Текст книги "Убийства в монастыре, или Таинственные хроники"

Автор книги: Юлия Крён

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 31 страниц)

1245 год
Женский монастырь, город Корбейль

Ослепшую от слез Роэзию вырвало, прежде чем возле этого страшного места послышались первые шаги. К ее горлу подступил сухой хлеб, который она съела утром и который теперь приобрел у нее во рту вкус гнилой тины.

Грета.

Грета сидела на стуле, запрокинув голову назад.

Когда они нашли Катерину, она была бледной, а ее губы плотно сжаты. Лицо Греты, напротив, посинело, а распухший язык, которым она в течение своей жизни так активно пользовалась, быстро произнося многочисленные слова, свисал из уголка рта до самого подбородка. Ее глаза были открыты, взгляд неподвижен и замкнут, как всегда, будто она хотела даже своей мучительной, насильственной смертью посмеяться над Роэзией.

«Нужно закрыть двери скриптория,– подумала Роэзия. Другие не должны этого видеть, нужно что-то сделать... о, какое ужасное, отвратительное зрелище!»

Но прежде чем она успела выпрямиться, сзади послышался голос.

– Мать настоятельница! – вскричала одна из сестер. – Мать настоятельница! Мы слышали ваш крик – что случилось? Вы нашли Грету?

Роэзия протерла глаза, полные слез, и посмотрела на сестру, пытаясь узнать ее. Сначала она надеялась, что сестра Элоиза будет первой, с кем она сможет обсудить ужасное происшествие. Перед ней стояла старшая, разумная сестра, а не молодые, которые вели себя как встревоженные куры, и настоятельница обрадовалась ей.

– Закрой скорее дверь, но не смотри в комнату! – приказала она и, когда поймала вопросительный взгляд сестры, добавила:

– Да, я нашла Грету. Она сидит там, на стуле, с веревкой вокруг шеи. Кто-то... кто-то задушил ее, как и остальных.

Во рту она почувствовала горький привкус. Она ощутила, как желтая слюна стекает по ее подбородку, но у нее не было сил поднять руку и вытереть ее.

Она сидела перед собственной рвотой, глядя в пустоту, а другая сестра, Иоланта, тихо закрыла дверь в скрипторий. Роэзия не знала, последовала ли она ее совету не смотреть на страшное зрелище. В любом случае, дыхание сестры стало спокойнее и вела она себя на удивление сдержанно.

– Сейчас придут остальные, – сказала Иоланта. – Ваш крик был слышен даже во дворе. Что же вы им скажете?

Роэзия пожала плечами. Казалось, будто Грета стоит рядом, живая. Они ведь только что беседовали во дворе.

А теперь она мертва, эта древняя старушка, вместе с королевой Изамбур исколесившая пол-Европы.

Роэзия вскрикнула.

Неужто она угодила в ад за то, что не подчинялась христианскому Богу? Или Изамбур, которую называли святой, замолвила словечко за свою верную спутницу, которая не оставила ее в беде, как София? Но неужели Изамбур, оказавшись на Небесах, обрела дар речи? При жизни она ведь не сказала ни слова... и многие утверждают, что ее святость на самом деле была слабоумием.

Сестра Иоланта нагнулась к Роэзии. Ее крепкая рука, хотя и лишенная всякой теплоты, помогла ей подняться на ноги.

– Конечно, страшно смотреть на мертвеца, – сказала она. – Но вам следует прийти в себя!

Роэзия слабо кивнула, но ее глаза остались безучастными.

– Да-да, я знаю, только не понимаю, за что нам все это... Так... много убитых...

– Мать настоятельница! Мы должны сохранять спокойствие!

– Если бы я только знала, – вздохнула Роэзия, – если бы я только знала, почему все это происходит.

Иоланта поставила ее на ноги и отпустила. Теперь она осторожно дотронулась до плеча Роэзии и мягко погладила его.

– София навлекла на нас эти несчастья, – сказала она трезвым, холодным голосом. – Да, София виновата во всем происходящем...

Иоланта всегда отличалась столь разумным поведением, что Роэзия не ожидала такого тяжелого обвинения.

– Как ты можешь так говорить? – вспылила она. – София ведь умерла первой! Тот, кто убил остальных, скорее всего, и ее....

Она остановилась, боясь произнести что-то ужасное.

– Может быть, она стала жертвой, – возразила Иоланта.– Но только еще при ее жизни было так: где бы она ни появлялась, куда бы ни встревала – везде начинались беспокойства, путаница, ненависть. Она не была мирной женщиной. Насильственная смерть так ей подходит!

– Что ты такое говоришь? В этот час... Иоланта крепче схватила ее за плечо.

– Конечно, я не хочу, чтобы вы волновались, Мать-настоятельница. Произошедшего хватило вам с лихвой. Но все, что я говорю о Софии, правда. Когда я стала придворной дамой дофины Бланш, София уже давно не показывалась при дворе, и я никогда не жила там одновременно с ней. Но я слышала довольно историй– их рассказывала мне дофина, – так что я знаю, о чем говорю.

Роэзия покачала головой.

– Что ты имеешь в виду? – спросила она, ничего не понимая. – Что это за истории?

Глава XII
1210 год

Трибуна, которую построили в честь турнирного дня, была яркой и блестящей.

Золотые пластинки, пришитые к одежде, отражали солнечный свет. Похожие на сети нити жемчуга, пряжки, скреплявшие меха на груди и броши из драгоценных камней, украшавшие платья, сверкали так, будто прошел золотой дождь. Хозяин мебельного магазина или булочной, парикмахер, музыкант или писатель, – каждый стремился показать все, что у него было, и завистливо косился на представителей более высокого класса, разодетых еще пышнее.

Внизу на турнирной площади качалось разноцветное море. У рыцарей были различные гербы: простые перекладины желтого и белого цветов на голубом или красном фоне, ромбы на черном фоне, кресты на фиолетовом, а также короны, звери и цветы. Темными пятнами выделялись только скромно одетые монахи, которые недоверчиво морщили лбы и про себя думали, что турниры вызывают только ненависть и насилие среди сражающихся, а среди зрителей – тщеславие и кокетство.

Однако никто не осмелился высказаться против, потому что турнир устроила королевская чета.

Голубая шаль дофины, пронизанная серебряными нитями и покрывавшая ее голову, была самым ярким пятном на трибуне. Она была такой тонкой, что сквозь нее просвечивались светло-рыжие локоны, которые придворные дамы завили специальными щипцами. В тон шали было выполнено нижнее платье, которое украшали серебряные лилии. Верхнее платье из сине-зеленого шелка было таким узким, что мешало дышать. Через плечо была небрежно переброшена накидка из лебяжьего пуха.

Дофина Бланш громко хлопала, на ее щеках проступили красные пятна. Завершилась первая часть турнира, игра наездников, когда противники группами выступали друг против друга и затевали массовую борьбу. Наступила короткая пауза, и зрители могли подкрепить свои силы закусками: теплыми пирожками с мясом, запеченными яблоками и инжиром, посыпанными клоповником и розмарином. Теперь, после того как поле боя было очищено и булавы отложили в сторону, последовала вторая часть турнира.

– Смотрите! – воскликнула Бланш. – Рыцари готовятся к бою на копьях!

София благосклонно наблюдала за ней. Она сидела неподалеку и смотрела больше на Бланш, чем на турнир. Копыта лошадей, доспехи и цветные ленты наводили на нее тоску, как и рев зрителей, пронзительные крики женщин и голоса герольдов, которые при таком шуме могли объявить только имена всех рыцарей. Зато она с гордостью констатировала заметные перемены, произошедшие с наследницей трона, которая еще недавно была совсем ребенком. После тяжелых родов около двух лет назад она ничуть не прибавила в весе, и на ее овальном лице по-прежнему торчали острые скулы. Но ее глаза больше не были наполнены слезами, а светились живым интересом.

Не все, к чему она стремилась, вызывало одобрение Софии. Бланш легко обучалась, ее ум был живой и быстрый, и иногда ей даже нравилось сидеть за книгами. Но их бесцветный мир не мог насытить неусидчивую наследницу. Силу и чувство собственного достоинства, которые старалась привить ей София, она предпочитала использовать для того, чтобы придать серому парижскому двору, на который король не обращал никакого внимания и которому не хватало заботливой руки королевы, роскошь и блеск.

Раньше развлечения устраивались крайне редко, теперь же регулярно: соколиная охота, в которой принимали участие и дамы, турниры, во время которых они дрожали от страха за своих фаворитов, наконец, празднества, где выступали дрессировщики медведей и под громкие крики заставляли угрюмых зверей с огромными когтями выполнять всяческие упражнения.

Этот крик всегда казался Софии слишком пронзительным и назойливым. И когда Бланш схватила ее за руку и прокричала ей в ухо: «Как своевольно! Герб Альберта де Турне украшает не только его щит и попону лошади, но сверху на шлеме видны маленькие флажки с этим гербом», она сжалась и с тоской подумала о своем тихом, уютном мире книг. Но, бросив взгляд на ложу для высокопоставленных господ, она довольно расправила плечи.

Короля на турнире не было. Он или отправился в один из своих охотничьих дворцов, или пытался покорить Иоанна Безземельного. Поэтому великие люди этой страны и те, кто занимал высокие посты, вертелись не вокруг него, а возле молодой пары наследников престола. А из них именно Бланш выделялась из толпы и притягивала к себе восхищенные взгляды рыцарей, в то время как дофин Людовик, не унаследовавший ни недоверчивого взгляда, ни неприступной манеры короля, тяжело сидел на стуле и преданными собачьими глазами наблюдал за восторгом посвежевшей супруги.

Не было никакого сомнения в том, что именно Бланш являлась центром двора, и в том, что София была наиболее близка к ней. Ни одна из придворных дам не сидела так близко от нее, ни одну из них не приглашали так часто сопровождать наследницу в таких мероприятиях, как этот турнир или месса. Когда София проходила по коридорам, все уважительно умолкали, а некоторые даже кланялись, чтобы, немного погодя прийти к ней по делу, с которым они хотели обратиться к наследнику престола.

– Смотрите, Альберт де Турне занял свое место, его противник – Тибо де Конш! – прокричала Бланш.

София позволила себе улыбнуться. Радость дофины во время турниров казалась ей пошлой и ребяческой, так же, как и любовь к благородным нарядам, заменившая страсть к черным оливкам и козьему сыру.

Однако она и сама с радостью нагнулась бы, чтобы украсить кайму юбки красивой тесьмой, если бы в награду ей пообещали такой момент, как этот. Когда двое рыцарей направляли лошадей в указанное место, ее взгляд упал на черную фигуру с краю трибуны. Брат Герин был также приглашен четой наследников, и ему не оставалось ничего иного, как принять приглашение. Но его неподвижное лицо, оживляемое только нервным подергиванием века, показывало, что это мероприятие не было ему по вкусу и отвлекло от более важных дел.

София пыталась поймать его взгляд. Хотя неприязнь к такого рода смешному, бесполезному времяпрепровождению, а также желание как можно скорее сбежать из этого утомительного общества и объединяла их, она чувствовала себя победительницей в так и не объявленной войне.

«Вы еще увидите! – думала она с усмешкой. – Вы сидите как раненая ворона, с краю, а я в это время управляю Бланш, как хочу! Вы пресмыкаетесь перед огорченным королем, время которого давно вышло и единственным стремлением которого осталось избавиться от безумной супруги, а я в это время определяю будущее Франции! Может, я и не стала самым великим ученым Франции, но тут я самая могущественная женщина!»

Рыцари подняли копья, каждое почти шесть метров длиной и еще тяжелее, чем доспехи, которые весили шестьдесят фунтов. Чтобы научиться держать его вертикально, сидя верхом на лошади, требовалось пройти длительное обучение и постоянно тренироваться.

«Я больше не ваша посыльная, которую можно отправить к Изамбур, – про себя злорадствовала София. – Ха! Чтобы снова уговорить меня совершить нечто подобное, вам придется упасть передо мной на колени, как вы это делаете перед Филиппом, и даже тогда я отклоню вашу просьбу и рассмеюсь вам в лицо!»

Рыцари сближались. Тибо де Конш целился в подбородок своего противника, чтобы точным ударом выбить его из седла, Альберт де Турне, напротив, метил в другое слабое место – в центр щита, где четыре гвоздя указывали, что именно тут с внутренней стороны расположена ручка.

«Больше мне не придется стыдиться себя, как тогда, когда вы оттолкнули меня! Я...»

Ее мысли прервал громкий треск. Копье одного рыцаря выбило второго из седла. Но оно поразило Альберта де Турне не в подбородок, так что победа была бы только кажущейся, а павший остался бы целым и невредимым, а прошло сквозь узкое отверстие в шлеме. Острие копья пронзило глаз, и несчастный лежал на земле, громко крича от боли, а кровь фонтаном била из раны.

София вскочила на ноги, еще раньше чем раздался крик Бланш, полный ужаса, а некоторые из придворных дам со стоном опустились на пол, чтобы в обмороке найти защиту от страшного зрелища. Бланш проявила больше мужества, но краска исчезла с ее лица, и она продолжала дрожать даже тогда, когда ее супруг, голубые глаза которого были широко распахнуты, ласково положил руку на ее плечо, хотя это и противоречило всем придворным законам.

Но у Софии не было времени наблюдать за ними. Она пробилась к раненому, едва не попав под копыта благородных лошадей.

Она стала доверенной Бланш, и в последние месяцы люди не решались спрашивать у нее медицинского совета или призывать к постели больного. Последний раз снимать жар и устранять боли ей пришлось, когда она лечила заболевшего младенца Бланш – маленького Филиппа, которого она, когда тому исполнилось полгода, с трудом вырвала из лап смерти.

Но теперь, когда жуткий вопль мужчины наполнил весь двор, она, не мешкая, бросилась ему на помощь. Она подбежала, опустилась рядом с ним на землю, вспаханную копытами лошадей, и внимательно осмотрела рану

Ее вид был ужасен. Острие копья не просто пронзило глаз, а так глубоко вошло в голову, что выглядывало со стороны затылка. То, что несчастный, кровь которого капала ему в рот, еще мог кричать, было чудом. Однако вскоре его вой перешел в жалобное всхлипывание. Здоровый глаз закатился, открыв белок, и он опустил голову, чтобы милостивая тьма избавила его от земных мук.

– Нет! – решительно закричала София. – Не вытаскивайте острие копья, иначе он потеряет еще больше крови! Лучше перенесите его в спокойное место, где я могла бы исследовать его!

Вокруг нее мгновенно собралась небольшая толпа, загородившая трибуну и Бланш. Нечастный Тибо де Конш, ранивший Альберта, тоже подошел к ней. Его лицо было бледным, колени подгибались. То же самое происходило с несколькими оруженосцами, одного из которых стошнило от ужаса, а другой стал вопить. Потом подошли и другие мужчины, которых София не знала, но благородные одежды которых показывали, что они принадлежали к кругу избранных.

Один из них вышел вперед, когда она хотела ощупать лицо раненого. Сначала она решила, что он хочет помочь ей, удалив назойливых любопытствующих. Но потом почувствовала, как он крепко и больно схватил ее за плечо, а затем решительно оторвал от раненого.

– Что вы делаете? Я ведь только хочу... – пыталась она защититься.

Ворчливый голос мужчины был еще более грубым, чем его хватка.

– Убирайтесь отсюда, София де Гуслин! Вам тут нечего делать!

Они отнесли раненого во дворец, где вскоре вокруг него собрались врачи короля и принялись, оживленно жестикулируя, обсуждать его положение. Они были готовы обработать мелкие раны, возникающие при любом ранении копьем, – контузию и растяжения, ссадины и кровоизлияния. Однако они не решались взяться за самую серьезную рану Альберта де Турне. Никто из них не знал, как остановить кровь.

– Вы в своем уме? – рассерженно воскликнула София. Она последовала за ними, несмотря на строгий приказ удалиться, но грубый незнакомец до сих пор не позволял ей приближаться к больному. – Нужно обработать рану, иначе он истечет кровью! Лучше всего прижечь ее раскаленным железом.

– Господа справятся и без вашей помощи!

– Если они будут продолжать в том же духе, думаю, не справятся!

– Вы здесь никому не нужны, госпожа! – прошипел незнакомец. – Вы – позор всего двора!

София смотрела на него, ничего не понимая. Тем временем раненый, придя в себя, слабо застонал. Но она не обращала на него внимания, задетая несправедливым обвинением.

– Как вы смеете так со мной говорить? Я – ближайшее доверенное лицо дофины и...

– Именно поэтому! – прервал ее мужчина, и в уголках его рта от ярости выступили капельки слюны. – Вы вбиваете в голову принцессы сплошной вздор! Если бы дело было только в том, что она носит дорогие платья и приказывает кухаркам готовить изысканные блюда, которые они и готовить-то не умеют... Всем известно, что женщинам иногда можно позволить немного побаловаться. Но вы заставляете ее читать книги, вмешиваться в политику, советовать мужу, кого ему следует принять в отсутствие короля, и...

Он прервался, показывай, что такое поведение настолько возмутительно, что у него даже нет слов. София едва заметно улыбнулась. До сих пор она и подумать не могла, что ее наставления вызвали такие очевидные последствия.

– Прекратите улыбаться! – прошипел мужчина. – Я Анри Клеман, сын воспитателя короля Филиппа, и когда его нет при дворе, именно я рассказываю ему обо всем, что тут происходит. Я не позволю вам насмехаться над ним, его невесткой и всей королевской семьей. Одно мое слово значит больше, чем все слова Бланш, вместе взятые. И если вы осмелитесь превысить свои полномочия, я позабочусь о том, чтобы ноги вашей здесь больше не было!

Насмешливая улыбка исчезла с губ Софии. Она даже не замечала отвратительных испарений, исходящих от раненого, кишечник и мочевой пузырь которого освободились из-за страшных болей.

– Разве вы не знаете, чем мне обязана дофина? – воскликнула она.

Некоторые врачи с любопытством подняли головы: неожиданная ссора интересовала их куда больше, чем раны несчастного рыцаря.

– Я знаю только то, что женщина – неполноценное существо, созданное не по образу и подобию Божию, – ответил Анри Клеман. – Мир устроен так, что женщина должна безоговорочно подчиняться мужчине. А дофин Луи постоянно делает то, что говорит супруга.

– Ого! – воскликнула София. – Я и не знала, что в ближайшем окружении короля есть люди, которые могут цитировать отца церкви Августина.

– Не смейте насмехаться надо мной! Вам должно быть стыдно от одного сознания того, кто вы.

– Да что вы? – усмехнулась София. – Может, мне стоит стыдиться еще и того, что я могу доказать вам обратное тем, что спасу жизнь этого несчастного, в то время как у ваших шарлатанов он просто истечет кровью?

– Я предупредил вас! Вы думаете, что, завоевав сердце Бланш, обеспечили себе при дворе прочную позицию. Но это не так. У вас много влиятельных врагов, не только я. Исповедник короля уже...

– Я не сделала ничего дурного! – горячо прервала она его.

– Королю больше нравится, когда его сын ведет себя тихо и покорно!

– А ему бы понравилось, если бы Бланш отправилась на тот свет, а вместе с ней и его внук? Не вам управлять моей жизнью, Анри Клеман!

– Правда? – спросил он угрожающе. – Я собрал все сведения о вас, София де Гуслин. Я знаю, кто вы такая. Вы не парижанка. Когда-то вы сопровождали принцессу Изамбур Датскую. Я был тогда там, в тот дождливый августовский день, когда король встретил вас в Амьене и принцесса упала в грязь на глазах у всех. Ваше лицо запомнилось мне. Думаете, королю Филиппу понравится, если придворная дама его ненавистной жены станет вертеться вокруг его невестки?

До этого София с вызовом смотрела ему в лицо, уверенная в том, что ее позиция достаточно прочная. Но теперь, побледнев, отпрянула назад.

– Тогда я подтвердила, что Изамбур заколдована! – начала она, ненавидя себя за то, что ее губы дрожали, а голос прерывался. – Я всегда говорила, что брак не был совершен. Без меня бы...

– Ха! – рассмеялся Анри Клеман. – Одно то, что ваше имя связано с ней, способно погубить вас. Мне ничего не стоит ускорить ваше падение, повлияв на короля. Тогда вы больше никогда не увидите Бланш.

– Вы не осмелитесь, нет, не осмелитесь! Ее голос звучал почти жалобно.

Анри Клеман злобно рассмеялся.

– Убирайтесь отсюда, госпожа, ведите себя впредь тихо и смирно и не вздумайте давать дофине советы. Тогда я, может, и разрешу вам время от времени видеться с ней. Но горе вам, если вы думаете, что сможете править через нее!

София побледнела еще больше. Врачи внимательно смотрели на нее. Даже раненый, находящийся в сознании, повернул здоровую половину головы в ее сторону. Но огорчало Софию вовсе не это обилие свидетелей.

От ворот упала черная тень. Никто не знал, сколько этот человек простоял там и слышал ли всю ссору, но вмешался он только теперь.

– Что тут происходит? – спросил брат Герин с непроницаемым лицом.

Дофина Бланш улеглась в свою огромную постель и впервые за несколько месяцев заявила, что плохо себя чувствует. Ее мучил жар, хотя лицо было бледным, как простыни.

София не противоречила ей, а стояла неподвижно у ее постели, не в силах произнести ни слова.

Облака, которые во время турнира были похожи на крошечные пятнышки, сгустились. Небо затянулось, стал накрапывать дождь. Когда София поспешила обратно к трибуне и ей сказали, что Бланш, испугавшись, удалилась к себе, на нее упали первые капли. Но они не могли охладить ее лицо, прежде мертвенно-бледное, а теперь багровое от гнева. Унижение, которое ей пришлось пережить, накрыло ее таким тяжелым облаком гнева, что ей было тяжело дышать.

– Скажите, – начала Бланш жалобным голосом, каким не говорила уже давно, – как чувствует себя Альберт де Турне? Он умер, сражаясь для меня?

Под чепцом Софии собрались капельки пота, более крупные, чем капли дождя.

– Его нельзя было спасти... – неохотно призналась она. Бланш вздрогнула и опустилась на подушки.

– Но вы ведь сделали все, что могли?

– Конечно, – поспешно ответила она. – Но иногда даже я ничем не могу помочь.

София не могла признаться, что даже не пробовала ничего сделать. Она с отвращением вспоминала лица, увиденные за последние несколько часов. Они были похожи на мерзкие гримасы: лицо раненого, который в конце концов истек кровью, властное лицо Анри Клемана, которому удалось своими угрозами заставить ее замолчать, и наконец лицо брата Герина, которое ранило ее больше всех остальных.

До этого, сидя на трибуне, она торжествовала, глядя на него, думая о своем положении и влиянии, которого добилась рядом с Бланш. А теперь он, как судья, требовал, чтобы Анри Клеман объяснил ему ситуацию, и он смог бы вынести свой приговор.

Вспомнив об этом, София так сильно сжала кулаки, что ногти впились в плоть и выступили капли крови.

Но присутствие Бланш заставляло ее держать себя в руках.

– Вам не в чем упрекнуть себя, моя дофина, – спокойно сказала она. – Такие несчастные случаи происходят очень часто... Это послужит уроком другим рыцарям, и они станут лучше отличать мужество от глупости.

Она не позволила брату Герину судить себя. Ей было тяжело пережить угрозу Клемана, а еще тяжелее насмешку Герина, когда ее власть при дворе оказалась смешно раздувшимся пузырем, который сдулся от малейшего укола. Чего еще можно было ждать от мужчины, который однажды велел стражникам вывести ее под руки, как не того, что он снова унизит ее перед врачами-халтурщиками?

Она убежала, не услышав его слов, и теперь в наступившей тишине ей приходилось представлять их себе. Конечно, он думает так же, как Клеман. Конечно, он похвалил его...

Чтобы отвлечься, София потрогала ладонью лоб Бланш. Он был горячим, но жара у принцессы не было.

– Епископ из Парижа посоветовал впредь использовать только безопасное оружие, – сказала Бланш и невольно добавила. – Это правда, что вы поссорились с Анри Клеманом? Мне сказала об этом одна придворная дама-София неслышно простонала, удивляясь, что одного часа, который потребовался ей для того, чтобы прийти в себя, оказалось достаточно, чтобы распространить слух о ссоре по всему двору. Значит, о моменте ее слабости теперь знают все...

Она постаралась не показывать волнения, а просто опустила руку. Она говорила с равнодушным видом, чтобы принцесса, которая хоть уже и знала о ее унижении, не поняла, насколько оно глубоко, как болезненна была эта мысль: «Даже мой триумф оказался недолговечным. Я даже не могу задеть брата Герина».

– Да, я и правда говорила с Анри Клеманом, – осторожно начала она. – Он считает, что женщине не подобает разбираться в медицине...

Бланш села на кровати. Ее голос звучал не просто жалобно, а как-то напряженно.

– А может, он прав?

Софии снова стоило огромного труда совладать с собой. Ее вывели из себя не слова Бланш, а то, какой жалкой она становилась, когда не была в чем-то уверена. Тогда она походила на ребенка, ноющего, во всем сомневающегося, немного упрямого.

– Возможно, – ответила она равнодушно. – Может, и правда было лучше, если бы я не мешала хорошим врачам... Может, мне просто не стоило вмешиваться во все это!

Бланш нахмурила лоб, удивленная, что София не возражала ей, что в ее голосе не слышалось насмешки, которая все же крылась в словах.

А София продолжала горячо говорить, и с каждым словом ей становилось все очевиднее, что она может ответить на унижение гораздо большим, нежели слепой яростью. В ее голове стал вырисовываться план, как отомстить за свой позор. Этот план, как часто случалось в ее жизни, родился мгновенно, вызванный ситуацией, а не трезвым и длительным раздумьем.

– Да, – продолжала она. – Может, я и правда слишком много на себя беру, раз уж обо мне шепчется весь двор...

– Но... – начала Бланш, сбитая с толку неожиданным поведением своей доверенной.

– Если хорошо подумать, – прервала ее София. – Если хорошо подумать, то я вас и научить-то ничему как следует не смогла бы. Это был бы жалкий отблеск того, чему учат сейчас в университете!

Она намеренно сделала паузу, чтобы ее слова звучали еще более выразительно.

– Тем не менее вы – будущая королева. У вас есть право знать как можно больше, научиться разбираться во всем. Да и вашему супругу необходима опытная, умная советчица, чтобы он умел не только управлять страной, но и понимать мир и божий замысел. В последние два года мы много времени проводили вместе, но если приглядеться внимательнее, это все была по большей части женская болтовня. А тем временем вам не хватает настоящей опоры и опытного учителя.

– Что... что вы хотите этим сказать? – спросила Бланш. Она была так поражена переменой, произошедшей с Софией, что даже забыла о своем болезненном, детском страхе перед всем миром.

– Конечно, я не такая, как другие женщины, – властно продолжала София. – Однако мы слабы и нерешительны, наш пол – неудавшаяся копия мужского совершенства. Вас я не имею в виду, ведь вы вскоре будете обладать званием, дарованным самим Господом Богом. Для вас и закон совсем другой. Но я... я иногда кажусь себе такой жалкой.

Было приятно хоть чем-то оживить отвратительный день. Она с радостью позлорадствовала бы в адрес Анри Клемана и брата Герина.

– Да, жалкой... И поэтому я считаю, что будет лучше, если вас вместо меня будет обучать мужчина, который станет самым великим из ученых, которых когда-либо видел Париж, – продолжала София, стараясь, чтобы ее голос звучал не только увлеченно, но и горько, чтобы был слышен не только триумф об удавшейся задумке, но и давно известная, пожиравшая ее зависть.

Бланш закрыла глаза.

– Вы правда так думаете? – спросила она, удивленная словами, которых никак нельзя было ожидать от Софии.

– Никто так рано не стал магистром семи искусств, как он, – продолжала София, борясь не только с собственной горечью, но и с нерешительностью Бланш. – Его ждет блестящее будущее. Он научит вас намного большему, чем я. Он станет вашим лучшим советчиком. Я хочу представить вам Теодора де Гуслина, моего пасынка.

Когда она позднее пришла домой, ее щеки уже не пылали, дрожь прекратилась, а план казался таким привлекательным, что ей хотелось немедленно привести его в исполнение.

«Да, – радостно думала она, вытирая со лба холодный пот, – я так и сделаю. Теодор займет мое место. Против него, уважаемого сына бывшего крестоносца, они ничего не смогут сделать, не найдут никакого слабого места, вроде моей истории с Изамбур. Они примут его и не станут думать, кто стоит за ним, кто нашептывает ему некоторые слова. Он – инструмент, с помощью которого я отомщу им всем! Ха! Они наверняка думают, что я так слаба и хрупка, что несколько обидных слов уничтожили меня. Но я не слабая, а гибкая. Я исчезну тут, чтобы внезапно появиться совсем в другом месте».

София сняла накидку и только тогда поняла, что в доме как-то необычно тихо. Она ненавидела шум и запрещала всем, кто здесь жил, производить его под угрозой наказания. Но то, что в доме не было слышно ни шагов, ни звона посуды, ни голоса Катерины, которая, несмотря на приказ, всегда считала себя вправе кричать, смеяться и рыдать, когда ей вздумается, – было необычно.

– Теодор! – позвала София и стала подниматься наверх по круглой лестнице.

Никогда нельзя было угадать, где он находится. Много времени он проводил, слушая или читая лекции, участвуя в научных спорах. Часто к нему приходили студенты, чтобы позаниматься риторикой не на улице, как это иногда случалось, а в приятной тишине большого дома.

– Теодор! – снова позвала София.

Ответа не последовало, но с верхнего этажа донесся шепот. София ничего не разобрала, но место, откуда он доносился, вселило в нее такой ужас, что она стала опасаться самого худшего. Она тотчас же забыла и о неприятностях прошедшего дня, и о плане мести, а поспешно преодолела оставшиеся ступени.

– Теодор! Катерина! Изидора! Где вы?

Шепот усилился, а вместе с ним неприятное предчувствие, откуда он доносился и что мог означать.

Когда наконец на лестнице появилась Катерина, София обрадовалась, увидев ее. Девочка была бледна, как мел.

– Что произошло? – вскричала София и схватила ее за плечи. Катерине было всего десять лет, но она была уже ростом с мать. Она стояла перед ней, глядя ей прямо в глаза, хотя казалось, что она ничего не видит, кроме страшной картины, которая только что предстала перед ней.

– Что случилось? – снова вскричала София, подняла дрожащую руку и тяжело опустила ее на лицо девочки. Она делала так всегда, когда хотела, чтобы та прекратила кричать или чтобы прогнать ее из комнаты Теодора. Но сегодня это был способ вывести девочку из оцепенения и заставить ее говорить.

– Теодор сказал, что... что...

– Что? Ну говори же, глупая девчонка!

– Что... что все бессмысленно. Что он больше не пойдет в университет. Что... ему всегда хотелось быть врачом.

София ожидала совсем другого – что раскроется страшная тайна, которую она и Изидора скрывали уже много лет, хотя одному Богу известно, как им это удавалось!