Текст книги "Убийства в монастыре, или Таинственные хроники"

Автор книги: Юлия Крён

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 31 страниц)

Он сидел недалеко от Софии, глядя, как она пишет.

– Уже вечер, – заметил он. – Тебе пора домой.

– А что, если я останусв?

– Тогда придет твоя запыхавшаяся тетка Берта и своим потом разнесет по всему дому болезнь!

В его словах послышалась отцовская насмешка. Она поднялась, чтобы не напугать его своим желанием. Наверняка когда-нибудь наступит день, когда он сам поймет, что бессмысленно каждый раз отправлять ее обратно.

Она попрощалась с ним и отправилась домой, но шаги ее были нерешительными. К Арнульфу она всегда шла торопливо и охотно, а сейчас ее взгляд блуждал высоко, среди облаков, которые постепенно затягивали небо. Праздник Пасхи только что прошел, наступило лето, но она уже сейчас с тоской думала о длинных осенних и зимних днях, когда все будут сидеть в теткином доме друг напротив друга. Антье, жена второго сына, только что родила ребенка, который к тому времени, как выпадет снег, превратится в беззубого шалуна. Он будет ныть и ползать по комнате, пока кто-нибудь не даст ему пинка, а потом другой даст пинка тому, кто ударил ребенка.

София попыталась подавить отвращение.

«Арнульф не позволит мне погрязнуть в этом аду, – решительно подумала она. – Прежде чем наступит лето, я должна убедить его в том, что ему стоит забрать меня из семьи, и тогда я смогу...»

Но трезвая, успокаивающая мысль была очень не вовремя прервана. Она услышала голос, такой же густой и занимающий все пространство, как и тело, от которого он исходил. Тетка Берта часто бранила Софию, но сегодня она принялась ругаться едва завидев девушку на улице.

– Госпожа все же соблаговолила вернуться домой? – пронзительно вскричала тетка Берта. – Никак не насладишься нашим драгоценным Арнульфом!

С тех пор как у Софии снова появилась возможность писать, она начала разговаривать и с ненавистным семейством, хотя и не растрачивала слова попусту.

Но на этот раз она грубо возразила:

– Ты ведь сама меня к нему отправила! Так в чем же дело?

– Хе! – пропыхтела Берта и протянула тяжелую руку, чтобы схватить Софию, и разозлилась еще больше, когда та легко увернулась. – Теперь ты еще и дерзить будешь? Я согласилась на его предложение, это точно. Но только для того, чтобы ты начала говорить – и это получилось – и чтобы подготовить тебя к замужеству. Но уже давно у меня появились сомнения, что Арнульф не пол тебя заставляет скоблить, хотя именно это и подобает делать такой, как ты. Слишком уж ты нос стала задирать.

Она говорила, разбрызгивая слюну, и Софии пришлось вытереть лицо.

– Я задираю нос, потому что в твоем доме воняет, драгоценная тетушка! – воскликнула она, не сдержавшись.

– Ого! Так ты благодаришь меня за то, что я приютила тебя, после того как тебя выгнали из монастыря! Не смей так разговаривать со мной, дрянная девчонка! Мне надоело смотреть, как ты убегаешь из дома! Конечно, я уважаю Арнульфа, но он достаточно богат, чтобы нанять служанку. А работы и тут полно!

От жары ноги тетки покрылись язвами. От их вида к горлу Софии подступала тошнота – так же, как от фурункулов Арнульфа, клейкого межножья Гризельдис или от всех обожженных, раненых, больных, которых она в своей жизни уже видела огромное количество.

Вдалеке послышались удары грома, и голос Софии был похож на этот глубокий, яростный звук.

– Ты отвратительная старая карга! Ты недостойна даже того, чтобы просто смотреть на меня! Ты и твои родные похожи на свиней, а ваш дом – на свинарник! И не думай о том, чтобы схватить меня, а еще меньше о том, чтобы запретить мне ходить к Арнульфу!

Такая наглость заставила тетку Берту на какое-то время потерять дар речи. Затем она взвизгнула, бросилась вперед, будто хотела накрыть Софию своим телом, и упала на землю, поскольку та ловко увернулась.

– Стой, девчонка! – прошипела она. – Тебе от меня не убежать!

– Так догони меня! – усмехнулась София. – У кабана ноги проворнее, чем у тебя!

Толстуха извивалась на полу, как жук, пытаясь подняться, и почти задыхалась от кашля. Софии же хотелось смеяться – громко, злобно, забыв об отвращении, которое вызывало у нее это человеческое создание.

Но смех застрял в горле, когда она увидела двух сыновей Берты, которые с грозным видом приближались к ним. Они достаточно слышали и теперь накажут за дерзость наглую девчонку, которая так и не стала настоящим членом семьи.

София бежала быстрее, чем они, потому что была легче и меньше и ей без труда удавалось проскальзывать между деревьями. Тяжело было только удерживать равновесие на скользкой земле. Лишь немногие улицы были выложены камнями. Большинство же из них жарким летом превращались в грязный поток, пахнувший как отхожее место. Из окон беззаботно выливали на улицу все нечистоты вплоть до содержимого ночных горшков.

Чтобы не поскользнуться, София внимательно смотрела под ноги и поэтому несколько раз сворачивала не туда. Она старалась добраться до дома Арнульфа, потому что это было единственное место, где она могла спрятаться, но яростные крики двух остолопов, которых произвела на свет Берта, когда была, наверное, не такой жирной, но, вне сомнения, не менее тупой, заставляли ее бежать, не разбирая пути.

Вскоре она уже не знала, где находится, знала только, что ее преследователи радостно продолжали погоню. Они поносили высокомерную девчонку, которая избегала всякой домашней работы, задирала нос и считала себя выше остальных, как в свое время ее отец-инвалид. Никогда эти безмозглые создания не представляли для нее опасности, но теперь, когда их натравила мать, у Софии не было ни малейшего желания попадаться им в руки.

С моря тянуло соленым, гнилым запахом водорослей, но вместо того чтобы внимательно осмотреть обширный порт, она побежала в направлении темной стены из облаков. Она уже раньше слышала приближающийся грохот грозы, а теперь стали появляться первые сполохи молнии.

София почувствовала, как ее лоб вспотел, а по телу от холода бегали мурашки. На улице не осталось ни души. Люди считали, когда гремит гром – это ссорятся демоны. В такие минуты лучше спрятаться подальше, чтобы они случайно не попали кулаком по тебе.

София постояла в нерешительности, не зная, пересилит ли в ее кузенах страх перед грозой желание наказать ее. Когда она обернулась, то ничего не увидела и не услышала, возможно, потому, что из черных туч полил дождь. Он хлестал с такой силой, что она едва переводила дыхание, а улица превратилась в бурный поток. Ее ноги стали застревать в жидком грязевом потоке, в котором плавали гнилые овощи и мертвая курица, которую кто-то собирался ощипать, острые гвозди, используемые сапожниками.

София с трудом пробиралась к стене дома. Что ей делать? Попытаться вернуться, даже если она и попадется в руки братьев? Или постараться дойти до дома Арнульфа?

То, что она не знала, как ей поступить, не столько обескуражило ее, сколько рассердило. В ярости она прокричала в сверкающую молниями бездну:

– Что за нужда мне убегать от этих вонючих кузенов? Почему я должна бояться безмозглых дураков? Зачем я лечила фурункулы Арнульфа? Зачем прислуживала Гризельдис и терпела унижения со стороны Мехтгильды? Разве мир не знает, кто я такая и что мне положено?

София устало вздохнула. Собрав последние силы, она, не разбирая дороги, побежала дальше по пустым, разветвлявшимся переулкам, ее лодыжки погружались в грязь. И вдруг она – совершенно случайно оказалась у дома Арнульфа.

Ее волосы промокли насквозь, с них капала коричневая жижа. Вся ее одежда вымокла.

Она хотела перевести дух, прежде чем постучать и попросить о помощи.

Но как только дождь прекратился, она обнаружила, что не она одна стояла на одной из улиц Любека, казавшегося вымершим.

Дерзкие кузены тоже попали под дождь, не смогли вернуться домой и решили искать приют там, где их меньше всего можно было ожидать.

– Рагнхильда! – пронзительно закричал один из них, косой, женой которого она должна была стать.

– Арнульф! – вскричала она, хотя это имя только что входило в число тех, кого она проклинала. – Помогите!

На его побледневшем лице был написан испуг.

Арнульф боялся грозы больше, чем болезни. С последней человек мог по крайней мере попытаться справиться, в то время как перед небесными силами он был совершенно безоружен.

– Когда из облаков доносится гром, – начал он, после того как София поспешно вбежала в дом и закрыла за собой ворота, – это похоже на муки грешника перед смертью. Звуки демонов ужасны. Хотя они и ссорятся сейчас между собой, но кто знает – может, скоро они придут за одним из нас, украдут у него душу и отрубят члены. Мы ведь знаем, как они любят играть глазами в бабки.

Она обращала так же мало внимания на его страхи, как он на ее.

– Избавьте меня от своих предрассудков! – пронзительно вскричала она. – Меня гонят не демоны, а злые родственники.

Взгляд Арнульфа, прежде направленный вверх, откуда на несчастных, маленьких людей извергался небесный гнев, яростно остановился на ней – и от ее вида ему стало не менее жутко.

– Ты себя видела, девочка? Ты... грязная!

В его последних словах был слышен упрек. Кто бы ни заходил в его дом, он был нежелателен, если приносил с собой грязь, ведь и предположить нельзя было, сколько злостных болезней могло таиться в этой грязи.

– Не бойтесь, я не принесу в дом болезней! – София поспешила справиться с его страхами. – Я – та, которая защитит вас от них до конца вашей жизни. Позвольте мне только остаться у вас и защитите меня!

– Что ты говоришь? Твоя тетка позволяет тебе приходить сюда, но если твои кузены от ее имени требуют вернуться домой, ты должна пойти с ними! Меня все знают как добропорядочного человека. Ты разве не слышишь, как громыхает на небесах?

Арнульф сжался, от чего она пришла в крайнее нетерпение. Его страх по сравнению с ее казался ей ничтожным. София топнула ногой, вместо того чтобы поддержать своего спасителя.

– Добропорядочность не много значила для вас, когда вы совали мне в лицо свой зад. Арнульф, вы должны освободить меня от этой семьи! Вы же видите, я не могу к ним вернуться! Возьмите меня в жены, и я буду заботиться о вашем теле так, как вам хочется!

План, который уже несколько недель назад стал созревать в ее голове, вдруг сорвался с губ. Ей казалось, что ее преследуют не только кузены, но и прошлое, тупые месяцы в доме тетки и годы в монастыре, омраченные толстым телом Гризельдис, победоносным лицом Мехтгильды и зловонием обожженных тел.

Она не хотела, чтобы прошлое поглотило ее. Она больше не хотела мириться ни со всем происходящим, ни с бессилием перед лицом судьбы, ни с чувством вины, вызванным им.

– Да, возьмите меня в жены! – кричала она в панике и одновременно требовательно. – Разве не я сделала вашу жизнь сносной в последние месяцы?

Арнульф нахмурил лоб, не зная, что для него было самым невыносимым в этой ситуации, – то, что с Софии капала грязная вода, что ее голос был похож на голос базарной бабы или что она озвучила требование, о котором он еще никогда не думал.

Он отступил назад, она последовала за ним. Теперь из-за двери доносились не только нетерпеливые удары, но и разгневанные голоса. Сначала они выкрикивали ее имя, потом имя купца, требуя, чтобы он открыл дверь и отдал им непослушную девчонку.

– Не пускай их! – сердито прошипела она, заметив его колебание.

– Девочка! Что ты выдумала! Не могу же я...

– Я не хочу больше жить в том мире, где мне не позволяют писать. Не думай, что я сую нос в твои книги только из женского любопытства!

– Девочка, я прошу тебя, если у твоих братьев есть повод, то я не имею права...

София дрожала от холода.

– У меня есть дар, которого больше нет ни у кого в мире! – она решила пустить в ход последнее средство. – Все, что я когда-либо прочла в этом доме, навсегда останется в моей памяти, как числа вашей торговли, так и все слова иностранных языков! Я могу помочь вам еще лучше распоряжаться вашим богатством. Я могу записать все истории вашей жизни. Я могу узнать все о болезнях и их лечении и испытать методы на вашем организме. И если вам все это нужно, то подойдите же, наконец, к двери, прогоните к черту этих дураков и назовите меня своей женой!

1245 год
Женский монастырь, город Корбейль

– Да, я презирала Софию! Я всегда считала ее самой злой женщиной на свете!

Сестра Кларисса, в миру Катерина, редко выступала, а если и говорила что-то, то дерзко и недружелюбно. Она не состязалась с настоятельницей во власти и влиянии, но наслаждалась возможностью доказать, что вполне могла бы сделать это, стоило ей захотеть. И сегодня, поскольку все собрались в рефектории, чтобы обсудить страшную находку, ей этого хотелось очень сильно.

Роэзия, втайне желая забыть о Катерине, неохотно повернула голову в ту сторону, откуда доносился сварливый и насмешливый голос.

Катерина была дочерью Софии. Стоило ей первой сообщить о том, что ее мать была задушена, а не обманывать, как остальных.

Конечно, все знали, что Катерина никогда не любила свою мать. Хотя Роэзия пришла в монастырь намного позже обеих, ей часто доводилось слышать о ненависти, которую дочь испытывала к матери, и досаде, с которой та принимала сетования дочери. В последние годы перед исчезновением Софии раздор поутих – возможно, из-за обоюдного примирения, возможно (что казалось Роэзии более вероятным), потому, что женщинам надоело тратить силы попусту. Одной они были нужны для работы над хроникой, а другой – для еды. Катерина ела очень охотно, и тем, что, несмотря на свой аппетит, оставалась худой, была обязана исключительно худощавому сложению Софии. Только ее обвисший подбородок был похож на жирный воротник.

Теперь надутая, розовая кожа поднималась и опускалась от возбужденного дыхания.

«Бог мой,– подумала Рвэзия, – нужно было заставить ее молчать. А теперь ее откровения приведут к пересудам!»

Прежде чем она успела возразить, Катерина, как она и боялась, продолжила:

– Инея одна презирала ее! – торжествующе крикнула она. – В нашем доме Господа найдется немало душ, ненавидевших Софию. Поэтому меня не удивляет, что одна из них заперла старуху в чулане и задушила ее. И это еще была хорошая смерть для такой, как она, со мной многие согласятся. За свои поступки она заслужила куда более жестокое наказание.

Катерина безрадостно рассмеялась. Молодые сестры стали переглядываться и подталкивать друг друга в бок.

– Достаточно!– строго оборвала ее Роэзия.– Ты сама ставишь себя под подозрение, поливая грязью имя своей матери.

– Я этого не делала!– возразила та. – Я ее никогда не любила, но примирилась с ней. Это не значит, что остальные сделали то же самое. И я это понимаю. Потому что София могла бы исправить многое, хотя и не все, из того, что натворила за свою жизнь.

– Что ты хочешь этим сказать?– крикнула Роэзия и почувствовала, как терпение покинуло ее. – Что ты в конце примирилась с ней и не могла убить, в отличие от других?

– Я никогда не хотела, чтобы ее убили. Даже презирая ее прежде, я никогда не желала ей смерти. Не думаю, чтобы в последние годы у нее было настоящее желание жить. Тем более после того, как она завершила хронику.

Перешептывание молодых монахинь усилилось. Произведение, над которым работала София, было покрыто тайной больше, чем ее жизнь. Сама она никогда не говорила о ней. А после того как она исчезла, пропала и хроника.

Роэзия попыталась вернуть самообладание. Если она хочет восстановить порядок, то не должна позволить дерзости Катерины управлять ее поступками. Надо пустить в ход все свое мастерство, чтобы уничтожить слухи и предположения.

– Я бы удивилась, – сказала она с едва заметным презрением в адрес Катерины, – если бы ты когда-нибудь понимала, чего хотела твоя мать, что ей двигало, что она записывала в последние годы. И что бы ни...

Быстрой речью она хотела заставить другую замолчать, а достигла только обратного: теперь, когда она отвела взгляд от Катерины, та сочла необходимым снова обратить внимание на себя.

– В последние годы между нами был уговор не портить друг другу жизнь, – произнесла она громко и властно и на этот раз без жалобных ноток, которые обычно сопровождали все ее слова.

– Поэтому она стала доверять мне больше, чем раньше. Возможно, она даже хотела, чтобы я взглянула на нее другими глазами. В любом случае, она читала мне отрывки из хроники. Да, я точно знаю, что записывала София.

Роэзия оцепенела. Ее испугало не только то, что сообщила Катерина, но отсутствие в ней всякого уважения. Катерина никогда не призналась бы в этом, но она была похожа на свою мать тем, что никогда не подчинялась чужой воле.

«Глупая женщина!» – мысленно выругалась Роэзия, но достаточно овладела собой, чтобы не произнести это вслух.

Другая сестра сделала это за нее.

Элоиза, верная помощница Роэзии, услышав эти резкие слова, осталась такой же спокойной, как всегда. Не обращая внимания на возбужденное перешептывание, оцепенение Роэзии и упрямо сверкавшие глаза Катерины, она невозмутимо сказала:

– Кто поверит твоим словам, сестра Кларисса? Кто подумает, что ты действительно примирилась с матерью и она читала тебе отрывки из хроники? Ты говорила о ненависти, которую многие из присутствующих испытывали к Софии, и о том, как сильно ненавидела ее ты сама... Но ты умолчала о том, что тебя эта ненависть задолго до исчезновения Софии толкнула дальше, чем это положено настоящему христианину.

Сестра Элоиза выдержала паузу, чтобы последнее предложение прозвучало еще более устрашающе:

– Гнев против твоей матери, – сказала она громким и ясным голосом, – и желание помешать ее планам побудили тебя заключить сделку с самим сатаной.

Глава IV
1193 год

Толстая Берта самозабвенно избивала ее хлыстом.

От напряжения ее лицо раскраснелось, лоб покрылся испариной, а широко расставленные ноги болели, но она исполняла наказание с такой же жадностью, с какой в день убоя запихивала себе в рот мясо. Тогда ее движения становились торопливыми, и ей не мешало ни тяжелое тело, ни прерывистое дыхание.

– Я тебе покажу, девчонка, как вести себя в моем доме! – кряхтела она и била что есть силы.

София старалась не проронить ни звука. Она прикусила губу так, что проступила кровь. Кузены держали ее, платье превратилось в лохмотья, и хлыст разрывал ей спину. Ее кожа уже никогда не залечится до конца, а рубцы будут напоминать о злополучном дне, когда она не только терпела страшную боль, но и проклинала собственную жизнь как никогда раньше.

Она совершила ужасную ошибку, обратившись за помощью к Арнульфу! И не стоило рассказывать ему о своем даре! Он ведь был не кем иным, как предателем и трусом!

Воспоминание о его испуганном лице было невыносимее ударов хлыста. К его обычному страху перед болезнями и непогодой добавилась досада из-за ее способности запоминать все записанное. Она, конечно, выбрала неподходящий момент, чтобы похвастаться этим. Она должна была поступить мудрее и спокойно уговорить его – а не спешить, подгоняемая злобными голосами кузенов.

– Что ты такое говоришь, девочка? – пробормотал он и стал думать, не усилят ли ее злые слова грозу.

– Все, что я прочитываю, навсегда остается в моей памяти. Я не такая, как все, я ничего не забываю! – крикнула она.

Она не знала точно, что испугало его больше – ее редкий дар или неистовое топанье ногами. В любом случае, он решил один спрятаться от грозы и не вызывать на себя ни ярость братьев, ни небесный гнев. Он открыл дверь, передал ее разъяренным кузенам, а потом она попала под хлыст задыхающейся тетки Берты.

Тетка наконец в изнеможении упала на пол и с кряхтением вытянула перед собой больные ноги, как перевернувшаяся на спину дворняжка. Братья отпустили Софию, ожидая, что она упадет на землю в таком же изнеможении. Но она продолжала неподвижно стоять и не пыталась спрятать кровоточащую спину.

Она молчала день, потом еще один. На третий день началась горячка – но даже тогда из ее уст не вырвалось ни стона. Никто не знал, что именно вызвало болезнь – долгая погоня под дождем или порка. Ее лоб был горячим, губы разбухли и потрескались, но она не жаловалась, не просила воды и не теряла сознания. Жар утих, и одна из дочерей Берты, которая унаследовала тупость матери, но не ее злобный нрав, смочила пресной водой ее губы, с которых, как и со спины, свисали куски кожи. Ее глаза стали стеклянными, и она, казалось, ничего не замечала вокруг. Тетка Берта радовалась: ей удалось наказать высокомерную девицу. Братья смеялись, скосив глаза и раскрыв беззубые рты.

Только кузина со страхом смотрела на неподвижную Софию. Может, жар и вовсе лишил ее души и теперь она горит в аду? Может, страдания искалечили ее дух, как война изуродовала тело ее отверженного отца?

Кузина не знала, что София с тех пор как покинула монастырь, думала о его судьбе больше, чем когда-либо. Была ли она проклята, как и он? Или просто мир устроен так, что протест всегда наказуем?

Эта мысль причиняла ей еще большую боль, чем израненная спина. Но она по-прежнему не произносила ни слова, не жаловалась на боль, так что тетка в конце концов решила обратиться за помощью к Арнульфу.

Тот пришел, но старался никому не смотреть в глаза. Он успокоил всех, заявив, что опасный жар давно прошел. Однако вид молчаливой девушки пугал его.

– Что с тобой, девочка? – спросил он, запинаясь и недоверчиво оглядываясь, ему хотелось скорее покинуть эту грязную комнату. – Почему ты снова перестала говорить?

София не шевелилась.

– Этим ты только все усложняешь. Не думай, что мне безразлична твоя судьба...

Она не поднимала глаз.

– Конечно, я не могу взять тебя в жены... я не хочу, я слишком стар для этого. Ссоры с Карин я еще мог переносить, тогда я был молод и свеж. Могу себе представить, сколько злобных слов мне придется услышать от такой сильной девушки, как ты. Ты устроишь мне сладкую жизнь! Ты это доказала в тот день, когда за тобой пришли братья. Никак не могла замолчать, хотя такому старому человеку, как я, вполне хватает своих болячек и своей слабости!

София по-прежнему молчала, только тихонько пошевелила головой.

– София! Послушай меня! – продолжал он настойчиво. – Конечно, я понимаю, почему тебе так трудно переносить этот дом. Но мне не пристало плохо отзываться о твоей тетке. Она имеет право наказывать тебя, если ты не слушаешься, – и я никогда не вынуждал тебя противоречить ей.

София не произнесла ни звука, но ее взгляд оживился. Она приподнялась и повернулась к купцу спиной. Арнульф с отвращением отпрянул в сторону. Раны едва закрылись, и гной засох, превратившись в коричневатую корку. Больше никогда ее кожа не станет розовой и шелковистой, как в юности.

– Девочка, послушай, я не хотел этого...

Она заговорила медленно и скрипуче. Казалось, голос принадлежал не ей, а морщинистой старухе. Арнульф почти так и подумал, но потом она повернулась к нему лицом.

– Вы считаете, что мой дар от дьявола, – сказала она горько, – вы испугались его куда больше, чем мокрой грязи, стекавшей с моего платья.

– София...

– Молчите! Оставьте ваши сожаления при себе. Я знаю, зачем вы здесь. Вас, наверное, беспокоит мысль, что впредь вам самим придется залечивать свои раны и болячки...

– Я прошу тебя, девочка!

– ...а я знаю, что боль и желание, заботы и страсть для вас почти неотделимы.

Его лицо искривилось, будто он ощутил резкую зубную боль. На мгновение показалось, что он не станет прощаться и выбежит из комнаты, таким бледным он стал от стыда. Но он боялся, что его старческие желания могут стать известны остальным.

– Ты... ты расскажешь об этом своей тетке? – спросил он запинаясь.

Она не смотрела на него, неуклюже разглаживая рубаху поверх голого тела.

– Что вы предложите за то, чтобы я этого не делала?

Он колебался так же, как во время грозы, но тогда он все же отказал ей в помощи.

– Ты шантажируешь меня?

– Называйте это, как хотите, – ответила она. – В любом случае, мне кажется, что вам же будет хуже, если весь свет узнает о ваших необычных фантазиях. Я же хочу просто жить так как мне полагается, хочу читать и писать.

Он задумался. На какое-то время его лицо избавилось от страдальческого выражения и стало похоже на лицо купца, который предлагает хороший товар и хочет получить за него хорошую сумму.

– Я кое-что придумал, – неуверенно начал он и стал говорить быстрее, так, чтобы она не могла прервать его. – Я слышал, что кое-кто ищет такую, как ты. Если хочешь, я дам тебе возможность покинуть дом твоей тетки. Ты действительно обещаешь молчать?

Он сообщил о своих планах всей семье.

Жирная тетка сидела за столом. Она слушала, громко вздыхая, и снова не знала, оскорблял или возвеличивал купец своим предложением ее семью.

Льстивые слова Арнульфа отравлял тот факт, что они относились к ненавистной племяннице, которая стояла среди комнаты и не желала садиться. Но то, что хотя бы одна ее кровинка могла претендовать на столь высокую должность, смягчало Берту.

Ее муж, сыновья и невестки так же, как и она, не знали, радоваться им или огорчаться. Разве не было решено, что Рагнхильда станет женой младшего брата, потому что другой партии у него нет и не будет? Но, с другой стороны, как не воспользоваться случаем и не избавиться от упрямой девчонки?

Арнульф говорил быстро, бурно жестикулируя, однако все его движения были такими же скованными, как тело стоящей

Софии. Он боялся подцепить в этом проклятом доме какую-нибудь заразу.

– С большинством датских купцов я длительное время был в ссоре, – начал он. – Я опережал их в торговле, и это всегда было им не по нраву. Но среди них есть человек по имени Торвальд. В молодости он попросил меня научить его покупать и продавать. Я брал его в свои длительные поездки, и мне это было выгодно, потому что он знал языки, которыми я в то время еще не владел. Но море не приняло его. Часто он сидел над тазом с зеленым лицом и просил как можно скорее вернуть его на твердую землю.

София стояла неподвижно. Один из братьев, напротив, все время нетерпеливо ерзал на стуле.

– И что вы хотите этим сказать? – спросил он, но Берта, которая до этого времени тупо смотрела на все происходящее, подняла руку и попросила его замолчать.

– Конечно, я не собираюсь рассказывать вам о нем подробно, – продолжал Арнульф. – Но этой историей я хотел показать, что у меня по ту сторону моря не только враги. Этот Торвальд высоко пошел при дворе датского короля, потому что точно так же, как мне пригодились его знания северных диалектов, его королю был нужен человек, владеющий немецким языком. Короля зовут Кнут, и он в последние годы сделал свою страну великой.

Его взгляд скользил от Берты к Софии в надежде увидеть на ее лице хотя бы намек на любопытство, которое помогло бы заключить сделку.

– Но честолюбие короля не удовлетворено, он хочет завоевать другие земли, а для этого ему необходим союз со страной на юге – я говорю о Франции, где правит король Филипп. Король Филипп недавно вернулся из крестового похода и сражается теперь против английского короля Ричарда, которого называют Львиное Сердце, потому что он смел и не боится сражений. Но как раз в эти дни он находится в плену у немецкого императора Генриха, и в это время Кнут должен успеть высадиться в Англии, а Филипп – завоевать некоторые английские области на континенте.

До этого времени Берта слушала молча. Но теперь информации будто перестало хватать места в ее узколобой голове, как ее толстому телу вечно не хватало воздуха.

– Каким образом это касается нашей Рагнхильды? – спросила она, отодвигая назад выступающую столешницу.

– Не все сразу, добрая Берта. У короля Дании Кнута есть сестра, ее зовут Ингеборг, и она должна выйти замуж за короля Франции. Об этом мне рассказал Торвальд. Он добавил, что для длительных поездок и жизни в далекой стране принцессе Ингеборг необходимо иметь рядом мудрую женщину. Она должна знать латынь, уметь писать, чтобы сообщать о судьбе сестры короля в Данию и обучать этикету принцессу Ингеборг – или Изамбур, как ее отныне будут называть на новой родине, – чтобы та стала достойной французской королевой.

Кузены стали переговариваться, но слишком невнятно, чтобы можно было понять, обсуждают ли они смысл слов Арнульфа или уже высказывают свое мнение на их счет.

– Можете мне сказать, почему ваш выбор пал именно на нашу Рагнхильду? – перекричала Берта своих сыновей. Никто, кроме нее, не имел права задавать вопросы. И хотя у нее был муж, он предпочитал проводить закат жизни в тихом унынии и считал каждое слово непозволительной тратой времени в этом безрадостном существовании. Но братья заговорили еще громче и беспокойнее.

– Потому что она обладает всеми нужными качествами, – продолжал Арнульф. – Она говорит и пишет на латыни. Ее имя фон Айстерсхайм показывает, что она из хорошей семьи. И она довольно хорошо воспитана, чтобы оказаться в такой среде.

Берта скорчила гримасу.

– Хорошо воспитана! Ха! – пронзительно усмехнулась она. – Убегает от меня, противная девка, и осмеливается ругаться со мной!

Обида все еще сидела в жирном теле, будто ей не нашлось выхода во время порки.

София не обращала на нее никакого внимания.

– Неужели, – впервые заговорила она, – в Дании не найдется девушек, которые могли бы взяться за эту работу? И вообще: зачем девушке, воспитанной при дворе, нужна незнакомка, которая будет учить ее правильно себя вести?

Берта справилась со своим недовольством и с любопытством ждала ответа Арнульфа, который опустил глаза. Он вел себя, как в тот вечер, когда сообщил об унизительном заболевании, был смущен и растроган, но в то же время полон упрямства, с которым рассказывал о своих телесных слабостях.

– Это... – начал он нерешительно.

– Что, Арнульф, вы что-то скрываете от меня? Что вы знаете об Изамбур Датской? – настаивала София.

– Франция небольшая страна, – уклонился он от прямого ответа, – но ее столица Париж известна во всем мире, потому что женщины там одеты красивее, чем где-либо, там преподают самые умные профессора. Думаю, жизнь в Париже тебе понравится. Ты будешь не просто придворной дамой и советницей будущей королевы... ты станешь кем-то вроде... хронистки.

Он осторожно поднял глаза.

– Я еще не дала своего согласия! – недовольно проскрипела Берта.

– Что вы недоговариваете? – твердо повторила София. Арнульф повернулся к тетке.

– Я думаю, – сказал он с едва заметной насмешкой, – что датский двор облегчит вам прощание с любимой племянницей. Естественно, вы получите вознаграждение за то, что откажетесь от такой драгоценной родственницы...

Щеки Берты залились румянцем. Она была разгневана насмешкой, но еще больше обрадована возможностью заработать на племяннице.

– Что касается будущей королевы Франции, – продолжал Арнульф, теперь уже повернувшись к Софии, – то составь о ней свое мнение, мне об Изамбур известно очень мало. Я только с уверенностью могу сказать, что принцессе необходимо сопровождение. Говорят... что она не такая, как остальные женщины.