны! – ответила София. – Думаете, я больна?

На этот раз он почесался задумчиво.

– Ну, проказа ведь не различает богатого и бедного, – ответил Люк Арно. – Ей подвержены и короли. И здесь нет различия между служанками и герцогинями. Мы живем все вместе, как братья и сестры, и все чисты и открыты друг перед другом. Здесь все больные защищены от голода и холода, да и стыдиться им себя не приходится.

София снова неотрывно смотрела на коричневый пол. Ужас, который она испытала ранее, перешел в дрожь, но именно это заставило ее быстрее выложить, зачем она явилась сюда. Она говорила так торопливо, как будто забыла и об отвращении, и о сожалении, и о муках совести. Этот план она вынашивала последнюю ночь, пока ходила взад-вперед по своим покоям, думала, как избавиться от Мелисанды, и снова и снова приходила к одному и тому же решению. На рассвете она начала бояться саму себя.

Не было ли это нарушение сделки, заключенной с Изидорой, страшнее ее прежних грехов? Разве она более тяжким грузом опустилась на ее плечи, чем пожар в монастыре, ложь об Изамбур, убийство Бертрана?

В конце концов она так утомилась, что не могла стоять на ногах.

Она опустилась на кровать, и ее последней мыслью было то, что она – несмотря на все дурные расчеты – просто толкала Мелисанду к ее неизбежному концу.

Теперь ей не хватало всего нескольких предложений, чтобы назвать свое намерение и исполнить его.

– Жаль, – усмехнулся Люк Арно, после того как она закончила. – Я рад такому гостю, как вы!

София была вынуждена взглянуть на него.

«Слава богу, Мелисанда уже давно ослепла, – подумала она, так что ей не придется смотреть на этого страшного человека. А если внутри действительно сухо и тепло... то ей это и впрямь подойдет... Нет, я ничем ей не обязана, независимо от того, что обещала Изидоре... Мелисанда могла бы вечно жить в доме Гуслинов... если бы не вбила себе в голову отнять у меня Теодора...»

– Я хорошо заплачу вам! – сказала она, истово кивая, будто благословляя свой поступок.

Люк Арно усмехнулся и на этот раз не стал чесаться, но потер окривевший глаз.

– Я уже сказал вам, жить тут хорошо. Иисус сам был расположен к прокаженным, и мы не отстаем от него, зарабатываем так свой хлеб. Нет, если уж мне и правда выпадет счастье оказать вам эту услугу, я попрошу у вас вовсе не денег.

Его улыбка была еще более жалкой, нежели серые лохмотья, скрывавшие его тело.

– Что вы хотите? – враждебно спросила София.

Он подошел к ней, и когда она собиралась отстраниться, схватил ее за плечо.

– Красавица, не будьте так жестоки со мной! Конечно, я живу тут самой лучшей жизнью, какой только может жить такой, как я, и не хватает мне только красивых девушек, которые бы лизали мою грудь и не только. Я бы отнял у прокаженных все деньги и отдал бы их шлюхам, чтобы они удовлетворили мои фантазии. Но Богу угодно так, что по закону я считаюсь больным и никто не прикоснется ко мне. Я уже устал собственноручно доставлять себе удовольствие!

София почувствовала, как к горлу ее подступила тошнота. Она испугалась, что ее вырвет прямо на голые ноги мужчины.

– Еще одно бесстыдное слово, и я прикажу кучеру избить вас!

– Да что вы! – рассмеялся Люк Арно, засунул руку в штаны и стал играться с членом. – Ваш кучер побоится даже подойти ко мне! Не беспокойтесь, красавица! Я не осмелюсь запятнать вашу честь. Даже в таком месте, как это, я не забыл приличий. Только... если я соглашусь сделать то, о чем вы просите, смею получить за это...

Он замолчал и подошел совсем близко к ней.

– Смею за это спустя все эти годы потрогать теплую, мягкую кожу вашего лица. А воспоминания об этом хватит мне еще на многие-многие годы!

Когда Люк Арно пришел со своими мужчинами за Мелисандой, София заперлась в скриптории. Слугам она приказала помогать мужчинам, а Изидоре втихаря подмешала в пищу сок из листьев тростника, корня мандрагоры и мака. Вскоре после обеда Изидора заснула и должна была проспать еще несколько часов. Теодора и Катерину она отправила к сестре Бертрана Аделине Бриенской, младший сын которой умер во времена интердикта. С тех пор женщина родила еще троих детей, но они все были девочками, и мать, которая никак не могла прекратить горевать по некрещеному ребенку, не решалась прикасаться к ним. Но для того, чтобы она в случае болезни была вооружена, – и это был повод отправить к ней Теодора и Катерину, – София послала ей травяную смесь.

Теперь она сидела без дела. Она было собралась читать и писать, но поставила локти на стол и опустила лицо в ладони. Несмотря на темноту, было тяжело отвлечься от того, что происходило в доме. Конечно же, Люк Арно возьмет несчастную женщину. Конечно...

София почувствовала, как его руки жадно скользят по ее лицу. Она не смогла отказать ему в этом удовольствии, и он сначала слегка дотронулся до ее кожи, а потом положил на лицо ладонь. Стон, вырвавшийся при этом из его груди, был не жадным, а страстным, мягким и исполненным тоски. Только после этого он начал гладить ее, и это было еще отвратительнее, чем его прикосновения и вид его перекошенного лица. Он не был грубым. Но она подумала, что последним, кто трогал ее так, был брат Герин. Затем она резко оттолкнула Люка Арно. Но вместо облегчения на ее душу тяжелой пеленой легла тоска, отчаяние, потому что она вдруг поняла, что не знает, что делать дальше.

– Чепуха! – громко воскликнула она, выпрямилась и взялась за перо.

«Я должна быть сильнее,– написала она, – Я не допущу, чтобы Герин насмехался надо мной. Я не отдам Теодора...»

Она отложила перо. В доме было необычно тихо. Неужели Мелисанда безропотно приняла судьбу, уготованную ей Софией? Неужели она спокойно позволила увести себя из дома?

Софии это казалось невозможным. Она ожидала, что прокаженная начнет шуметь, кричать, сопротивляться, каким бы истерзанным и прогнившим не было ее тело. Но сверху не доносилось ни звука. Не было слышно ни шагов, ни насмешливого голоса Арно.

Она подождала какое-то мгновение, потом решилась открыть дверь и прислушаться.

Ничего.

Она осторожно поднялась наверх, в надежде убедиться, что все прошло, как следовало, и она может со спокойной душой вернуться к себе.

Когда она вышла в коридор, в конце которого находилась комната Мелисанды, она не нашла там прокаженной, а только мужчин, которые пришли забрать ее.

– Что вы тут стоите? – обратилась она к Люку Арно', с отвращением глядя на его шрам. Он казался еще более темным, кровь оживленно пульсировала в нем. – Почему вы никак не уведете ее?

Он громко рассмеялся, но не насмешливо, а беспокойно.

– А я уже было обрадовался новому гостю, – хихикнул он. – Но мне кажется, ей не хочется ко мне во дворец. Она дерзко отклонила мое приглашение.

София последовала за его взглядом. Мелисанда, ковыляя, вошла в комнату, эркер которой выходил на улицу. Окно из тонкой бумаги она выбила обрубком руки и теперь так сильно наклонилась наружу, что София решила, что она упала вниз.

– Бог мой! Мелисанда! – отчаянно вскрикнула она, не в силах поверить в то, что у прокаженной хватило сил идти и стоять.

Из-за резких движений тряпочная повязка, скрывавшая гниющее тело, развязалась. От него повеяло отвратительно-сладковатым запахом. Лохмотья колыхались на ветру, из-за чего вся фигура напоминала столб белого дыма, готовый улетучиться в любой момент.

Мелисанда даже не повернулась на ее крик.

– Проклятая, проклятая женщина! – прошипела она.

Охваченная паникой, София попыталась отправить к ней мужчин.

– Ну сделайте же что-нибудь! – вскричала она. Люк Арно пожал плечами.

– Пусть прыгает. Все быстро кончится. И поверьте – для такой, как она, это лучший выход.

София подбежала к Мелисанде, но не решилась схватить израненное тело.

Мелисанда горько усмехнулась.

– Мое больное дыхание навсегда отравит вашу жизнь! – крикнула она и еще дальше выглянула из окна. – Пусть вас постигнет участь более страшная, чем моя!

На этот раз София не стала колебаться и попыталась удержать ее, но схватила лишь лоскут ткани и золотую цепочку с красным рубином, которую носила Мелисанда и которую ей подарил Бертран, когда перестал желать ее и понял, что больше никогда не возжелает. Цепочка порвалась в тот момент, когда Мелисанда вывалилась из окна и головой вниз упала на мостовую. Раздался омерзительный треск и шлепок, когда разбились кости ее головы.

– Бог мой! – с отвращением промолвил Арно, как всегда почесывая между ног.

Вокруг распластанного тела уже начали собираться люди, под головой Мелисанды образовалась лужа крови, а белые лохмотья колыхались на ветру.

– Ну давайте же! – крикнула София мужчинам, прежде чем люди успели с интересом посмотреть наверх. Холодный, чистый воздух, наполнивший комнату из открытого окна, освежил ее голову. – Убирайтесь! На улицу выйдете через заднюю дверь. Никто не должен знать, что вы тут были!

Она еще никогда не видела Теодора в таком состоянии.

Целыми днями он сидел, мертвенно-бледный и неподвижный, в своей комнате, отказывался от еды и не мылся. Воздух вокруг него стал тяжелым и наполнился запахом пота. София снова и снова подходила к нему, пытаясь растормошить и поговорить с ним. Он не смотрел на нее, и она не просто беспокоилась за него, но и мучилась при мысли о том, что он позволяет Катерине бывать у него и утешать его. Он и с ней не произнес ни слова, но разрешал ее маленьким ручкам обхватывать его ладони и крепко сжимать их, точно так, как тогда, когда они вернулись домой от тети Аделины и увидели, как с мостовой счищают бренные остатки Мелисанды.

Теодор не издал ни звука, в отличие от Изидоры, которая начала кричать сразу, как только очнулась ото сна, а лишь возбужденно дышал. Затем он оперся на Катерину, которая поддержала его и проводила в дом. Несмотря на ужас и на предчувствие, что Мелисанда была кем-то большим, нежели просто дальней родственницей, Катерина, уходя, бросила на мать торжествующий взгляд.

София не решилась отругать или ударить дочь, как делала всегда, когда та вела себя столь вызывающе. Она почувствовала облегчение от того, что Теодор, по крайней мере, был открыт перед ней. Он прервал свое молчание только через неделю.

Перед тем как войти в его покои, она приготовилась снова солгать, погружаясь все глубже в море грехов и вины, в которое превратилась ее жизнь.

– Это... это разбило ей сердце, то, что ты увидел ее, – начала она, в который раз поблагодарив Бога за то, что Люк Арно успел покинуть дом Гуслинов до возвращения Теодора. Ее интриги никогда не раскроются. Никто никогда не узнает, что именно она толкнула Мелисанду на смерть.

– Она могла бы перенести все, все, – продолжала она. – Но после того, как ты стал свидетелем ее жалкого состояния, она не хотела больше жить.

Теодор вздрогнул. Он поднял голову и позволил ей посмотреть ему прямо в лицо, которое могло бы быть красивым, если бы не ввалившиеся щеки и мертвенная бледность. Хотя он постоянно повторял, что нога мешала ему ходить, но не болела, его лицо постоянно выражало мучение и имело нездоровый вид.

София осторожно положила руку на его плечо.

– Все, что я сделал, – прошептал он едва слышно, – кажется мне таким незначительным в сравнении с ее ужасной смертью. Как же ей приходилось страдать, раз она решилась на такое!

София сильнее нажала на его плечо, хотя обычно очень редко прикасалась к нему. Она осторожно подняла другую руку и провела ею по его щеке, так же, как это делал Люк Арно, когда трогал ее лицо. Но она не хотела вспоминать о его отвратительных пальцах. Она хотела поймать на крючок пасынка, которому никогда не дарила тепло. А теперь она ласкала его и жалела, пользуясь его горем и отчаянием, чтобы разбить сопротивление, и обняла его. С удовольствием, хотя и с легким отвращением, она заметила, что его движения стали мягче.

– Ты не должен губить свою жизнь только потому, что это сделала твоя мать! – мягко сказала она, не выпуская его из своих объятий. – Конечно, я понимаю твою тоску. И мне больно видеть тебя таким. Но я думаю, что Бог примет ее несчастную душу и простит ей то, что она сама лишила себя жизни. Хотя это и смертный грех, но мне кажется...

Он напрягся, освободился от нее и встал.

– Замолчите, София! – прошипел он. – Сочувствия вы никогда не ощущали, оно вам просто незнакомо. Даже я всегда был для вас только средством для достижения цели!

– Это неправда! Это не так, даже твоя мать признала это.

Он недоверчиво посмотрел на нее. Она не решилась снова коснуться его лица и обнять его, но оперлась на его плечи.

– Да, да... – прошептала она, и ложь – сколько ее уже было в ее жизни – легко слетела с ее губ. – Она очень волновалась за тебя и доверилась мне. Больше всего ее беспокоило твое желание стать врачом. «Это ужасно, – сказала она мне, – видеть, как гниет твое собственное тело. И меньше всего мне хочется, чтобы мой единственный сын провел всю жизнь у постели больных. Он заслуживает лучшей доли».

– Я не верю вам!

– Так оно и было, – невозмутимо подтвердила София. – Я даже могу доказать тебе это...

Она сделала шаг назад, порылась в складках темного платья и достала золотую цепочку, которую сорвала с шеи падающей Мелисанды. Она взяла руку Теодора и вложила цепочку в его ладонь.

– Эту цепочку Бертран подарил твоей матери после того, как она родила тебя, – уверенно начала она. – Она передала ее мне в знак того, что вверяет тебя моим заботам. Теперь я должна стать твоей матерью, решать твою судьбу, печься о твоем благе. Я должна добиться того, чтобы ты занимался тем, что у тебя лучше всего получается, – наукой.

Теодор, широко раскрыв глаза, смотрел на украшение. Ей показалось, что он побледнел еще больше, хотя это было, скорее всего, невозможно. София снова заставила себя обнять его. Может, так ей удастся прогнать его печаль. А может, и избавиться от чувства вины за все совершенное.

Каким же он был худым и хрупким!

Он был почти отвратителен ей. Она уже собралась оттолкнуть его и сказать, что никогда не любила его, что его слабая натура всегда оставалась для нее чужой. Она уже хотела как можно скорее убежать от него и его растерянности.

Но ей вовремя удалось взять себя в руки. Все-таки он был нужен ей. Не как сын, не как ученик, а как маска, которую она могла надеть и действовать незаметно как при дворе, так и в университете.

Она не оттолкнула его, а мягко отпустила и продолжала говорить.

– Я всегда повторяла, что буду руководить твоей судьбой до тех пор, пока ты не узнаешь столько, сколько знаю я, – сказала она быстро. – А ты решил поступить по-своему. Дело в том, что... Нужно выполнить ее желание, Теодор, даже если тебе по душе что-то другое. Сделай это не для меня – для нее! Сделай это ради твоей несчастной, покойной матери Мелисанды де Гуслин! И если тебе не достаточно учебы в университете, я придумала для тебя задание, даже, скорее, должность, в которой гораздо больше смысла и которая откроет тебе прекрасное будущее. Я понимаю, что ты страдаешь от узколобости некоторых профессоров. Но именно поэтому тебе следует достичь большего, чем они, подняться выше их.

Он тяжело опустился на стул, показывая, что ослабело не только его тело, но и сила воли.

– О чем ты говоришь? – спросил он. Она улыбнулась, увидев, что он поддался.

– Позже, – мягко ответила она. – Об этом я расскажу тебе позже.

Выйдя из покоев Теодора, София наткнулась на Изидо-ру Единственный глаз не смотрел жестко и настойчиво, как обычно, а покраснел и опух от слез. Она охрипла от долгих рыданий. Никто в доме не горевал о Мелисанде так сильно, как она.

– Что вы наделали! – горько сказала она. – О, что вы наделали! Я думала, что, идя с вами на сделку, обеспечу Мелисанде спокойное существование. Вы поклялись мне! Вы поклялись мне в этом, рыдая у меня на плече!