Текст книги "Убийства в монастыре, или Таинственные хроники"

Автор книги: Юлия Крён

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 31 страниц)

Она вспомнила о свадебном обеде, когда брат Герин ловко подхватил бокал с вином. Тогда он казался ей сильным, разумным и уравновешенным.

А теперь она сидела почти на том же самом месте, рядом с королевой, – нет, не на том же самом месте. Когда-то она боролась за свою жизнь и свое будущее и даже решила управлять слабоумной. Теперь от ее жизни и будущего остались одни осколки, а ее поведение – которое ей посоветовал Герин – было последним средством склеить их.

«О, слабый, безумный Теодор! – бранилась она про себя. – Что мне сделать, чтобы тебя снова приняли при дворе?»

Тяжелее, чем эта мысль, был страх, что он не хочет таких жертв, что он давно решил покончить с ученым, придворным миром. После его побега она не слышала ничего ни о нем, ни о Кристиане Таркваме.

Чтобы побороть собственную слабость, она решительно подняла бокал вина и протянула его к лицу брата Герина.

Даже если он добился своей цели и избавился от воспоминания о минуте слабости, она знала, что когда-то он ненавидел короля, которым сегодня все восхищались, и ненависть его была такой же сильной, как отвращение.

Брат Герин не заметил протянутого бокала.

Зато Бланш тайком посмотрела на нее. Но вместо того чтобы показать, что она ценит то, что София весь день поддерживала Изамбур и помогла ей обрести прочное место при дворе, дофина отвернулась молча, поджав губы.

1245 год
Женский монастырь, город Корбейль

Церковь была самым светлым местом во всем монастыре, даже ночью здесь уютно мерцали свечи. Аромат пчелиного воска прогнал сладковатый запах смерти, скопившийся в темных углах. Сначала он исходил от Катерины, а теперь и от Греты. Только тело Софии было слишком сухим, чтобы пахнуть.

Роэзия, решившая во что бы то ни стало найти хронику Софии, не стояла перед алтарем. Она шла бесшумно и целенаправленно, охваченная только одним стремлением – порвать с привычкой, не позволить себе погрузиться в благодатное забытье, а устремиться в прошлое.

Место этого прошлого оказалось пыльным и мрачным. Паутина, ожившая под струей воздуха, принесенного Роэзией, коснулась ее лица.

Она спустилась по неровным ступеням в крипту, а оттуда было легко попасть в потайную комнату, находившуюся непосредственно под алтарем. После того как сестры нашли здесь мертвую Софию, никто не решался входить в нее. Стул, на котором сидело тело, стоял на своем прежнем месте. Комната не была выложена ни камнем, ни плиткой, вероятно потому, что не была предусмотрена для посещений.

«Возможно, – подумала Роэзия, – здесь покоились останки какого-нибудь святого, у которых в крипте читались молитвы. Было не принято выкапывать их, но все же возможно. Соседний мужской монастырь мог потребовать их или деловитая настоятельница продала драгоценные реликвии, чтобы помочь монастырю пережить тяжелые времена».

Роэзия подняла масляную лампу, осмотрела стены, ища место, где камни были неплотно подогнаны друг к другу, где между ними виднелись щели.

При этом в голове ее не возникло ни одной разумной мысли, которая помогла бы ей объяснить ее странное поведение. Она слышала только голос Рихильдис, которая обвиняла ее в том, что она прогоняет из памяти неприятное прошлое, и голос сестры Иоланты, которая удивленно спрашивает, почему ближайшая доверенная Софии ничего не знает о второй хронике.

И о том, что первую она сожгла.

Под ее изумленным взглядом в Роэзии не проснулось ни тени воспоминаний. Теперь же, в тусклом свете лампы, она увидела огонь, который, жадно потрескивая, пожирал все, что подбрасывала в него невозмутимая София.

– Нет!– отчаянно закричала Роэзия, застав ее за этим занятием. – Нет! Как ты можешь уничтожать то, над чем трудилась всю свою жизнь? Как можешь бросать в огонь драгоценный пергамент?

София даже не посмотрела на нее. Ее движения были точными и решительными. Черный дым поднимался ей в лицо.

– Ты этого не поймешь! – ответила она наконец.– Это не то, что я хотела бы оставить после себя.

– Но как ты можешь...

– Молчи! Тихо! Я знаю, как это ужасно, когда горят книги, я видела это, и мне до сих становится не по себе при воспоминании об этом. Но эта рукопись не стоит того, чтобы ее хранили. Существует много других ученых, опытных, знающих мужей, которые написали подобные хроники. Кому нужна еще одна такая же?

Ее длинные, красивые пальцы покраснели от жара, исходящего от огня.

– Но что ты хочешь оставить вместо этого? Неужели от такой умной женщины, как ты, не останется ничего?

София обернулась, и пламя огня было настолько ярким, что разгладило ее морщинки и она выглядела так молодо, будто впереди у нее была еще целая жизнь.

– Я напишу хронику, какой еще никогда не было,– сообщила она, и улыбка, с которой она это сказала, была такой же теплой и сияющей, как огонь.

Роэзия подошла ближе к стене, стала ощупывать камень за камнем, пробуя, крепко ли они держатся и нельзя ли их вынуть. Паутина была здесь не тонкой и мелкой, а клейкой. Возле ее ног что-то прошуршало– крысы или летающие мыши?

Но Роэзия не сдавалась. Она искала, щупала, копалась. Некоторые камни крошились под ее пальцами, песок сыпался к ее ногам. Она почувствовала его и на зубах, вспомнила о смерти младшего брата Гийома и наконец нашла подвижный камень.

Он был очень тяжелым, но она крепко схватилась за него и смогла вытащить. Ощупывать руками темное отверстие было неприятно. Она боялась, как бы в ее пальцы не впились зубки какого-нибудь проворного грызуна. Но ее руки нащупали лишь мягкую обложку, и она достала книгу.

Роэзия взволнованно поднесла к книге лампу, чтобы посмотреть, можно ли еще что-то прочесть, не пожелтела ли рукопись. Края высохли и стали ломкими, как кожа мертвой Софии. Но буквы можно было разобрать. Они складывались в слова, предложения, целые истории.

Роэзия не собиралась читать, но любопытство взяло вверх, и она забылась, как забывалась каждый раз, когда читала книги, переданные ей Софией. Во время чтения к ней вернулась память. Так же легко, как она нашла пропавшую хронику, Роэзия вспомнила, что уже читала ее раньше всех остальных. Раньше Катерины. Раньше Греты.

Струя свежего воздуха всколыхнула пыль, песок и паутину. Свет лампы стал ярче. Она услышала шаги и чей-то голос и поняла, что в этой комнате не одна.

– Мать настоятельница, – спросил кто-то.– Вы здесь?

Глава XVI
1218 год

Из хроники

Чтобы сын не мешал ему в Париже, король отправил его на юг. Там преследуемый неудачами наследник должен был вступить в борьбу с мятежным графом Тулузским и сделать богоугодное дело, а именно убить манихеев.

Уже много лет назад папа Иннокентий отослал легата на юг Франции, где правили могущественные графы Тулузские. Там распространилась опасная ересь, и папа пытался выбить почву у них из-под ног. Но Раймунд VI Тулузский предпочел убить легата, чем вернуться к правоверности. Теперь ему грозило самое страшное: войско крестоносцев, состоявшее из епископов и графов, направлялось на юг. В нем был рыцарь Симон де Монфор, который в Без-ьере уничтожил все население. «Бог знает своих!» – сказал он в ответ на возражение, зачем он сжег и добрых католиков.

Чтобы он не мог присвоить всю славу себе, король отправил ему Луи, надеясь, что, завоевав юг, сделает Францию еще более великой.

Поэтому Бланш часто бывала одна. Вскоре после битвы под Бувином она родила сына Луи. Но следующих мальчиков

– Роберта и Жана – она родила в отсутствие короля.

Придворные дамы сидели вокруг Софии. Вначале они косо смотрели на женщину, прежде объявленную вне закона, и не желали признавать ее своей. Но вскоре ее знания и умение исцелять людей сгубило их гораздо сильнее, нежели ее опека над Изамбур.

У Софии они могли спросить обо всем, о чем никогда не решились бы спросить цирюльника. Тот умел выдирать зубы, но не мог посоветовать, как охладить желание мужчины.

Это сегодня беспокоило Розалинду, жену придворного булочника. Она испытывала отвращение каждый раз, когда он, красный и потный, вечерами укладывался с ней в постель.

– Потому что, – жаловалась она, – перед этим он никак не хочет как следует помыться. Его кожа блестит от пота, потому что в пекарне жарко, как в аду.

– Ну, – ответила одна из женщин, которую звали Аликс, – тогда ты должна вскипятить сорок муравьев в соке нарцисса и потихоньку подсунуть ему.

– Как мне это сделать? – возбужденно спросила Розалин-да. – Дома он ест только мягкий белый хлеб. Поэтому во рту у него уже давно черные дыры вместо зубов.

– Но я слышала, что муравьи...

– Чепуха! – заявила София, чем сразу же привлекла к себе всеобщее внимание. Высокие, пронзительные голоса придворных дам иногда казались ей невыносимыми. Но смириться с ними было легче, чем с бесконечной скукой рядом с молчаливой Изамбур и мстительной Гретой.

К тому же было приятно, что ей удалось завоевать доверие хотя бы дам Бланш. Прошло уже четыре года со времени сражения под Бувином, но дофина за все это время не перекинулась с Софией не единым словом.

– Сок нарцисса ядовит и может вызвать страшные желудочные колики! – объяснила она. – А вот цветки ивы и тополя, напротив, ослабят мужскую силу.

– Но разве можно, – спросила третья, – вмешиваться в Божий замысел?

– Ах, добрая Неста! – рассмеялась Розалинда. – Даже набожные священники советуют нам, женщинам, допускать к себе мужчину не чаще раза в неделю, а если он не соглашается, пытаться усовестить его. Так почему же должно быть запрещено использовать растения, если можно пользоваться словами? Ну конечно, твой Роберт молод и пахнет хорошо. Тебе наверняка больше по душе средство, которое заставило бы его чаще бывать в твоей постели.

София опустила голову, смущенная пустой болтовней. Она так и не смогла привыкнуть к бесцеремонным разговорам, принятым при дворе, хотя они и звучали только в кругу придворных дам и даже Бланш строжайше их запрещала.

– Наша Неста, – усмехнулась Аликс, – также постоянно следит, чтобы ее «комнатка Венеры» всегда была чистой.

Женщины расхохотались.

– А что? – защищалась покрасневшая Неста. – Еще моя кормилица говорила мне, что у мужчин нет никакого желания собирать между ног у женщины мох, поэтому следует выдирать все волоски. Так регулярно убирают комнату, чтобы она не зарастала паутиной.

Смех стал громче, а недовольство Софии сильнее.

Одна из женщин заявила, что для того, чтобы пробудить желание, нужно зажарить бычьи яйца. Другая сказала, что гораздо лучше смазать их маслом и подать с мясом воробья. София не выдержала и резко поднялась.

– Лучше взять львиный зев, перец и молодило, – сказал она и собралась уйти.

– Ах, дорогая София, – крикнула ей вслед Розалинда, которая не могла понять, как та, что знала о человеческом организме больше, чем они все, которая сама зачала и родила, была стыдливой, как молоденькая девочка. – Ваша дочь Катерина обсуждает такие вещи с большей готовностью, чем вы. Она не устает рассказывать всем подряд, как тоскует по Теодору!

София резко обернулась. Эти два имени пронзили ее, как кинжал. От Теодора не было вестей с тех пор, как он бежал, а с того дня прошло уже почти пять лет. Он не давал о себе знать, и было неизвестно, как он и жив ли вообще. Катерина выплакала по нему все глаза и обвиняла во всем Софию. Вскоре она перестала с ней разговаривать, погрузившись в презрительное молчание, как дофина Бланш. Это обстоятельство странным образом сблизило обеих женщин.

Спустя год после битвы под Бувином Катерину представили дофине. Она хотела просить у нее за Теодора. Теперь, когда все было позади, он мог вернуться домой. Кроме того, виновата во всем была София, а не он.

Бланш сказала, что, поскольку король примирился с сыном, Теодор тоже был бы помилован. Только никто не знал, где он.

Катерина не могла ничего изменить, но была благодарна Бланш за то, что она, судя по всему, злилась на ее ненавистную мать гораздо сильнее, чем на любимого брата. Дофине же было жаль светловолосую румяную девушку, она сделала ее придворной дамой, дав ей тем самым возможность покинуть дом, в котором после побега Теодора и смерти Изидоры стало невероятно тихо и одиноко.

– Ха! – воскликнула София, не скрывая, что отношения у них с дочкой не самые лучшие. – Может, она и предана Теодору, но в последние несколько недель доверяется только Богу. Раньше она любила бегать по рынкам, чтобы показать, какая она замечательная хозяйка, а сегодня изображает из себя саму набожность, не пропускает ни одной мессы.

Неста и Розалинда заговорщицки подмигнули друг другу. Одна сдерживалась и выглядела серьезной, другая же прыснула со смеху. Поначалу они будто смеялись над странной матушкой и ее дочкой, но потом Неста вдруг добавила:

– Ну, кажется, на мессах она молится о возвращении Теодора, и даже, кажется, Бог слышит ее просьбы. Я лично считаю, что ей следует оглядеться и поискать других мужчин, а не играть в младшую сестренку. Но в любом случае ее щеки пылают, а глаза горят с тех пор, как...

У Софии перехватило дыхание.

– О чем вы говорите? – взволнованно прервала она Несту. Насмешливые взгляды стали сочувственными. Розалинда протерла глаза, наполнившиеся от смеха слезами, и равнодушно продолжила за Несту:

– Вы, кажется, и правда не знаете, что происходит с вашими детьми.

– А как мне знать? – грубо прервала ее София. – Теодор за все эти годы не подал мне ни одной весточки...

– Ну, он, вероятно, был занят, – воскликнула Розалинда, торжествуя от того, что на этот раз ей известно больше, чем Софии. София хотя и знала, как лечить людей, но вот придворные слухи доходили до нее в последнюю очередь.

– Говорят, он жил у отшельника в Компьенском лесу. Постился или питался одними корнями и ягодами. Месяцами молчал и молился. Единственным, с кем он хотел говорить, был этот Кристиан, который приходил к нему время от времени, а в остальное время ходил по деревням, одевшись шутом. Представьте себе, София: он зарабатывает себе на жизнь тем, что имитирует голоса зверей – пение соловья, свист косули или крики павлина. А если денег не хватает, он глотает огонь, пережевывает камни или ходит по канату, натянутому между колокольней и ратушей.

– Говорят, два года назад он упал и сломал ногу! – воскликнула Аликс, чтобы показать, что и она умеет слушать. – Его отнесли к вашему Теодору, у которого, кстати, за это время выросла длинная борода, а волосы достают до плеч. Теодор приложил к его ноге буковые сучья и выпрямил ее.

– Да, так и было! А Катерина утверждает, будто Теодор сказал: «Хватит того, что один из нас хромает».

– Катерина! – воскликнула София, побледнев. – Откуда ей известно о Теодоре?

Ей было неприятно от того, что дочь сблизилась с Бланш, а с ней отказывалась даже говорить. В конце концов София отчаялась и стала отвечать молчанием на молчание, прекратив попытки вопросами заставить ее говорить. Пусть задохнется в своей обиде. Пусть бежит в свою церковь и болтает с Богом!

Теперь же ее молчание рассердило Софию.

– Да весь двор знает об этом! – покровительственным тоном продолжала Аликс. – После всех молитв и постов Теодор в знак последнего покаяния преклонил колени перед Бланш и попросил у нее прощения, а она...

София так быстро помчалась к двери, что ее усталые кости хрустнули. Уже почти выйдя из комнаты, она обернулась и задала последний вопрос:

– Вы что, хотите сказать, что он наконец вернулся в Париж?

«Катерина, – подумала София, – нужно найти ее. Она наверняка знает, где Теодор».

Катерина большую часть времени жила в королевском дворце, как все незамужние демуазели из хороших семей, которые знакомились здесь не только с придворной жизнью, но и с благородными рыцарями и влиятельными чиновниками, годными в мужья. Однако у Катерины не было ни отца, ни брата, и большинство болтливых дам сомневались в том, что милости Бланш, взявшей опеку над девушкой, хватит на то, чтобы обеспечить ей достойное будущее.

Софию это не волновало. Ей было все равно, как Катерина планировала свою жизнь и кто ей в этом помогал. Это был последний раз, когда она вошла в ее покои, – без стука, быстрым, решительным шагом.

Однако в этой незнакомой комнате она увидела не свою дочь, а робкую девушку, которая вся сжалась и испуганно забилась в угол. Она только что достала что-то из нагрудного кармана и хотела положить это на столик из темного дерева, но София помешала ей.

Испуг девушки не произвел на Софию никакого впечатления.

– Где... где Катерина? – грубо спросила она.

Девушка торопливо сжала таинственный подарок в кулаке, а руку спрятала в складках юбки. Только сейчас София заметила, что платье у нее было из простого, грубого материала, края перпачканы грязью, а швы во многих местах зашиты. При дворе так никто не выглядел.

– Пожалуйста, – попросила девушка, – пожалуйста... вы не должны видеть меня здесь!

София нахмурила лоб. Она с радостью отказалась бы от зрелища этой странной фигуры, которой нечего было искать тут, во дворце, но раз уж она находилась здесь вместо Катерины, ей не оставалось ничего иного, кроме как разглядывать прямые, нечесаные волосы, обожженную солнцем кожу лица и шеи, а также выражение глубокого отчаяния из-за того, что ее здесь обнаружили.

– Кто ты? И что ты делаешь в комнате моей дочери? Девушка была готова расплакаться.

– Пожалуйста... вы не должны видеть меня здесь... Я отвержена...

Она вся дрожала от страха.

– Твое имя! – пронзительно потребовала София. Девушка взвыла.

– Йохана, – жалобно простонала она, упав на колени.

– Итак, Йохана! Что ты тут делаешь? Может, мне позвать стражу с большими острыми мечами?

– Пожалуйста, не надо... не надо!

София нетерпеливо подошла к ней. Ужас, который она только что пережила, узнав о Теодоре, впервые за последние месяцы придал ей подвижности. Она испытывала и радость, и растерянность. Она положила руку на плечо Йоханы, подняла ее и обхватила запястье той руки, в которой было что-то спрятано. Испуганно воскликнув, девушка расслабила пальцы, выронив кожаный мешочек, а затем, широко раскрыв глаза, смотрела, как он покатился по полу. Ремешок развязался, и из мешочка высыпались отрезанные ногти, несколько прядей волос и наконец колба, напоненная красной жидкостью – скорее всего, кровью.

София отпрянула назад и тотчас же отпустила руку Йоханы.

– Что это значит? – вскричала она, пытаясь справиться с отвращением и со страшным подозрением, кем могла быть эта девушка.

Рыдая, та созналась и начала свой сбивчивый рассказ.

– Я жена... парижского палача. Мне пришлось выйти за него замуж, чтобы спасти свою жизнь... потому что закон гласит, что палач может спасти убийцу ребенка от смерти, взяв ее в жены. А я убила ребенка, да простит мне Бог мое прегрешение. Сын соседа лег на меня, я не хотела, я забеременела, и ничего уже нельзя было сделать. Я бросила его потом в Сену, но он не утонул. Он никак не хотел идти ко дну... Было решено, что меня следует посадить в мешок и также бросить в реку. Палач сжалился надо мной... и поэтому я еще жива... и поэтому я здесь...

Она замолкла, а София отошла еще дальше. Ее сковал страх. Палач и его семья пользовались дурной славой, никому не разрешалось говорить с ними или приглашать в дом. Если он шел навстречу, нужно было перейти на другую сторону улицы, потому что палачи были страшнее ночных сторожей, которые по ночам бродили по улицам и разговоривали с духами, когда им становилось скучно.

Было невозможно представить себе, чтобы Катерина пригласила в свои покои жену палача и чтобы просила принести ей этот мешочек, на который София смотрела с отвращением.

– Это ногти, волосы и кровь казненного, не так ли? – спросила она, борясь с приступом тошноты.

– О, пожалуйста, не выдавайте меня! – рыдала Йохана. – Да... это так. Катерина де Гуслин попросила у меня это и хорошо заплатила. А ведь нам нужны деньги, мой муж не так уж и много зарабатывает. Хотя он имеет право забирать себе имущество умерших, если у тех нет родственников, но чаще всего это скудные пожитки. Я стараюсь продавать этот скарб. Иногда я продаю отрубленную руку или ногу нищему. Тот прячет здоровую ногу под лохмотьями, а на вид выставляет полусгнившую ногу мертвеца, и все думают, что он инвалид. Я продаю также зубы и волосы... О, пожалуйста, не выдавайте меня!

Наконец Софии удалось справиться с отвращением и остав-новить дрожь в руках.

– Убирайся! – прошипела она. – Вон отсюда! Но прежде расскажи, зачем эта мерзость моей набожной дочке!

Иохана поспешно схватила мешочек и поднялась на ноги.

– Я ее никогда об этом не спрашивала, – сказала она жалобно. – Но я знаю... от других женщин... такие вещи нужны для... любовного эликсира.

Иохана воспользовалась замешательством Софии и опрометью бросилась прочь из комнаты. София с радостью остановила бы ее, но никогда в жизни не притронулась бы к ней.

«Любовный эликсир, – подумала она. – Зачем Катерине любовный эликсир, если все ее мысли только о Теодоре?»

Теодор!

Она вспомнила, зачем пришла сюда. Она постаралась скорее забыть об Йохане и о том, что она рассказала ей. Если Катерины здесь нет, то она наверняка сидит у дофины, а если Теодор по возвращении уже приходил к ней, то и сейчас может быть у нее.

О, если бы это было так!

София поспешно вышла из комнаты, заметив напоследок, что Иохана хотя и забрала с собой кожаный мешочек, отвратительная колба с кровью, ногти и волосы остались лежать на холодном полу.

Она встретилась с Теодором лишь три дня спустя.

До этого дня он избегал ее, пользуясь королевским дворцом как лабиринтом, в котором легко запутывал ее и в конце которого она всегда упиралась в тупик.

Катерина согласилась поговорить с матерью и рассказала ей все про Теодора, желая показать, что она была ему самым близким человеком, а вовсе не София.

Да, он действительно вернулся в Париж. Катерина присутствовала в комнате Бланш во время их разговора.

Он выглядел покорным, сдержанным и полным стеснения перед миром, который после длительного одиночества казался ему слишком чужым, слишком шумным и навязчивым. Бланш была готова выслушать его, примирилась с ним, чего до сих пор не сделала с Софией, и поверила, когда он сказал, что избавился от всякой ереси.

– Что за чепуха! – вскричала София. – Он же не может...

Щеки Катерины пылали.

– Дофина предложила ему заниматься с ее старшим сыном Филиппом, а это значит, что он останется в Париже, со мной! – воскликнула она.

Самоуверенность дочери уничтожила всю радость от возвращения Теодора. София злилась, что он сразу отправился к Бланш и примирился с ней, а мачехе даже на глаза не показался.

– Я передала ему свои знания не для того, чтобы он занимался с детьми! – яростно воскликнула она.

Катерина, сморщив нос, отвернулась, отказашись поведать матери, принял ли Теодор предложение Бланш и где он живет в Париже.

На четвертый день уставшая София прекратила поиски, а вместо этого заглянула в самое тихое место во всем дворце – в покои Изамбур.

Королева Франции жила замкнуто, как монахиня, проводила дни в молчании, изредка ткала бесцветные ковры. Сделаны они были тщательно, но выглядели слишком просто и безжизненно. Она почти ничего не ела, но все же благодаря придворной пище ее морщинистая кожа разгладилась, и она немного поправилась. Иногда ее наполовину ослепшие глаза не прятались за веками, а смотрели на мир, не пугаясь его, но и не принимая в нем участия.

София опустилась рядом с ней, с облегчением заметив, что злобная Грета оставила королеву на некоторое время одну и не спрашивала ее: «Как низко ты пала, София, что готова сидеть с королевой, которую считаешь слабоумной?»

Насколько приятнее было просто молчать, будто рядом был не живой человек, а статуя или камень. София невольно начала говорить, зная, что не услышит ни ненужных вопросов, ни насмешек.

– Мир сорвался с катушек! – жаловалась она. – Вам, Изамбур, убежать от мира помогает ваше безумие, а я прочно засела в нем, и мне приходится с ним справляться. Бланш проклинает меня, потому что я из благих намерений посоветовала ей самой строить свою жизнь, но простила Теодора, который намеренно обрек ее на несчастья. Набожная Катерина ни дня не может прожить без церкви, но в то же время Бог знает чем занимается с помощью жены палача, а к брату относится, как к любовнику.

А она ведь не догадывается, что он ей не брат. А он прячется от меня, чтобы наказать меня, наказать – а за что? Разве моя вина, что он разбил себе жизнь? И мне совсем неинтересно, где ходит Кристиан Тарквам, этот ужасный бездельник. Наверняка он вернулся вместе с Теодором и наслаждается в объятиях парижских шлюх. А может, он снова начнет любезничать с Катериной?

Начала она сдержанно, но, поскольку Изамбур не прерывала ее, продолжала говорить с растущей яростью:

– Все это не интересует тебя, не так ли? Ты и посоветовать-то ничего не можешь. Но я рада, что ты, по крайней мере, перестала так страшно кричать. Но мне было бы приятно, если бы все время, что я провела рядом с тобой, принесло хоть какие-то плоды. Я подумала... что Бланш посмотрит на меня другими глазами, увидит во мне что-то кроме холодной черствой женщины. А на самом деле мы с вами ей глубоко безразличны, и разговаривать она желает только с Теодором. О, какой бесполезный замысел – снова быть привязанной к вам! Лучше бы вы гнили тут без меня!

Вначале говорить с человеком, который не мог ответить, было неприятно, но чем больше София говорила, тем больше удовлетворения получала. Она мрачно посмотрела на неподвижную фигуру и вдруг спросила себя, неужели нет ничего, что могло бы вырвать Изамбур из сна, даже если это уничтожит ее.

Это была злая мысль, рожденная плохим настроением.

– Сейчас мы посмотрим, – сказала она, – удастся ли мне добиться от тебя хотя бы звука.

Она уже несколько лет не прикасалась к Изамбур. С тех пор как та перестала кричать, в этом больше не было необходимости.

София встала, наклонилась к ней, взяла ее за руку, желтоватую и холодную. В ней не чувствовалось жизни, будто Изамбур была уже мертва. Известно, что некоторые святые после смерти не разлагаются. А может, Изамбур уже родилась мертвой?

София погладила ее руку. Слух о том, что Изамбур – святая и проводит дни не в молчании, а в молитве, оказался стойким и жил даже после того, как она вернулась из изгнания. Некоторые больные подходили к дворцу, ища у нее исцеления.

«Какая чепуха! – подумала София. – Какой вздор!»

Она снова схватила Изамбур за руку, но, поскольку та не оказывала никакого сопротивления, хотела уже снова отпустить ее.

Но прежде чем она успела это сделать, она почувствовала, как от двери потянуло воздухом. Она была открыта, а в проеме, наблюдая за ней и королевой, стоял Теодор.

– Я не ожидал увидеть... здесь... вас, – сказал он.

Теодор говорил придушенно, будто всячески избегал громких звуков. Он направился к ней тихим, размеренным шагом. Он не торопился. Вероятно, при виде ее им овладела нерешительность.

Он не смотрел ей в глаза.

София сидела, будто окоченев, все еще держа Изамбур за руку.

Несколько мгновений она не могла ничего сказать, только повторяла его имя. Наконец нашла в себе силы и задала вопрос:

– Теодор... Теодор, почему ты только сейчас пришел ко мне?

Он остановился от нее на достаточно большом расстоянии, но только теперь поднял глаза, и она увидела его лицо. Когда-то оно было молодым, гладким и красивым, а теперь волосы и борода почти полностью скрывали его. Белая кожа шелушилась и была покрыта красными пятнышками – результат укусов мошкары или обжигающих солнечных лучей.

Теодор перевел глаза с нее на Изамбур, потом снова на нее.

– Я даже поверить не мог! – сказал он, прерывисто дыша. – Мне рассказали, что вы служите королеве... и что она по-прежнему не разговаривает. Вы сами часто рассказывали мне, что ее разум спит, и все же вы с ней.

– Я сделала это только...

«Для тебя, – хотела сказать она, – только для тебя», но потом решила, что не имеет смысла говорить об Изамбур.

– Бланш простила тебя, но что с университетом? – выкрикнула София вопрос, который хотела задать уже столько дней, и поспешно отпустила руку королевы. – Тебя примут обратно?

Он сдержанно улыбнулся. Глаза над острыми скулами, казалось, стали уже и темнее. Они на мгновение сверкнули – в его взгляде смешались усмешка, стыд и презрение.

– Я вернулся не из-за этого, – спокойно объяснил он. – А потому, что не хочу больше жить во вражде... с вами. Мне потребовалось несколько лет, чтобы все решить. А потом подумал, что больше нет смысла скрываться.

Он замолкал после каждой фразы. Ей было трудно установить связь и трудно ждать, пока он не выскажет все до последнего слова.

Она уже хотела открыть рот и рассказать ему обо всем, что делала все эти дни, все эти годы, все, что давно хотела сказать ему, что повторяла, лежа в постели бессонными ночами.

– Ах, Теодор! – вырвалось у нее, и она вскочила на ноги. – Я могу понять, если ты не станешь продолжать здесь учебу, после всего, что произошло. Только не забывай о своем таланте! Отправляйся в Болонью, в Неаполь или даже в Испанию, в Толедо, где живут великие ученые. Иди, куда хочешь, но учись дальше и стань доктором. Для другого ты не годен. Я останусь в Париже. Я могу даже ничего не знать о твоих успехах. Сделай это не для меня, а для себя!

Она забыла о том, что рядом с ней сидела Изамбур. Теперь, когда появился Теодор, она больше не смотрела на нее. Он же не прерывал Софию, но пошел мимо нее и почтительно остановился перед королевой. Он внимательно рассматривал неподвижную фигуру.

– Зачем, – спросил он, – вы держали ее за руку?

Он стоял не шевелясь, чем напоминал саму королеву. Теперь, когда он повернулся к Софии спиной, она увидела, что его кудрявые волосы отросли до плеч.

– Итак, – повторил он, – почему вы держали ее за руку? Вопрос был еще более нелепым, чем его молчание в ответ на ее бурную речь.

– Какое это имеет отношение к тебе и твоей жизни? – спросила она так же строго и резко, как раньше.

Он не стал упрекать ее в несдержанности.

– Большое, – сказал он. – Очень большое. Это спасет мою душу.

– Что ты имеешь в виду?

– Позже, – сказал он, показав, что разговор окончен. Он повернулся к Изамбур спиной и направился к двери. – Я объяснюсь с вами позже.

София не хотела оставаться во дворце.

Теодор властно прервал разговор и покинул покои королевы так же неожиданно, как и появился в них. София после этого не могла уже оставаться там и спокойно сидеть с Изамбур. Хотя и было что-то утешительное в том, чтобы говорить с безмолвной собеседницей, сбрасывая с себя тяжесть проблем, неведомая сила выталкивала ее теперь из комнаты, которую она всегда считала местом сражения за будущее Теодора.

Теперь он вернулся, и в том, чтобы сидеть с Изамбур или добиваться расположения Бланш, больше не было необходимости. Она отправилась домой, испытывая эйфорию от того, что он не выказал в ее адрес ни тени презрения, и смятение из-за того, что он так мало ей сказал. Она надеялась, что он скоро вернется в дом своего отца.